Роман Воронов
Океания
Бог и Торговец
Не быть тебе ни Богом, ни злодеем,
Но человеком, что меж них свой крест несет.
Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, Торговец людьми плакал. Здесь, на невольничьем рынке, он торговал, казалось, вечность и за это время повидал реки слез. Его товар всегда был слезоточив: рыдали матери, у которых забирали детей, дети, лишенные матерей, женщины, уводимые в гаремы на глазах своих мужей, мужчины, вмиг терявшие свои семьи. Но это были чужие слезы, и Торговцу казалось, он уже никогда не увидит собственных. Он ошибался…
Вчерашний товар был очень хорош. Пираты, постоянные поставщики, привели три десятка крепких мужчин. Это были матросы с испанского галиона, захваченного в южных водах. Все как на подбор: молодые, сильные, с отличными здоровыми зубами. Торговец щедро расплатился за такой товар, сразу прикинув, сколько получит сверху. В нагрузку пираты совершенно бесплатно всучили Торговцу старика-ацтека, который сам был закован в цепи раба испанцами. Матросы и сами толком не понимали, зачем их капитан, что ныне покоился на дне морском с дырой в черепе, тащит его в Испанию, но утверждали, что ацтек разговаривает на любом языке.
Торговец, через руки которого прошло все Средиземье и пол-Африки, неплохо знал арабский, тюркский, понимал испанцев и бритов. Он обратился к старику на арабском:
– Твое имя?
Ацтек совершенно без акцента ответил со спокойной улыбкой:
– У меня много имен.
Торговцу нередко попадались гордецы, не желавшие отвечать или даже принимать пищу. На этот случай у Торговца имелся Слуга – эфиоп огромного роста и недюжинной силы. Его плеть выписывала в воздухе невообразимые фигуры, прежде чем опуститься на спину несговорчивого раба, и язык молчуна сам вываливался изо рта вместе с воплями о пощаде. Самые стойкие становились нежнее щелка после знакомства со Слугой. Торговец посмотрел в сторону Слуги и, усмехнувшись, сказал:
– Назови любое.
– Я Бог, – не моргнув глазом, ответил ацтек.
Торговец кивнул Слуге, тот поднялся со своего места и направился к соляной ванне отмачивать жгуты воловьей кожи. Правильно подготовленное орудие обычно ускоряло договорной процесс. Пираты пересчитали причитающиеся им монеты и с хохотом направились в сторону порта, не желая тратить время на просмотр экзекуции. Вдруг один из рабов-испанцев заговорил:
– Когда старик сказал капитану, что он – Кетцалькоатль, боцман прижег его грудь запальным фитилем, старик даже не вздрогнул. За двадцать дней в океане он ни разу не просил еды и питья.
Торговец, не глядя на раба, едва различимо произнес:
– Кто захочет поговорить со мной, прежде окажет честь моему Слуге и подставит спину под плеть. Больше повторять не буду.
Испанец дернулся, обмяк и опустил глаза.
– Так, значит, в Египетских песках ты назвался бы Ра? – язвительно обратился к ацтеку Торговец.
– Ты сказал, – снова невозмутимо ответил старик. Подошел Слуга, поигрывая в руках страшным орудием и всем своим видом показывая: я готов, хозяин.
– Пять ударов, я думаю, будет достаточно, – сказал Торговец и достал из кармана халата веер. Становилось жарко.
Слуга схватил старика за шиворот, намереваясь сорвать остатки лохмотьев, прикрывавших его спину.
– Да не этому, – рассмеялся Торговец, – тому, – и он указал на испанца. Сам же он улегся на скамью, убранную персидским ковром, и, подпихнув под себя подушку, поманил пальцем ацтека. – Отчего же Бог выбрал такое никудышное тело?
– Бог волен выбирать, – был ему ответ.
– Отчего же Бог выбрал стать рабом?
– Раб, как и властитель, это одежда. Все одежды принадлежат Богу, одежда и есть Бог.
– А в моей «одежде» торговца невольниками тоже есть Бог? – усмехнулся Торговец.
– Во всякой одежде есть Бог, – снова был лаконичный ответ.
– Почему Бог не спас себя из одного рабства и тут же оказался в другом? – не унимался Торговец, очень уж хотелось «поймать» старика на неточностях.
– Бог хотел встретиться с тобой и выбрал такой Путь для встречи.
– Зачем? – Торговец привстал с подушки.
– Научить тебя плакать.
– Бог хочет заставить меня плакать?
– Не заставить – научить. Ты не умеешь плакать. Бог хочет увидеть твои слезы, но не от боли или обиды, а слезы сострадания. Ты получил одежду торговца, чтобы научиться сострадать.
После этих слов Торговец рухнул на подушки, сотрясаясь всем своим тучным телом. Сквозь смех он едва смог произнести:
– Бог желает видеть сострадающего работорговца. Эй, Слуга, добавь бедняге еще пять ударов, его стоны недостаточно сильны, чтобы расстроить меня.
Ацтек посмотрел на Торговца.
– Я вижу слезы в твоих глазах.
– Это от смеха, ты развеселил меня.
– Это от страха, – сказал ацтек.
– Чего же я боюсь, старик? – весело спросил Торговец. – Уж не тебя ли?
– Ты боишься Бога, это видно.
– Но Бог в тебе совсем не страшный. – Торговец успокоился и уселся на подушках, раб с опахалом принялся освежать хозяина.
– Ты боишься Бога в себе.
В этот момент появился покупатель. Состоятельному господину требовалась наложница, четвертая за этот месяц. Торговец отвлекся от разговора с Богом и отправился расхваливать свой товар. Старик-ацтек спокойно наблюдал за торгом. Покупатель ощупывал обнаженных рабынь, а Торговец в самых красочных выражениях описывал их достоинства, подкрепляя сказанное активной жестикуляцией. Наконец покупатель определился, они договорились о цене, и довольный Торговец вернулся на ковры.
– Удачный день, – проговорил он, – рыдать мне совсем не хочется. А знаешь что, Бог, может, добавить испанцу еще пять ударов, просто так? Что скажешь?
– Ты волен делать что угодно, но только Здесь и Сейчас, и помни: уничтожая кого-то, уничтожаешь себя. Добавляя удары рабу, увеличиваешь собственные страдания.
– Послушай, старик, ты достаточно развлек меня. Встань к остальным, и если кому-то понадобится домашний зануда, я не стану просить денег, а просто подарю тебя, – и Торговец дернул рукой, как отмахиваются за столом от надоедливой мухи.
– Ты не хочешь узнать о своей семье? – поворачиваясь, поговорил ацтек.
– У меня нет семьи, я сирота, – буркнул Торговец.
– У тебя есть семья, – настаивал старик.
– Триера с моей семьей не вернулась в порт, шторм перевернул ее. Моя мать, сестра и брат погибли, через месяц после этого отец привел в дом другую женщину, а меня выкинул на улицу, вот и вся моя семья. А теперь поди прочь, я буду отдыхать.
– Испанцы захватили триеру, шторм здесь ни при чем, – сказал Бог и посмотрел на Торговца. – Мне продолжать?
– Откуда тебе это известно?
– Я Бог, я же говорил тебе. Твою семью разлучили, как сотни раз делал и ты сам. Твой брат в неволе до сих пор, сестра умерла от истощения. Твою мать купил богатый синьор для утех, но полюбил и женился на ней. Она родила ему сына, и синьор передал мальчику свой титул.
– Жива ли мать?
– Все еще.
– Значит, у меня есть сводный брат?
– Да, ты только что назначил ему очередные удары плетью.
Лицо Торговца приобрело вид гипсового слепка. Он вскочил с подушек и бросился, насколько позволяла комплекция, к месту наказания.
– Стой! – кричал он Слуге. – Прекрати! – но слуга давно стоял недвижимый – работа была закончена. Запыхавшийся Торговец подбежал к испанцу. – Быстро воды, быстро…
– Хозяин, – Слуга виновато вытирал окровавленную плеть о рукав, – он умер.
Ацтек подошел к Торговцу, тот сидел возле мертвого брата, обхватив руками голову.
– Есть еще кое-что.
– Что еще? – еле прошептал Торговец.
– Женщина, которую ты любил, та, что отказалась выйти замуж за работорговца, родила девочку. Ты не знал, что у тебя есть дочь, оставшаяся сиротой?
– Нет, не знал. – Глаза Торговца вывалились из орбит и готовы были лопнуть. – Она жива? Могу ли я найти ее?
– Она жива, час назад ты продал ее в наложницы, деньги за нее до сих пор в твоих карманах.
Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, Торговец людьми плакал. Это не были слезы боли или обиды, это не были слезы и сострадания – это были слезы жалости к самому себе.
– Я обманул тебя, – сказал старик. – Я все придумал: и про брата, и про дочь. И я не Бог, но Бог увидел слезы твои и верит, что сострадание посетит тебя, рано или поздно. За этим ты здесь.
Ацтек поправил свои лохмотья и направился в толпу рабов – вдруг кому-то понадобится домашний зануда, да еще и бесплатно.
Я Дантес
Я Дантес, но ни слова боле об именах. Дуэль с этим «выскочкой» завтра, а сейчас, впереди, февральская ночь, ветреная, сырая, мрачная, как и город, к которому не могу привыкнуть. Недавно ушли его друзья. Приходили, уж и не помню, в который раз, просить о примирении. Вздор. Я оскорблен и не намерен носить его плевок на своем мундире. Не спится. Невский ветер злобно кидает мокрый снег в узкое окно. Он недоволен, город, со всеми его мостами и фонарями, недоволен, да и я сам недоволен собой. Этот русский, не похожий на русского, поэт очень хорош, но настолько же и дерзок. Он, как и все русские, как и эта страна, непонятен, загадочен и… велик.
Отворачиваюсь от окна, кровать скрипит подо мной. Я спокоен, просто не спится, поздно отужинал, потом эти просящие за «чудо русской поэзии», но, черт, я неспокоен, мой визави – никудышный стрелок, и завтра я гарантированно становлюсь убийцей, без осуждения властей, но проклинаемый обществом.
Что же это за город, где блеск дворцов и сияние великосветских дам меркнут от тоски, которую и не объяснишь, отчего и почему тоскуешь, лишь бы быть не здесь? Только Она меня держит в этом городе, не сестра ее, хоть и обручен, только Она. Поворачиваюсь к темному окну, и ветер вперемешку со снегом вылепливает на стекле прелестные черты ее. Закрываюсь подушкой, терпеть насмешки этого города – мука.
Подставить бы завтра грудь под пулю «словоблуда» – и, возможно, ее драгоценная слеза станет мне орденом, врученным посмертно, а то и остаться живым, только ранение, и приходила бы к постели моей, и сидела бы подле, держа меня за руку, а он, пристыженный, не смел бы мешать.
Чу, вьюга хохочет надо мной за окном, или так кажется? Нет, точно хохочет. Ну и пусть, решено, утром пишу письмо с извинениями и нарочным к нему. Утром же. Убить человека – это одно, убить Слово – вот что поистине страшно. Или это одно?
Сбрасываю подушку, мокрую от слез. Где Бог сейчас? Отчего не рядом, а если рядом, отчего не слышу Его, но только хохот снаружи? Закрываю глаза и… тишина. Резкая, глубокая тишина. Ветра нет, кровати нет, города нет, ничего нет.
– Господи, ты здесь? – в надежде шевелю губами и страшусь разомкнуть глаза.
– Всегда, – слышу совершенно отчетливо.
– Что мне делать, Господи?
– Любимый вопрос всех человеков. Я не знаю.
– Ты не знаешь? Я удивлен.
– Я знаю, что делать мне, но не знаю, что делать тебе. Чего же здесь удивительного?
– Если я откажусь от дуэли, это изменит мир?
– Нет, сроки определены для каждого, любой отказ или решение изменит только тебя.
Открываю глаза. Метель успокоилась, за окном тихо. Потянулся за брошенной на пол подушкой, кровать скрипнула, значит, звуки вернулись в этот мир, как и Бог, который здесь Всегда. Я зажег свечу, взял бумагу, макнул перо и вывел: «О примирении не может быть и речи».
Он и Она
Я три испанских галеона
И полтораста душ пустил ко дну,
Чтоб ты, надменная, с балкона
Мне бросила улыбку, хоть одну.
1
Он потянулся за Яблоком, неодолимое желание сорвать этот плод, совсем неприметный среди других даров Сада, ярких и благоухающих, было необъяснимо. Она перехватила его ладонь и сказала:
– Зачем тебе? Плод сей неведом нам, Отец на него не указывал. Чем плохи те, что насыщают нас мякотью своей и соками?
Он отдернул руку и ответил:
– Хотел попробовать нового.
Она обвила его шею, словно лиана, и журчащим, как горный ручей, голосом пропела:
– Пойдем лучше отведаем наше любимое, – и потянула его в сторону древа, усыпанного крупными желтыми плодами. Он согласно закивал, в который раз поддавшись ее магии, но оглянулся, пусть и единожды, на красно-зеленое Яблоко, вид которого не обещал райского наслаждения, но манил неизведанностью.
Откушав «наше любимое», они улеглись на траву голова к голове и уставились в небесную голубизну. Райский ветер не докучал шумом листвы, птицы умолкли, боясь нарушить покой людей, Сад погрузился в абсолютную тишину. Он слышал только ровное дыхание спящей рядом, самому же не спалось.
«Целыми днями болтаемся по Саду без дела, – бурлила в нем заложенная Отцом активность. – Все узнали, все увидели, все перепробовали, все надоело… не все, конечно, не все. Осталось нетронутым Яблоко, мы не пробовали Яблоко. Почему Отец запретил его?»
В траве зашуршало, Он повернул голову в сторону шороха и увидел Змия – это было уже что-то новенькое.
– Кто ты? – спросил Он.
– Змий, твой друг, – ответил Змий.
– Друг? А что это?
– Это тот, кто рядом с тобой и желает тебе добра, – прошипел Змий.
– Она мой друг, – сказал Он, показывая на нее.
– Нет, она не друг, – засмеялся Змий.
– А кто Она? – удивился Он.
– Яблоко подскажет, – снова затрясся Змий. – Яблоко полезно для зрения, точнее, для прозрения. Отведай его – и у тебя откроются глаза.
– Но Отец запретил это делать, – возразил Он.
– Отец любит свое дитя и оберегает его, Отец хочет, чтобы его дитя было слепо всегда, слепого нужно водить за руку, слепым можно управлять. – Змий зажмурился от удовольствия и повторил: – Можно управлять.
– Отец не хочет моего прозрения? – удивился Он.
– Без твоего желания, – прошипел свой ответ Змий и вывернулся из кольца в знак вопроса.
Он поднялся, посмотрел на Нее и решительно направился к древу с Яблоком. Змий, одобрительно шипя, последовал за ним.
Она не спала, просто делала вид, что заснула, и все слышала. «Наконец-то, – подумала она, – хоть на что-то решился. Здесь, в Саду, сытно и очень мило, но следовало бы произвести перестановку и перепланировку. Фонтаны украсить цветами, пруды расширить и углубить, фруктовые деревья отсадить от декоративных, да мало ли чего еще, дел полно, а Он только ест и спит. Хорошо, удалось договориться со Змием, вовремя он появился, вот только жаль, что цену он не объявил, сказал – потом».
Она приоткрыла глаз – Он уже сорвал Яблоко и разглядывал его, но не кусал.
«Ну, давай, недотепа», – мысленно поторопила Она его. И вот Он наконец вонзил зубы в зеленую мякоть. Из травы Змий приветливо помахал ей хвостом.
2
Я создал из Себя Его, и дал ему твердь под ногами, чтобы мог Он оставить след, и наделил сознанием, взяв от Себя, и поселил в него Любовь, запрятав в сердце, чтоб не растратил сразу по неразумению, и Я сказал ему – иди, познай себя, и Я с тобой Себя познаю Сам. Но он не двинулся с места, ему нечего познавать, ведь он – частица Меня. Для познания нужно отражение, и Я создал Себе Змия, а для Него – Ее, и движение началось, Вселенная завращалась, запустились процессы распада и синтеза ядер, а Он отправился кусать Яблоко Познания.
3
«Всяк пришедший сюда с Контрактом Евы помнить должен, что искушаем будет Властью, но не той, что сапогом железным гнет спины и хребты ломает, а той, что рукой мягкой берет за подбородки и вертит куда захочет, лишая воли. Адамов же Контракт полагает прямоту во всем, да Пути земные не прямы, и, знать надобно, надавливая с упорством чрезмерным, усиливаешь ответную упругость».
Я закончил писать, поставил точку и передал Старшему Ангельскому Писарю на проверку. Тот, большой любитель эпистолярных блюд, благоговейно сложив крылья за спиной, принял манускрипт и, театрально вздохнув, прочел:
– Памятка Новорожденного.
Бросив взгляд в мою сторону, он нравоучительно произнес:
– Новорожденные рождались здесь сотни раз, поменяй на «Воплощенного».
– Но и воплощались они столько же раз, – возразил я, возмущенно вздернув ангельский подбородок.
Старший Писарь, подумав, согласился:
– Хорошо, оставь.
Он быстро пробежал по строчкам, нимб его во время чтения переливался всеми цветами радуги. Он наслаждался Словом, он любил Слово, он получал ангельское наслаждение, но, закончив, изрек:
– Слишком по-человечески, не поймут, хотя про «сломанные хребты» мне понравилось, сильно.
– Так что, переделывать?
– Да, убери человека, добавь энергии. – Он дунул на бумагу, и та, вспыхнув, исчезла.
Я взмыл повыше, в этих сферах было жарковато и душно, как сказал бы человек, но безлюдно, вернее, безангельски, и приступил: слово «памятка» заменил на «вводный код», а «новорожденного» – на «свет-сомкнувшего», и получилось: «Вводный код свет-сомкнувшего».
Я посмотрел вниз, Старший в этот момент разносил очередной труд моего коллеги. Судя по всему, тому досталось куда больше – его манускрипт перед сожжением был разорван в клочья – получился неплохой фейерверк.
Проведя в раздумьях несколько галактических минут (сколько за это время свет-сомкнувших вошло в плотный мир без вводного кода, известно, естественно, одному Богу), я выдал на-гора:
«Понизивший вибрации с кодом Ева имеет опасность дальнейшего понижения частот души в фиолетовом спектре волн, понизивший вибрации с кодом Адам имеет опасность дальнейшего понижения в красном спектре волн».
Не утруждая себя спуском, я отправил манускрипт старшему усилием Воли, видимо, несколько раздраженной, ибо моя «ракета» стукнула его по макушке, от чего нимб на миг озарился оранжевым кольцом недовольства.
Прочтя и не поднимая головы, он запустил «ракету» в меня черным дымящимся шаром. В голове я услышал вердикт: «Это еще хуже, здесь уже я не понял ничего».
Мне захотелось плюнуть ему в нимб, чтобы увидеть черное кольцо гнева, но я же ангел, а не человек. Я вынул бумагу и вывел на ней:
«Воплощение – Путь к Вознесению, если не оступишься, о Женщина, слишком сильно опираясь на мужское плечо, и Мужчина, пренебрегший напрочь женской рукой».
Я записал это, не думая, и вручил Старшему Писарю. Тот, пробежав глазами, утвердительно кивнул – текст был принят.
4
Он и Она шли, взявшись за руки. Он мечтал: «Ну и пусть Отец выгнал, зато у меня есть Она, красивая и влекущая. Я сам построю новые стены и разобью новый сад, и в нем будет Она, моя, принадлежащая только мне».
Она шла рядом с ним, спокойная, уверенная в его силе, и рассуждала: «Да, в Саду было хорошо, но теперь у меня есть Он, крепкий, здоровый, и я построю его руками свой сад, какой захочу, не Отец будет ему говорить, а я, потому что Он теперь принадлежит мне, Он мой».
Райские врата медленно закрывались за ними.
– Интересное начало, – прошипел Змий и пихнул хвостом огрызок Яблока между створок, врата остановились.
Господь сурово посмотрел на него.
– Кое-кто мне должен, – объяснил Змий и юркнул в щель – догонять парочку.
– Обратного хода не будет, – сказал Господь и захлопнул Врата.
Змий, не оборачиваясь, прошипел с ухмылкой:
– И не надо, у меня теперь есть целый мир, Он и Она.
Структура
Бредущим по тропе ночной безлунными ночами
Видней, чем тем, кто ясным днем с закрытыми очами.
Я стоял на верхней площадке северной башни и смотрел вниз. Происходящее там умиляло своей безответственностью. Несколько десятков тысяч со всех концов страны собрались в одном месте, не поленившись оставить свои дома, жен и детей, а также теплые постели, скотину, огороды, пашни и винные погреба, с одной целью – лишать друг друга жизни, а вместе с ней и всего вышеперечисленного, то есть того, чего они и так уже лишились, одним словом, юмористы. Стрелы не долетали сюда, и я, удобно устроившись на каменном зубце, мог спокойно наблюдать за безумным спектаклем.
Человечество уже много веков активно создавало Структуру, Бог позволил начаться этой работе, даровав людям Свободу Выбора. Ирония заключалась в том, что человеки, получив Свободу просто так, начали ею торговать, обменивая на редкие металлы, или на страх, или на физиологические влечения подчиненного вида, а преданная и проданная Свобода трансформируется в рабство. Есть раб – есть и хозяин, и таким Хозяином у человеков стала Структура. Люди формировали Структуру сознанием, а Структура сформировала сознание.
Лучшие умы, описывая поведение индивидуума, тем самым помещали каждого изучаемого в свою отдельную клетку, гармонизируя Структуру и подчиняя ей себе. Эти же умы создавали жесткие связи между клетками в виде инструментов управления и подчинения, в том числе оружия. Оружие эволюционировало быстрее всех остальных инструментов: от ремня, заряженного камнем, до арбалета, пускающего стрелы на большие расстояния.
Вот, как раз для примера, две таких цокнули о зубец, с которого идет повествование. Значит, ситуация внизу поменялась не в лучшую сторону для обороняющихся. Те, кто с яростью лезет на стены, получая сверху на свои головы камни, стрелы, копья и кипящую смолу, гонимы Структурой по связям наживы. Она посулила им то, что люди называют ценностями, в этом самом месте. Их намерение отдать свои жизни сейчас сильнее намерения тех, кто на стенах, защитить свои ценности. Они льют смолу и пускают стрелы в нападающих из страха. Вожделение осаждающих в этот момент энергетичней, и Структура создает им преимущество, они продвинулись, и еще две стрелы просвистели мимо меня.
Но при этом все клетки Структуры нужны ей, и чтобы сбалансировать возникающие внутренние перегибы, вводится Герой. Самым крупным – пока – Героем у человечества был Иисус, Спаситель. Для Структуры он – разрушитель ее основ, тот, кто открывает Богоклетку и выпускает ее на волю, то есть возвращает чистую Свободу Выбора. Структура боится Спасителя, но не может без него, таков Закон. Не верите? Да вот, пожалуйста, среди защитников нашелся герой: в одной руке меч, в другой – знамя. Мечом орудует ловко, древко держит крепко, знамя – высоко и лезет в одиночку против всех. Бьется молча, никого не призывает к себе, только личный пример, и поглядите-ка – появились последователи. Двенадцать человек, всегда двенадцать. Спросите почему? Так это же структурная ячейка. Клетка Структуры имеет двенадцать граней, и, следовательно, возле одной клетки-героя двенадцать примыкающих клеток-учеников. Кстати, непонимание Вселенной у человеков оттого, что считают десятками, а надо бы дюжинами, и развитие пошло бы быстрее.
А наш герой тем временем с дюжиной, заметьте, своих рыцарей, так и хочется добавить «круглого стола», очистил улицы и скидывает захватчиков со стен. Он один сражается не из страха, а из Любви, его же помощники поделили это чувство в равных долях меж собой, но, как правило, в одном из них всегда велика тяга к «ценностям», исчисляемая тремя десятками, и неслучайно он кричит герою: «Победа, откроем же наши лица ветру Свободы». Герой, чистая душа, срывает с себя шлем, он раскраснелся, он улыбается, его Путь – Путь спасения людей, и он тут же получает стрелу в горло. Структура не переносит сильных изгибов своих волокон и связей.
Те, кто внутри крепости, затыкают пробои в стенах и запирают главные ворота, осаждающие встают лагерем у стен и перекрывают доступ воды внутрь. Структура выровнялась. Теперь человеки начнут пристраивать новые структурные блоки. Внутри изменятся ценности, за воду и еду будут предлагать все то, что пытались спрятать и удержать при себе, страх потери имущества сменится страхом голода и жажды. Двенадцать выживших полугероев воздвигнут Памятник Герою и напишут историю его жизни. Структура получит еще одну вертикаль, вокруг которой начнут нарастать свежие ячейки подчиненности.
Снаружи псевдосвободные люди бросят все силы на изобретение новейшего мощного оружия, способного разбивать толстенные стены и убивать сразу не одного, а многих. Их умы будут заняты строительством приспособлений для подкопов или даже для перелетов через стены. Они начнут называть это степенями свободы, но для Структуры это ступени рабства, их собственного рабства.
Снова не верите? Да вот же, изобрели, собрали и с довольными лицами выкатили на поле перед замком свою гордость – катапульту. Подкатывают здоровенный валун и вдесятером – опять не зря помянут десяток – вваливают его в корзину.
Выстрел, вопли «ура» снаружи и крики ужаса внутри, рукотворный астероид вдребезги сносит два башенных зубца около меня. Все, начался новый этап эволюции, хотел сказать «человечества», но вообще-то Структуры. И ты, мой дорогой читатель, когда придет черед воплотиться в человека и прочесть эти строки, начнешь вносить свой вклад в Структуру. Спросишь чем? Похоронив в себе Искру Божью, истинную Свободу Выбора, а с этих похорон и начинается служение Хозяину.
«Да кто ты такой, всезнайка? – скажете вы. – Сидящий на полуразрушенной башне и вещающий про какую-то Структуру».
Ах да, прошу прощения, я не представился. Я – Структура.
