Роман Воронов
Океания
Лабиринт
Несведущ беззаботно реет
Над Истиной и тем блажен,
Но воды Истины дна не имеют.
Вошедши в них, буде забвен.
По дороге шли двое. Один из них был высок, строен, открытое лицо его отражало ум, спокойствие и удовлетворение собой и своей судьбой. Другой, напротив, отличался худобой, сутулился, руки не покидали карманов брюк, а взор больше примечал мыски собственных ботинок, чем окружающий мир, да и вообще, ему было неуютно рядом со своим доминирующим спутником. Познакомились они несколько часов назад, «красавчик» спросил дорогу, и выяснилось, что оба идут в одно и то же место. Целью путешественников был Лабиринт, но сколь различны были их натуры, столь разнились и их резоны. Первый, для удобства повествования будем называть его Он, шел в Лабиринт за победой, за очередным жизненным призом, еще один кубок, причем весьма весомый, на полку личностных достижений. Второй, а это я, и я так и буду называть себя далее, причиной посещения Лабиринта имел возможность преодоления общественного мнения, нацепившего ярлык неудачника мне на шею, а осмелившийся войти в Лабиринт даже на миг становился в социуме почти героем. Он – несомненный победитель, я – возможный участник, в этой парадигме проходила наша беседа, изрядно укорачивающая дорогу к вожделенной цели.
О Лабиринте мы не знали практически ничего. Где он расположен, как выглядит, что внутри. Известна была только дорога, по которой мы приближались к странному объекту. Надо сказать, что пейзаж вокруг не отличался многообразием флоры и фауны. Пустынная местность, по которой проходил наш путь, была лишена какой-либо растительности, рельефа и напоминала бесконечное серое блюдце. Из достопримечательностей – только палящее солнце над головой. И вот впереди появилось пятнышко, черная точка, горошина на этом блюдце. По мере приближения горошина подросла до валуна среднего размера, на котором восседал человек, внешне напоминавший монаха-азиата. Он спал, или делал вид, что спит. Мы остановились возле него и стали ждать пробуждения, с любопытством разглядывая этого пустынного обитателя. На нем была кашая и сандалии, при нем – четки и солнечные часы, под ним – валун, все, на этом описание объекта можно закончить.
«Монах» открыл глаза, посмотрел на нас, затем на песочные часы.
– Здравствуйте, – сказал я. «Монах» предостерегающе поднял палец и снова посмотрел на часы. Несколько песчинок, задержавшись на месте, наконец рухнули вниз. «Монах» перевернул часы и ответил мне:
– Приветствую вас.
– Долго еще нам до Лабиринта? – продолжил я.
– Если сделаешь шаг, ударишься лбом о двери его, – улыбаясь, ответил странный пустынник.
– Мы что, уже пришли? – вступил в разговор «красавчик», удивленно озираясь по сторонам.
– Да.
– И где он?
– За моей спиной. – «Монах» кивнул головой. – Я не представился, некоторые называют меня Стражем, хотя по сути я Вахтер, ничего не охраняю, только открываю Дверь.
Мы переглянулись и недоверчиво посмотрели на него.
– Ну и как нам войти в Лабиринт?
– Переступить вот эту черту, – и «монах-вахтер» провел ногой по песку.
– И все? – еле сдерживая смех, спросил мой товарищ.
– И все, только снимите обувь, в Лабиринте она ни к чему, в Лабиринте передвигаются не ногами, а мыслями.
– Сколько времени потрачено впустую, – разочарованно выдохнул «красавчик».
– Давай я попробую. – Показаться смешным мне было не страшно, скорее привычно. Он посмотрел на меня с грустью.
– Снять башмаки и шагнуть в пыль на радость издевающегося над нами сумасшедшего большого ума не надо.
– Не надо, – согласился невозмутимый «монах». – Вы правы, войти в лабиринт ум не нужен – нужно мужество, ибо перед входом вы оставляете прежнюю жизнь, а по выходе, если он случится, обретаете новую.
Я решительно начал скидывать обувь, а «монах-страж» продолжил:
– Вход – это точка ноль, она же выход, не забудьте об этом, но ноль у каждого свой, и если хотите оказаться внутри вместе, то и входите одновременно, взявшись за руки.
«Монах» повернулся к нам спиной и снова закрыл глаза. Мой товарищ чертыхнулся, сплюнул и начал разуваться. Мы встали у черты и взялись за руки.
– Ощущаю себя дураком, – пробурчал Он и, подтолкнув меня вперед, сделал шаг…
Мы оказались в пустоте. Исчез «монах» с валуном, дорога, солнце, земля, наша обувь, в общем, все. Мы пребывали в беспредметном светлом пространстве, где можно было дышать, телу было комфортно, тепло при отсутствии солнца и имелась привычная гравитация при отсутствии какой-либо опоры под ногами.
– Я представлял себе Лабиринт иначе, – сказал Он.
– Я тоже, – подтвердил я.
Мы стояли, или висели, иначе говоря, находились в нерешительности.
– Что будем делать? – спросил я, глядя на висящего рядом товарища.
– Помнишь, «монах» сказал, что в Лабиринте передвигаются мыслью?
– Помню, и что?
Он нахмурил высокий лоб и торжественно сказал:
– Хочу иметь возможность перемещения вперед.
Тут же проявилась линия, уходящая от его ног в бесконечность.
– Назад, – подхватил я, и линия потянулась за наши спины. «Вверх, вниз, вправо», – кричали наперебой мы, и Лабиринт наполнялся сеткой трехмерного пространства.
– Так, вот это уже на что-то похоже, – удовлетворенно произнес Он, разглядывая бесконечность того, что мы только что радостно нагалдели.
– Ты понял про ноль? – спросил я «красавчика», когда тот закончил любоваться сотворенным каркасом местного бытия.
– Это начало координат, вход и выход. – Он согласно закивал. – Что ж, давай попробуем. Триста прямо, сто – направо и десять – вверх.
Не успел я моргнуть глазом, Он висел в заданной точке. Это была чистая математика, теорема Пифагора. Я в уме сложил квадраты катетов, взял корень и… чуть не сбил с ног своего товарища, ошибившись в вычислениях на десятую долю. Следующий час, используя интегральные уравнения, мы перемещались по Лабиринту самыми немыслимыми траекториями, доведя себя до детского восторга и вполне взрослого головокружения. Наконец, вдоволь наигравшись, Он произнес:
– Хочу попробовать петлю Мебиуса, ты со мной?
Проводя вычисления в уме, мы после каждого перемещения возвращались в начало координат – уходить от ноля «далеко» было опасно.
– Послушай, мы не удержим в голове столько цифр, я-то уж точно.
– Но эта часть Лабиринта уже понятна и неинтересна. – У «красавчика» горели глаза.
– Уйдешь в петлю – твой мозг не вытащит тебя в ноль, – попытался охладить его пыл я.
– Мой не вытащит, вытащит твой, ты останешься в нуле и отследишь меня, – возразил Он, хватаясь за эту мысль мозгом, которому уже не доверял.
– Мне нужен карандаш и клочок бумаги хотя бы, – сказал я, – чтобы не держать в уме вычисления. Давай выйдем из Лабиринта, подготовимся и вернемся.
– Давай, – согласился Он. – Только за бумагой сходи сам, а я пока осмотрюсь здесь, – и, прошептав очередную формулу, сгинул в необъятных закоулках Лабиринта. Я же, покачав головой, задал из нуля обратный вектор и… вдохнул вечернего воздуха у валуна со Стражем, или Вахтером, не помню, как там ему больше нравится.
«Монах» встретил меня спокойно:
– Уже назад? А ваш товарищ?
– Я на минутку, – ответил я. – Мне бы карандаш да кусок бумаги для записей, у вас не найдется?
– Материя Лабиринта несовместима с материалами, которые ты просишь. Можешь напихать в карманы что угодно – там, внутри, все это исчезнет. – «Монах» развел руками. – Так устроен Лабиринт, а бумаги и карандаша у меня все равно нет.
– Это недочет того, кто придумал Лабиринт. – Я был расстроен и лихорадочно соображал, как мне быть дальше.
– Создателя Лабиринта вряд ли можно обвинить в забывчивости или непродуманности своего детища…
– У Лабиринта есть Создатель? – прервал его я.
– У всего есть Создатель. – «Монах» смотрел на меня с явным недоумением, я же, не обращая внимания на его тон, в смятении мыслей спросил:
– А где он?
– Создатель Лабиринта – в Лабиринте, войдя в него, он не вернулся обратно.
– Как давно это было?
– Несколько миллионов лет назад, – «монах» так равнодушно произнес эту фразу, что я не воспринял ее сразу, но потом…
– Сколько вы сказали?
– Лабиринт был создан во время остывания магмы земного ядра. – Мой собеседник поднял глаза к небу, прищурился и подтвердил: – Да, примерно тогда.
– Уважаемый Страж, – обратился я к «монаху», назвать его Вахтером после такого заявления не поворачивался язык, – вы-то от кого знаете об этом?
– Уважаемый Посетитель, – передразнил меня «монах», – я знаю это от самого себя. Я восседаю на этом камне с момента входа Создателя в Лабиринт.
– Зачем так мучить себя? – Мне стало смешно от нашего диалога.
– Он – Альфа, я – Омега, Он – вход, я – выход, точка ноль включает нас обоих.
– Но что там делать миллионы лет? Допустим, Создатель сотворит внутри четырехмерное пространство, пяти-, шести- – и до бесконечности, но зачем, для кого? – Я намеренно выпучивал глаза и размахивал руками, изображая то ли клоуна на городской площади, то ли сумасшедшего физика в больничной палате соответствующего отделения. «Монаху», похоже, нравились мои кривляния, он даже начал прихлопывать себя по коленям, но когда я успокоился, ответил:
– Создатель не желал заточения в Лабиринте, он захотел попробовать бесконечную ленту…
– Петля Мебиуса! – выкрикнул я и шагнул за черту.
«Красавчика» нигде не было. Лабиринт еще сохранял созданные нашим воображением линии правильной сетки трехмерного пространства. Где искать его, в каких областях поля? Выплеснуть стакан воды за борт, зайти в каюту на минуточку, а потом вернуться на палубу и найти свой напиток в океане. Единственная точно известная нам обоим координата – это точка ноль, в ней и буду ждать его.
Он проявился возле меня на мгновение и тут же исчез, я и рта не успел раскрыть. Следующая вспышка его появления произошла примерно через тридцать минут, и я успел услышать – «В…», еще через полчаса – «…ы…». Понадобилось около трех часов пребывания в нуле, чтобы понять слово «Вытащи». Мой товарищ, так и не дождавшись карандаша и бумаги, вошел в Петлю. Пролетая мимо меня в очередной раз и промычав «м», Он поставил точку в определении своей просьбы. Вытащи меня – я понял это за полтора часа до окончания фразы, как и то, что ждет его на ближайшие миллионы лет – одиночество, как следствие возомнившего себя тем, кем не являешься по сути. Я не стал ждать еще пятнадцать минут буквы «е» и вышел из Лабиринта.
Утреннее солнце ударило в глаза. «Монах», стоя возле камня, поправлял свою кашаю. Увидев меня, он лучезарно улыбнулся и, указав на освободившийся валун, сказал:
– Ваш трон, Страж, или Вахтер, выбирайте, что более вам нравится. – После этого он повернул часы и предупредил: – Не забывай переворачивать, так легче считать время.
Сила притяжения всей Вселенной, так показалось, припечатала меня к валуну, не дав возможности возразить ни «монаху», ни самой Вселенной.
По дороге шел одинокий путник, напоминавший монаха-азиата. Шаг его был широк и легок, как у хорошо выспавшегося человека, готового теперь дарить миру накопленную энергию.
Несведущ беззаботно реет
Над Истиной и тем блажен.
Цифровой Иисус
Спасти ладошку у дитя,
Которой тянется к огню,
Не то, что вынуть из огня
Пылающую пятерню.
1
«На крылах Духа святого, сквозь чрево Матери, вошел в мир людей Сын Бога, и было где ходить ему, и с кем говорить ему о тайнах духа и о Любви, что Вестью Благой принес он от Отца, которая живет во всем, и стоит ее Свет в себе открыть, дарована тому отныне Жизнь Вечная будет. И с высоты своей “Голгофы” смотрел Сын Бога на тех, кого оставил после себя, и было их числом двенадцать. Каждый из двенадцати потянул за собой еще двенадцать, а те еще по двенадцать, и так каждая земная душа, через следующее или последующее воплощения, познала Истину Христа».
– Что, все люди на земле знают Христа? – Девочка лукаво посмотрела на отца, радуясь своему каверзному вопросу. Тот захлопнул книгу и ответил:
– Не его лично, но Его Слово и Его Истину.
– И я знаю? – с недоверием продолжила допрос маленькая егоза.
– Конечно, я же только что прочитал тебе о Нем. – Отец погладил дочь по голове.
– Ну, вот если бы я увидела Христа, как тебя сейчас… – Девочка смешно нахмурила лоб. – А он не вернется?
Складки на ее лбу расправились в вопросительную дугу.
– Должен, – серьезно сказал отец. – Вот только куда?
2
Слово мое звучит все реже в устах людей, Истина моя звучит все тише в их сердцах. Время вернуться пришло.
Иисус знал планету как свои… Тела Света. Святая Земля мертва, север, юг, запад, восток – мертвы, вся Земля мертва, мертва для моего Схождения. Не вдохнет стопа Сына Божьего жизнь в камень, не распустится цветком сухая былинка, не оживет иссякший ручей, не оторвет взгляда от «ловушки» человек, пусть даже Второе Пришествие во всей Славе Моей случится у него над головой.
Иисус сканировал души воплощенных. Его никто не ждал. Место за местом, страна за страной, континент за континентом. Он обращался и не получал ответа. Люди были заняты. Их умственные и мышечные системы перегружались ежеминутно, а на ходу и за вычислениями ответить Богу трудно, Христос понимал это. Здесь, в Мире Отца, с момента его вознесения прошло тридцать секунд Галактического Времени, но Земля изменилась до неузнаваемости. Человек запер Бога сначала в Святой Земле, потом расселил Его по Храмам, но тоже под замок, затем приткнул в углу на стене в собственном жилище, далее отлил из подходящего металла маленький саркофаг и повесил себе на шею, но цепочка рвалась или натирала, и Бога сняли с тела, вытащили из воспитания детей своих и стерли из текущей памяти.
Человек превратил Землю в «ловушку», создав удобную и компактную «ловушку» для себя и положив ее в карман, он сам стал «ловушкой». Истина в ее истинном прочтении превратилась в объявленную истину, а это есть ложь.
Иисус смотрел на цифровой мир, погруженный в цифровое рабство, светляки душ не тянулись вверх, к Отцу, а кольцами замыкались сами на себя. Взор Его пролетал над последним континентом, картина не менялась, и вдруг, хвала Господу, блеснул – в прямом смысле – луч надежды. Отозвалась одна душа. Маленькая девочка, засыпая, просила Его прийти.
– Что скажешь, Сын Мой? – раздался голос из Высших Небесных Сфер.
– Отец, людям, превратившимся в цифры, нужен Цифровой Иисус, мелкий, юркий, массовый, всепроникающий, отвернуться от которого будет нельзя, какой-нибудь вирус, а мне там делать нечего, хотя в одно место я спущусь.
– Так тому и быть, – ответил Бог, сверкнув молнией в направлении самой многочисленной народности.
3
Девочка закрыла глаза, еле слышно щелкнула дверь – это папа вышел из комнаты. «Смешной, – подумала девочка, – забыл выключить свет». Она открыла глаза, чтобы дотянуться до выключателя… В комнате стоял человек, от которого исходил Свет, он освещал собой все вокруг.
– Ты Иисус? – нисколько не испугавшись, спросила девочка.
– Да, – ответил человек и улыбнулся. От его улыбки в комнате запахло фиалками и жасмином.
– У тебя вкусные духи.
– Так благоухает Любовь, – ответил Иисус.
– Ты пришел в мир даровать жизнь вечную одним и вечное посрамление другим? – вспомнила она прочитанное отцом.
– Я пришел к тебе, ибо только ты одна просила о приходе моем. Вот рука моя, возьмись за нее.
– Я не могу, Иисус, мои ноги не двигаются. Такой я родилась, говорит моя мама, подойди сам.
– Уже можешь, – сказал Иисус. – Встань и иди…
Забираясь в постель, мужчине показалось, что в детской не погашен свет. Он, ругая себя за забывчивость и стараясь не разбудить жену, встал и… в детской было темно. Хлопнув себя по коленям от обиды, мужчина развернулся, его хлопок отозвался из детской комнаты эхом бегущих ножек.
«Все-таки надо ложиться раньше, – подумал он. – Завтра ни свет ни заря на работу», – и поплелся в постель. Опаздывать в секретную биологическую лабораторию категорически воспрещается.
Поединок
Устам, что самостью раскрылись,
Не дай и слова произнесть.
1
Не стоило мне открывать эту дверь, как не стоит входить в воду, таящую в непроглядной мути своей обитателей, тебе неведомых ни формами, ни нравом, ни повадками. Погружаясь в неизвестность, доверяешь тело свое, быть может, острым зубам, охочим до плоти, ядовитым плавникам, секущим вены и отравляющим кровь, длинным, сильным, скользким «лианам», что обвивают кольцами ноги и, зацепив за кожу зубастыми чешуями, тянут на илистое дно, и, прощаясь с солнечным миром навсегда, ты вспыхиваешь последней мыслию: не стоило мне открывать эту дверь.
По правде сказать, дверей было много, дюжины две точно. Все полотна разные: сводчатые, тяжелые, набранные дубом, окованные железом, ажурные, кованные причудливыми сюжетами внутри своих костлявых тел, простые, глухие, с облупившейся краской и сорванными ручками, филенчатые, со вставками из стекла и мозаики, зеркальные, несущие в своих кристаллах память о каждом, кто подходил к ним. Над дверьми красовались таблички с одинаковой надписью – «Судьба». «Выбирайте, сударь», – распевали они хором. «Выбери меня», – солировала каждая.
Я пребывал в замешательстве. Это не развилка и даже не перекресток – слишком много возможностей выбрать судьбу открывалось передо мною. Совет, низкий поклон ему, дабы освободить меня от забегов между полотен, от одного к другому, а возможно, и в обратном направлении, свернул пространство в кольцо, я в центре, «выборы» вокруг меня, очень удобно. Повертевшись на месте флюгером, я на всякий случай спросил у Совета:
– Это лотерея?
– Это выбор, – последовал ответ.
– А что за каждой дверью, можно посмотреть? – Это была жалкая попытка хоть что-то выведать, настолько жалкая, что я не надеялся на ответ, но тем не менее получил его:
– За дверью Судьба, посмотреть нельзя.
«Коротко и ясно, – подумал я, – и главное, продуктивно». Мысли мои услышали:
– Посмотреть нельзя, можно почувствовать.
– Благодарю, – ответил я вслух.
Это было уже что-то, зубастых обитателей мутных вод не показали, но подсказали попробовать опустить один палец, а не всю ногу. Я стал медленно поворачиваться, разглядывая двери и прислушиваясь к себе, словно древний человек, окруженный стаей волков, с одной рогатиной в руках, высматривающий вожака, чтобы броситься именно на него. На третьем круге ручки, петли и филенки начали сливаться в бесконечные линии, глаза мои заслезились, возникло легкое головокружение, но сердце «молчало», «вожак» не проявлялся. Наконец, потеряв терпение, а с ним и равновесие, я остановился, припав на колено.
– Все, ничего не слышу, видимо, мне безразлична судьба.
Совет отреагировал немногословно:
– Выбирай.
Я поднял помутившуюся голову и, проморгавшись, уставился на дверь, что была прямо перед глазами. Узкое сводчатое полотно, обитое синим бархатом, с золотой лилией, вышитой на нем. Многократно проскакивая взглядом мимо этого синего пятна, я не получал никакого отзыва в груди.
– Пусть будет эта.
На мой выбор Совет выдал, как обычно, коротко и безэмоционально:
– Входи.
2
Судьба открылась мне навстречу легким скрипом, походящим на стон гурмана, когда язык из тончайшего прибора для определения вкусовых достоинств блюда превращается в лопату, сгребающую еду с вилки во чрево уже не дегустатора, но обжоры.
Я переступил порог, дверь за спиной скрипнула еще раз, гурман упал без чувств и захрапел.
Меня окружал двор в готическом стиле, обрамленное невысокими каменными стенами пространство пересекалось аркадой, увенчанной гипсовыми лилиями, напротив, под стражей двух каштанов, пряталась вторая дверь, точно такая же, как та, в которую я только что вошел. В центре двора, подбоченившись, стоял человек.
Высокий, статный красавец, откинув голубой плащ, расшитый уже знакомыми мне лилиями, блеснул позолоченным камзолом и, сорвав с головы широкополую шляпу, украшенную пером фазана, выдал умопомрачительный реверанс, подняв облако пыли, от которой я столь громогласно расчихался, что мой визави, удивленно вскинув брови, произнес:
– Канонада – как под Ля-Рошелью.
– Простите, господин, вы моя Судьба? – нерешительно спросил я.
– В некотором роде, и называйте, сударь, меня просто – Сир. – Человек вернул шляпу на приличествующее ей место и улыбнулся.
– И в каком же роде вы, Сир, моя Судьба? – уже смелее поинтересовался я.
– Видите, сударь, дверь за моей спиной? Вам туда.
– Благодарю покорнейше, – ответил я с максимально доступной мне учтивостью и сделал шаг.
Рука мушкетера, буду называть его так – уж больно похож, – легла на эфес.
– Через мой труп. – Серые глаза его, секунду назад улыбавшиеся, сделались стальными.
– Сир, вы это серьезно? – недоумение мое вырвалось наружу дрогнувшей интонацией. Вместо ответа он вынул шпагу и принял стойку. «Позиция номер семь», – пронеслось у меня в голове непонятно откуда.
– Защищайтесь, сударь, – произнес «мушкетер» и, сделав выпад, коснулся шпагой моего правого предплечья. – Туше – сообщил он, вернувшись в исходное положение.
– Мне нечем, да и зачем? – запротестовал я, и в тот же момент его шпага проскользнула у меня по левому запястью.
– Куле, – с улыбкой поведал мне мой соперник.
– Сир, я безоружен. – Мое непонимание происходящего достигло апогея.
– Сударь, меня «подняли» сюда из плотных сфер, поелику мой клинок почти настоящий. Вы «опущены сверху», ваш клинок – мысль, материализованная Словом. Отвечайте мне – и сможете защищаться. Слово – ваша дефанс.
Я призадумался.
– Ну, сударь, где же ваш клинок? Чем Слово ваше острее, тем изощренней будет наш поединок. Найдите же в себе слова, достойные моей шпаги.
– Какую тему, Сир, вы предпочтете для беседы нашей, настолько мне приятной, что поединком не могу назвать ее? – попробовал я, и «мушкетер» резко опустил свою шпагу вниз, отражая невидимый удар.
– Льеман! – восхитился он. – Неплохо, сударь, но пока грубовато. Я выбираю шестую заповедь – не убий, и вот вам мое аллонже ле бра. Как вы смотрите на «не убий» врага, несущегося прямо на вас с пикой или выцеливающего ваше сердце, пусть и под нагрудником, из мушкета? А кроме того, имеются наглецы, и число их – что звезд в июльскую ночь над Булоном, задирающих вашу честь, подобно крестьянам, задирающим юбки деревенским девкам, визжащим то ли от восторга, то ли от страха. Сюда же добавим полки ловеласов, снующих возле прекрасных созданий, предназначенных другим, и получится легион мерзавцев, достойных укола шпагой, с моей точки зрения. Возразите мне, сударь, защищайтесь.
При этих словах он исчез из поля зрения и неожиданно вынырнул откуда-то снизу, острие его клинка коснулось моей груди. Ку де пуан был не сильным, но сердце обожгло так, будто сталь и впрямь разверзла ткани кожи и мышц, проскользнула меж ребер и разорвала сосуд жизни. Речи его провоцировали, выбивали из равновесия, ослабляли руку, держащую оружие, коей являлся сейчас мой разум. Нужно было контратаковать.
– Сир, не будь я вынужден выслушивать сейчас ваши речи – и секунды бы не оставался на этом месте, а коли знал бы заранее, что придется испытать подобное унижение Слова Господнего, описавшего нам, неразумным, пути поведенческие наши, кои мы не соблюдаем и так, либо по младости душевной, либо по дурости от гордыни, то просил бы родителей своих не мыть мне ушей от самого рождения, пусть лучше не слышать ничего, но и речей ваших также.
«Мушкетер» еле успел отскочить и поменять позицию – верхняя пуговица его камзола покатилась по двору.
– Ловко срезал, отличный контр-репост, но, кроме богохульных для ваших нежных розовых ушей речей, что, Сударь, скажете вы по предмету спора?
Его шпага описала дугу, рассекая спертый воздух каменного колодца, в котором проходила наша богословская беседа, и плюхнула, довольно ощутимо, меня по макушке.
– Дю коте пля, ву а ля, – довольно хмыкнул «мушкетер» и снова принял выжидательную позу.
Я потряс головой, пытаясь избавиться от внутреннего гула, и подумал: «Ну, держись, герцог, или маркиз, кто бы ты ни был».
– Сударь, злость – плохой фехтовальщик, не увлекайтесь, – тут же съязвил он.
«Еще и издевается, однако, он слышит мои мысли, учту», – пронеслось в сознании.
– Сир, – сказал я, глядя ему в глаза, – вот вам мой ответ.
Шляпу мгновенно сорвало с головы моего оппонента, фазанье перо разлетелось во все стороны облаком пушинок.
– О-ля-ля! – вскричал «мушкетер». – Выстрел как из аркебузы, продолжай.
– Сир, я догадываюсь, что вы виртуозно владеете не только шпагой, и, возможно, в искусстве лишать жизни себе подобных равных вам нет. Не оттого ли речи ваши, ведущие к весьма вольному трактованию шестой заповеди, столь смелы, а подчас и дерзки? Телеси перечисленных вами людей, коих поместили вы в легион неугодных по той или иной причине, принадлежат Богу, по крайней мере в части душ, поселенных Им в них, а стало быть, решать об удалении оных оттуда не вам. Я затрудняюсь возразить вам, Сир, по ратному делу, ясно, что уж если вас занесло в окоп, то надо бы и стрелять из него, а случись атака – то и колоть, но задайте себе вопрос: как и зачем вы здесь? Из вопроса родится ответ, а что до остальных, кого вы величаете наглецами и мерзавцами, так ведь и тут Бог им судия. Поищите способ наказать безумца без кровопускания и не забудьте спросить себя снова: а судия ли я?
«Мушкетер» рухнул наземь, схватившись за левый бок, шпага, подпрыгивая, покатилась по кладке и, описав полукруг, затихла.
Я подскочил к нему.
– Сир, вы ранены?
Он протянул руку и прошептал: «Флеш атак», я принял ее и… не почувствовал ладони. «Мушкетер» исчез, в стороне лежала его шпага, чуть поодаль, у стены, осиротевшая без фазаньего украшения шляпа.
– Это все, я могу уходить? – спросил я непонятно у кого.
– Можешь идти, путь свободен, – услышал я знакомый голос Совета. – Только не забудь шляпу и клинок, теперь они твои.
3
Над Булонским лесом висел туман. Солнечные лучи едва коснулись макушек дубов и каштанов, стараясь не тревожить сонных обитателей зеленого острова в столь ранний час, что совершенно не помешало двум титулованным особам прибыть в условленное место.
Сбросив с себя плащи и камзолы, они, оставшись в одних рубахах, достали шпаги и встали в позицию.
Один из них был выше ростом и титулом, слыл первой шпагой Парижа и пережил не одну сотню поединков.
Против него стоял юноша, безусый и безмозглый, не по причине слабого интеллекта, а вследствие молодости лет и недостаточной сдержанности эмоций.
Опытный дуэлянт, оценив одним взглядом положение вещей, переложил шпагу в левую руку и сменил позицию. Даже в предрассветных сумерках он заметил, как порозовели щеки его визави. Молодой человек был обескуражен, сбит с толку и не понимал, как ему действовать. Его отец, не самый опытный вояка, давал уроки фехтования сыну всего два-три раза, и они более касались учтивости приветствия, нежели техники боя.
Старший вспомнил вчерашнюю ссору – пустяк, ерунда, он готов был пройти мимо, но юнец вспыхнул, наговорил лишнего, и полбеды, если бы тет-а-тет, но рядом были дамы. Чертов сопляк, взять бы за шиворот, перегнуть через колено, отхлестать бузиной – вон сколько ее вокруг – и отпустить к отцу с матерью – уважаемые, прекрасные люди.
Он смотрел на юношу – тот трепетал, как осина на ветру, пальцы вот-вот выпустят эфес.
– Ну же, сир, начнем, довольно медлить! – вспыхнул молодой человек, готовый потерять сознание.
– Послушайте, юноша, принесите извинения – и разъедемся по домам завтракать.
– Нет, сир, я не трус, я не покину этого места из-за страха перед вашей шпагой, – и он сделал неуклюжий выпад, от которого не пришлось ни уворачиваться, ни купировать его.
«Господи, – подумал старший, – ну не подставляться же под его клинок, он и проткнуть-то не сумеет толком. Что же Ты думал, когда заповедовал “не убий” про этот случай?»
Солнце блеснуло по лицам дуэлянтов, один из них, сделав на нетвердых ногах шаг назад, принял позицию, другой с силой воткнул свой клинок в изумрудный ковер и произнес:
– Сударь, примите мои извинения.
