Сборник
Жемчужная рубашка. Китайские новеллы
– Как говорится, в семейных делах даже честному и умному начальнику не разобраться. Но я постараюсь сделать так, чтобы и вам, и вашему сыну хватило на жизнь; однако на многое надеяться я бы вам не советовал.
Госпожа Мэй стала благодарить его.
– Если мы будем избавлены от голода и холода, то и этого вполне достаточно, – говорила она. – Мы вовсе не думаем стать такими богачами, как Шаньцзи.
Начальник уезда велел госпоже Мэй с сыном отправиться к Шаньцзи и там его ждать.
Между тем Шаньцзи уже давно прибрал гостиный зал, поставил посредине зала кресло, покрытое тигровой шкурой, зажег ароматные свечи и послал сказать родственникам, чтобы те явились пораньше. Когда госпожа Мэй с сыном пришли к нему, все родственники уже были в сборе. Женщина поклонилась всем и, само собой разумеется, просила родичей в нужный момент замолвить за нее слово. Шаньцзи остался этим очень недоволен, внутри у него все клокотало, но дать волю своему гневу тут же, при всех было неудобно. Каждая из противных сторон молчала, прикидывая про себя, что нужно будет говорить перед начальником уезда.
Ждать пришлось недолго. Вскоре издали донеслись окрики людей, предупреждавших, чтобы прохожие посторонились и освободили дорогу. Все поняли, что едет начальник уезда.
Шаньцзи, оправив на себе шапку и платье, пошел к выходу встречать начальника. Кто постарше, знали приличия и приготовились как подобает встретить начальника, а те, что помоложе – неопытные и нерешительные, стояли в сторонке и только поглядывали, ожидая, что будет. И вот, наконец, все увидели, как в два ряда по обе стороны дороги выстроилась свита начальника, а затем появился паланкин, в котором под синим зонтом восседал сам мудрый и талантливый начальник уезда, господин Тэн. Когда паланкин поднесли к дому, свита опустилась на колени и раздался резкий окрик, оповещавший о прибытии начальника уезда. Госпожа Мэй с сыном и все остальные, встречавшие начальника, пали ниц.
Один из свиты начальника крикнул тогда: «Опустить!», и носильщики опустили на землю паланкин. Начальник уезда спокойно, не спеша сошел и направился к воротам. Он уже входил в ворота, как вдруг остановился, стал поспешно кланяться и что-то говорить, словно отвечал встречавшему его хозяину. Все с удивлением наблюдали за начальником, а он, не обращая внимания на присутствующих и продолжая вежливо кланяться кому-то невидимому, прошел в гостиный зал, где опять и опять кланялся и говорил много вежливых слов. Поклонившись в сторону кресла, обтянутого тигровой шкурой, словно благодаря кого-то, кто приглашал его сесть, начальник быстро повернулся, взял другое кресло и поставил его на место, подобающее хозяину. Затем трижды снова поклонился кому-то в пространство и только тогда сел. Можно было подумать, что начальнику явилось привидение, так странно он себя вел. Никто не решался к нему подойти, все как вкопанные стояли в стороне и только смотрели на него, вытаращив глаза. Но вот, продолжая восседать на почетном месте, он еще раз поклонился неизвестно кому и заговорил:
– Ваша уважаемая супруга подала мне жалобу по поводу имущества. Так скажите, как же, в конце концов, обстоит дело?
И лицо его приняло такое выражение, будто он внимательно кого-то слушает. Так прошло некоторое время. Наконец, укоризненно покачав головой, он промолвил:
– Да, старший сын ваш нехорошо себя ведет! – Лицо начальника снова приняло сосредоточенный вид.
Затем он спросил:
– А на что же будет жить ваш младший сын?
– Простите. Что там в маленьком домике? – переспросил он немного погодя, а затем забормотал: «Слушаюсь… слушаюсь…» – и замолчал.
Через некоторое время начальник опять заговорил:
– Хорошо, это я тоже передам вашему младшему сыну. Сделаю все так, как вы приказываете…
А потом он стал вдруг низко кланяться и залепетал:
– Ну что вы, ну как я смею! Такой щедрый дар!
Начальник вежливо от чего-то отказывался, но в конце концов сказал:
– Раз вы так настаиваете и от всей души, то я вынужден повиноваться. А вашему сыну я выдам документ.
Тут начальник встал и со словами: «Да, я теперь же пойду» – стал кланяться.
Все присутствующие стояли, буквально застыв от изумления. А начальник уезда, оглядевшись по сторонам, спросил:
– Куда же девался сам старый господин Ни?
– Никакого старого господина здесь не было, – ответил ему служитель.
– Что за чудеса! – воскликнул начальник уезда и тут же подозвал Шаньцзи.
– Ведь ваш батюшка встретил меня у ворот, сидел здесь, разговаривал со мной. Вы, наверно, видели все?
– Нет, я не видел, – ответил Шаньцзи.
– Да как же! Высокого роста, худощавое лицо, выдающиеся скулы, узкие глаза, длинные брови, большие уши, этакая седая, трезубцем борода, шапка из черного шелка, черные туфли, красный халат с золотым поясом… Ведь это старый господин Ни, не так ли?
У присутствующих от страха выступил пот, все они бросились на колени.
– Да, да, именно так он выглядел при жизни, – бормотали они.
– Как же это он вдруг исчез! – недоумевал начальник уезда. – Он мне говорил, что здесь у него два больших дома, а в стороне есть еще маленький домик. Есть такой?
Скрывать тут что-нибудь Шаньцзи побоялся и волей-неволей признался:
– Да, есть.
– Ну что ж, тогда пройдемте туда, в этот маленький домик. Есть дело.
После того как начальник уезда целых полдня разговаривал сам с собой, а потом описал наружность старого хозяина так, словно видел его перед глазами, присутствующие поверили, что старик Ни на самом деле побывал здесь. Они только давались диву и трепетали от волнения. Никто из них не ведал того, что все это была хитрая уловка начальника уезда: он видел портрет старика, описал его по этому портрету, а весь его разговор со стариком был сплошной выдумкой. Приведу по этому поводу стихи:
Найти всегда сумеет мудрый
причину нужную, предлог,
И духов ада или неба
не стал бы он тревожить зря.
Но если б Тэн не смог придумать
уловку хитрую свою,
Шаньцзи, пожалуй, не смирился,
не подчинился бы ему.
Шаньцзи пошел впереди, за ним следовали начальник уезда и все остальные. Старый домик, к которому они подошли, Ни Шоуцянь выстроил еще до того, как держал столичные экзамены. Потом, когда был выстроен большой дом, этот пустовал и служил амбаром, в котором время от времени хранили зерно. Здесь жила только одна дворовая семья, которой было поручено охранять амбар.
Начальник уезда обошел домик со всех сторон и наконец сел в главной комнате.
– Дух твоего отца действительно вещий дух! – сказал он, обращаясь к Шаньцзи. – Он обо всем мне подробно рассказал и просил меня разрешить все дела. Как ты думаешь, – продолжал он, – что, если этот старый домик отдать твоему брату Шаньшу?
Шаньцзи пал ниц.
– Все будет зависеть от вашего светлого решения, – произнес он.
Начальник уезда велел ему принести тетрадь с записью имущества.
– Богатый дом! Богатый дом! – приговаривал он, листая тетрадь.
Когда же он дошел до записи о разделе, сделанной собственноручно стариком Ни, то громко рассмеялся:
– Твой отец ведь сам все это написал, а мне сейчас наговорил про тебя столько нехорошего. У него тоже, как видно, сегодня одно, а завтра другое. – И он велел Шаньцзи подойти поближе. – Раз есть запись о разделе, в которой все сказано, то все ваши земли и все прочее должны принадлежать тебе; твой брат Шаньшу не имеет оснований претендовать на это.
Госпожа Мэй была в отчаянии. Она только собралась было подойти к начальнику уезда и просить его, но тот продолжал:
– Пусть к Шаньшу отойдет только этот старый дом со всем его содержимым, и ты, Шаньцзи, из-за этого не спорь!
– Вы рассудили очень мудро, господин начальник, – поспешил заверить его Шаньцзи, который про себя подумал: «В этом доме, кроме старой рухляди и дырявой крыши, ничего нет. Даже зерно, которое здесь хранилось, и то я недавно почти все продал, осталось совсем немного. Ладно уж, хватит с меня».
– Так вот, Шаньцзи и Шаньшу, мы порешили единым словом, и, чтобы никто из вас потом не жаловался, здесь присутствуют ваши родственники, и пусть они будут свидетелями. Но вот что я должен сказать, – добавил начальник уезда. – Только что старый господин Ни сказал мне, что в этом домике под левой стеной закопано пять тысяч ланов серебром в пяти чанах и что эти деньги должны принадлежать его младшему сыну.
Шаньцзи не поверил.
– Если это действительно так, – сказал он начальнику уезда, – то пусть здесь закопаны хоть десятки тысяч, все это будет принадлежать брату, и я не посмею оспаривать у него право на эти деньги.
– Если даже и вздумаешь требовать, я этого не допущу! – сказал начальник уезда и тут же велел людям достать мотыги и лопаты.
В присутствии госпожи Мэй и ее сына люди стали копать землю и под фундаментом восточной стены действительно нашли пять чанов. Когда чаны вытащили, все увидели, что они доверху набиты серебром. Серебро из одного чана вынули, положили на весы, и оказалось, что там шестьдесят два с половиной *цзиня, то есть ровно тысяча ланов. Все были поражены. Даже Шаньцзи не мог усомниться в том, что действительно приходил дух его отца: «Если бы не явился дух отца и не рассказал начальнику уезда об этом кладе, – рассуждал Шаньцзи, – то мы сами ничего бы не знали о нем, а тем более начальник уезда. Откуда бы ему это стало известно?»
Начальник уезда велел выстроить перед собой в ряд все пять чанов серебра и сказал затем госпоже Мэй:
– Под правой стеной еще есть пять чанов, в них тоже пять тысяч ланов серебром. И есть еще один чан с золотом. Старый господин Ни распорядился этот чан передать мне в знак благодарности. Я не смел принимать, но он упорно настаивал, и мне пришлось согласиться.
Госпожа Мэй вместе с Шаньшу земно кланялись начальнику и говорили:
– Пять тысяч ланов серебром под левой стеной! Мы этого никак не ждали; если еще и под правой есть деньги, то посмеем ли мы не согласиться с волей покойного!
– Я-то, конечно, не знаю, – сказал начальник уезда, – но ваш покойный господин говорит так. Думаю, что его словам можно верить.
И он велел людям копать возле правой стены. Там действительно оказалось еще шесть чанов. В пяти из них было серебро, а в одном – чистое золото.
При виде такого количества серебра и золота у Шаньцзи разгорелись глаза. Но слово уже было сказано, и теперь он не смел даже рта раскрыть.
Начальник уезда тут же написал грамоту, отдал ее Шаньшу как документ и приписал госпоже Мэй и Шаньшу дворовую семью, которая жила в этом доме. Госпожа Мэй и Шаньшу, безмерно счастливые, земно кланялись и благодарили.
Шаньцзи был крайне недоволен, но что поделаешь, пришлось и ему земно кланяться.
– Благодарю за ваше милостивое распоряжение, – кое-как выдавил он из себя.
Начальник уезда взял бумагу, написал свою фамилию, опечатал ею чан с золотом, велел погрузить чан в паланкин и увезти с собой в ямэнь. Собравшиеся думали, что старик Ни на самом деле пообещал начальнику вознаграждение, и считали, что начальник выполняет его волю. Во всяком случае, сказать «нет» никто не посмел.
Вот уж действительно, схватится устрица с цаплей – рыбаку только польза. Если бы Шаньцзи был добрым и порядочным человеком, если бы жили они с братом в мире и дружбе и разделили добровольно все имущество пополам, тогда и это золото никуда бы от них не ушло: каждому досталось бы по пятьсот ланов, и, уж конечно, эти деньги не попали бы в руки какому-то Тэну! А так только зря другого озолотил, сам навлек на себя неприятности, прослыл непочтительным сыном и плохим братом; собирался навредить другим, а вышло, что все его злые замыслы обернулись против него самого.
Но оставим праздные разговоры и скажем о госпоже Мэй и о ее сыне. На следующий день они явились в ямэнь благодарить начальника уезда. Тот успел уничтожить завещание, которое было спрятано в свитке, снова наклеил портрет на полотно и вернул его госпоже Мэй. Только теперь госпожа Мэй с сыном поняли, что, указывая в землю, Ни Шоуцянь хотел этим сказать, что в земле хранилось золото. Став хозяевами десяти чанов серебра, они купили хорошую землю, сад и превратились в богачей. Шаньшу женился, и у него родились три сына, которые впоследствии выучились и стали известными людьми. Из всего рода Ни процветала только эта ветвь. Что же касается Шаньцзи, то оба его сына были бездельниками и лоботрясами, растратили все состояние и после смерти отца продали оба больших дома своему дяде Шаньшу. Все в этой местности, кто знал историю семьи Ни, считали, что Шаньцзи наказало небо. В стихах говорится:
Всегда справедливыми были
великого неба пути…
И только смешны вот такие,
как жадный и глупый Шаньцзи.
Обидел брата родного,
мачеху выжил свою,
Заставил отца с того света
сыну наследство послать.
Не зря завещанье тот свиток
долгие годы хранил,
Но золото, в землю зарытое,
власть предержащий забрал.
Нет! Лучше уж быть справедливым,
честно на свете прожить,
По судам не таскаться, не спорить,
себя поберечь и добро сохранить!
4. Ян Цзяоай жертвует жизнью ради друга
То легкие тучки, то ливень польет —
изменчиво все, постоянства ни в чем.
А сколько на свете друзей легковерных,
не стоит, пожалуй, их здесь называть.
Но вспомните дружбу *Гуаня и Бао
в ту пору, когда они были бедны…
А в наши-то дни, поди, дружбу такую
прочь отметают, как горстку земли.
В древности в княжестве *Ци жили Гуань Чжун и Бао Шуя. Они подружились еще в детстве, когда оба были бедняками. Впоследствии Бао Шуя стал служить при циском князе Хуане и пользовался его доверием. Выдвинувшись и став знатным раньше своего друга, Бао Шуя рекомендовал Гуань Чжуна на пост первого министра, и тогда по положению Гуань Чжун стал выше его. Оба они были единодушны в своем стремлении помочь правлению, всегда и во всем понимали друг друга. Гуань Чжун, бывало, говорил:
«Трижды мне приходилось быть в бою, и трижды я терпел поражение и отступал, но Бао Шуя не считал меня трусом: он знал, что у меня есть старушка мать. Трижды мне приходилось состоять на службе, и трижды меня прогоняли, но Бао Шуя не считал меня никчемным, понимая, что мне просто не везло. Бао Шуя советовался, бывало, со мной и, что бы я ни говорил, никогда не считал меня глупым: он знал, что на человека могут действовать благоприятные и неблагоприятные обстоятельства. Когда-то я вместе с Бао Шуя занимался торговлей и брал себе большую часть выручки, но Бао Шуя знал, что я беден, и не считал меня жадным. Отец и мать родили меня, но тот, кто понимает меня, – это Бао Шуя». И вот когда древние говорили о душевной, сердечной дружбе, они всегда вспоминали Гуань Чжуна и Бао Шуя.
Нынче я расскажу тоже о двух друзьях. Они встретились случайно и стали братьями. Каждый из них отдал свою жизнь ради другого, и имена их на века вошли в историю.
Во времена *Чуньцю князь Юань из княжества *Чу с почтением относился к ученым, последователям *Конфуция, и превыше всего ставил справедливость и гуманное правление. Он призывал к себе талантливых людей, давал кров ученым, и люди Поднебесной, прослышав о нем, шли к нему толпами.
В западной части области Цян в местности *Цзишишань жил один ученый по фамилии Цзо, по имени Ботао. Он осиротел еще совсем ребенком. Ботао учился, не щадя сил, обрел познания и стал человеком, способным помочь стране и народу. Было ему уже около сорока, а он все еще не хотел покинуть свою хижину и идти служить, потому что в ту пору князья всех уделов думали лишь о том, как бы расширить свои владения, и воевали друг с другом. Мало кто из них правил с помыслами о благе, и почти все они полагались только на грубую силу. Но вот когда Ботао прослышал о том, что чуский князь Юань уважает добродетель, любит справедливость, повсюду ищет достойных ученых людей и призывает их на службу, он взял мешок с книгами, простился с соседями и друзьями и направился в Чу. Когда он добрался до земель области *Юнчжоу, стояла уже глубокая зима. Однажды вдруг забушевал ветер и хлынул дождь.
Есть стихи на мотив «Луна над Западной рекой», в которых говорится о дождливой зимней поре:
Резкий ветер унылый
хлещет в лицо,
Дождь моросящий —
одежда насквозь промокает.
Время свирепое года
зимняя эта пора —
В лед превращает озера и реки,
холодно, снег все валит.
Горы мрачнеют, словно серым
покровом накрыты.
Выглянет солнце
и спрятаться снова спешит.
Странник в пору такую
мечтает приют обрести,
Тот же, кто вышел из дому,
небось, себя в этом корит.
Не обращая внимания на дождь и ветер, Ботао шел целый день. Он весь промок. Наступали сумерки, и Ботао решил зайти в селение, чтобы подыскать ночлег. Еще издали в каком-то окне он заметил огонек, свет которого пробивался сквозь бамбуковую рощицу. Ботао направился прямо туда. Вскоре он очутился перед соломенной хижиной, окруженной низенькой оградой. Толкнув калитку, Ботао прошел и легонько постучал в дверь. В хижине кто-то был. Дверь отворилась, и на пороге показался человек. Ботао поспешил поклониться.
– Я Цзо Ботао из Западной Цян, и направляюсь я в княжество Чу. В пути меня застиг дождь, постоялого двора здесь не найти, и вот я прошу разрешить мне переночевать у вас, а рано утром я сразу же уйду. Соблаговолите ли вы приютить путника?
Человек поспешил ответить Ботао поклоном и пригласил его в дом. В комнате, кроме топчана, на котором грудами были навалены книги, никаких вещей не было. Ботао понял, что человек этот – тоже ученый, и собрался было опуститься на колени и земно ему поклониться.
– Сейчас не до церемоний, – остановил его хозяин. – Надо развести огонь, высушить одежду, а тогда можно будет, как подобает, приветствовать друг друга.
Он тут же зажег бамбук. Ботао стал сушить промокшее платье, а хозяин приготовил вино, угощение и стал потчевать гостя. Делал он это с почтительностью, от всей души. Ботао осведомился о его имени и фамилии.
– Фамилия моя Ян, зовут меня Цзяоай. Родители мои умерли, когда я был еще совсем маленьким, и нынче я живу здесь один. Жизнь свою я посвятил книгам, которые люблю больше всего на свете, а землю и хозяйство совсем забросил. Я так рад, что вы, достойнейший, явились ко мне. Жаль только, что я беден и лишен возможности угостить вас как подобает. Умоляю простить меня.
– Вы приютили меня, укрыли от ненастья, к тому же еще напоили и накормили. Могу ли я забыть вашу доброту!
В эту ночь они легли бок о бок. Один раскрывал перед другим свои глубокие познания, и всю ночь они не сомкнули глаз. Наступил рассвет, а дождь все не переставал. Цзяоай оставил Ботао у себя, угощал всем, чем только мог, и в конце концов они побратались. Ботао был старше Цзяоая на пять лет, и Цзяоай поклонился ему как старшему брату.
Три дня подряд жил Ботао у Цзяоая, и вот наконец дождь прекратился, дороги пообсохли.
– Брат мой! – обратился Ботао к Цзяоаю. – Вы с вашими талантами относитесь к числу людей, способных поддержать властителя, помочь ему в правлении. Вы полны желания что-то сделать для страны и в то же время не пытаетесь оставить свое имя в истории, смирились с тем, что старость застанет вас в лесу, у этого ручья… Нет, это поистине достойно сожаления!
– Дело не в том, что я не хочу служить, – отвечал Цзяоай, – просто случая такого не представлялось.
– Нынешний чуский князь отличается душевной скромностью и искренним стремлением найти достойных ученых, – сказал Ботао. – И если вы действительно хотите быть полезным стране, почему бы нам вместе не отправиться к нему.
– Охотно повинуюсь, – ответил Цзяоай. Он тут же собрал какие у него были деньги на дорогу, захватил что было из еды, и оба друга отправились на юг.
Не прошло и двух дней, как снова полили дожди, и им пришлось остановиться на постоялом дворе. Деньги скоро кончились, остался лишь мешок с едой. Тогда, несмотря на дождь, они двинулись дальше, по очереди неся мешок. Дождь все не переставал, а когда поднялся сильный ветер – повалил снег. И вот представьте себе:
С ветром становится снег леденящим,
снег тем сильнее, чем ветер сильней.
Словно ивовый пух, словно пух лебединый,
в пляске безумной хлопья кружатся.
Все смешалось вокруг: где север, где юг,
где запад, восток – не поймешь;
Небо закрыло, земли не видать,
было что синим иль желтым,
красным иль черным – не скажешь.
Радостно с гостем в тиши кабинета
о зимнем цветении *мэй стихи сочинять,
Но отчаянья сколько и страха для тех,
кто жестокой пургою застигнут в пути.
Они прошли *Циян, и далее путь их лежал через горы Ляншань. Дровосеки сказали им, что на сотни *ли они не встретят ни души, что впереди только пустынные ущелья да глухие горы, где стаями бродят волки и тигры, и советовали не идти туда.
– Ну, как вы думаете? – спросил Ботао у Цзяоая.
– Исстари говорится: жить или нет – судьба, – отвечал тот. – Раз уж мы столько прошли, нужно идти дальше, незачем менять принятое решение.
Они шли целый день, а на ночь укрылись в старом склепе. Одежда на них была тонкая, и холодный ветер пронизывал их до самых костей.
Наутро снег повалил еще сильнее. Земля была засыпана на целый *чи.
– Я думаю, что здесь действительно нет жилья на все сто ли, – сказал Ботао, который нестерпимо замерз. – Еды у нас мало, тело едва прикрыто. С таким небольшим запасом еды да в такой одежонке один из нас еще как-то сможет добраться до Чу. Если пойдем вместе, то оба замерзнем или умрем от голода. Зачем же обоим погибать бесславно, как погибают деревья и травы? Я отдам вам свое платье, вы возьмете с собой все, что у нас осталось из еды, и как-нибудь перебьетесь. Я все равно уже не в силах идти дальше и предпочитаю умереть здесь. Вы же явитесь к чускому князю. Он, наверное, даст вам важный пост, и тогда вы вполне успеете вернуться и похоронить меня.
– Как?! – воскликнул Цзяоай. – Хоть мы и не родные, но дружба наша сильнее братских чувств. Неужели вы думаете, что я могу бросить вас и один добиваться почестей и благополучия?!
Не желая ничего слушать, Цзяоай подхватил под руки Ботао и, поддерживая его, пошел дальше. Так они прошли около десяти ли.
– Ветер усиливается, и снег валит все сильнее, – сказал наконец Ботао. – Нет, так идти нельзя! Давайте выберем место где-нибудь возле дороги и передохнем.
Неподалеку стояло сухое тутовое дерево, в дупле которого можно было укрыться, но только одному. Цзяоай помог Ботао устроиться там. Тогда Ботао велел Цзяоаю раздобыть хворосту и развести огонь, чтобы согреться. Цзяоай ушел. Тем временем Ботао разделся догола, а всю свою одежду сложил у дерева.
– Зачем вы это сделали?! – закричал в испуге Цзяоай, вернувшись.
– Другого выхода я не вижу, – ответил Ботао. – Только не губите вы себя! Немедленно наденьте все это, возьмите еду и уходите. А я здесь спокойно умру.
Цзяоай обнял Ботао и зарыдал.
– Нет, мы не расстанемся! – говорил Цзяоай. – Жить ли, умирать ли – но вместе.
– Если мы оба умрем в этих горах, кто прикроет землей наши кости?
– Тогда уж лучше я сниму с себя все, а вы оденьтесь потеплее, возьмите еду и идите дальше. Пусть я умру, но не вы.
– Я всегда был больным человеком, – сказал Ботао, – а вы моложе и намного крепче меня, да и познаниями мне с вами не сравниться. Если вы предстанете перед чуским князем, то непременно получите высокий сан и станете знатным человеком. А то, что меня не будет, – пустяки. Не медлите, брат мой, отправляйтесь сейчас же.
– Вы умрете с голоду в этом дупле, а я буду добиваться почестей и славы?! – возмутился Цзяоай. – Ведь это крайняя низость! Нет, на это я не пойду!
Но Ботао ему ответил:
– В день, когда я пришел к вам в хижину и впервые увидел вас, вы показались мне таким родным и близким, словно я давно уже был с вами знаком. Я понял, что вы на редкость способный и умный человек, и потому стал уговаривать вас поступить на службу. Увы, нам помешали ветер и снег. Что поделать – значит, мой час настал. И если вы погибнете со мной, вся вина падет на меня…
С этими словами он вдруг вскочил и бросился к реке, явно намереваясь покончить с собой. Цзяоай, рыдая, обнял друга, накинул на него платье, привел к дереву и усадил в дупло, но Ботао снова все сбросил с себя. Цзяоай опять подошел к нему в надежде его образумить, но Ботао был уже страшен: весь побелел, лицо, руки и ноги одеревенели от холода. Не в силах шевелить губами, Ботао слабым движением руки велел Цзяоаю уходить. Цзяоай одел его, но Ботао уже совсем окоченел, его конечности вытянулись, как палки, дыхание было чуть заметным и вот-вот готово было прерваться.
«Если я здесь еще задержусь, то сам окоченею, – подумал Цзяоай. – Кто же тогда предаст земле тело моего брата?» Упав на снег, он земно поклонился Ботао и проговорил сквозь рыдания:
– Негодный брат ваш, покидая вас, надеется, что вы приложите свои силы, силы жителя мира иного, и поможете ему… И если я только хоть как-то выбьюсь в люди, я торжественно похороню вас.
Ботао ответил ему едва заметным кивком головы. Еще мгновение – и он перестал дышать.
Цзяоай взял одежду, мешок с едой и пошел вперед, громко рыдая и оборачиваясь на каждом шагу.
Ботао так и умер в дупле тутового дерева.
Впоследствии, восхищаясь поступком Ботао, кто-то написал такие стихи:
В суровую зимнюю стужу
снег выпал глубокий в три чи,
Там двое идут по дороге —
тысячи ли впереди.
Пощады не знает путь долгий,
безжалостны холод и снег,
Их мучает голод жестокий,
а пищи в суме почти нет.
Сложить коли вместе еду их,
выживет только один,
Вдвоем же идти бесполезно —
погибнут и тот и другой.
Какая же польза, скажите,
обоим бесславно почить?
А жизнь одну, нелегко пусть,
но можно еще сохранить.
Как мудр, благороден Ботао,
это должны мы признать —
Сумел ради жизни другого
свою не жалея отдать.
Перенося холод и голод, Цзяоай добрался наконец до княжества Чу. Он остановился на постоялом дворе и на следующий же день отправился в город.
– Говорят, что чуский князь принимает на службу ученых людей. Как же, скажите, к нему попасть? – спросил он первого встречного.
– Возле дворца есть флигель для гостей, – отвечал тот. – И сановнику Пэй Чжуну приказано принимать там всех достойных мужей Поднебесной.
Цзяоай тут же направился к этому дому. Он оказался там как раз тогда, когда сановник Пэй Чжун подъехал к воротам. Цзяоай не замедлил подойти к нему и поклониться. Хотя Цзяоай был в лохмотьях, Пэй Чжун обратил внимание на его необычную внешность и, поспешив ответить на поклон, спросил:
– Откуда вы, уважаемый?
– Фамилия моя Ян, зовут меня Цзяоай, родом я из Юнчжоу, – отвечал Цзяоай. – Я слышал, что в вашей стране привлекают на службу ученых, и я явился к вам.
Пэй Чжун пригласил его войти, стал потчевать вином и яствами и оставил ночевать.
На следующий день Пэй Чжун, желая испытать познания Цзяоая, стал расспрашивать его о предметах, которые ему самому были неясны. Цзяоай просто и свободно отвечал на все его вопросы. Пэй Чжун пришел в восторг и сразу же доложил о Цзяоае князю. Тот немедля призвал Цзяоая во дворец и спросил его, какой надлежит избрать в правлении путь, чтобы страна была богата и войско мощно. Тогда Цзяоай изложил князю десять принципов, и все они касались тех вопросов управления страной, которые требовали настоятельного разрешения. Князь был восхищен. Он задал пир в честь гостя, назначил Цзяоая сановником, подарил ему сто *ланов золота и сто кусков атласа. Цзяоай кланялся снова и снова, роняя при этом слезы.
– Почему вы плачете, уважаемый? – спросил встревоженный князь.
Тогда Цзяоай рассказал, как Ботао снял с себя одежду и как отдал ему всю еду. Князь был растроган до глубины души, и все сановники, которым случилось присутствовать при этом, сочувственно вздыхали.
– Как же вы думаете поступить? – спросил князь.
– Я прошу дать мне отпуск, чтобы я мог похоронить Ботао, а после этого вернусь служить вам.
Тогда князь посмертно возвел Ботао в сановники, отпустил щедрые средства на его погребение и назначил людей сопровождать Цзяоая.
Простившись с князем, Цзяоай направился в горы Ляншань и разыскал там высохшее тутовое дерево. Тело Ботао так и лежало в его дупле, а лицо его было как у живого. Цзяоай пал ниц и зарыдал. Затем он собрал почтенных старцев из соседней деревни и выбрал место для могилы на живописном холме. По склону его струилась река, сзади вздымалась отвесная скала, а справа и слева тянулись пики гор, – словом, вид был оттуда прекрасный. Покойного омыли ароматной водою, надели на него одежду и шапку сановника, уложили в гроб и похоронили. Вокруг могилы насадили деревья, а шагах в тридцати от нее построили кумирню с изображением Ботао. Перед кумирней была установлена арка, на которой высекли памятную надпись, а при кумирне сбоку сделали небольшую пристройку для сторожа. Затем Цзяоай устроил торжественное жертвоприношение в кумирне. Во время церемонии он горько рыдал. И все собравшиеся – старцы из деревни и сопровождавшая Цзяоая свита – плакали. После жертвоприношения люди разошлись.
В ту ночь Цзяоай сидел в кумирне Ботао при ярко зажженных свечах и не переставая вздыхал. Вдруг пронесся порыв резкого ветра… Свечи померкли, затем снова разгорелись, и перед глазами Цзяоая в колышущемся свете пламени предстал человек. Он приближался, отдалялся и еле слышно плакал.
– Кто тут? – закричал Цзяоай. – Кто посмел ночью войти сюда?
Но человек молчал. Тогда Цзяоай встал, вгляделся в вошедшего и увидел, что перед ним Ботао. Цзяоай был ошеломлен.
– Душа ваша неподалеку отсюда, – обратился он к Ботао, – и раз вы явились ко мне, значит, что-то серьезное побудило вас к этому.
– Благодарю вас за добрую память, брат мой, – отвечал Ботао. – Вы только что вступили на службу и уже доложили обо мне князю и попросили у него разрешения похоронить меня. К тому же меня наградили знатным саном, одарили гробом, одеждой и всем прочим. Словом, вы сделали все. Одно только нехорошо – могила моя оказалась рядом с могилой *Цзин Кэ. Этот человек в свое время покушался на Цинь Шихуана, но потерпел неудачу и был убит. Его друг Гао Цзяньли похоронил его здесь. Дух этого Цзин Кэ очень свиреп. Каждую ночь он является ко мне с мечом в руках, бранится и угрожает: «Ты ведь человек, умерший от голода и холода, как же ты смеешь устраивать свою могилу у меня на плечах и отнимать у меня счастливое место! Если не уберешься отсюда, я разворочу твою могилу и вышвырну тебя вон, на пустырь». Вот какая беда ждет меня, – сказал под конец Ботао и добавил: – Поэтому я и пришел. Хотел сообщить вам о Цзин Кэ и просить, чтобы меня перенесли в другое место, иначе не избежать мне несчастья.
Цзяоай хотел было что-то спросить, но снова поднялся ветер, и Ботао исчез. Цзяоай проснулся и увидел, что он в кумирне. Все, что только что ему привиделось во сне, он помнил до мельчайших подробностей. На следующее утро он собрал старцев и спросил у них, есть ли тут поблизости еще чья-нибудь могила.
– Там, в сосновой роще, есть могила Цзин Кэ, а перед могилой храм, – сказали они ему.