Руслан Николаевич Карманов
Лобная местность
Сказ про Ивана-дурака, который боялся начальства, да стал государем
Автор сердечно благодарит за помощь в создании книги
Дмитрия Карманова, Наталью Преловскую, Сергея Бондаренко, Артура Пономарева и Александра Куприянова
Глава I
Допрос
Скоро сказка сказывается, да еще быстрей дело делается. А тут сладилось.
Еще вчера мэр околостоличного городка Л. Иван Несмышляев вручал в актовом зале городской администрации медали ветеранам афганской войны, а уже на следующее утро его задержали.
– Лежать-бояться, сука! Руки на затылок! В случае сопротивления будем стрелять! – В рабочий кабинет мэра ворвались четверо сотрудников СОБРа с пистолетами в руках и буквально распяли главу города на столе лицом вниз.
От страха его буквально парализовало, и лишь зубы задержанного стучали так, что слышно было в даже в Кремле, хотя он и находился километрах в 30 от места описываемых событий.
В Кремле обратили внимание на то, что задержание мэра города Л. прошло достаточно жестко. «Вероятно, это связано с тяжестью подозрений, вменяемых мэру Несмышляеву. Но деталями мы не располагаем», – такой расплывчатый комментарий произошедшему в городе Л. дал журналистам пресс-секретарь Президента страны, которая усиленно боролась с коррупцией. Борьба эта велась по всем фронтам, но все же было странным, что руководство огромного государства, где крали морями-океанами, обратило внимание на задержание главы маленького городка, где и украсть-то можно было с ручеек, а то и с лужицу. Откуда тогда высокий интерес к аресту мэра Несмышляева? Сказка от начала начинается, до конца читается, в середке не перебивается…
После обыска в кабинете мэра здоровенные собровцы в черных масках вывели Несмышляева из здания администрации города на улицу, впихнули в спецмашину и доставили в Следственный комитет.
– Гражданин Несмышляев, вы подозреваетесь в злоупотреблении должностными полномочиями, а также в коррупционных преступлениях, – монотонным голосом, словно повторяя давно заученную фразу, начал допрос весьма упитанный и лысоватый майор юстиции Сергей Чеботарев. – По версии следствия, своими действиями вы причинили ущерб государству в размере не менее пяти миллионов рублей, за что вам грозит до семи лет тюремного заключения.
Мэр, сидя на стуле в маленьком кабинете с обоями цвета беж, с недоумением смотрел на майора в золотых погонах. Как, верно, смотрит корова на своего любимого и самого доброго на свете хозяина, который отчего-то вдруг решил накинуть ей на рога верёвку, крепко привязать к столбу, а затем, вместо привычного поглаживания ладошкой по голове, вдарил по лбу деревянным молотом…
Услышав обвинения, мэр не потерял сознание, не упал, как оглоушенная молотом корова, но явственно почувствовал, что земля как будто затряслась под казенным металлическим стулом, обтянутом дерматином.
Монолог майора длился с полчаса, но смысл его слов плохо доходил до подозреваемого. Точнее, совершенно не доходил. В голове Несмышляева роились вопросы: «Что я, глава муниципального образования, делаю здесь, в кабинете следователя, почему этот майор допрашивает меня – ни в чем не виновного человека, который не убивал, не крал, и, если и виноват, то лишь в том, что закрывал глаза на мздоимство других? Да и можно ли назвать это мздоимством, если речь шла о визировании документов, дающих право на строительство жилищных комплексов определенным компаниям-застройщикам? Не сам же я приглашал этих застройщиков возводить многоэтажки в родном городе, да и подписывал эти документы только по звонку свыше. А если сам губернатор дал команду поставить подпись, в чем же тут мздоимство, ведь губернатор – человек из команды Президента, а Президент у нас святой!»
–Так вы будете давать признательные показания? – громко повторил последнюю фразу монолога следователь Чеботарев.
– Я требую присутствия на допросе моего адвоката, – вышел из оцепенения Несмышляев.
– Гражданин Несмышляев, я пытаюсь втолковать, в чем вы подозреваетесь, а вы Ваньку валяете, – внезапно вспылил майор и перешел на совершенно развязный, фамильярный тон. – Хватит тут строить из себя Ваньку-дурака, потому что дураков давно нет, все умные стали, и вы мне заканчивайте тупить на допросе.
– Чем я обязан такому тону обращения? – очень спокойно ответил подозреваемый.
Следователь хотел было рявкнуть, но сдержался и кивнул: «Хорошо, звоните».
Адвокат Олег Максимилианович Масленников быстро приехал на допрос.
В чем конкретно обвиняли мэра? Следователь вел речь об отсутствии трансформаторной подстанции при строительстве Камерного театра в городе Л. То есть, театр был построен три года назад, сдан в эксплуатацию, и его труппа успешно давала спектакли, но городская контрольно-счетная палата выявила «наличие отсутствия» трехлетней давности.
– Позвольте, но ведь Следственный комитет по этому вопросу проводил проверку и установил, что вместо строительства новой трансформаторной будки три года назад была реконструирована прежняя подстанция в рамках подписанного договора и проектно-сметной документации, – заявил адвокат Масленников, – а, значит, нет основания для возбуждения уголовного дела.
– Как нет и денег, выделенных из городского бюджета на приобретение новой трансформаторной будки, – невозмутимо ответил следователь Чеботарев. – Так где вы прячете деньги, гражданин мэр?
Следователь подозревал мэра в том, что без согласования с городским советом депутатов, а, значит, незаконно Несмышляев намеревался потратить 40 миллионов бюджетных рублей на изготовление двух бронзовых памятников, чтобы установить их в центральном городском парке. Первый памятник – Антону Павловичу Чехову с собакой на поводке, второй – Иванушке-дурачку. И даже заказал эскизы у известного скульптора Цетерадзе.
– Ну что на это скажете, гражданин Несмышляев? – ехидно улыбнулся майор Чеботарев, – снова Ваньку валять будете? Ладно, памятник Чехову – автору бессмертной трагедии «Муму», а Ивана-дурака прославлять, да еще на бюджетные деньги, да как вам в голову могло прийти такое?
– Чехов написал «Каштанку» и «Даму с собачкой», гражданин майор, – тихо поправил следователя мэр, – а автор «Муму» – писатель Тургенев.
– Вы то Ваньку валяете, то шибко умного из себя строите, – усмехнулся майор. – Какая разница, какая кличка у пса, все одно о собачьей жизни написано. А будете отпираться, тоже кличкой обзаведетесь, как настоящий уголовник.
Чеботареву понравилась собственная шутка и он широко улыбнулся.
– Хорошо, а какие памятники нынче позволительно устанавливать, гражданин следователь? – поинтересовался мэр.
– Если сами не знаете, то могли бы проконсультироваться у старших товарищей, – исподлобья взглянул на подозреваемого майор Чеботарев. – А хоть и у коллег ваших из Новосибирска, где был открыт памятник Иосифу Сталину. Между прочим, местный мэр выступил с приветственной речью. А вы какую речь готовились произнести на открытии, господи прости, Ивана-дурака в это непростое для страны время, гражданин Несмышляев?
– О речи я и не думал, – пожал плечами мэр. – А чем все-таки неугоден сказочный народный герой Иванушка-дурачок в виде памятника?
– Дай вам волю, гражданин Несмышляев, вы бы на бюджетные деньги памятник Хрену моржовому забабахали у городской администрации или какого-нибудь Чиполино в бронзе на вокзальной площади? – злобно спросил майор Чеботарев.
– Ну так ведь не забабахали, значит, нет состава преступления? – взял слово адвокат Масленников.
– А с этим мы еще разберемся, насколько гражданин Несмышляев далеко зашел в данном вопросе, – заключил следователь.
– Новую трансформаторную будку три года назад мы не стали приобретать, потому что была команда свыше не транжирить бюджетные средства на строительство Камерного театра и максимально использовать внутренние резервы. Поэтому я принял решение починить старую будку, – начал оправдываться мэр. – А памятники установить – да, была такая инициатива. Я озвучил ее на заседании совета депутатов, но одобрения не получил, хотя и хотел заказать эскизы у скульптора Цетерадзе. Но никаких оплат произведено не было, потому что данный вопрос завис в воздухе.
– Вот мы его и опустим на грешную землю, гражданин Несмышляев, – опять блеснул остроумием майор Чеботарев. – А вы пока посидите в изоляторе временного содержания, подумайте над своим поведением. Может быть, вспомните, куда девалась новая трансформаторная будка за пять миллионов рублей, кому нужно памятники устанавливать и стоит ли идти против решений вашего, то есть, нашего, уважаемого руководства, – следователь повернулся лицом к стене и, глядя на хорошо узнаваемые портреты в раме, перекрестился. – Также прокуратура обнаружила коррупциогенные факторы в инициативе мэра Несмышляева выдавать из городского бюджета дополнительное пособие многодетным семьям.
– Какие факторы? – переспросил подозреваемый.
– Кор-руп-цио-ген-ные, – по слогам повторил следователь, глядя в бумажку.
– То есть, выделение пособий для многодетных семей из городского бюджета – это факт коррупции?
– Ну что вы, гражданин Несмышляев. Забота о многодетных семьях – дело весьма благородное. Проблема в том, что нет в наличии четкого перечня документов, определяющих право на получение этих выплат, – заключил майор Чеботарев и посмотрел на свои наградные командирские часы, всем видом давая понять, что общество мэра ему сегодня изрядно наскучило.
– Подпишите протокол допроса, гражданин подозреваемый, – обратился майор к задержанному.
Прочитав бумагу, Несмышляев отказался ее подписывать.
Показания были записаны от первого лица, но в протоколе отсутствовали вопросы следователя про памятники Чиполлино и Хрену моржовому, про прославление Ивана-дурака, да и Антон Палыч Чехов был лишен лавров автора рассказа «Муму».
– Почему в протоколе допроса опущены такие важные детали? Без них я не буду ничего подписывать, – мэр перечислил не попавшие на бумагу вопросы следователя.
– Ваше право, гражданин Несмышляев, собственноручно внести в протокол соответствующие замечания, дополнения, уточнения и после подписать бумаги, – ответил Чеботарев.
– Но ведь если я его не подпишу, значит, ни в чем не сознался и вины никакой на себя не взял, потому что закон никогда не нарушал, – вновь начал оправдываться мэр.
– Подобный способ реализации своих прав представляется весьма примитивным и абсолютно бесполезным, гражданин Несмышляев, – ехидно улыбнулся следователь. – Ведь в случае вашего отказа подписать протокол, следователь, то есть я, делает в нем соответствующую запись, которая удостоверяется подписью подозреваемого, то есть вашей. В этом случае протокол имеет такое же юридическое значение, как и при подписании его подозреваемым. Правильно я говорю, господин адвокат?
Потомственный адвокат Масленников молча кивнул. Ему хотелось поскорее покинуть маленький кабинет следователя с несоразмерно большими для такого ограниченного пространства портретами на стене. Если майору изображенные на портретах самые большие начальники смотрели в затылок, то адвокату Масленникову – в глаза.
На невольных гостей кабинетов следователей, давно известный факт, глаза с таких портретов почему-то всегда смотрят осуждающе и с укоризной. А адвокат Масленников к своим 75 годам совершенно не хотел оказаться в ряду тех, на кого представители власти могли взглянуть хотя бы с намеком на осуждение. Отец Масленникова – известный российский адвокат Максимилиан Масленников в тридцатые годы был расстрелян без суда и следствия.
Зачем сын репрессированного юриста взялся помогать задержанному мэру Несмышляеву? Потому что долгие годы работал в юридическом отделе администрации города Л. и по привычке откликнулся на звонок бывшего начальника с просьбой о помощи, хотя давно уже трудился в частной адвокатской конторе.
Адвокату Масленникову поскорее хотелось приехать домой, где его ждала немногословная супруга Антонина Георгиевна, принять горячий душ, выпить рюмку водки и закусить бутербродом с красной икрой, лечь на диван, открыть книгу любимого Чехова и ни в коем случае не включать телевизор, чтобы не встретиться взглядом с большими начальниками, которые с портретов устрашали посетителей и без того невеселого кабинета следователя Чеботарева.
Адвокат понимал, что у Несмышляева, попавшего под молот правосудия, мало шансов сохранить не только должность, но и свободу, даже если обвинения, по сути, высосаны из пальца. «Эх, Ваня, Ваня, попал ты как кур в ощип не за понюшку табаку, а все могло обойтись, если бы ты не встал в позу и ушел в отставку», – размышлял адвокат.
Ровесник мэра Несмышляева – 36-летний майор юстиции Сергей Чеботарев тоже хотел пораньше попасть в этот день домой, чтобы в семейном кругу обмыть золотую медаль. Его дочь-красавица Оленька Чеботарева с отличием окончила школу и собиралась поступать на юридический факультет в лучший университет страны. Следователь Чеботарев хотел, чтобы ее дорога к чинам была не такой извилистой, как у него, бывшего тракториста из сибирского совхоза «Добрая воля».
После окончания техникума и службы в армии тракторист Чеботарев вместе с женой и двухлетней дочерью уехал из деревни в город и устроился на работу в милицию. Прослужив пару лет водителем в патрульно-постовой службе, Чеботарев поступил в Высшую школу милиции, где и получил юридическое образование. Рвение в работе и умение угодить начальству помогли Чеботареву подняться по карьерной лестнице и устроиться на перспективную должность в околостоличном городке.
Бывшему трактористу вполне простительно было не знать автора «Муму», зато он четко знал свое дело – пахать ровно, то есть, вести следственную работу так, чтобы начальство было довольно.
Перед допросом Несмышляева он получил четкую установку от своего шефа – полковника Афанасия Михайловича Быстроходова: «Напугай этого зарвавшегося щенка. Он же, сукин сын, мало того, что ослушался приказа губернатора уйти в отставку, так еще и жалобы строчить вздумал на областное правительство в администрацию Президента».
– Напугать – дело-то, конечно, плёвое, Чеботарев. Проблема только в том, что не взяточник этот мэр. Да-да, не удивляйся, такие еще попадаются. Прописан в родительской квартире, автомобиль у него так себе. Вот и все имущество. То ли пришибленный, то ли малахольный. Он даже за границу не ездит, патриот хренов, – сплюнул полковник Быстроходов, закончив свое наставление.
– На что же он тратит зарплату, товарищ полковник? – удивился майор.
– На бабу, кажется. Она у него заместителем в мэрии работает. Стервозная бабенка, надо сказать. Вот на нее и тратит бабки. Подарки дорогие, миллионы роз и всякая лабуда. Да еще, говорят, на почтовые марки. Впрочем, про марки это ты сам у него можешь спросить. Вдруг сам захочешь стать филателистом, – загоготал Быстроходов.
Общаясь с Несмышляевым, майор Чеботарев не уставал удивляться, насколько точную характеристику дал подозреваемому прозорливый полковник.
«Ей-богу, не мэр города, а какой-то блаженненький дурачок: среднего роста, худощавый, взгляд испуганный, говорит тихо, словно девушка на первом свидании, в глаза не смотрит, а когда слышит свою фамилию, уши краснеют, точно стесняется выходить к доске на уроке. И правда, чокнутый, если Ивану-дураку решил памятник установить на бюджетные деньги…» – такие мысли во время допроса крутились в голове майора Чеботарева, которому было совершенно непонятно, как этот чудак и бывший учитель истории сумел стать мэром, а теперь рискнул пойти против воли самого губернатора.
А вот мэра совершенно не интересовал внутренний мир следователя, не знавшего, кто написал «Муму». Для Несмышляева этот факт точнее точного свидетельствовал, что допрашивает его совершенно безграмотный человек. Будь мэр в другой ситуации, то непременно бы сказал Чеботареву, что с дремучим неандертальцем говорить не о чем. Но ситуация была не та. Сейчас следователь Чеботарев был куда главнее мэра.
И потому майор Чеботарев после допроса отправился домой поздравлять дочь, пить водочку, закусывая родимую селедкой под шубой, а мэр Несмышляев был препровождён в ИВС – изолятор временного содержания.
ГЛАВА II
«Наседка» Вова и бомбист
В изоляторе менты затолкнули мэра в камеру и захлопнули за ним железную дверь.
Кутузка, кажется, пустовала. Хотя нет. Навстречу мэру откуда-то снизу с деревянной лавки, словно с насеста в курятнике, поднялся крепкий на вид мужичок лет 55. Он был по пояс гол, а на плечах его синели блеклые татуировки. Что изображено на теле сокамерника, Несмышляев толком не разобрал, пока не надел очки.
Иван Петрович всегда носил их с собой по давней привычке, хотя в студенческие годы предпочитал линзы. Очки здорово пригодились Несмышляеву в камере. Но даже «переобув» глаза, мэр не разгадал значение рисунков на спине сокамерника. Настолько они были размытыми. То ли нарисованный Дракон, как факир шпагу, поглощал свой хвост, то ли Русалка делала Дракону минет, то ли это Серый волк уносил вдаль Русалку с Драконом. К тому же вся эта неясная телесная картина была набита кольщиком на мутном фоне церковных куполов.
Хозяин татуировок назвал себя Вовой и попытался влезть в душу Ивану:
– И за что же тебя взяли, добрый человек? Кто же не узнает мэра? По телевизору видел. Ежу понятно, что не по своей вине ты в этот аквариум занырнул…
Искупав Несмышляева в потоках примитивной лести и слезного сострадания, Вова начал разворачивать оглобли разговора: «За что же упекли хорошего человека в каталажку?»
И потом как-то плавненько Вова начал повторять вопросы следователя Чеботарева: «Куда делась новая трансформаторная будка; хватит ли мэру денег на безбедную старость; и где их безопасней хранить?»
– Безопасней хранить в сейфе майора Чеботарева. А вы сами в каком звании будете? – ответил мэр, догадавшись, что имеет дело с подсадной уткой.
Вова в синих драконах или русалках тут же сник и замолчал. Еще через полчаса Вову увели конвойные, только подтвердив предположение мэра о том, что сокамерник был стукачом. Сегодня кент, а завтра – мент.
О «подсадных утках» или «наседках» Несмышляев читал в мемуарах старых большевиков, когда учился на истфаке в университете. Большевики с брезгливостью вспоминали, какими мерзкими способами служители царского режима пытались вызнать у заключенных нужные сведения.
«А ведь, пожалуй, ровным счетом, ничего не изменилось за сто последних лет», – подумал мэр, размышляя о неразрывной связи стукачей и следователей.
В камере было прохладно и обстановка тут не менялась со времен Александра II Освободителя: деревянная лавка, железная раковина, вместо унитаза – дырка в полу. Свободного места в кутузке – два-три метра.
Одиночество не давило на Ивана. Скорее наоборот. Отсутствие сокамерников дарило Несмышляеву возможность спокойно подумать о том, что привело его в камеру изолятора временного содержания и что с ним будет дальше.
«Господи, за что мне такие испытания, и что я тут делаю?» – диапазон богатых дневных размышлений мэра ночью сузился до двух простых вопросов.
«Может, правда, стоило написать заявление об отставке, как требовал губернатор Секиров, и ночевал бы сегодня у мамы, а не в тюремной камере. И мама, конечно, сегодня не уснет. Как же она переживает за меня дурака…» – терзал себя грустными мыслями заключенный.
Всю ночь мэр не сомкнул глаз. Только под утро его сморило.
В камере Ивану Несмышляеву поначалу снился прекрасный сон.
Лето. Солнце. Чайки парят над круглым озером. Во сне Ване лет двенадцать, он идет вдоль берега босиком, чтобы в зарослях камыша отыскать удобный выход к воде и занырнуть в озерцо поглубже. Вдруг с криком «Ложись!» с неба падает на землю здоровенная чайка. Раздается взрыв, как в кино про войну, Ваня от страха обхватывает голову руками, а когда открывает глаза, то оказывается в тюремной камере. Сон продолжается.
– А, вот вы уже и встали. Пора-пора, Иван Петрович, – обращается к Ивану во сне молодой человек в арестантской робе. – Разрешите представиться. Я – Желябов. Андрей Иванович, сын крепостного крестьянина. Может, слышали?
– Как же не слышал. Вы один из лидеров «Народной воли», бомбист, цареубийца. Я же диплом писал в университете про вашу террористическую организацию. Только вас повесили после смертоубийства царя, а, значит, вы не существуете, – уверенно, как у доски на уроке, ответил Иван.
– Это еще как посмотреть, дорогой мой Иван Петрович. Наши идеи-то живы! Они никогда не умрут. Потому как борьба за Свободу, Равенство и Братство народов – святая обязанность всех передовых людей каждого поколения, – гордо ответил дух цареубийцы Желябова. – Скажите честно, ведь вы же с нами заодно, Иван Петрович? Хоть вы и сын сатрапа, конечно, но ничего нет плохого в вашем происхождении. Вон, Софочка Перовская – настоящая дочь губернатора, а руководила наблюдательным отрядом при покушении на окаянного душителя свобод Александра II.
– Да вы с ума сошли, господин Желябов. Несете какой-то бред. Отца у меня нет, и террористом я никогда не буду, – обиженно сказал Иван. – И я не сын раба, в отличие от вас, я мэр города Л.
– Тогда вас посадят как коррупционера, – покачал головой бомбист Желябов. – Потому что вы дурак, а теперь еще и лишены власти. Полный stultus! Кажется, так на латыни называли вас ваши товарищи в университете…
На том дурацкий сон Несмышляева кончился. В камере изолятора и не такое приснится.
Спал Иван недолго, а поднявшись с деревянного лежбища, удивился тому, что совершенно не хочет есть. Аппетит пропал, хотя не ел он больше суток.
«А вот от кофе я бы сейчас не отказался», – подумал Иван Петрович после умывания в камере холодной водой.
Несмышляев мог провести в изоляторе и 48 часов, но нет. Мэра повезли в Горсуд через пару часов после его первой побудки в камере.
В зале, где проходило судебное заседание, страдающий с похмелья следователь Чеботарев зачитал ходатайство о применении меры пресечения в виде заключения под стражу гражданина Несмышляева.
Худой, как восклицательный знак, старый прокурор с засаленными жиденькими волосами Кирилл Святославович Дозоров ходатайство поддержал. Далее слово дали подозреваемому.
– Все обвинения против меня – надуманные. Прошу отпустить меня домой, чтобы я мог приступить к исполнению своих обязанностей в администрации города Л., – дрожащим голосом произнес мэр.
Однако судья Степанида Аркадьевна Басманова, своими размерами похожая на гигантскую тыкву, не проявила снисхождения к подозреваемому, и мэр города Л. получил бесплатный пропуск на три месяца в камеру следственного изолятора.
Проще сказать, в СИЗО.
ГЛАВА III
Мэр в хату
В СИЗО первоход Несмышляев даже не обратил внимания на номер камеры. Хотя он был нарисован большими цифрами на железной двери со стороны тюремного коридора.
Таких железных дверей цвета болотной жижи в длинном коридоре на четвертом этаже серого здания было не меньше двадцати. На камере, куда конвоир препроводил мэра, значилась цифра 85. Отсюда и позывные – «восемь пять» – для переклички ее обитателей с заключенными из других хат. Об этом нехитром шифре Несмышляев узнает позже.
Мэр сделал шаг в неведанный для него мир в обнимку со скрученным казенным матрасом и чуть не задохнулся от вони. Чтобы получить этот незабываемый аромат, французские парфюмеры должны были бы смешать запахи потных мужских тел, мочи и фекалий и не забыть добавить туда чуточку спермы. Кому только нужен такой дурман-запах на воле? А черт его знает, какие запахи сводят женщин с ума.
В камере изолятора всю полноту гаммы этой вони мэр не ощутил, а вот в хате «восемь-пять» она его совершенно шокировала.
«Мир в хату!»
Конечно, нет. Поприветствуй так первоход сокамерников, у арестантов возникли бы вопросы: почему этот чудак в дорогом лепне и при гавриле, то есть в пиджаке и галстуке, базарит не по- масти – использует лексикон бывалых сидельцев.
Мэр сказал просто: «Здравствуйте», – не думая о том, что любое слово, сказанное во время прописки первоходом, может трактоваться сокамерниками на свой лад.
Ну, здравствуйте и здравствуйте. При желании можно ведь придраться и к лучу солнца, изредка бьющему прямо в глаз арестанту сквозь железную решетку в окне. Да и, собственно, не в камеру матерых уголовников попал Несмышляев, а в «цветную» – ментовскую, и ее обитатели вполне лояльно отнеслись к такому приветствию.
В камере «восемь-пять» в основном сидели те, кто по долгу службы обязан был стоять на страже закона, но не справился с такой миссией и закон этот преступил.
Запах в ментовской камере ничем не отличается от ароматов в хате уголовников. И в «цветной» каждый новый сиделец должен был пройти процедуру прописки.
– Салам алейкум, очконавт, – ответил мэру из-за большого стола-общака мощный бритый амбал на вид лет 30, со шрамом над верхней губой. – Как звать тебя, дядя? Какая статья?
За столом в центре камеры сидели двое – здоровенный детина и такого же крепкого телосложения, но постарше, заключенный, похожий на восставшего в голливудском кино раба Спартака в исполнении Кирка Дугласа.
Поразиться величию мышц амбала и «Спартака» было нетрудно. Они сидели за столом в семейных трусах. Эти двое, в общем-то, были «семьей» в этой камере, общаясь друг с другом чаще, чем с остальными арестантами. Проще говоря, они были кореша. Но Несмышляев об этом еще не знал.
Оба арестанта поочередно швыркали что-то горячее из одной алюминиевой кружки, пристально рассматривая гостя. Воронежская карамель «Рачки-добрячки» была важным дополнением к их чаепитию. Спартак и амбал бережно освобождали конфеты от фантиков…
– Ты что, не слышишь, дядя? – повторил здоровяк. – Так протри окуляры и настрой локаторы…
– Несмышляев Иван Петрович, мэр города Л., статья 285 УК, часть вторая, – негромко ответил первоход и невольно поправил очки на переносице.
Едва он представился, как остальные обитатели камеры зашушукались по углам, а воровскому авторитету по кличке Ромашка, смотрящему за СИЗО, уже полетела «малява» – записка из хаты «восемь-пять» с простым вопросом: «Как принять мэра города Л.?».
И менты, оказавшись за решеткой, чтят законы тюрьмы, подчиняясь авторитетному уголовнику.
Для связи с другими хатами в СИЗО есть несколько способов. Например, через арестанта-баландёра, который по время завтрака, обеда или ужина может передать «маляву» нужному адресату втихаря от конвойного. А можно воспользоваться дорогой по воздуху – посредством натянутых между окнами камер веревочек. Веревки эти были сделаны из вязанных шмоток. Например, из шерстяных свитеров. По такой дороге арестанты тянут от камеры к камере не только «малявы», но и «груза» – сигареты там, чай или даже таблетки. Малявы по воздуху в этом СИЗО были самой скорой почтой…
– А чего так тихо себя несешь по жизни, дядя мэр? – переспросил Несмышляева громила со шрамом над верхней губой и оскалился. – С такой статьей не грех иметь запас на черный день, чтобы с хорошими людями поделиться.
– Делиться мне нечем, чужого не брал. Я честный человек, – начал оправдываться мэр.
– Это ты следователю расскажешь. Еще ляпни, что ты Робин Гуд. Только Робин Гуд не стал бы мэром. Поделись лучше с электоратом основными тезисами своей предвыборной программы, – заржал амбал. – За что тебе дело шьют, дядя?
Мэр рассказал, в чем его подозревает следователь Чеботарев. О трансформаторной будке за пять миллионов рублей, «отсутствующей в наличии», о бронзовых памятниках писателю Чехову и сказочному герою Иванушке-дурачку, которые он намеревался установить в городском парке. Умолчал только о том, что отказался добровольно уйти в отставку со своего поста по указанию губернатора. Но этот отказ к делу не пришьешь и говорить о нем Несмышляев не хотел.
Развлечений у сидельцев немного, и рассказ нового сокамерника о себе – почти как в театре побывать…
– Ну ты в натуре дурачок, если твои паханы тебя под тюрьму подвести хотят. Чужой ты, стало быть, теперь своей родне, – здоровяк многозначительно поднял вверх указательный палец, а после паузы неожиданно для мэра добавил, – а пинждак у тебя хороший и штиблеты что надо, и человек ты, говоришь, честный. Значит, по доброте душевной сможешь лепень мне одолжить. Не насовсем, а только в суд сгонять…
– Отставить, Чечен! – вдруг резко одернул любопытного здоровяка его сотрапезник «Спартак». – Пусть воздух свободы выдохнет слегонца, и нам, гляди, свободней станет чуть дышать.
Амбал сделал недовольное лицо, как ребенок, которого лишили сладкого, но замолчал. По реакции своего кореша он понял, что ответ тюремного авторитета на «запрос» о мэре получен. И ответ этот вполне нейтральный. Значит, с мэра, как с гада, спрашивать не время.
– Я Валера Качин – старшой по хате, а Чечен тут ребровой, – как офицер на плацу отчеканил «Спартак», обращаясь к Несмышляеву.
– Как понять – ребровой? – удивился мэр.
– Просто, – усмехнулся Качин. – Помогает порядок наводить по рёбрам… Разные же быки и носороги заезжают с воли на тюрьму понты колотить. А мне беспредел ни к чему.
Мэр кивнул.
– А спать будешь здесь, – старший по хате и указал первоходу на свободную нижнюю шконку. – Выше – Чечен, а я над вами – на третьем этаже с видом на солнце.
Когда неофит тюремной жизни расправил на железной шконке матрас и собрался прилечь, Качин провел короткий инструктаж: «Слушай сюда и запоминай. Когда в хате кушают – нельзя бежать на парашу, после параши руки обязательно мой, без разрешения в хате ничего не брать. Начнешь косарезить, твое место будет под шконкой. Ну и лишнего не базарь».
– Спасибо, Валерий, – сказал мэр. – Я еще спросить хотел…
– Отставить. Вместо «спасибо» – «благодарю». И не «спрашивать», а «интересоваться». Понял, Иванушка-дурачок? – быстро проговорил старший по камере.
– Я попросил бы вас, тебя, Валерий, обойтись без уголовных кличек, – попробовал возмутиться мэр. – Я Иван Петрович, можно просто – Иван.
– Это на воле ты будешь Иван Петрович. Я тоже тут – Валера Качок, а не товарищ старший лейтенант внутренних войск Валерий Евгеньевич Качин…
– А правда, что в тюрьме насилуют? – очень тихо уже не спросил, а поинтересовался мэр у Качка.
– Да кому ты нужен со своей жопой, – жестко ответил старший по хате. – Всё. Спать пора.
Свет в хате «восемь-пять» горит круглые сутки. С непривычки не уснешь. Не до сна было мэру города Л.
Чтобы быстрее уснуть, Несмышляев начал считать про себя: «Три на шесть – размер камеры, то есть хаты. Итого – 18 квадратных метров. На этой жилплощади разместились 12 железных кроватей, то есть, шконок – по шесть вдоль каждой длинной стены, а еще в камере стол-общак и туалет, то есть параша и умывальник с зеркальцем, он же благодарка. Верховодят здесь Чечен Качок, который назвал меня Иванушка-дурачок. А что я ему сделал плохого? И сколько времени я проведу в этом обществе за решеткой?»
