Руслан Николаевич Карманов
Лобная местность
– Раньше – с польскими интервентами, – негромко ответил мэр на исторический вопрос олигарха.
– Так задвигай про них, а потом про этих козлов безрогих – гитлеровцев с наполеоновцами, – бодрым голосом произнес Чечен. – Мы не торопимся.
Торопиться и правда было некуда. И дипломированный историк Иван Несмышляев по вечерам стал читать лекции сидельцам. Про войну, так про войну. Про наполеоновцев – так про наполеоновцев, хотя это слово резало слух Ивана. Гитлеровцы – не резало, половцы – тем более, а наполеоновцы – более чем. Несмышляев с юношеских лет с теплотой относился к Бонапарту, прочел тонны воспоминаний его соратников от Коленкура до маршала Мармона, а теперь был вынужден общаться с теми, для кого что Гитлер, что Наполеон – «козлы безрогие». А что делать, если народ в хате требует базара за Историю. По два часа в день после ужина Иван Петрович «загонял» сокамерникам истории об основных войнах Российского государства.
Например, о Ливонской войне.
– Целью этой войны был выход Русского царства к Балтийскому морю и обеспечение торговых и политических связей с Европой, чему активно препятствовал Ливонский орден. Некоторые историки называют Ливонскую войну, продлившуюся 25 лет, делом всей жизни Ивана IV Грозного, – монотонно, как на уроке в школе, преподавал сокамерникам Несмышляев, сожалея о том, что не обладает таким ярким талантом рассказчика, как его школьный учитель Орлов.
Мэр «загонял» и про Северную войну, и про войны с турками, и про Отечественную 1812 года, и про две Мировые войны, и про Гражданскую, и про Смутное время…
Арестанты слушали лектора внимательно, не перебивая, и только после окончания лекций начинались активные дебаты.
– Слышь, Историк, так сколько цариц «жарил» Иван Грозный? А сколько любовниц было у Петра I? А зачем Гитлер с Наполеоном попёрли на Россию, если под ними и так вся Европа ноги раздвинула? А почему Романова выбрали царем, других что ли не было кандидатов? А почему все бабы у русских царей были немками?
Сотни вопросов сыпались на голову Ивана. Он старался отвечать на каждый, но далеко не на все знал точный ответ. Изучая историю в университете, его гораздо более интересовали другие темы. Например, цели и задачи революционной организации «Народная воля», значение реформ Петра Великого или отличия в оценках государственной деятельности Наполеона Бонапарта в работах отечественных историографов Тарле и Манфреда. А тут: «Сколько цариц жарил Иван Грозный?». А попробуй-ка сосчитать всех жен непостоянного правителя, а если и сочтешь, то тут же получишь вдогонку другой «исторический» вопросец: «А сколько ж тогда крепостных девок жарил Грозный?».
И поди объясни, как великий князь московский Иван Грозный, став Царем всея Руси, мог отжарить во всех смыслах кого хочешь. Хоть царицу, хоть боярина, хоть митрополита… Попробуй, втолкуй в головы арестантам, что челядь, смерды и холопы – еще не совсем крепостные, что основная часть крестьян на Руси в 9-15 веках всё ещё оставалась лично свободной, но татаро-монгольское нашествие и последующая политика Московского княжества по объединению земель привела к закрепощению русского крестьянства…
А начнешь рассказывать сидельцам хаты «восемь-пять» о том, какой беспредел творили в стране царские опричники в черных кафтанах, мигом услышишь в ответ: «Не кроши батон на Грозного, историк, он Казань взял и Сибирь начал покорять».
Когда Несмышляев не находился, что ответить арестантам, они ему охотно «помогали», рождая чудные выводы на основе лекций Ивана. И, конечно, опираясь на свой богатый жизненный опыт.
– А отчего наша страна в каждой войне побеждает, даже когда поначалу проигрывает? – спросил олигарх Полесов.
– Ну не во всех, надо сказать. В Первой мировой войне, например, мы не стали победителями, – начал было Историк.
– Ты это брось, Ваня. Россия своих врагов всегда, как говорят душманы, салам алейкум, – не только сказал Чечен, и показал, как именно будет происходить это «приветствие» будущих неприятелей родного государства. «Приветствие» в исполнении Чечена больше напоминала скорое спаривание млекопитающих.
– Охолонись, Чечен, – успокоил кореша Валера Качин. – У историка знания, а у тебя одна вера в победу. Знания – сила, конечно. Но можно и проще было сказать, Ваня. Чтоб прям на пальцах…
– Это как? – с удивлением спросил Несмышляев.
– Да вот так, – начал втирать за Историю Качок. – Если в России царь в страхе народ свой держит, ну типа в авторитете большом, как смотрящий в СИЗО, значит, хана врагам Отчизны. А если царь-батюшка сопли пускает да с холопами сюсюкать начинает, – то все, крышка. И сам башку потеряет и народ свой подведет под монастырь. Иван Грозный, Петр I, Сталин – чего там говорить, и так все понятно. Они сами кому хочешь башку бы лично отсекли. А этот царь, прости господи, имя забыл. Ну тот, который сам подписал отречение от престола… Так его потом быстренько вместе с семьей большевики к стенке поставили. А сколько потом еще народу положили в Гражданскую? А всё этот царь малахольный виноват со своим отречением.
Сидельцы взяли паузу на осмысление исторической «гипотезы» старшего по хате.
– Ну что, правильно я говорю, историк? – спросил у мэра Несмышляева Качок.
– Валера, твое обобщение – это же чистой воды образец вульгарной историографии. Чтобы делать такие выводы о важных исторических процессах, нужно иметь соответствующий багаж знаний, – с явным недоумением ответил Несмышляев.
– За твоим багажом, Ваня, сколько лет надо в очереди простоять? Лет пять не меньше в университете штаны мне предлагаешь протирать? Только нет на то времени, потому как тюрьма меня ждет, да все никак не дождется, – беззлобно ухмыльнулся Качок. – Да и чему меня там научат в твоем институте, если и так все понятно в твоей Истории. Есть в стране диктатор с железными яйцами, – никакой тебе Смуты вместе с интервентами. Нет смотрящего – и полный беспредел в стране, что хоть вешайся или за топоры хватайся.
– А какая тебе разница, Качок, при слабом или авторитетном царе ты на шконке клопов кормишь? – ухмыльнулся Чечен.
– Зато в своей стране сижу, а не в чужой. А то проснешься поутру, а конвоиры сплошь одни японцы, а по-японски я только «х…» могу сказать без словаря, – рассмеялся Качин.
Вслед за ним грохнула от смеха вся хата.
– Ну что ж, если ты знаешь, Валера, ответы на любые вопросы Отечественной истории, так может ты так же доступно откроешь нам механизм глобальных геополитических процессов? – когда смех утих, Несмышляев обратился к старшему по камере.
Произнес это Иван с иронией, но Качка замечание историка не огорчило.
– Да легко. Куля там понимать, – на пальцах начал объяснять Качок. – Было на земном шарике два «пахана» – США и Советский Союз. Вокруг них всю дорогу тёрлись шестерки, типа шакалы возле тигра Шер-Хана, как в том мультике. Потом один пахан дал слабину, и его шестерки быстро переметнулись шестерить пиндосам, то есть, американцам. Да тут и ежу понятно, что лягают теперь эти шестерки прежнего пахана, чтобы выслужиться перед новым.
– А какое тогда место в твоей истории ты отводишь Китаю, Валера? – спросил Иван старшего по хате. Несмышляеву самому стало интересно послушать, как Качин справится с этой задачей.
– Тоже вопрос не сложный. Китай в тюряге ходил в мужиках, да решил в паханы заделаться. Бабла у него много стало. Но тут уже как китайцы с нашим российским паханом договорятся. Если сговорятся, то США у них под шконкой будет спать… Хотя, черт его знает, все-таки ядерное оружие есть и у Китая, и у нас, и у пиндосов…
– Выходит, Качок, у кого волына в кармане, тот и главный в мире? – этот вопрос Чечена тоже бы занял почетное место в анналах историографии.
– Волына тут в помощь, конечно. Но, думаю, куда важнее, чтобы у пахана были железные яйца. И все чтоб кругом понимали, что случись кипишь какой, его волына молчать не станет. И в любой момент он из нее бабахнуть может прямо промеж рогов, – такая трактовка вероятного развития международных отношений от Качка вызвала живейший отклик у сидельцев.
Народ в хате начал активно обсуждать, кто победит в войне, если паханы мировой политики бабахнут из всех волын одновременно.
– Да какая волына, Валера, – обратился к старшему по хате миллиардер Полесов. – Это несерьезно. Никто из паханов бабахать не будет. Если все бабахнут – то негде деньги тратить будет. А паханы точно не дураки.
– А ты все меряешь на бабки? Вот из-за таких как ты, единомышленников сраных президента перестройки Миши Горбатого, шестерки и побежали от нас служить к пиндосам, – грубо ответил Качок. Добрых чувств к олигарху старлей не питал.
Богат, да крив; беден, да прям.
– А что я. Я ничего, – примирительно сказал Полесов. – Все рубят бабки. С деньгами ты человек. А еще лучше, когда ты при власти. Тогда у тебя и бабки, и власть.
– А потом бац, и в наручники тебя. И спасут тебя твои бабки от тюрьмы? – поинтересовался у миллиардера Качин, но уже без металла в голосе.
– А может, и спасут, – насупился Полесов. – У нас прав тот, у кого больше бабла и кто поближе к власти. Либо ты быдло, либо – хозяин жизни. Либо холоп, либо барин.
– А ты спроси у Историка, спасла его власть от шконки? – ответил Качин.
– А может еще и спасет, – буркнул Полесов.
Иван Несмышляев в этот спор вступать не стал.
На том вечерние дебаты в хате «восемь-пять» подошли к концу. Дело было 31 августа, накануне Дня знаний.
Пора спать. Свет лампочки бил прямо в глаз, но за три месяца сидения в камере мэр Несмышляев привык ко многому. Отбарабанив двухчасовую лекцию и приняв активное участие в ненаучных дебатах, историк быстро уснул.
В его сон вновь вторгся дух бомбиста-«народовольца» Желябова. Террорист похлопал Несмышляева по плечу.
– А я не повернусь, потому что вы меня бить будете, – ответил мэр во сне.
– Ну что же вы, Иван Петрович, так боитесь взглянуть в глаза своему товарищу – революционеру? Это же я – Желябов.
Мэр повернулся на шконке: «Да какой же вы мне товарищ, если вы террорист, черт вас возьми?»
Желябов в ответ страшно захохотал, как будто он главный демон в Преисподней.
– Конечно, дорогой коллега. Самые что ни на есть, товарищ. Я ходил в народ, и вы пришли к чтению лекций в тюремной камере для простых арестантов. Значит, мы оба – народники, Иван Петрович. Неужели вы до сих пор этого не поняли?
– Я отказываюсь это понимать. Боевики вашей организации убили помазанника божьего, пытаясь расшатать устои государства. А я по своим взглядам – державник, – не без гордости ответил Иван.
– И все же, мы – коллеги, Иван Петрович. Наша «Народная воля» считала своей главной задачей совершить политический переворот с целью передачи власти народу. Ведь именно государство, которое возглавляет верхушка капиталистов, – единственный политический притеснитель русского народа. И власть этой верхушки держится исключительно на голом насилии. Мы отвечаем насилием на насилие, – как на маевке начал агитировать дух бомбиста Желябова.
– Так вы дурак, Андрей Иванович, – резко ответил Несмышляев. – И дальнейшие исторические события после вашего цареубийства только это подтверждают. Как показало время, без жесткой диктатуры власти Россия рушится. И с какими бы революционными идеями не приходил к власти новый правитель, он вынужден превратиться в диктатора, чтобы сохранить целостность страны. Нет диктатора – нет страны. И только агент иностранной разведки может желать нашему Отечеству демократических перемен, ибо они разрушат ее изнутри гораздо быстрее, чем ваши бомбы, господин дурак, – зло ответил бомбисту Несмышляев.
Желябов, кажется, не обиделся.
– И потому вы, Иван Петрович, корчите из себя Ивана-дурака в лаптях и косоворотке. Памятник решили воздвигнуть герою русских сказок, ожидающему чуда, которое все никак не настанет. Да вы бы, Иван Петрович, будь ваша воля, и в тюрьме б устроили крестный ход с хоругвями в честь помазанника. Глядишь, помилуют. И все же мы – товарищи. Мы хотели дать волю народу через террор, а вы решили преображать страну после мирного прихода к власти, – ответил мятежный дух революционера.
– Желябов, а с чего вы решили, что я стремлюсь к верховной власти? – поинтересовался Несмышляев.
– Так у вас во лбу печать горит, печать гордыни, сын сатрапа. На патриотической волне желаете въехать в царствие божье? Должности мэра вам было мало.
– Ну, знаете, сын крепостного Андрей Иванович Желябов. Про своего отца я вам уже говорил, что не знаю его. А что касается гордыни, то надо еще посмотреть у кого ее печать во лбу большего размера. Из грязи захотели в князи… И прекратите, наконец, ко мне являться. Привет, Кибальчичу и Софочке Перовской! – презрительно ответил Несмышляев и проснулся.
Иван Несмышляев спал дольше обычного. Его разбудил крик конвойного: «Несмышляев! По сезону! С вещами! На выход!».
В пять минут Иван собрал баул с вещами. Половину из них он оставил Качку и Чечену.
– Дуй отсюда, Историк, чтоб я тебя никогда тут больше не видел! – перед самым выходом Ивана из камеры Валера Качин со всей дури зарядил историку под зад коленом, чтоб тот не возвращался. А Чечен дал подзатыльник. Такое поверье.
Несмышляев в сопровождении конвойных шел по продолу и думал: «Хорошо б ребята получше в камере прибрались, чтоб никогда в нее не возвращаться. А я уж им такой подгон обеспечу – два вагона харчей будет мало». Друг в беде – друг вдвойне?
ГЛАВА XVI
Воля!
Арест мэра города Л. Ивана Несмышляева вызвал невероятную шумиху. Добрая слава далеко заходит, а худая – еще дальше.
Василиса Перемудрова приложила все силы, чтобы придать этому событию планетарный масштаб. За пару дней до ареста мэр официальным приказом назначил ее врио главы города Л., и она не только успешно рулила городским хозяйством в его отсутствие, но и буквально взорвала общественность, едва ее любовник попал за решетку.
Шумела мировая пресса: «Задолго до следственных действий в городе Л. сложилась парадоксальная ситуация: оппозицией мэру города выступила фактически администрация области и даже губернатор Сергей Секиров – непосредственный шеф Ивана Несмышляева. Итог противостояния очевиден. Инициатору возведения памятника национальному герою – Ивану-дурачку грозит тюремный срок!»
А вот что писал Андрон Лекалов в «Мукомольской правде»: «Иван Несмышляев имел неосторожность противопоставить себя областной администрации и губернатору Сергею Секирову, в частности, отказавшись добровольно сложить полномочия».
По стране катилась массовая волна манифестаций. Ширилось протестное движение как тесто на дрожжах. В разных городах огромного государства тысячи людей вышли на улицы с хоругвями и православными крестами. Шагая по центральным площадям, они громко требовали освобождения Ивана Несмышляева: «Памятнику национальному герою – быть! Руки прочь от духовного лидера страны! Свободу Ивану-дураку!»
Что интересно, представители законной власти не особенно препятствовали манифестантам «волеизъявляться». Ни арестов тебе, ни задержаний. За три месяца, пока шумел народ за свободу Ивана Несмышляева, полицейские задержали лишь десятка два нарушителей правопорядка, которые, надравшись водки, орали на площадях: «Ивана-дурака в Иван-царевичи!» Но, что особенно удивительно, уже на следующее утро после пьяных дебошей протрезвевших горлопанов отпускали восвояси.
Центральные каналы страны транслировали демонстрации в поддержку Несмышляева в прямом эфире. И даже главный журналист самого государственного канала вышел в прямой эфир со значком на лацкане. На значке был изображен мэр города Л. Иван Несмышляев за решеткой.
– Мы все понимаем, что заключенный заключенному рознь. Убийцы сидят в тюрьме за убийство, подонки за изнасилования, шпионы иностранных государств за то, что предали свою Родину. Но есть и другой пример. Вот за что, скажите, сидит в СИЗО настоящий патриот нашей страны Иван Несмышляев? Только за то, что захотел установить в городе Л. памятник русскому национальному герою – Иванушке-дурачку! Я представляю, как потирают руки в Госдепе американские лже-демократы, как восторженно скулят шавки мировой закулисы, наблюдая за тем, как истинные патриоты нашей великой страны страдают за правое дело. За то, что, не жалея себя, пытаются поднять на заоблачную высоту дух национального самосознания. Будь моя воля, я первым бы радостно встретил у входа в тюрьму настоящего русского героя-богатыря Ивана Несмышляева. И я уверен, что смогу это сделать уже в ближайшие дни, когда наше правосудие разберется в этой истории, – заявил главный журналист главного государственного канала и прокричал в конце эфира: «Иван, мы с тобой!»
За три месяца, что Несмышляев провел в СИЗО, следователь Чеботарев вызывал мэра на допросы нечасто. Майор задавал одни и те же вопросы про старую трансформаторную будку и про деньги на памятник Ивану-дураку. У мэра возникло ощущение, что встречи со следователем Чеботаревым – как День сурка. Те же портреты вождей на стене за спиной непременно страдающего с похмелья майора, одинаковые вопросы и обязательное наставление Чеботарева: «Отчего вы, гражданин Несмышляев, не идете навстречу вашему руководству? Возвращайтесь в камеру и подумайте над своим поведением. В вашем случае не поздно все исправить».
Чеботарев, вероятно, намекал на то, чтобы мэр написал прошение об отставке. И Иван Петрович давно бы это сделал, если бы не записки с воли от Василисы, которые передавал Несмышляеву адвокат Масленников. Все три месяца, пока Иван сидел за решеткой, любовница ему писала: «Ванечка, будь мужчиной, никаких прошений об отставке не подписывай. Целую тебя, мой козленочек. Твоя мамочка». Ну и все в таком духе.
«Козленочек» не мог ослушаться свою «мамочку». И был очень сильно удивлен, когда через три месяца мытарств в хате «восемь-пять» получил от Василисы записку с другим напутствием: «Иван, пора! Срочно пиши прошение об отставке. Скоро увидимся. Твоя Василиса».
Ошибок быть не могло, это был ее прекрасный каллиграфический почерк, который Несмышляев знал до запятой. «Что же такого могло произойти за эти три месяца, если сначала Василиса требовала быть терпеливым, а теперь поменяла свою позицию?» – спрашивал себя Иван, но не находил ответа.
И в этот раз Иван Петрович поступил, как ему велела любимая женщина. Прошение об отставке, обращенное к депутатам горсовета города Л., Иван передал своему адвокату.
И надо же, свершилось чудо! Через два дня после встречи с юристом, 1 сентября, конвойный прокричал в хату «восемь-пять» эти заветные для Ивана слова: «Несмышляев! По сезону! С вещами! На выход!»
Следователь Чеботарев подписал постановление об освобождении Ивана Петровича Несмышляева из СИЗО в связи с отсутствием состава преступления.
«Так что же он мне три месяца голову морочил?» – подумал уже бывший мэр города Л. Иван Несмышляев. Но подумал без злости, а даже с некоторой теплотой, с какой, верно, цепной пес относится к злому хозяину, снимающему ошейник со своей собаки.
Вдохнув воздух свободы за воротами СИЗО, Иван опьянел от восторга. А к нему уже бежала толпа журналистов с телекамерами и микрофонами на длинных палках.
– Иван, скажите, вас пытали? А уголовники пытались вас насиловать? – перекрикивали репортеры друг друга.
«Что за глупые вопросы они задают мне», – подумал Иван.
Никто его не пытал, а с уголовниками он не встречался даже во время прогулок в тюремном дворе, потому что сидельцев ментовской хаты «восемь-пять» выводили на прогулку отдельно от блатных.
– Нет, не пытали и не насиловали. Какие еще будут вопросы? – спокойно ответил Несмышляев.
– А какую вам кличку дали арестанты? Ну типа того, тюрьма-тюрьмуха, дай мне кликуху? Может, Иванушка-дурачок? – поинтересовался бойкий молодой репортер с Третьего канала.
– Типа того, говорите? Ну типа того, – с улыбкой ответил Несмышляев журналистам и сам удивился, что после выхода из СИЗО он вдруг перестал бояться смотреть в глаза собеседникам. «Быть может, боязнь ушла, потому что нет ничего на свете страшнее тюремной камеры?» – попытался Иван найти мысленное объяснение такой перемене, но тут же снова невольно потупил глаза, испугавшись собственной смелости.
Журналисты-государственники наседали: намерен ли настоящий патриот и бывший мэр начать политическую карьеру? Репортеры оппозиционных СМИ пытались выведать, продолжит ли Несмышляев яростную борьбу с кровавым режимом по установке памятника Иванушке-дурачку?
– На все вопросы я отвечу позже, господа. Мне нужно привести себя в порядок и отдохнуть. О дальнейших планах вы узнаете на моем официальном аккаунте в интернете. Там же будет указано место и время будущей пресс-конференции. Готовьте вопросы, господа. Честно отвечу на каждый. Всем вам спасибо за поддержку. – Иван поклонился в пояс, осенился крестом и побежал вприпрыжку навстречу заплаканной маме.
Материнская любовь Зои Николаевны всегда согревала Несмышляева, а ее богатые посылки в СИЗО здорово грели сидельцев хаты «восемь-пять». Даже Федьке Плешивцеву перепадало от щедрот. Тоже ведь тварь божья, хоть и людоед, сукин сын.
Иван обнял маму, одним движением поднял ее сильными руками и закружил. Мама плакала навзрыд, успевая при этом придерживать полы длинной черной юбки.
– Ванечка, Ванюшенька. Как хорошо, что ты теперь не мэр. Зато на свободе… В школе работать учителем – оно спокойнее, а хочешь – в аспирантуру поступай, тебе ведь в университете очень нравилась Отечественная история, – проглатывая слезы, торопливо щебетала мама.
Через минуту к Несмышляевым подбежала Василиса и крепко обняла Ивана за шею.
– Ну здравствуй, мой хороший, – сказала любовница на ушко милому другу поцеловала его в губы.
– Здравствуй, солнышко мое ненаглядное.... Мама, знакомься. Это моя Василисушка, – радостно произнес Иван.
Зоя Николаевна внимательно посмотрела на Перемудрову, которая была запахнута в модный серый плащ…
– Здравствуйте, здравствуйте дорогая Зоя Николаевна! – приветствовала маму Ивана Василиса. – Вы нас простите, ради бога, но Ивана сейчас ждет одно очень важное и неотложное дело.
Иван с Василисой помахали Зое Николаевне, и Перемудрова увлекла любовника к автомобилю. Она сама села за руль.
– Как же я соскучился, – простонал Иван, откинувшись на заднем сидении. – А ты скучала ли, моя царица?
– Конечно, ты еще спрашиваешь… – улыбнулась Василиса.
– А как там наш Васька-толстячок, пушистый серенький бочок? – спросил Несмышляев любовницу про кота.
– Васька куда-то пропал. Уже неделю ищем, – посерьезнела Василиса.
– Кто это мы? – с ноткой притворной ревности поинтересовался Иван…
– Ну я искала, соседи по поселку. Его же, болтуна кошачьего, все в округе привечали, кормили, – без большой охоты ответила любовница. – Надеюсь, не пропадет, паразит. Может, мышей ловить научится…
– А куда мы поедем, моя повелительница? Я весь горю от нетерпения, – Несмышляев и начал игриво раздувать ноздри, точь-в-точь как родовитый мавр Отелло в театральной постановке.
– Это будет долгая дорога, мой козленочек. Я приготовила нам новую Игру. Но ты должен быть послушным, чтобы сюрприз удался.
– О, моя колдунья, ради тебя я готов к любым испытаниям, – игриво засмеялся Несмышляев.
Повелительница надела на глаза уже бывшего мэра города Л. широкую шелковую повязку иссиня-черного цвета.
– Сидеть тихо и не подглядывать, Иван! Иначе мамочка отшлепает своего козленочка… – заразительно рассмеялась Василиса, и машина тронулась с места.
Ехали они в тишине больше часа. «Москва – звонят колокола. Москва – златые купола. Москва – по золоту икон проходит летопись времен», – в салоне авто крутилась одна и та же песня.
– Кажется, пластинку заело, моя Шахерезада? – весело спросил у Василисы Иван.
– Это же часть нашей Игры, Ванечка. Ну потерпи же.
Несмышляев замолчал. Машина ехала плавно…
Куда ехал наш Иван? Да и важно ли это. Лишь бы ехал и радовался, что без наручников, не в автозаке, а на пассажирском сидении и без конвоя.
Эх, чтоб всем нам ехать по бескрайним просторам страны по грибы да по ягоды к маме в деревню. Туда, где сказочный лес пьянит запахом фиалок и распустившейся черемухи или раскаленной на солнце тягучей сосновой смолы. А после долгой прогулки по лесу да в русскую баньку с березовым веничком… Ух, хорошо, твою Россию-мать. Жива была бы русская деревня…
Ну и пусть обгоняют тебя по дороге слева и справа машины с мигалками. Их хозяева думают, что быстрей въедут в рай на земле, а ведь, вернее всего, спешат на тот свет, нарушая правила, подрезая и давя тех, кто отправился в путь без мигалки.
И другие торопятся, из кожи лезут вон, чтоб волшебную мигалку заполучить: «Вперед, в начальники, чтоб не холопствовать всю дорогу». Да, вот авария на трассе – две мигалки вдребезги, а кто виноват? А вон тот, у кого мигалка чуть меньше.
Но сколь не взнуздывай кобылу, да не дави на газ, – все в срок туда прибудут, где не бывает опозданий. Хоть с мигалкой, хоть без.
Бескрайность дороги дарит ощущение бесконечной свободы. Обманчивое впечатление для пассажира, если ехать по жизни с закрытыми глазами на легковушке с ветерком, доверяясь всецело водителю. А если шпарить по длинному этапу из СИЗО в тюрьму, то о какой свободе базар-разговор? Этап нескончаем в бескрайней стране. И непонятно, кто кого тянет как за веревочку – конвоиры или осужденные. Вся лишь разница меж ними – у кого за плечами автомат Калашникова, а кто налегке. Выходит, вместе мотают срок и те, и другие ныне и присно…
«Дураки и дороги – главные беды бескрайней страны? Да ерунда, конечно. Устаревшая информация. Вместо разбитых дорог – уже автобаны, а дураки и вовсе перевелись, если верить следователю Чеботареву, – размышлял в пути Иван Несмышляев, вспоминая конфликт с губернатором Секировым. – Главная наша беда, похоже, мотает срок в тюрьме самосознания. «Я начальник – ты дурак. Ты начальник – я дурак» – вот ее формула. Эта беда, пожалуй, и есть главный тормоз в развитии правового общества. Ну а спросит кто смелый: «Умен ли начальник, а глуп ли дурак? А верной ли дорогой идем, господа и товарищи?» – тут же окрик свыше: «Молчать, придурок! Народ вопросами не смущать!» А, может, и, правда, зачем простому народу такие вопросы, если ответ известен заранее: «Начальнику виднее, куда едем. Нам бы постоялый двор не проехать, да хорошенечко пожрать, пока начальник кормит, а там куда нелегкая вывезет.»
Иван Несмышляев чуть не заснул на заднем сидении автомобиля. Какие только дурные мысли не придут в голову по дороге вслепую.
Но, кажется, приехали…
Василиса резко притормозила: «Мы прибыли, козленочек. Теперь пешком».
ГЛАВА XVII
Секретная операция
После того как машина остановилась, еще минут 15 любовники шли по брусчатке. Василиса вела временно незрячего Ивана под руку, крепко прижимая его к себе. Своим правым плечом он ощущал прикосновения ее горячих «дынь».
Потом они минут пять поднимались по длинным лестницам какого-то помещения. «Не то дворец, не то офисное здание», – подумал Иван.
Затем скрипнула деревянная дверь, они сделали еще три шага вперед и…
– Всё, Иван, мы на месте. Через минуту можешь развязать глаза. Время пошло, – твердым голосом сказала Василиса.
Через минуту Несмышляев снял с головы шелковую повязку и еще с полминуты, наверное, щурился, пока, наконец, глаза не привыкли к свету.
«Вот это сюрприз» – подумал Иван, оглядевшись. Он стоял в огромном кабинете, в три раза превышающем размер хаты «восемь – пять», и раза в четыре – его теперь уже бывший кабинет в администрации города Л.
Стены огромного кабинета были отделаны дубом. Иван стоял на красной дорожке ковра, прямо перед длинным столом. В конце стола, у окна, задернутого шторами, восседал в кресле массивный мужчина в иссиня-черном кителе и генеральских погонах. Он тщательно перебирал какие-то бумаги. За спиной хозяина кабинета висели портреты правителей – те же, что и в кабинете следователя Чеботарева, только тут нарисованные маслом вожди смотрели на Несмышляева куда как более пристально, как будто решили рассмотреть насквозь все тайные мысли Ивана Петровича.
На другой стене, по правую руки от генерала, красовались портреты князя-«кесаря» Федора Ромодановского – соратника Петра I, опричника Малюты Скуратова-Бельского – подвижника Ивана Грозного, и, конечно же, милейшего Александра Христофоровича Бенкендорфа – начальника Третьего отделения канцелярии его величества Николая I.
Историк Несмышляев легко узнал этих личностей, оставивших глубокие шрамы в биографии Родины-матери. Если князь-«кесарь» глядел на Ивана Петровича с портрета весьма сурово, нахмурив смоляные брови, то Александр Христофорович, как показалось Несмышляеву, даже одобряюще кивнул лысоватой головой. А Малюта даже не удостоил Ивана Петровича взглядом, так как опричник был нарисован в профиль и смотрел с портрета куда-то в сторону, вероятно, на царя Иоанна Васильевича, который где-то задерживался. Не то на казни, не то на службе в церкви.
– Ну здравствуйте, здравствуйте, Иван Петрович! – мужчина в генеральском кителе встал из-за стола и, протянув вперед широченную пятерню, двинулся навстречу Несмышляеву. – Будем знакомы. Генерал-майор Дронь. Петр Сергеевич Дронь. Как же долго я ждал этой встречи, почти сорок лет…
– Почему сорок? Мне скоро исполнится 37, а я точно не ждал этой встречи, – удивился Иван, здороваясь с генералом.
– А разве ваша мама вам ничего не говорила? И даже альбомы с почтовыми марками не показывала?
– Не помню, – внутренне сжался Иван от обиды на Василису за такой сюрприз.
Перемудровой в кабинете не было.
– Ну раз мама ничего не говорила, значит, верна своей клятве. Железная женщина, – сказал крепко сбитый, словно бы вытесанный из дуба, хозяин кабинета. – Ну что ж, тогда перейдем к делу.
– Надеюсь, не к уголовному? – поинтересовался Иван, едва взглянув генералу в глаза. Если в кабинете майора Чеботарева он чувствовал себя в полной власти следователя, то здесь у него вдруг возникла некоторая уверенность в своем превосходстве над генерал-майором.
– Нет. Не к уголовному. А к вашему личному делу, агент Stultus!
– Как, как вы сказали? Потрудитесь объяснить, товарищ генерал-майор, – Несмышляев чуть не сел на красный ковер. – Что за глупый розыгрыш?
– Я буду предельно краток, а если у вас возникнут вопросы – я отвечу на все. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь на стул, агент Stultus, – добродушно предложил генерал.
– Да уж, звучит лучше, чем садитесь. Я весь внимание, – уверенно сказал гость и сел на ближайший к нему стул.
– Итак, с чего начнем, чтобы ваш рассудок не помутился разом? – шутливым тоном спросил хозяин кабинета.
– Наверное, с самого начала, товарищ генерал-майор, – над такой шуткой Несмышляеву смеяться не захотелось.
