Роман Воронов
Мой Армагеддон
Ржавый гвоздь
«Автор», в самом широком смысле этого слова, робкоголосый, застенчивый, сомневающийся, тот самый, чье присутствие едва уловимо, но осознание его наличия во глубинах собственной натуры заставляет жить тогда, когда этого совсем не хочется, всегда вынужден противостоять «Непререкаемому авторитету», настырному, самоуверенному, громогласному всезнайке, чье мнение остро и правильно, но послевкусие заставляет лезть в петлю.
Ничего не попишешь, Господь задумал этот мир, как диалог противоположностей, целое в непрерывном взаимодействии (отталкивании) половинок существование, как процесс выбора, бытие в прохождении между Сциллой и Харибдой.
Гению скульптора противостоит плотность мрамора, а глаз художника вынужден отмерять пропорции на пустоте холста, композитор ищет звучание в тишине и безмолвии, а плотнику в ответственный момент попадается под руку ржавый гвоздь.
Солдатская доля проста и заманчива – мозоли на ступнях, ложка холодной каши на завтрак, что был вчера, размазанная тонким слоем по желудку, да верный глаз ворога, сытый и согретый. Сидит, поди, вон в тех кустах у дороги, палец на курке у такого не дрогнет. Раздастся хлопок, и не станет вояки, оттого-то интендант, умудренный военной наукой и жизненной статистикой, вдоволь не кормит: чего продукты переводить, а уж коли останется жив солдатик – молодец, на тебе еще ложку каши…
Именно такой бедолага, худющий, изможденный, но довольный тем, что все еще жив, пылил не спеша по дороге, прямехонько с войны, а которой по счету – он давно сбился, и двигался солдат прямиком на войну, что пока не началась, но вот-вот должна была. Хотя, по правде сказать, не солдат он был вовсе, а простой деревенский плотник, и кто знавал его в лицо, именовали нашего героя Иисусом.
Каждый прожитый год добавлял ему бессмертия, а каждая пройденная им война – удивления, потому как род человеческий желал уничтожать себя беспрестанно и самозабвенно, несмотря на все уговоры Плотника-Иисуса не делать этого (даже во имя Христа, а такие побоища были на его памяти и отличались особыми излишествами в кровопролитии), а обратить кипящую в венах энергию на осмысление Слова Божьего с последующим претворением Святых Идеалов в жизнь.
Между мордобоями, украшенными хоругвями, расшитыми золотом, и бравурными звуками фанфар, укрепляющих дух и шаг марширующих на погибель, выстроенных в шеренги вооруженных людей, Иисус занимался плотницким ремеслом. Покончив с гробами, которые требовались в неисчислимом количестве после окончания «ярких» побед, он переключался на столы и стулья для пиршеств, а затем начинал мастерить люльки для младенцев, будущих солдат и генералов.
Пока стружка сползала с дубовых и осиновых «спин», а долото выискивало нужные пути в липовых телах, Иисус не забывал нести Слово, что передал ему Отец, вкладывая звучание его и в уши живых, и в память ушедших.
Вот и теперь, в который раз возвращаясь с очередного «позора человеков», Иисус, в белой накидке (он всегда ходил на войну в белом) и терновом венце на челе, направлялся к видневшейся за рекой деревеньке, точно зная о пустующей там мастерской местного плотника (бедняга умер на руках Иисуса месяц назад по причине пробитой селезенки, большой кровопотери и отсутствия медицинского персонала на поле боя). Дорога, доселе ведшая себя спокойно, вдруг резко свалилась к высокому песчаному берегу, но, не найдя поблизости подходящего брода, подчинившись неизбежности, уводила вниз по течению мили на три, чтобы там, форсировав водную преграду по старому, скрипящему настилу, вернуться обратно, к приземистым глинобитным домишкам.
Плотник, обученный хождению по воде, не собирался терять время, даже полностью осознавая его бесконечность, и, смело свернув с пыльной дороги, едва касаясь травы, густо сдобренной чертополохом и душицей, вприпрыжку сбежал к реке. По щиколотку в воде, у самого берега, засучив рукава и задрав полы накидки, расправлял спутанные сети Рыбак.
– Здравствуй, Андрей, – дружелюбно произнес Иисус.
Рыбак вздрогнул от неожиданности (плотник появился бесшумно, словно и не ступал по земле вовсе) и поднял глаза на незнакомца: – Знаешь меня?
Иисус задумчиво попробовал большим пальцем ноги воду и не сразу ответил:
– Нет, но имя твое попадается всякий раз на моем послевоенном пути.
Запихнув ступню в сандалию, он добавил:
– Все первозванные были Андреями.
– А куда зовешь-то? – спросил Рыбак, потихоньку растягивая сети на глубину.
Иисус знал все вопросы наизусть, ответы на них также не менялись многие циклы (поначалу Плотник пытался быть оригинальным, но со временем осознал, что все Пути, во что ни облачай рассказы об их одолении, приводят в один Центр, к чему тогда ходить вокруг да около).
– В Жизнь, Андрей, – вздохнул устало и обыденно Иисус. – В жизнь Вечную.
Рыбак к тому времени перебрался на другой берег и закрепил сеть. Выжимая намокшие одежды, он (традиционно для Плотника) произнес:
– Зачем мне жизнь вечная, я устал бороться и с этой?
Иисус ступил на воду и, оставляя за собой круги, не более тех, что рисуют на поверхности лапки водомерок, направился к Андрею: – Научишься ходить так же.
Рыбак разинул рот (так делали все его предшественники), но довольно быстро справился с шоком и пробормотал:
– Навык, несомненно, полезный, да проку от него, кроме сухой одежды.
Иисус поднялся над водой и, остаток пути проделав в воздухе, плавно опустился подле Рыбака:
– Отказываешься?
– Пожалуй, да, – ответил окончательно пришедший в себя Андрей, – способность к левитации не просто бесполезна, но еще и опасна, запросто можно лишиться головы или оказаться на кресте.
Плотник неожиданно просиял:
– Вот-вот, на Крест и зову тебя, именно с Креста открывается Путь в Жизнь…
– Именно на кресте жизнь заканчивается, – перебил Андрей странного собеседника, со вниманием поглядывая на заходившие ходуном тенета, наполняющиеся серебристыми телами.
– Да рыб ли тебе ловить, когда столько душ проплывает мимо? Вот истинная ловля – не дать заблудшему упасть, пройти безучастно и, отвернувшись, не поднять.
– И что с того? – удивился Андрей. – Каждому свое, и ногам и рукам Господь приспособил голову.
– А меж всеми поместил сердце, – напомнил Плотник и расплылся в улыбке, загадочной, как показалось Рыбаку. Андрей хотел было что-то возразить, но сеть, натянутая в его руках, вдруг ослабла, по всей видимости, разошелся плохо затянутый узел, и рыба дружным косяком вырвалась на свободу. Рыбак не верил своим глазам: только что бурлящие великолепным уловом сети опустели и плавно покачивались на течении безжизненными, спутанными волосами.
– Чего ты хочешь? – простонал он, обессиленно опускаясь прямо на мокрый песок.
– Когда я собираю стол или строю жилище, мне тоже попадается ржавый гвоздь, – Плотник-Иисус развел руками, – который портит всю работу.
– Я плету сети и ловлю рыбу, – удрученно буркнул Андрей, – причем тут гвоздь?
Иисус улыбнулся еще шире:
– Плотник, сумевший справиться (выпрямить, почистить и снова забить) со ржавым гвоздем, испытывает радость познания своего мастерства.
– Я поправлю сети, для этого ты мне не нужен, – Андрей, начал вытягивать из воды свой испорченный инструмент.
– Ты не понял, – Плотник обнял Рыбака за плечи. – Ржавый гвоздь это Человек, в части его сознания. Именно оно должно распрямиться и засиять.
– И для этого тебе нужен я? – Андрей с удивлением разглядывал Иисуса.
– Да, – кивнул головой Плотник.
– Не понимаю, – раздраженно сказал Андрей, с испугом (не сумасшедший ли напротив) освобождаясь от объятий Плотника.
– Я объясню, – ответил тот, усаживаясь рядом. – Богу для самопознания нужен ток, перетекание энергии, находящейся в равновесном покое, который запускается при наличии антипода самому себе.
Андрей смотрел на Иисуса непонимающим взглядом.
– Богу нужен анти-Бог, но Антипод не способен потреблять (для своего существования) в качестве пищи то, что имеется у Бога, а именно Любовь, ибо она сама поглотит его (Антипода). Человеку же, как незащищенной Искре Божьей, несовершенной (во времени) сути, «дарована» Свобода Выбора для…
– … того, чтобы стать пищей Анти-Богу, – снова перебил Андрей. – Здорово придумано. Ты это серьезно?
– Ты скор в суждениях, впрочем, как и всякое человеческое существо, – спокойно отреагировал Иисус. – Облаченный в «Свободу Выбора» дух проходит Путь Подвига, «ускоренный курс».
– Но почему так? – шевелил губами Андрей, механически перебирая руками мокрую сеть: – Зачем?
– Бог создал Человека для соединения двух миров, Горнего и Нижнего, Неба и Земли, – Плотник положил ладонь на ладонь: – Как скрепить две доски. Но Божественная Суть человека, единая по природе с Ангельским миром, «Блестящий гвоздь», легко проходила тонкий план, но, упираясь в плотные слои, полные сучков греха и сплетенных волокон пороков, гнулась и ржавела. Вытянутый обратно, развоплощенный «гвоздь» Господь не может править сам, это нарушение им же данной Свободы. Каждое новое погружение ржавого гвоздя ломает его сильнее.
Андрей, бросив сети, схватился руками за голову:
– Но это же замкнутый круг. Это несправедливо.
– Поэтому и нужен ты, – Иисус похлопал товарища по спине. – Бог не сам, но руками человека (твоими руками) может править сознание других людей.
– А как же ты?
– Я не могу, как и Отец, – Плотник тоскливо посмотрел на небо. – А про замкнутый круг ты прав.
– Правда? – рыбак заерзал на песке, сети, похоже, были окончательно забыты.
Иисус покачал головой:
– Человек сопротивляется Христосознанию и получает войны, одну за одной.
– А я думал, все войны из-за властолюбия, ну или, в крайнем случае, из-за женщин, – Андрей, потупив взор, замялся, видимо, припоминая чьи-то черные очи.
– Война, – голос Плотника зазвучал почти торжественно, – отрицание любви к ближнему, о чем и есть Слово Божье.
– Научи меня Слову, Учитель, – Андрей неожиданно сам для себя обратился к Плотнику.
Иисус, в который раз, улыбнулся:
– Вот ты и стал Первозванным. Слову Отца Небесного научить нельзя, его можно только принять, в самое сердце. Слово Отца – не звук, несущий истину, но энергия, истиной являющаяся.
Андрей почесал затылок:
– Настолько серьезно?
Иисус поднялся на ноги:
– Если Слово Божье вызывает побиение камнями глашатая, устами которого было произнесено, то сказанное самим Богом сотрет с лица земли всех человеков.
Потрясенный Рыбак несколько мгновений не мог вымолвить ни слова, а затем, сглотнув, выдавил полушепотом:
– Отчего столь разрушительна сила Его?
Сколько раз отвечал Плотник Андрею, нет, не этому, а тем рыбакам, носившим имя это, на подобный вопрос. Всегда казалось, что вот теперь, после такого откровенного знания, мир развернется к Богу, человек поймет пагубность своего Пути, сойти с которого ничего не стоит, но оставаться на нем – смерти подобно. Иисус подумал, может быть, он передает энергию Отца не так, как следует, возможно, иные земные слова, с другой интонацией и эмоциональной окраской выведут человечество из тьмы?
Он поднял руку, вздернул подбородок, прикрыл глаза, но … произнес обычную фразу:
– От людского несовершенства. Чем более грешен Человек, тем громче Слово.
– То есть, чем дальше мы от Истины, тем жарче огонь Содома, – выдал Андрей, вскакивая на ноги.
– Истину глаголешь, – похвалил его Иисус, – недаром Первозванный.
– Учитель, веди меня Словом, я готов идти за тобой, – рыбак склонил голову в знак покорности, а Иисус ответил: – Сделай Слово сетями своими, ибо буду править тебя, мой «ржавый гвоздь», дабы ты, строгий и светлый, мог нести Слово далее, помня, что у каждого «плотника» своя дюжина ржавых гвоздей.
Они обнялись и начали взбираться вверх по склону, на вершине которого устроилась маленькая, безымянная деревушка, со сгоревшей мельницей и пропахшей смолой и олифой плотницкой мастерской.
Рыбак жаждал знаний, неведомых ему, но ниспосылаемых самим Господом, чтобы «отнести» их людям, уставшим и покалеченным только что завершившейся войной, дабы поменять себя и больше никогда не ковать мечи и копья, но только кресты, что украсят храмы, в коих поселится всеобщая любовь.
Плотник же, глядя на воодушевленного Рыбака, знал, что крест, на котором распнут Андрея, уже готов, и новая война, еще более жестокая и кровопролитная, не за горами, но все равно радовался своему апостолу и продолжал верить в людей.
Взор Ангела
Не имей я зеркала, не знал бы, какой у меня нос.
Да вот только с таким носом лучше бы и не иметь зеркала.
Там, внизу, все не так, как Здесь, наверху. Оно и понятно, при уплотнении идей, из которых соткан Мир, происходит трансформация обездушивания, а ментальные формы, облекаясь в тамошние материи, претерпевают такие метаморфозы, что, ей-богу, диву даешься, отчего перья на крыльях скукоживаются, а светлые очи закатываются к стопам Его в пресвятейшем изумлении.
Посудите сами, элементарное, абсолютно осознанное, очевидное для обитателя Небес пребывание в состоянии безусловной Любви, деградирует при приближении к земной тверди до куска гранитной плиты с высеченными на ней ограничениями в поведении, уводящем от естественного бытия Искры Божьей при нахождении ее в плотных планах.
Кто бы мог подумать, конечно, кроме Всевышнего, что экзальтация полета Духа, свободного и чистого в ангельском мире, проявится среди Человеков эфирными всплесками от плотских утех и ментальными узлами, стягивающими для смирения грубые одежды Эго.
Немыслимое Здесь, возможно, по причине близости к Престолу Его, извращенной тенью коснувшись мира проявленного, становится в нем нормой, необходимой и даже желанной.
Мой «подопечный», или антипод, или «падший ангел», величайте как вам удобно, ведь речь о Человеке, прошедший через рождение плоти вниз, ведет себя именно так, словно и не был секунду назад Ангелом сам, Сознающим и Любящим, стремящимся с совершенству … через Контракт.
Славный малый натерпелся в предыдущей жизни (к слову, и мне пришлось попотеть с ним), а сейчас пожинает плоды физического благоденствия, но с усложненными тонкими уроками.
Я «вижу» его ауру Там практически, как «видел» ее Здесь, немного размывает картинку физический воздух (уплотненная и упрощенная версия райской атмосферы) и низковибрационные наслоения, свойственные плотным мирам, хранящим в себе (внутри тверди) отслужившие и разлагающиеся оболочки.
Спектр его ауры формируют думы, вербализованные мыслеформы, напоминающие оторвавшиеся протуберанцы, последствия «тайных» замыслов, вносящие свою вибрационную окраску, а также влияние других, взаимодействующих с подопечным сущностей – кто-то привносит любовь (редкие события), кто-то нейтральность (бесцветные полосы), кто-то угрозу. И вот тут-то наступает мое время, время подсказок. «Технических» вариантов избежать, отвести, спасти, подать знак много, но возникают случаи, когда к «нашему Каналу» подключается Всевышний (различных рангов) и Кармический Совет.
Опуская рассуждения на тему подобных жизненных ситуаций, число коих есть бесконечность, исходя не из вредности, но из осознания того факта, что таковые решения принимаются на Высшем Уровне, замечу лишь одно – для осуществления связи столь высоких частот требуется исключительная чистота Канала. А она достигается Благодарностью снизу, то есть эмоцией воплощенного, что в принципе справедливо для любого Канала. Благодарный человек имеет самые чуткие связи с Миром.
Принцип действия (поведения) прост – вам посылают любовь, вы отвечаете благодарностью – Канал чист.
Вы отвечаете на любовь любовью, и Канал не просто очищается, он расширяется, границы мировоззрения, а значит, и границы Мира, раздвигаются пропорционально количеству энергии, излучаемой вами.
Вы, не ожидая ничего сверху, «отправляете» туда любовь – Канал становится безграничным, и завеса между мирами исчезает. Человек «возвращается» в Ангела, оставаясь при этом в физическом теле. Это достижение воплощенным сознанием уровня Человека-Бога, именно такой пример явил собой Иисус Христос.
Ангел и Человек (я и мой подопечный) это пара взаимодополняющих аур, при совмещении которых складывается эффект максимальной «святости» на данном этапе эволюционного развития души. У одного есть то, чего лишен другой и наоборот. Один (воплощенный) совершает поступок, недопустимый сознанием другого (Ангела), и Ангел пытается уберечь (выравнить «энергоперекос») подопечного от задуманного деяния.
Хорошо знакомый мне Ангел Иуды жизнь отдал бы за Учителя (окажись он на месте своего подопечного), но Контракт Иуды заставил «уважать» и его. Самый сильный импульс (по сути, крик души), идущий от Ангела-Хранителя, Человек называет Совестью. Если Канал чист, «тонкий» импульс может проявиться на плотном плане неодолимой преградой, вполне осязаемой силой.
Совестью Ангела является незапятнанная, свободная Частица Бога, Прямой Канал с Всевышним, и даже у Него есть своя совесть – Кармический Совет, та часть Сути Его, которая не принимала участия в сотворении Плана Самопознания, а значит, лишена кармического груза ответственности (за счет несовершенного действия), то есть изначально абсолютно чистая. Не будь Совета, Человеку прощалось бы все, что, в свою очередь, противоречит Плану Самопознания, ибо Вселюбящий «обнулял» бы всякий раз познавшую Свободу Выбора душу, и самопознание превратилось бы в Самоистязание Творцом самое себя. Кстати, этот вид возможной эволюции Абсолюта (как бы странно это не звучало) при уплотнении до земных вибраций просочился в некоторые головы и получил название флагеллантства.
И уж коли я все время упоминаю метаморфозы, происходящие при переходе «сверху вниз», стоит коснуться ангельского внешнего вида. Сияние Истины, что наполнет существо Ангела, при уплотнении сознания до человеческого трансформируется в белые одежды оного, крылья, которых нет и в помине, «вырастают» из понимания ангела как небожителя, вынужденного перемещаться в пространстве, лишенном тверди, а то, что человек представляет ангела в человеческом облике (не считая упомянутых крыл), вполне закономерно – любой дух, спустившись на земной план, обретет форму человека, даже Господь Бог. Такова главная трансформа нисходящего из мира ангелов на грешную Землю (иные миры – иные формы).
И еще, Там, внизу, все действительно не так, как Здесь, но нить (Канал), связующая Ангела и подопечного, нерастяжима. Помни, Человек, погружаясь во грех, утопая в пороках, ты тянешь за собой Хранителя, чей эволюционный урок пассивен по отношению к твоему. В свою очередь, Ангел в ангельском теле, приблизившись к плотным слоям, теряет «слух, голос и зрение». До нарушившего Закон Божий не докричаться крылатому существу, ибо он стремится остаться в Небесах, а нить тянет вниз, стягивая петлей «горло», не услышать Ангелу укутавшегося в плотные ткани самости, потому как он, самовлюбленный, не подаст голоса, и не узреть поправшего Заповеди Божьи, ибо каменной скрижалью отгородится он от Взора Ангела.
Друзья
Вы верите в Бога?
Конечно, мы же друзья.
Мы друзья, я и Бог. Не верите? Посудите сами, я создан по образу и подобию Его, внутри меня теплится Искра (частица) Его самого и Путь мой, сквозь чередующиеся воплощения, имеет единственную цель – возвращение в лоно Его. Почему же нам не быть друзьями?
Естественно, Он много сложнее, но и я не прост (в семи своих оболочках), Он есмь Все, но ведь и я часть этого Всего, Он непостижим мною, но и я столь же непонятен для муравья (разве что попробовать на зуб кусочек кожи чего-то неведомого), так что двум схожим быть рядом не в тягость.
Водись в этих пустынных краях хоть какая-нибудь птица, пусть даже невзрачного окраса и мелких форм, непременно бы заметила она с высоты своего полета две фигуры, там, внизу, на безжизненном каменном блюдце земной тверди, бредущие подле друг друга в вечном поиске Истины, да в беспрестанном диалоге о ней. Эти двое – я и мой друг.
Надо оговориться сразу, неприглядность и однообразие нашего маршрута весьма относительны, мы оставляем за собой следы. Я мечусь по округе, как заяц в поисках то воды, то тени, то съестного, отчего за спиной «вырастают» формы нового ландшафта (мира) неуклюжие, неустойчивые, откровенно говоря, не очень красивые и, даже если некоторые из них приятны глазу, то, похоже, исключительно моему.
Он (мой друг), напротив, не «портит картины», словно и не касается земли вовсе. Так, что-то эфемерное остается за ним – мягкое дуновение ветра, приятное воспоминание, успокаивающий голос ручейка, шелест осеннего леса, тепло улыбки матери.
Мы разные, очень. Завидя первым нечто ценное, Он зовет меня, приглашая рассмотреть, порадоваться, попробовать, оценить, познать. Я же, узрев раньше Него (хотя, подозреваю, что это самообман), мчусь к «находке» напролом и прижимаю добычу к себе, да так крепко, что ребра начинают трещать, или сразу запихиваю в рот, протягивая Ему на трясущейся ладони (надеюсь, от стыда), крошки.
Он всегда с благодарностью принимал от меня эти «дары», а я считал Его простаком, гордился собственным умением жить. В холоде ночи я без зазрения тянул одеяло на себя, в то время как мой друг снимал с себя последнее, укрывал меня и до утра отгонял сотворенных ранее мной же хищников и дурные сны, как следствие переедания (вместо того, чтобы по-дружески поделиться с Ним).
Вывожу эти строки с тяжелым сердцем, понимая, как буду выглядеть в глазах читателя. Я догадывался, нет, лукавлю, я знал о наших отношениях всю правду, но так удобно принимать и не хочется отдавать, что «закрывал глаза», хотя и не спал, и с трудом проглатывал лишнее, будучи не голодным.
Более того, я обманывал Его (в попытках сделать невозможное возможным), притворяясь больным или уставшим, и Он тащил меня на себе (как Иисус свой Крест на Голгофу), прекрасно зная о моей симуляции, и, что поразительно, я чувствовал при этом Его любовь. Многие годы нашей (совсем неоднозначной) дружбы расхолодили меня, и стало казаться, что Он всегда протянет руку, а мне подавать свою и не обязательно.
И все же, однажды, сидя у костра (я ближе к огню, как обычно) и наблюдая за искрами, радостно устремляющимися в черное небо к своим неподвижным и хмурым собратьям, я спросил Его:
– Друг, почему, когда я злюсь на тебя (за не вовремя, или вовсе не высыпанную на мою голову манну небесную), ты улыбаешься, когда я ругаю тебя (ведь ты видел, что впереди камень, о который я споткнусь, и ничего не сказал) ты смотришь так, будто нет для тебя никого дороже, но когда я плачу (от боли или печали), ты отворачиваешься?
Он сломал о колено сухую ветку и, бросив ее в костер, ответил: – Когда ты позволяешь гневу войти в сердце, эта эмоция искажает черты твои, как в кривом зеркале (помнишь яркие шатры шапито, которыми ты «наследил» вчера), получается очень смешно, и я улыбаюсь.
Мой друг расплылся в улыбке, сверкнув безупречно белыми зубами, подкрашенными розовыми отблесками костра.
– Когда ты, – продолжил Он, – сотворив собственную реальность (сделав что-либо, нравящееся тебе), пытаешься взвалить ответственность на мои плечи (за содеянное), я благодарю тебя за доверие мне, а отблагодарить я могу только тем, что имею, – Любовью.
– Не понимаю? – вспыхнул я, действительно не понимая такого поведения, костер при этом выпустил новую порцию сверкающего фейерверка.
Мой спутник невозмутимо забросил обратно выкатившийся из костра уголек прямо рукой и даже не поморщился:
– Ты даешь мне возможность познать себя через твое действие, правда, лишая этой привилегии самого себя, я не решился бы (не могу) на сотворение хаоса, но с помощью гармонизации оного я становлюсь Мастером.
Я задумчиво почесал нос:
– Стало быть, я, отлынивая от этой работы…
– Ты не отлыниваешь, – Он накинул мне на плечи свою одежду (обычное дело). – Беря сейчас отсрочку, позже оплатишь по счетам, до тех пор, пока не перестанешь отдавать мне плоды своих посевов.
Сидя у костра, под теплой накидкой, я поежился:
– А почему отворачиваешься, когда мне больно или плохо?
Мой мудрый друг и тут не заставил себя ждать с ответом:
– Слезы жалости к себе есть плод от совокупления с собственным Эго, капризное дитя успокаивать родителям. А выдавливающая из глаз соленую водицу реакция плоти на вмешательство извне, – как правило, простое следствие твоих решений, явных или тайных, но это твоя часть Познания, и негоже мне лишать тебя ее.
Я в полном негодовании (а может, всего на всего стало жарко) сбросил с плеч накидку:
– Но слезы печали, грусти, иной раз необъяснимой?
Он поднял свою одежду:
– Они – подтверждение твоего недоверия мне, неверие в мою искреннюю дружбу. В данном случае не я, но ты сам отворачиваешься от меня.
Я никогда не сомневался в истинности и искренности слов моего друга, и всякий раз голос его вызывал учащенное биение сердца, а глаза застила пленка тех самых предательских слез.
Весь следующий день мы провели в молчании. Мир, выраставший за моей спиной, был безрадостен – цвета серы и блеклы, формы угловаты и неказисты, а звуки отсутствовали вовсе, быть может, только гул шагов, тяжелых и неспешных.
Он, видимо, хорошо понимал мое «творческое» состояние – апатию художника не по причине отсутствия музы, но в контексте глубинного переосмысления себя как мастера внутри созданной собой же обстановки на фоне кардинально меняющихся ценностей. Я бессмысленно пинал встречающиеся на пути камешки, и они, отлетая в стороны, сталкивались с собратьями, откалывая друг от друга песчинки новой самостоятельной жизни. Изменение (рождение) подобным образом формы бытия наводило на мысли о собственной бесполезности в качестве созидателя, и это при весьма вялой потенции в роли разрушителя.
Мой друг, наоборот, с интересом, я бы даже сказал, с неподдельным интересом, наблюдал за происходящим, подскакивая к рассыпавшимся кусочкам кремния или базальта и искренне восхищаясь, причем вслух, новообразованиями.
Мне казалось, Он издевается надо мной этаким изощренным образом, но глаза его светились обычной, успокаивающей любовью, а улыбка не оставляла сомнений в чистоте эмоций. Тем не менее ночной разговор не прошел для меня даром, я не выдержал и заорал:
– Чему ты рад? Что ты все время улыбаешься? Это просто камни, никчемные осколки никчемного поведения никчемного человека.
Он просиял еще больше:
– Вот это гипербола! Сократ подбирал бы такую несколько дней, а ты выдал мгновенно.
– Мне плохо, – сказал я и остановился, еле сдерживая желание расплакаться по непонятной мне причине.
– Ты учишься, – ответил Он коротко.
– Хочешь сказать, я учусь, только когда мне худо. А когда все хорошо, учиться нельзя? – я непонимающе смотрел на своего жизнерадостного спутника. У того всегда наготове был ответ: – Когда тебе хорошо – моя очередь учиться.
Любитель говорить загадками вернулся к булыжникам и стал демонстративно разглядывать их, явно предлагая мне самому продолжить разговор.
– Значит ли это, что тебе плохо, когда мне хорошо? – раздраженно спросил я.
– Мы с тобой на энергетических качелях, работа (учеба) – отдых. Страдание (я не имею в виду физическую боль) – внутренне изменение, подвижка сознания, по сути своей, учеба. Этот важный для меня процесс, происходящий в тебе, радует меня, поэтому я сегодня весел, хоть ты, испытывая волнение и тревогу, не понимаешь меня. Я получаю приток энергии Познания, сгенерированный тобой, это часть задуманного мира.
Мой товарищ лучезарно улыбался:
– Когда ты чувствуешь себя прекрасно, знай, поток энергии Познания идет от Меня, я же в этот момент страдаю (изменяюсь). Одно следует за другим, ты начинаешь, я подхватываю.
– Это моя роль? – я стал успокаиваться после Его слов.
– Роль Человека, – подтвердил Он.
– А как же камешки? – мне стало вдруг радостно и захотелось покривляться.
– Я могу сдвинуть гору, – сказал Он серьезно, – могу превратить ее в пыль, но не могу сделать этого случайным образом. Действия, мной совершаемые, подчинены Законам Любви, то есть Созидания, просто так, взять и разрушить что-либо я не в состоянии, но можешь ты, ибо имеешь Свободу Выбора, и мне интересно, что из этого получается.
Я взглянул на друга новыми глазами:
– У тебя нет Свободы Выбора?
– Нет, только Ответственность.
Он, казалось, согнулся под неведомой тяжестью:
– Безграничной Силе соответствует Непознаваемая ответственность, что создает рамки, выйти за которые самостоятельно (оставаясь неделимым целым) невозможно. Только деградировав частию Себя на элементы, появляется возможность, через уменьшенный потенциал, получить Свободу Выбора, ответственностью за которую становятся страдания самих элементов.
Глядя в мои расширившиеся от удивления и непонимания глаза, друг продолжил:
– Ветер переносит бархан по песчинке, сдвинуть его целиком потоку воздуха не под силу. После переноса совокупность песчинок будет иметь новую форму. Так же устроен механизм «ветра Познания», я, разделив себя на части (песчинки), в процессе самопознания обретаю новый вид.
– Ты не можешь поменять себя без меня? – прошептал я восторженно.
Друг кивнул головой, а я схватил рукой первый попавшийся камень и заорал:
– И не можешь сделать так? – после чего зашвырнул свой «снаряд» так далеко, как смог.
– Без эволюционной надобности, нет, – снова подтвердил Он.
– Но это же так просто, – в голове не укладывалась логика моего удивительного спутника.
– Куда приземлился камень? – спросил Он меня неожиданно.
– Ну, не знаю, где-то там, – я указал вдаль на облако пыли, поднятой моим «выстрелом».
– Там, куда упал камень, пряталась ящерица, ты убил ее, – спокойно заметил мой друг.
Я опешил, комок подкатил к горлу:
– Но я не знал.
– А я знаю каждое следствие и поэтому прохожу мимо, – Он неожиданно подмигнул мне: – Не переживай, там никого не было, но, совершая действие, ты не задумывался ни о чем, кроме импульса совершить его, я же лишен подобных импульсов, впрочем, мы уже обсудили это.
Мой товарищ посмотрел на меня, а затем скользнул взглядом поверх головы:
– Оглянись назад.
Я повернулся: мой мир несколько изменился, следы перестали петлять по округе в постоянном поиске, густые еловые заросли, в которых можно было прятаться, сменились фруктовыми рощами, солнце, имевшее до того бурый оттенок, просветлело, редкие лужицы, заполненные мутной, грязной водой, соединились в веселый, журчащий ручей, на его берегу у моих ног лежал тот самый камень с прекрасной, изумрудной ящерицей на нем.
