Сергей Афанасьев
Школа-173. Часть 1
– Надя, – наконец хриплым голосом произнес Сергей, наклонившись ближе к ее уху и тем самым получив право чуть сильнее прижать ее к себе (почувствовав грудью плотную девичью грудь сердечко его довольно сильно забилось в грудкой клетке). – Вы учитесь? Работаете?
Надеясь своим последним вопрос придать ей больше взрослости – вдруг оценит?
Держа руки на его плечах, и глядя куда-то влево и изредка сталкиваясь взглядами со своими подружками, и что-то тихо им сигналя, Надя неуверенно подняла голову, стараясь по прежнему казаться равнодушной и много повидавшей девицей.
– Учусь в девятом классе, – спокойно произнесла она, слегка отстраняясь и глядя на Сергея. – А что?
Под ее вопросительно-пристальным взглядом Сережа откровенно смутился.
– Просто было интересно, – пробормотал он, поспешно отводя глаза, но по-прежнему прижимая девушку к себе. – А в какой школе?
– В 143-й, – ответила она, зачем-то пожав плечами.
И Сережа к своему глубокому разочарованию понял, что он уже исчерпал все темы для разговора и дальше не знает что и говорить.
Немного подумав, он чуть сильнее обхватил девичий стан, скользнув вглубь руками и скрестив их за спиной Нади, и тем самым еще плотнее прижав ее к себе.
На какое-то мгновение он замер, ожидая ее возмущенной реакции, но Надя никак на это не отреагировала, продолжая держать свои руки на его плечах, и Сережа воспрял духом и еще чуть-чуть плотнее прижал ее к себе, принявшись более энергично и двигаться и покачиваться в танце, более энергично вертя своей партнершей, наклоняя ее то влево, то вправо.
Не верне-е-ется вновь!.. – пел певец и Сережа, прижимая к себе серьезную и такую уже взрослую девушку, млел от неожиданного счастья. – Не верне-е-ется вновь это ле-е-е-то-о к на-а-ам!
– И как там у вас в школе? – наконец спросил он.
– Хорошо, – просто ответила Надя почти ему в шею (он ощутил ее теплое дыхание, и это невинное касание еще больше возбудило его), несколько настороженно глядя поверх его плеча.
Какое-то время он обдумывал новый вопрос, несильно вертя партнершей и слегка наклоняя ее вправо-влево. Но как только он раскрыл рот, музыка тут же и закончилась. Делать нечего, он убрал руки с тонкой талии, слегка поклонился, благодаря за танец, и, взяв ее за руку, отвел ее на то место, где она до этого стояла. Сам, вежливо поклонившись еще раз, вернулся к Виктору – туда, где они сидели вдвоем.
Вдруг свет снова вспыхнул, все как-то засуетились, задвигались, о чем-то быстро переговариваясь. К ним подошел Кудеев. Оказалось – скидываются еще на вино. К своему стыду у Сережи совсем не осталось денег – никогда их не носил, так как не было необходимости – нечего было покупать. Да и дома в копилке тоже была одна мелочь. Кудеев с Ивановой ушли.
Снова танцевали. Уже веселее, в предвкушении новой порции алкоголя.
И Сергей танцевал снова с этой молчаливой девушкой – и быстрые танцы и медленные. Во-первых, ему танцевать было больше не с кем – Черноглазова занята, а со второй подругой плотно в разговоре засел Витек, что-то радостно ей втолковывая, и прерывать их активную беседу было неудобно. А во-вторых, Надя сильно притягивала к себе.
Вскоре вернулся Кудеев со своей подругой. Принесли еще вина – водки не брали, так как в компании – женщины, а в таком (культурном по понятиям этого времени) обществе водку не принято пить – только вино или шампанское.
Включили свет и выключили музыку. Открыли первую бутылку, радостно разлили по бокалам, радостно чекнулись (Сережа постарался чекнуться с Надей), радостно выпили.
Черноглазова о чем-то оживленно переговаривалась с Надей и Александром. Причем Лена с Саней радостно посмеивались, а Надя же была серьезна и явно смущена.
Потом Александр поставил другую кассету, снова заиграла медленная музыка. Снова 'Битлз'.
– Белый танец! – тут же объявила Черноглазова, выключая свет.
И пока Сережа растерянно озирался – так как сейчас дамы приглашают кавалеров, Надя пригласила на танец Кудеева, чем сильно расстроила Сережу. А к нему, все-также странно улыбаясь, подошла Черноглазова и молча обвила его шею своими руками. Сережа с покорной готовностью тут же обнял ее за тонкую спортивную талию. Принялись танцевать, медленно смещаясь от периферии зала к его центру.
– Ну и как тебе Надя? – спросила Черноглазова, нежно дыша ему в ухо, отчего Сережу пробрала странная приятная дрожь.
– Красивая, – прошептал он в ответ – также ей в ухо. – Впрочем, ты – красивее! – поспешно добавил Сережа, очень сильно смущаясь.
Лена только беззвучно рассмеялась, глядя куда-то поверх его плеча.
– Я за Сашу выхожу замуж. И это решено, – спокойно произнесла она. – А Надя – хорошая девочка. Просто приглядись к ней. Хорошо?
Черноглазова внимательно посмотрела на Сережу своим новым, взрослым, пугающим взглядом, и тысячи искорок и мурашек забегали по его телу.
– Хорошо, – прошептал он, теряясь в имеющихся женщинах.
Он понял, что прижимать к себе Надю ему также приятно, как и Черноглазову. И, скорее всего, Надю прижимать все-таки более приятно – ведь он видит ее впервые, и она выглядит уже вполне взрослой девушкой, и никогда он не видел ее сопливой девчонкой как Черноглазову, которая в данный момент свободно прижималась к нему своей упругой девичьей грудью, заставляя изрядно волноваться своего растерянного партнера. Сереже даже показалось, что внизу у него принялось все напрягаться, Лена это почувствует – ведь они так плотно прижаты! – и ему будет очень стыдно.
– И больше, пожалуйста, не приглашай меня, а то Саша обидится, – между тем продолжала она необычайно серьезным тоном. – А я не хочу делать ему больно. Хорошо?
Черноглазова снова посмотрела в его глаза этим своим новым взглядом, и он снова стушевался под ним.
– Хорошо, – пристыженно пролепетал Сережа, остро понимая, что теперь он уже никогда не сможет ощущать под своими руками это девичье, но в то же время уже и женское тело, и больше не сможет испытывать те прекрасные ощущения, которые он вдруг испытал сегодня.
Снова были танцы.
"Также…
Постучался в окно!
Только…
Это было давно!…" – неслось из магнитофона.
Рука Кудеева очень сильно прижимала к себе Светлану, так что казалось, она просто расплющится об него. Сергей хорошо их видел, танцуя с Надеждой. Судя по виду Светланы, ей это доставляло большое удовольствие. Она улыбалась, сверкая глазами. И, как-то призывно глядя в глаза Кудееву, соблазнительно жмурила свои. И от их вида мурашки бегали по спине Сергея, и руки его деревенели на талии Надежды, и сам он чего-то очень сильно боялся, но не знал – чего.
На этот раз Сережа все-таки старался шутить. Надя не улыбалась и никак на это не реагировала. И даже не смотрела на своего партнера.
И в какой-то момент у него вдруг возникла мысль, что Надя решила принципиально не обращать внимания на его шутки. И эта мысль жаром обдала его! Выходит, она его все-таки заметила, и как-то выделила, раз такой индивидуальный подход! Впрочем, тут же засомневался он – а так ли это? Может ей действительно не смешно все то, что он говорит?
А потом вечеринка вдруг закончилась (вроде родители скоро должны были вернуться из гостей) и они расходились.
Шли сначала вчетвером. Потом разошлись парами.
Витек приставал к Светлане, но та его отшила.
Сережа же довел Надю до подъезда – она жила на той стороне улицы Объединения в девятиэтажке, что располагалась в глубинке у самых труб теплотрассы. А потом – под предлогом, который он применял к семиклассницам, что в подъезде могут греться хулиганы, довел ее и до квартиры. Но если с семиклассницами он, остановившись на пролете, целовал их на прощанье, то здесь он даже не думал об этом – ведь это все-таки не семиклассница! Это уже взрослая девушка! И с ней надо вести себя как-то иначе. Но как – он не знал.
Стояли молча мялись возле ее двери. И телефона ее он тоже не взял – своего не было, никому никогда не звонил и не видел в них необходимости.
И он не нашел что сказать или сделать на прощанье, и она ушла.
Глава 2.
На следующий день он собрался играть в хоккей с младшими пацанами. Играли они теннисным мячиком на утоптанном насте на пустыре возле свалки плит, а ворота у них были невысокие, из снега. Сережа надел старенькое рваное пальтишко – еле налезло, в обтяжку, – дурацкую старую шапку-ушанку, огромные валенки. Пугало конечно, но для хоккея самое то. Только он вышел из подьезда на крыльцо, как тут же увидел приближающихся Надежду со Светланой. Хотя раньше этих девушек в своем дворе он никогда не видел. Мелькнула мысль – его захотели увидеть! Гуляли в ожидании, когда он выйдет во двор. А может, вообще шли к нему в гости?! Сережа растерялся, замер, обомлел. Девушки тоже растерянно остановились, ошарашенно глядя на такое пугало, да еще и с клюшкой. И он, пунцовея и панически торопясь, быстро спрыгнул вправо с крыльца и вдоль стеночки, сгорбившись, юркнул за угол дома – подальше от такого стыда. Только услышал за спиной смех, от чего стало еще хуже.
После зимних каникул, в школе при виде Черноглазовой Сереже становилось просто стыдно. Вроде бы он должен узнать у нее адрес-телефон Нади – так как от волнений совершено не запомнил, куда ее провожал – ни подьезд, ни этаж. Но он сделать этого не мог. Боялся.
Эх, какой я еще пацан! – с горечью стонал он. – Рано мне еще со сверстницами. Уж больно взрослые они для меня.
Но эти жаркие воспоминания, как он танцевал с Надей, и ее тонкое тело, прижатое к нему, не давали ему покоя. И он мучился, особенно по ночам. Тем более – этот страшный позор с дворовым хоккеем. Что Надя о нем сейчас думает?! И ему было ужасно тяжело. Во-первых, тяжело оттого, что ему хотелось встречаться с Надей, разговаривать с ней, танцевать, приглашать ее к себе в гости. А ужасно – от этой страшной сценки на крыльце его подъезда, которая, как он твердо был уверен, навсегда отрезала Надю от него.
Он мучился каждый день, каждый вечер и, особенно, каждую ночь. Он не спал, постоянно прокручивая в себе сцены на квартире у Черноглазовой, и сцену у подьезда на следующий день. И каждую ночь он пытался найти из этой дурацкой ситуации хоть какой-нибудь выход!
И наконец, нашел.
Ученики 10-го класса А, прошли по коридору, поднялись на 4-й этаж и расположились на подоконнике напротив 44-го кабинета в ожидании урока Истории. Вел его Георгий Ильич Татару. И вел на удивление очень интересно, что было огромной редкостью для школ, расположенных на окраине. Его слушали даже закоренелые двоечники. Впрочем это все объяснялось очень просто – оказывается Георгий Ильич у них пережидал год, чтобы поступить куда-то на философское отделение. (На следующий год он уйдет и вместо него Историю будет преподавать какая-то скучная женщина, и этот предмет ученики слушать перестанут – как и большинство других). Сережа прислонился к стене, хмуро поглядывая на компанию девчонок, среди которых была и Лена Черноглазова. Он хотел поговорить с ней, но хотел наедине. И поэтому упорно, уже какой день выжидал, когда же она останется одна.
И вот, наконец, Лена, придерживая край очень коротенькой юбочки, оторвалась от подоконника, и отправилась в сторону туалета. Здесь Сережа ее и перехватил.
– Извини, – быстро произнес он, пристраиваясь рядом. – У меня к тебе очень серьезное дело.
– Да? – вопросительно вздернула брови она, приостанавливаясь.
– Твои подруги, что были на той вечеринке… Я хочу встретиться с той, что была повыше, – торопливо произнес Сережа. Он был бледен, очень сильно волновался и голос его дрожал.
Сережа запнулся, замялся, вспотел и покраснел еще сильнее.
– Помоги мне встретиться с ней, – наконец выдавил он.
И Черноглазова, глядя в его глаза тут же поняла, что точно поможет ему, хотя ее подружки и обсмеяли его всяко-разно, и все такое прочее. Но вот тем не менее…
На следующий день, после звонка с первого урока, поскидав в портфели и сумки дневники, учебники и тетради, ученики 10-го А класса потянулись с четвертого этажа на второй, в аппендикс за Учительской – к кабинету Химии, который располагался напротив библиотеки.
Только Сережа бросил свой портфель на подоконник, как к нему подошла Черноглазова.
– Я договорилась с Надей, – спокойно произнесла она и у Сережи еще сильнее забилось сердце. – Она будет ждать тебя у Современника. В четыре часа.
Сказав это, Черноглазова развернулась и ушла. И Сереже показалось, что она как бы осуждает свою подругу, и ему стало совсем плохо. В том смысле, что девочка, которая ему понравилась, придет на встречу явно не очень расположенной к нему.
И он принялся мучительно рассуждать на тему – как же ей объяснить и свой вид и свое поведение.
Февраль
Глава 1.
После школы (первая смена) пятиклассник Миша Ларионов поехал на тренировку лыжной секции – пообедал он в школе. Секция располагалось в подвале старого двухэтажного дома по улице Александра Невского. Фамилия тренера была запоминающаяся – Минин.
В подвальчике, в толкотне, Миша переоделся, повесив свою одежду на один из крючков общей вешалки, в длинном ряду стоек нашел свои лыжи с ботинками, перехватил у пацанов мазь, намазал лыжи, тщательно растер пробкой.
Ведомые тренером, неся лыжи в руках, они пересекли улицу Невского и углубились во внушительный ряд детских садов. В один из них, под названием "Жаворонок" Миша ходил в свое время. Потом, когда детские сады закончились, по мостику они перешли глубокий овраг, внизу которого тек небольшой ручеек. Пересекли территорию МСЧ-25. Через дырку в заборе вышли в Сосновый бор. И уже здесь надели лыжи. Медленно, друг за другом, ведомые тренером, который и прокладывал лыжню по бездорожью (с лыжней в бору было туговато) двинулись в глубь лесного массива, расположенного внутри большого города.
Бегали кругами. Проложив круговую лыжню, тренер задерживался, внимательно смотрел, как мимо него пробегают ученики, давал им советы (За дыханием, дыханием следи!) или делал замечания (Шире шаг! Прокатывайся, прокатывайся на каждой ноге!)
Миша добросовестно старался выбрасывать ногу вперед и хоть немного прокатываться по лыжне – чтобы хотя бы успеть отдохнуть в это мгновение.
Бежалось почему-то очень легко. Да и настроение было хорошее!
– Хоп! – как учил тренер весело крикнул Миша и впереди идущий лыжник-пацан тут же сместился вправо – левая лыжа – на лыжне, а правая бежит по снегу. Миша сместился влево, обогнал, выровнялся на лыжне.
Догнал очередного. Явно – новенький. Миша видел его в первый раз. Судя по одежде – либо из бараков, либо с Кулацкого (он же Северный) поселка.
– Хоп! – крикнул Миша.
Но паренек, вместо того чтобы сместиться в сторону, обиделся, что его обгоняют, развернулся и принялся с силой тыкать свой палкой, самым ее острием, всерьез норовя попасть в грудь или в лицо. Миша откровенно растерялся – ведь так можно и поранить, и вообще убить! Как же так?! И вообще, разве можно стараться убить человека?
Своей палкой он успел отбить прямой выпад противника. Они остановились на пустой лыжне. Пацан снова решительно замахнулся, сделав зверское лицо. Миша также поднял свою палку, как копье, готовясь и отразить атаку и нанести удар.
– Я тебе счас глаз выткну, гниль болотная! – выругался он, вспомнив слова, произносимые "синяками" возле бараков, и заодно поощряемый примером Гагаткина, который в первые школьные дни нисколько не испугался более многочисленных хулиганов, а сразу принялся наносить им удары.
Пацан напрягся, видя, что его соперник нисколько не испугался.
– А я тебе кадык проткну, – наконец пробурчал он, водя своей палкой, словно прицеливаясь.
– Идет, – неожиданно согласился Миша, снова вспоминая слышимые им частые пьяные крики возле бараков, и в душе возмущаясь все больше и больше. – Я сейчас брошусь на тебя, и кто кому первый глотку проткнет, тот и победил. Договорились? – чуть не плача от обиды и возмущения выдавил из себя Миша, двумя руками поднимая палку на уровень лица своего противника – вторую палку он отбросил, чтобы не мешала.
Паренек промолчал, напрягаясь еще больше.
– Считаю до трех, приготовься, – сказал Михаил, которому отступать было некуда – раз уж начал, то делать нечего – надо продолжать в том же духе, хоть он и не знал, что там дальше и как – ведь разве можно ударить человека в лицо острой палкой?! – На счет три бросаемся друг на друга. Итак – раз! два! три!
Но не успел Миша произнести "три", как паренек резко отпрянул в сторону, уворачиваясь от предполагаемого удара, и падая на бок.
Миша усмехнулся и, подобрав вторую палку, неспешно проследовал по освободившейся лыжне, напоследок наотмашь ударив своего соперника по спине.
Вот сволочь-то! – возмущенно подумал он, убегая дальше. – Надо будет ему в глаз дать, без всяких палок!
Участники лыжной секции пробежали круг неподалеку от аттракционов (всего лишь две карусели – большая и маленькая), потом перешли на круг в глубине леса, а потом сместились в сторону завода Экран и городского Аэропорта.
И на этом отрезке Миша, увидев, стоящих на невысоком холмике, пареньков из секции, и с радостью понял, что Минин решил собрать всех воедино и дать немного передохнуть. Радуясь заслуженному отдыху и елочкой устремляясь по склону, он вдруг увидел, как Серега Пеньковский, стоявший первым, вяло ткнул палкой в кучу какого-то тряпья, валяющегося возле березок, и тут же вздрогнул, чуть ли не подпрыгнув. Тренер, торопливо подбежав к Сереге, что-то коротко рявкнул и пацанов сдуло с холма. Миша по инерции подкатился к опустевшему месту и к своему ужасу увидел, что куча тряпья – это пацаненок лет восьми, в длинной взрослой телогрейке, и у этого пацаненка точно посередине лба зияла большая дыра, в которой торчало что-то серо-розовое, и от этого "что-то" шел пар. Миша остановился, ошарашенный, не в силах переварить и осмыслить увиденное.
– Ушли с холма! – истошно закричал тренер. – Все бегаем за Пеньковским! Не останавливаемся! К холму никого не пускаем! Петров и Сидорчук – за мной!
Миша на ватных ногах спустился с холма по проторенной лыжне, все еще осмысливая увиденное. Двое самых быстрых пацанов, во главе с тренером, убежали в сторону Невского. Остальные принялись бегать по кругу в стороне от страшного холма.
– Ты видел, что там такое? – хрипло дыша в спину, пропыхтел только что подтянувшийся Саня Захаренко.
– Вроде пацан убит, – честно ответил Михаил.
– Давай сбегаем посмотрим? – чуть ли не в восторге предложил Саня.
Миша задумался. Это место, хоть и очень уж страшное, но почему-то очень сильно притягивало. Да и не разглядел он толком ничего – все было как в тумане.
– Давай, – согласился Миша. – Только чтобы Серега не увидел.
Неторопливо прокатываясь и тянув шаг, они дождались лыжни, ведущей на холм, и, оглядевшись – не видит ли их Пеньковский, которого явно оставили за старшего, – быстро свернули на нее, и энергично, елочкой, принялись подниматься. Впрочем, когда под березками показалась маленькая кучка тряпья, их шаг непроизвольно стал замедляться.
Они шли строго по лыжне, понимая, что следы затаптывать нельзя. Такая ужасно притягивающая к себе кучка тряпья приближалась с каждым шагом и шаг становился все тише и тише. Было и жутко и страшно и любопытно. Наконец мальчики приблизились вплотную, остановившись в той точке, где судя по следам стоял Серега Пеньковский. У тонкой березы лежал маленький пацаненок. В большой взрослой распахнутой телогрейке. Лежал на спине, так как Серега, ткнув палкой, невольно перевернул его. Глаза распахнуты на встречу жизни. Но взгляд стеклянный, не живой. Мозг торчал в огромной дыре. И все еще шел пар, что почему-то особенно пугало – значит был убит только что, и что совсем-совсем недавно этот пацаненок был еще жив, улыбался зимнему солнцу, что-то говорил… И что убийца находится тоже где-то неподалеку. И, возможно, вот сейчас, в эту самую минуту он следит за ними из-за деревьев.
Миша невольно поежился, спиной ощущая опасность и поспешно оглядываясь по сторонам – не приближается ли к ним кто? Не прячется за деревьями? Мурашки побежали по его спине, делая ватными его голову, руки и ноги.
– Все, уходим, – дрогнувшим голосом произнес он.
И мальчики быстро спустились с холма, влившись в общий круг.
Быстро догнали Пеньковского.
– Серега, тебе что, не было видно, что это пацан? – спросил его Миша.
– Да, блин, просто комок тряпья лежал, – не оборачиваясь, дрожащим голосом ответил Пеньковский, изо всех сил налегая на палки, словно в панике пытался убежать от чего-то. – Стояли, ждали всех. Ну и ткнул просто так, от нечего делать. Оно и распахнулось!
Мальчики бегали около получаса. Подниматься на холм больше никому не хотелось. Бегали чтобы не замерзнуть, и чтобы больше никто не пришел на место преступления и не затоптал следы.
В какой-то момент Захаренко пристроился за Михаилом.
– Слышь, говорят там дальше еще один лежит! – горячо зашептал он в спину. – С дыркой в затылке! Сбегаем, посмотрим?
Но Миша только отрицательно покачал головой – насмотрелся уже, больше не хотелось. Пацанов в фуфайках он боялся и на улице старательно их обходил – звери, и глаза нечеловеческие, и способны на любую гадость, но вот этих пареньков ему было жалко.
Наконец появились взрослые – большая группа парней на лыжах из старшей секции и толпа солидных мужчин в пальто и ботинках – человек восемь-десять. Мужчины шли, неуклюже проваливаясь в глубокий снег – почти по колено.
– Отбой, – скомандовал возвратившийся Минин и Миша с огромным облегчением направился в сторону лыжной базы – за это время он ужасно устал и чувствовал себя очень уж паршиво. И почему-то очень сильно хотелось как можно скорее покинуть это место.
На следующий день, придя с утра в школу, он с удивлением вдруг обнаружил, что смотрит на мир как-бы сквозь толстое стекло. Вроде бы ярко светило солнце, сильно отражаясь от школьных стекол и слепя глаза. Казалось бы радоваться надо! Но он находился словно в стеклянном колпаке, словно он смотрит на все происходящее как бы со стороны. И, проходя по школьным коридорам, где яркое солнце, отражаясь, резало глаза, словно открывало окно в другой мир, Михаил никак не мог понять это свое состояние. Смотрел, как учителя задавали вопросы, как ученики отвечали на них, а он сам как бы бестелесный дух, и никто его не видит. И ни уроки, ни оценки его совершено не волновали. Кстати, Серега Пеньковский вообще в школу не пришел.
Потом, на следующей тренировке, Минин им рассказал, что это был сумасшедший отец. Остались без матери и дети жили в интернате. Отец зачем-то взял их на прогулку и, гуляя по лесу, сначала ударил разводным гаечным ключом младшего – десяти лет. Старший, которому было двенадцать, побежал, утопая в снегу. Отец догнал его и убил ударом в затылок. А сам пешком, напрямки, по снегу, направился в городской Аэропорт. Парни из старшей группы его и догнали на лыжах.
