Сборник
Жемчужная рубашка. Китайские новеллы
– А если все-таки вдруг случится, что ты в будущем году не приедешь, тогда как? – спросила Саньцяо.
Далан поклялся, что непременно вернется.
– Ну ладно, раз ты мне искренне предан, – сказала Саньцяо, – я тоже буду тебе верна. Только прошу, когда вернешься домой, напиши письмо и, как только представится случай, попроси доставить его Сюэ, чтоб я не тревожилась.
– Не беспокойся, я и сам хотел так поступить.
Несколько дней спустя Далан подрядил джонку, погрузил в нее закупленное зерно и пришел к Саньцяо проститься.
В эту ночь они были особенно нежны, и предстоящая разлука казалась им невыносимой. Поговорят они, поговорят и заплачут, потом безудержно предаются любви. Ночью они так и не сомкнули глаз. В пятую стражу оба поднялись. Саньцяо достала из сундука дорогую рубашку, которую называли жемчужной, и поднесла ее Далану.
– Эта рубашка передавалась из поколения в поколение в семье моего мужа, – сказала она ему. – В знойные дни, когда надеваешь ее, ощущаешь приятную прохладу. Сейчас, когда с каждым днем становится жарче, она тебе как раз пригодится. Дарю ее тебе на память, и, когда наденешь ее, пусть тебе кажется, что это я прильнула к твоей груди.
Далан разрыдался. Он и слова не мог произнести в ответ и сидел поникший. Тут Саньцяо собственноручно надела на Далана рубашку, приказала служанке открыть ворота и сама вышла проводить его до ворот. Они расстались, без конца прося друг друга беречь себя.
Стихи говорят:
Когда-то, роняя слезы,
супруга она провожала;
А нынче, рыдая, расстаться
с новым любимым не может.
Изменчивы женские чувства,
словно текучие воды:
Сегодня – с дивною птицей,
с птахой залетною – завтра.
Но поведем наш рассказ дальше. Далан каждый день теперь надевал эту жемчужную рубашку, да и вообще ни на минуту с ней не расставался: даже ночью, когда ложился спать, держал ее при себе в спальном мешке.
С попутным ветром через каких-то два месяца Далан уже добрался до города *Фэнцяо, что в области Сучжоу. Фэнцяо был центром, где сосредоточивалась торговля деревом, зерном и многими другими товарами. Чтобы сбыть свой товар, он, разумеется, остановился в одном из торговых подворий, куда обычно заезжали торговцы зерном и где они хранили свою кладь.
Но оставим подробности по этому поводу.
Однажды, на пиру у своего земляка, Далан встретил торговца из Сянъяна. Непринужденный в своих манерах, красивый молодой человек был не кем иным, как Сингэ. Оказывается, Сингэ закупил в Гуандуне жемчуг, панцири черепах, сапановое и орлиное дерево и вместе с попутчиками выехал из Гуандуна; все, с кем он ехал, собирались сбыть свой товар в Сучжоу. Сингэ давно уже слышал, что рай – на небесах, а на земле – *Су, Хан, и знал к тому же, что это большие портовые города. Немудрено, что ему очень хотелось побывать там, продать товар, и уж тогда возвращаться домой. В Сучжоу он прибыл еще в минувшем году, в десятом месяце. Поскольку некогда в торговых делах он скрыл свою настоящую фамилию и все называли его молодым господином Ло, то при встрече с Сингэ у Далана не возникло никаких подозрений. Сингэ и Далан были ровесниками, оба были схожи и по внешнему виду, и в манерах. Случайно познакомившись, они разговорились и прониклись взаимной симпатией. Узнав, где кто остановился, они потом довольно часто навещали друг друга и вскоре стали друзьями.
Покончив с делами и получив все, что ему полагалось по счетам, Сингэ собрался уезжать и зашел к Далану проститься. Далан подал вино, угощение; они сидели и вели дружескую, откровенную беседу. Был уже конец пятого месяца, дни стояли жаркие, оба за вином скинули с себя верхнюю одежду, и тут Сингэ увидел на Далане свою жемчужную рубашку. Крайне удивленный, он не осмелился сказать, что рубашка эта его, и только заметил, какая она, мол, красивая.
Поскольку молодые люди стали друзьями, Далан решился спросить:
– В вашем городе, на Большой базарной улице, живет некто Цзян Сингэ. Знаете ли вы его, брат Ло?
Сингэ, уже настороженный, ответил:
– Я давно не был дома, но помню, что там есть такой человек; правда, сам я с ним незнаком. А почему вы спрашиваете о нем, брат Чэнь?
– Не буду скрывать от вас, я в некотором отношении с ним связан, – ответил Далан и рассказал другу всю историю его любовных отношений с Саньцяо. При этом он дотронулся рукой до жемчужной рубашки и, глядя на нее, прослезился: – Это она подарила ее мне. Прошу вас, раз вы возвращаетесь туда, сделайте мне одолжение – передайте письмо, которое я написал. Завтра я его принесу.
– Пожалуйста, пожалуйста, – отвечал Сингэ, а сам про себя подумал: «Бывают же такие невероятные вещи! Но доказательство – жемчужная рубашка. Значит, это не пустая болтовня». В груди у него словно иглами закололо; под каким-то предлогом он отказался пить, быстро поднялся, простился и ушел. Вернувшись к себе, он не переставал обо всем этом думать, и чем больше думал, тем сильнее выходил из себя. Как хотелось ему овладеть магическим способом сокращать расстояния, чтобы в мгновение ока очутиться дома. В ту же ночь он собрался, а рано утром был на джонке.
Когда они готовы были уже отчалить, Сингэ увидел, как вдоль берега, запыхавшись, бежит человек. Это был Далан. Он передал Сингэ пакет и настойчиво просил во что бы то ни стало его доставить. От злости лицо Сингэ стало землистым, сказать он ничего не мог, не мог ответить, умереть не мог и жить не хотелось. Только когда Далан ушел, Сингэ взглянул на пакет. «Прошу доставить матушке Сюэ. Восточный переулок. Большая базарная улица» – было написано на пакете. Ярость охватила Сингэ. Он разорвал пакет – внутри оказались длинное шелковое полотенце нежно-розового цвета и картонная коробка, в которой лежала шпилька для волос из чисто-белого нефрита с украшением в виде головы феникса. В самом письме говорилось: «Эти две ничтожные вещицы прошу вас, матушка, передать любимой госпоже Саньцяо, лично ей, в знак того, что помню ее и что встреча наша непременно состоится будущей весной. Прошу ее беречь себя, очень прошу». Вне себя от злости, Сингэ разодрал на мелкие клочки письмо и бросил их в воду, а шпильку с такой силой швырнул на палубу, что она разломалась пополам. Но тут он спохватился: «Какой же я дурак! Надо все это сохранить как доказательство». Он поднял шпильку, завернул ее вместе с полотенцем в один пакет и пакет припрятал. Затем он стал торопить лодочников, чтобы они отчаливали.
Вскоре Сингэ оказался в родном городе. Когда он увидел ворота своего дома, слезы невольно потекли у него из глаз. «Как мы любили друг друга тогда, – думал он. – И надо было мне ради ничтожной, величиной с мушиную головку, выгоды, на которую я позарился, оставить молодую жену одну-одинешеньку, чтобы получился такой вот позор. Но сожалеть об этом теперь уже поздно!»
Надо сказать, что в пути Сингэ не терпелось поскорей добраться домой, а теперь, когда он оказался здесь, возле дома, так ему стало горестно, так тяжко, что он едва передвигал ноги. Переступив порог своего дома, он взял себя в руки и, сдерживая гнев, через силу поздоровался с женой. Больше Сингэ ни слова не произнес, а Саньцяо, чувствуя за собой вину и краснея от стыда, не решилась подойти к мужу и заговорить с ним, проявить должную приветливость. Когда весь багаж был перенесен в дом, Сингэ сказал, что идет навестить тестя и тещу, а сам отправился обратно на джонку и там переночевал.
На следующий день утром он вернулся домой.
– Мать и отец твои больны, и очень тяжело, – сообщил он Саньцяо. – Вчера мне пришлось там остаться, и я провел возле них всю ночь. Они только и думают что о тебе и хотели бы с тобой повидаться. Я уже нанял паланкин, он у ворот – так что побыстрее собирайся и поезжай, я отправлюсь вслед за тобой.
Саньцяо, охваченная тревогой и подозревавшая что-то недоброе после ночи, когда муж не вернулся домой, услышав теперь, что отец и мать больны, конечно, поверила в это и всполошилась. Второпях она передала мужу ключи от сундуков, велела одной из кухарок быстро собраться, чтобы сопровождать ее, а сама направилась к паланкину. Тем временем Сингэ задержал кухарку, вытащил из рукава письмо и сказал ей, чтобы она передала его господину Вану.
– Как только отдашь письмо, сразу же возвращайся с паланкином, – приказал он, вручая письмо.
Приехав к родителям, Саньцяо нашла их в добром здравии и не на шутку перепугалась. Отец ее, господин Ван, увидев дочь, которая ни с того ни с сего вдруг приехала домой, тоже всполошился. Распечатав письмо, которое ему передала кухарка, он увидел, что это *отпускная. В ней было написано:
Составитель настоящей отпускной – Цзян Дэ родом из Цзаояна, области Сянъян. В свое время был совершен сговор о том, что он берет в жены девицу из семьи Ван. Однако, уже живя в доме мужа, эта женщина совершила немало проступков, которые входят в *семь статей, дающих повод для развода. Память о прежних супружеских чувствах удерживает от того, чтобы назвать эти проступки. Посему дается согласие на возвращение ее в родительский дом, а также на вторичное ее замужество по вашему усмотрению.
Настоящая отпускная является подлинной. Второй год *Чэн-хуа, такой-то месяц, день. Отпечаток руки в качестве свидетельства.
Вместе с письмом в пакете находился еще и сверток, в котором лежали розовое шелковое полотенце и поломанная головная шпилька из чистого белого нефрита. Увидев все это, Ван, встревоженный, позвал дочь и стал допытываться, что произошло. Когда Саньцяо узнала, что муж отказался от нее, она горько заплакала, но так ничего отцу и не объяснила. Разгневанный Ван тут же направился к зятю. Сингэ встретил его поклоном, Ван ответил на приветствие.
– Дорогой зять, – без промедлений начал Ван, – дочь моя была чиста и невинна, когда вошла в твой дом. Какой же проступок она совершила, что ты от нее отказываешься? Ты должен мне объяснить.
– Нет, мне об этом говорить неудобно, – отвечал Сингэ. – Спросите вашу дочь и узнаете.
– Да она только плачет и рта не желает раскрывать, – вот мне и приходится переживать и думать невесть что! Ведь дочь моя с детства была умной, – продолжал Ван. – Не могла она пойти на прелюбодеяние или кражу; а если и допустила какую малую оплошность, то уж ради меня, старика, простил бы ее. Ведь сговор о браке был совершен, когда вам обоим было лет восемь, а после свадьбы вы жили мирно, спокойно, ни разу не поссорились. Теперь ты только вернулся из поездки, не прожил здесь и двух дней – что же неладное ты заметил? Если ты так жестоко поступишь, то станешь посмешищем, люди будут говорить о тебе, что ты не знаешь чувства жалости и чувства долга.
– Уважаемый тесть, я не осмелюсь много говорить, – отвечал Сингэ, – скажу только, что у меня еще от далеких предков осталась жемчужная рубашка, которую я просил вашу дочь сохранить. Спросите у нее, есть сейчас эта рубашка в доме или нет. Если есть, то все в порядке, и разговору конец. Если нет, тогда извините, не обессудьте.
Ван тут же отправился домой.
– Муж твой только спрашивает о какой-то жемчужной рубашке, – сказал он дочери. – Отдала ты ее кому-то, что ли?
Поняв, что речь идет о самой ее сокровенной тайне, Саньцяо от стыда залилась краской. Сказать в ответ ей было нечего, и она так разрыдалась, что старик Ван растерялся, не зная, как ему поступить.
– Перестань без конца реветь, – уговаривала ее мать. – Лучше расскажи всю правду, как она есть, чтобы мы с отцом знали, в чем дело, и могли за тебя хоть слово замолвить.
Но Саньцяо упорно молчала и продолжала рыдать. Наконец Ван, отчаявшись, передал бумагу о разводе, полотенце и шпильку жене, велел ей успокоить дочь и постараться выведать у нее, что же произошло, а сам так расстроился, что решил пойти к соседям, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.
Саньцяо все плакала, глаза ее распухли от слез. Мать, боясь, как бы дочь совсем не извелась, всячески утешала ее, потом отправилась на кухню согреть вина, надеясь хоть вином отвлечь ее от тяжелых мыслей.
Тем временем Саньцяо сидела у себя в комнате одна. Она все думала и думала и никак не могла понять, каким образом история с жемчужной рубашкой дошла до Сингэ. Не могла она также понять, что это за полотенце и шпилька. «Пожалуй, – наконец решила она, – сломанная шпилька означает разбитое счастье, а полотенце – намек на то, чтобы я повесилась. Во имя нашей былой супружеской любви он не пожелал об этом говорить прямо, хотел сберечь мою честь. Да, – продолжала она мысленно рассуждать, – четыре года любви и, увы, такой конец! В этом виновата я сама – пренебрегла чувствами мужа, изменила ему. Теперь, если я и останусь жить на свете, не видать мне счастливых дней. Действительно, уж лучше повеситься, по крайней мере со всем будет покончено». Придя к этой мысли, она снова расплакалась. И вот она взяла табуретку, положила на нее первое, что попалось под руку, чтобы стать повыше, и закинула на балку то самое полотенце – оставалось только сунуть голову в петлю. Но, видимо, не суждено было тому случиться. Дверь в комнату Саньцяо не была запертой, и как раз в этот момент ее мать вернулась из кухни, держа в руках чайник с подогретым вином. Увидев, что происходит, она настолько растерялась, что бросилась к дочери прямо с чайником в руках, обхватила Саньцяо свободной рукой, пытаясь удержать ее. При этом она задела и опрокинула табуретку. Обе женщины рухнули на пол. Тут же валялся чайник, из которого лилось вино. Встав на ноги, мать стала поднимать дочь, приговаривая:
– Пришло же в голову этакое! Всего-то тебе каких-то двадцать лет – можно сказать, бутон, еще полностью не распустившийся! Как же ты решилась на подобную глупость?! – продолжала она. – Муж-то твой, может, еще и одумается. Ну а если даже и окончательно решил отказаться от тебя, так что?! Неужто тебя, такую красивую, никто другой не возьмет! Ничего, выйдешь еще замуж и будешь счастлива. Так что не расстраивайся, живи спокойно!
Когда Ван вернулся домой и узнал, что Саньцяо пыталась покончить с собой, он тоже сказал ей несколько слов в утешение, а жене наказал не спускать с дочери глаз.
Прошло какое-то время, предпринять Саньцяо ничего не могла и наконец оставила мысль о смерти. Поистине,
Жена и муж – совсем как птицы,
живут в одном лесу;
Но вот *великий срок приходит —
и кто куда летит своим путем.
А теперь вернемся к Сингэ. После ухода тестя он связал Цинъюнь и Нуаньсюэ и стал допрашивать обеих служанок. Сначала они отпирались, но, когда он начал их бить, не выдержали и выложили все начистоту. Узнав, что историю с Даланом подстроила старуха Сюэ и что все это дело только ее рук, Сингэ на следующее же утро собрал десяток молодцов и направился с ними к ее дому. Там они разнесли у нее все в пух и прах, разве что только сам дом не сломали. Сюэ, сознавая свою вину, заранее скрылась, и никто не посмел сказать и слова в ее защиту.
Возвратясь к себе, Сингэ велел привести посредницу и продал ей обеих служанок. Каждый из шестнадцати сундуков с вещами и драгоценностями, – больших и малых, – которые стояли наверху в доме, он опечатал двумя полосами бумаги и больше к ним не прикасался. Почему? Да потому, что Сингэ очень любил жену, и хоть отказался от нее, но на душе у него было тяжело. Глядя на вещи, как известно, вспоминаешь человека. Так мог ли он раскрывать сундуки и заглядывать в них?
Теперь рассказ пойдет еще об одном человеке – о некоем У Цзе, *цзиньши из Нанкина. Получив назначение на должность начальника уезда Чаоянсянь в провинции Гуандун, он отправился туда водным путем и проезжал через область Сянъян. Жена у него осталась дома, и он решил подобрать себе молодую наложницу. На пути к месту службы он встречал немало молодых женщин, но ни одна не пришлась ему по душе. Как-то он прослышал о дочери старика Вана из Цзаояна: говорили, что она хороша собой и славится красотой на весь уезд. Он пригласил сваху и в качестве сговорного подарка дал ей пятьдесят ланов золота. Ван был этому рад, но, боясь, как бы его прежний зять не стал протестовать, сам пошел к Сингэ и рассказал ему о сватовстве. У того никаких возражений не было. В день свадьбы Саньцяо Сингэ нанял людей, которые перенесли все шестнадцать сундуков на джонку У Цзе. Опечатанные бумагой сундуки, до которых Сингэ так и не дотронулся, были возвращены вместе с ключами к ним. Все это отдавалось Саньцяо в качестве приданого, и ей, конечно, было не по себе. Когда стало известно, как поступил Сингэ, одни хвалили его, говорили, что он великодушен; другие смеялись над ним, называли дураком; иные поносили его за бесхарактерность. Вот уж поистине, «сколько людей, столько и мнений»!
Но не будем отвлекаться и вернемся теперь к Далану.
Сбыв свой товар в Сучжоу, Далан приехал к себе домой, в Синьань, и все его мысли только и были что о Саньцяо. Утром ли, вечером ли, глядя на жемчужную рубашку, он постоянно вздыхал. Жена его, госпожа Пин, недоумевая, откуда взялась эта рубашка, и заподозрив что-то неладное, однажды, когда муж спал, тайком унесла ее и спрятала на чердаке. Утром Далан хотел надеть рубашку, ее не оказалось, и он стал требовать ее у жены. Та ни в чем не признавалась. Далан рассвирепел, перевернул вверх дном сундуки и короба, обшарил все углы и, нигде не найдя ее, набросился на жену с руганью. Госпожа Пин разрыдалась, началась перебранка, и они ссорились несколько дней подряд. В полном смятении чувств Далан наспех собрал деньги, взял с собой молодого слугу, сел на джонку и направился обратно в Сянъян. Случилось так, что, когда они подъезжали уже к самому Цзаояну, на джонку напала шайка разбойников. Лодку ограбили, деньги, которые он вез с собой, украли, слугу убили. Далан благодаря своей сообразительности и ловкости успел спрятаться на корме за рулем и тем спас себе жизнь. Понимая, что домой ему теперь нельзя возвращаться, он решил, что поселится в прежней гостинице, свидится с Саньцяо, одолжит у нее какую-то сумму, а когда наладит дело, вернет свой долг. Тяжело вздыхая, он оставил джонку и сошел на берег.
Оказавшись за городом, Далан добрался до гостиницы и поведал хозяину, господину Люю, обо всем, что с ним приключилось. При этом он признался, что собирается попросить старуху Сюэ, которая торгует жемчугом, одолжить у одного его знакомого кое-какую сумму для дела.
– О, вы не знаете, – отвечал ему на это старик Люй. – Эта старуха совратила жену Цзян Сингэ, подстроила там грязное дело. В прошлом году, когда Сингэ вернулся из поездки, он стал требовать у жены какую-то жемчужную рубашку. А жена, оказывается, подарила эту рубашку любовнику и ей нечего было сказать в свое оправдание. Сингэ тотчас же отказался от жены и отправил ее обратно к родным, а теперь она в качестве второй жены вышла за господина У Цзе из Нанкина. Сингэ разнес дом старухи Сюэ, да так, что целой черепицы на нем не осталось. Продолжать здесь жить она, конечно, не могла и переехала в соседний уезд.
Услышав такое, Далан был потрясен, словно его холодной водой окатили. Всю ночь его бросало то в жар, то в холод, и он заболел. Причиной болезни была удрученность и тоска по любимой, отчасти – переутомление и нежданное потрясение. Более двух месяцев пролежал он в постели – слуге хозяина даже надоело за ним ухаживать. Доведенный до отчаяния, Далан собрался с духом и написал письмо домой. Пригласив хозяина гостиницы, он попросил, чтобы тот при первой возможности переслал его письмо жене, и добавил, что просит в письме прислать ему денег на дорогу и приехать кого-нибудь из близких, чтобы присмотреть за ним в пути. Это было именно то, чего хотел сам хозяин. В гостинице как раз очень кстати остановился посыльный, направлявшийся с документами в Хуэйнин. Расстояния он преодолевал быстро, пользуясь услугами водных и сухопутных почтовых станций, поэтому Люй передал ему письмо Далана, дал некоторую сумму и попросил заодно доставить это послание по адресу. Известно, что
Когда идешь по собственным делам —
то бродишь, сколько хочешь,
А коли нарочным по службе послан —
мчишься, как комета.
Не прошло и нескольких дней, как посыльный был уже в уезде Синьань. Разузнав, где находится дом Далана, он доставил письмо и тут же помчался дальше. И вот:
Всего лишь было что письмо к жене,
А вышло так – что вдруг сыграли свадьбу.
Госпожа Пин вскрыла письмо и узнала почерк мужа. В письме говорилось:
Милая жена, госпожа Пин! Тебе кланяется Далан. После того как я уехал из дому, на меня в Сянъяне напали бандиты, ограбили меня и убили слугу. Сам я от потрясений заболел и вот уже больше двух месяцев лежу все в той же гостинице у господина Люя. Когда это письмо дойдет до тебя, прошу направить ко мне надежного человека, дабы он побыстрее приехал присмотреть за мной, и передай с ним побольше денег на дорогу. Пишу кое-как, лежа на подушке.
Не зная, верить ли тому, что говорилось в письме, госпожа Пин раздумывала над ним: «В последний раз, когда он вернулся домой, он, видите ли, потерпел убыток на целую тысячу ланов серебром. А эта жемчужная рубашка? Наверняка ведь досталась ему каким-то нечестным путем. Теперь убеждает, что его ограбили, и просит прислать побольше денег на дорогу. Боюсь, врет он все!» Еще поразмыслив, она рассудила: «Он просит надежного, близкого человека побыстрей явиться ухаживать за ним, значит, действительно тяжело болен, и вполне вероятно, что все это правда. Но кого же послать?»
Чем больше она думала, тем сильнее овладевало ею беспокойство. Она рассказала обо всем своему отцу, господину Пину, решила собрать все ценности, какие были в доме, взять с собой слугу Чэнь Вана и его жену, а также попросила отца поехать вместе с ней. Наконец была нанята лодка, и она отправилась к мужу в Сянъян. Но едва они добрались до Цзинкоу, как у старого господина Пина начался удушающий кашель и его пришлось отправить домой. Сама госпожа Пин вместе с Чэнь Ваном и его женой продолжала путь дальше.
В конце концов они добрались до Цзаояна и там разузнали, где подворье господина Люя. Оказалось, Далан еще десять дней тому назад скончался. Лежал он в простеньком гробу, на который пожертвовал какую-то сумму Люй. Госпожа Пин, рыдая, упала на землю и долго не могла прийти в себя. Она надела грубую траурную одежду, стала уговаривать господина Люя открыть гроб, чтобы взглянуть на мужа, и собиралась, как подобает, уложить его тело в другой, хороший гроб, но Люй ни за что не соглашался. Пин оставалось только купить материал и сделать наружный гроб. Затем она пригласила монахов, было совершено молебствие о спасении души усопшего и сожжено огромное количество *бумажных денег. Старик Люй, получивший от Пин в благодарность за все его хлопоты двадцать ланов серебром, разрешал ей делать, что она хочет, и без единого слова упрека переносил шум и суматоху в доме.
Прошло больше месяца. Пин решила выбрать благоприятный день и отправиться с гробом на родину. Между тем Люй задумывался над тем, не удержать ли здесь эту женщину: молода, недурна собой – вряд ли до конца своей жизни будет вдовствовать, да и деньги у нее кой-какие водятся, а сын его, *Люй Второй, еще не женат. Так почему бы не совершить благое дело, устраивающее обе стороны? Он купил вина, пригласил Чэнь Вана и попросил, чтобы его жена попробовала поговорить об этом с госпожой; разумеется, Люй пообещал щедро его отблагодарить. Жена Чэнь Вана была женщиной глупой, деликатностью не отличалась и потому без всяких обиняков сказала обо всем своей госпоже. Та вышла из себя. Ругая женщину, она несколько раз ударила ее по щеке, понося при этом недобрыми словами и самого хозяина гостиницы. Получив по носу этакий щелчок, Люй обозлился, но сказать ничего не посмел. Вот уж поистине,
Бараньих пампушек поесть не поел,
Только вонью бараньей насквозь пропитался.
После этого случая Люй стал подговаривать Чэнь Вана сбежать от хозяйки. Чэнь Ван поразмыслил, что хорошего ему теперь уже не видать, посовещался с женой, и, действуя вдвоем – одна в доме, другой вовне, они сумели прибрать к рукам все деньги и драгоценности хозяйки, после чего однажды ночью сбежали. А Люй, прекрасно знавший подоплеку этого дела, обвинил во всем госпожу Пин, говоря, что не следовало ей брать с собой таких негодяев, что, мол, хорошо еще, что обокрали одну ее, а не многих других. Тут же Люй заявил, что гроб в гостинице мешает ему, и попросил поскорее его убрать. Помимо прочего, он стал торопить госпожу Пин с отъездом, объясняя это тем, что она молодая вдова и жить здесь ей не особенно приличествует. Старик до того допекал Пин, что ей пришлось снять отдельный домик. Она наняла людей, и гроб перенесли туда. О том, как она при всем этом убивалась, излишне и говорить.
Соседкой Пин оказалась некая Чжан Седьмая. Женщина она была общительная и, когда слышала, как госпожа Пин плачет, нередко приходила утешать ее. Пин время от времени просила ее то продать, то заложить что-нибудь из вещей и была очень благодарна соседке за заботы.
Не прошло и нескольких месяцев, как вся одежда оказалась заложенной. Тогда Пин подумала о том, что раз она с детства хорошо вышивает, то могла бы для начала найти какую-нибудь состоятельную семью, где стала бы учить вышиванию, – это ее пока прокормит, а дальше видно будет. Как-то она поделилась своими мыслями с Чжан Седьмой.
– Мне не очень удобно говорить вам то, что я собираюсь сказать, – отвечала ей Чжан Седьмая. – Богатые семьи – не те места, куда следует ходить молодой женщине. И вообще, кто умер, тот умер, а кто жив, тому все-таки надо жить. У вас ведь все еще впереди, – продолжала Чжан Седьмая, – так неужели же всю оставшуюся жизнь быть вышивальщицей? Да и репутация за этой профессией не больно-то хорошая: люди к вышивальщицам относятся с пренебрежением. И еще одно – как быть с гробом? Без конца снимать помещение для него – не выход.
– Да я обо всем этом сама думала, – отвечала Пин, – только не знаю, что и предпринять.
– Есть у меня одно соображение, – сказала Чжан Седьмая, – только не обижайтесь на мои слова. Вы здесь за тысячу ли от родных мест, одна, без денег, и думать о том, чтобы увезти гроб на родину, – пустая мечта. Я уж не говорю о том, что и одеться-то вам почти не во что, да и питаться нечем – так долго не продержишься. А если какое-то время и продержитесь так вот, соблюдая вдовство, какая в том польза? Вот мне и кажется, не лучше ли, пока вы молоды и красивы, найти себе хорошего человека и последовать за ним, как жена за мужем? Появятся у вас кой-какие деньги в виде свадебных даров, купите клочок земли, похороните мужа да и себе жизнь обеспечите. И получится тогда, что и мертвый не в обиде, и живому не в чем себя упрекнуть.
Госпожа Пин понимала, что Чжан Седьмая права.
– Что ж, пусть так, – подумав немного, со вздохом произнесла Пин. – Если я продам себя ради того, чтобы похоронить мужа, люди надо мной не станут смеяться.
– Если вы действительно решитесь на это, то у меня как раз есть на примете подходящий человек. Ему примерно столько же лет, сколько и вам, выглядит он привлекательно, к тому же очень богат.
– Ну, если богат, вряд ли захочет взять себе в жены женщину, которая уже была замужем, – сказала Пин.
– Он тоже женится вторично, – отвечала Чжан Седьмая. – Он говорил мне, что ему неважно, была или не была женщина замужем, лишь бы была красивой. А вы, с вашей внешностью, не можете ему не понравиться.
Оказывается, это Цзян Сингэ просил Чжан Седьмую подыскать ему жену. И так как его первая супруга – Саньцяо – была необыкновенная красавица, он непременно хотел найти подобную ей. Что касается госпожи Пин, то хоть она и уступала в красоте Саньцяо, но ловкостью, сообразительностью и трезвостью ума превосходила ее.
На следующий же день после этого разговора Чжан Седьмая отправилась в город и рассказала Сингэ о госпоже Пин. Когда Сингэ узнал, что эта женщина к тому же, как и он, из низовья Янцзы, он остался очень доволен. Пин отказалась от каких-либо денежных свадебных даров и только высказала пожелание, чтобы была куплена земля, на которой она могла бы похоронить мужа. Не один раз пришлось Чжан Седьмой ходить от Сингэ к госпоже Пин, от госпожи Пин к Сингэ, пока в конце концов обе стороны не пришли к полному согласию.
Однако не будем многословны. Скажем только, что госпожа Пин предала земле гроб с телом мужа, совершила жертвоприношение и долго плакала возле могилы. Вслед за этим, само собой разумеется, все траурное в доме было убрано, и Пин сняла траурное одеяние. К определенному сроку Сингэ прислал госпоже Пин одежду и украшения, а также выкупил из закладной лавки все, что она в свое время заложила. В день, когда состоялось бракосочетание, как положено, играла музыка, брачные покои были празднично украшены, всюду горели свечи. Поистине,
Справляли свадьбу оба не впервые,
Но нежных чувств и в этот раз не меньше.
Видя, как скромно и с каким достоинством держит себя Пин, Сингэ относился к ней с большим уважением. Однажды, вернувшись откуда-то домой, Сингэ застал жену за тем, что она укладывала сундуки. И вдруг среди вещей он увидел свою жемчужную рубашку.
– Откуда у тебя эта вещь? – в крайнем недоумении спросил он.
– Не знаю, какими судьбами она оказалась у мужа, – ответила Пин и рассказала о том, как однажды, возвратясь из поездки домой, странно вел себя ее бывший муж Далан, как они повздорили и как он, рассердившись, уехал. Затем добавила: – В былые дни, когда мне было особенно трудно, я не раз помышляла о том, чтобы заложить или продать эту рубашку, но так как не знала, откуда она взялась, то и не решалась показывать ее людям – боялась, как бы не вышло чего неладного. Ведь я до сих пор так и не знаю, откуда она у него.
– Твой муж Чэнь Далан, он же Чэнь Шан, не так ли? Без усов, с чистой гладкой кожей на лице, с длинным ногтем на левом мизинце?
– Да, – подтвердила Пин.
Сингэ даже рот раскрыл от удивления и, сложив перед грудью руки и подняв глаза к небу, произнес:
– Если так, то действительно пути небесные всеведущи и справедливы. Страшно даже!
Пин стала расспрашивать, в чем дело.
– Эта жемчужная рубашка давно принадлежит моей семье, – отвечал Сингэ. – Твой муж совратил мою жену, и она подарила ему эту рубашку на память. Обо всем этом я узнал в Сучжоу, когда встретился там с твоим мужем и увидел на нем свою жемчужную рубашку. Поэтому, возвратясь домой, я отказался от жены. И нужно же было так случиться, что твой муж умер на чужбине, а я решил жениться вторично. Но я знал только, что ты жена некоего купца Чэня из Хуэйчжоу, и все. Кто мог подумать, что твой муж и есть тот самый Чэнь Шан! Вот уж поистине: тем же тебе и воздастся!
Пин похолодела, узнав обо всем этом. С тех пор они еще больше стали любить друг друга.
Такова подлинная история о том, как Цзян Сингэ снова увидел жемчужную рубашку. Стихи говорят: