Роксана Миллер
Под слоем пустоты
– Точно?
– Точно, точно. Иди давай.
– Ладно. До завтра.
– До завтра.
Краем глаза я слежу за закрывающейся за ним дверью, и когда она отрезает меня от нерабочего мира, выдыхаю едва слышное «спасибо».
Надеюсь, Рома идёт домой, к семье. Вдвойне надеюсь, что ему больше не придётся засиживаться так же, как сегодня. Втройне – что ему никогда не придёт в голову оставаться в офисе, потому что страшно возвращаться домой.
Снова переключаюсь на мониторы.
Интересно, какая у меня сейчас мечта?
Такси прошелестело мимо, выезжая из двора. Проводив его взглядом, я села на лавочку, закурила и поморщилась от ощущения палёных листьев во рту. Уже даже не обещаю себе бросить. Курение – идеальный предлог подольше не подниматься ни домой, ни в офис.
Звук поворачивающегося в замке ключа – что может быть обыденнее? Но вот уже три года я слышу его лишь тогда, когда сама открываю входную дверь. У меня один дубликат, и нет никого, кто мог бы войти, пока я жду дома. Или открыть дверь, когда я возвращаюсь.
Я всегда была не против. Никогда не звала родителей в гости, не соглашалась съехаться с подругами, со смехом парировала намёки Олега на то, что жить со мной постоянно он в ближайшее время не планирует.
Это был мир, где могла существовать только одна форма жизни – я.
Сигарета гаснет, подводя черту под размышлениями. Пора домой.
Я поднимаюсь на свой этаж и зачем-то осматриваю подъезд, будто в первый раз. В таком бы фильмы снимать – такие, где герои многозначительно курят у мусоропровода на фоне обшарпанной и как будто облитой чем-то от потолка до пола стены, да иногда задумчиво посматривают в окошко, на другие типовые панельки-близнецы. И непременно бросают окурки в консервную банку.
Ключ приятно холодит ладонь. Я застываю перед своей дверью, вертя его в кармане, и в голову приходит шальная мысль: «А вдруг?»
Вдруг двери лифта, из которого я вышла, наконец-то открылись в какой-нибудь альтернативной вселенной, где дома меня любят и ждут? Всё, что можно вообразить, реально, не так ли? Что если прямо за этой дверью есть кто-то, кто смотрит на часы и думает «Опять на работе задержалась. Надо ужин подогреть, а то ведь сама нормально ни за что не поест».
С комом в горле я прижимаюсь лбом к холодному металлу двери и жму кнопку собственного звонка. За дверью тишина. Но может быть, надо немного подождать?
И я жду, глотая слёзы, которые никак не получается сдержать, забыв о том, как, наверное, нелепо смотрюсь со стороны. И давлю еще раз. Так, видимо, и сходят с ума.
Ещё разок. Две мокрые дорожки стекают по двери. Ну кто-нибудь. Пожалуйста. Очередной звонок отзывается эхом по пустой квартире. Я продолжаю механически давить на кнопку одной рукой и вытирать град слёз рукавом другой.
Ключ из кармана перекочёвывает в замочную скважину и делает четыре оборота. Я открываю дверь и делаю шаг в темноту, как и сотни раз прежде.
Нет. Это всё-таки не альтернативная вселенная.
Что ж, по крайней мере, не нужно никем притворяться. Можно просто быть. Впрочем, и на это у меня почти не осталось сил.
Иногда я думаю о том, что можно всё закончить всего парой движений. Анна говорит, чтобы в такие моменты я обязательно писала или звонила ей. Кажется, я сделала это всего один раз, когда ни один из привычных способов не помог отогнать эти мысли.
Я пытаюсь быть сильной. Сильные люди не отвлекают других своими глупостями.
Закрыв дверь, я бросила сумку куда-то в темноту, сползла на пол и вжала голову в колени.
Стоило ли оно того?
Впрочем… Финансирование нужно не только этой уютной одинокой империи. Моя маленькая родина тоже в нём нуждается. Я видела, сколько стоят бабушкины лекарства. Видела, как мама стыдливо прикрывает занавеской старые деревянные окна.
Поэтому прямо сейчас я возьму себя в руки, съем ужин, запью его таблетками, которые помогут мне не думать о том, что всё зря, да и вообще думать поменьше. А завтра снова запущу цикл.
– …в реанимацию, но она так и не открыла глаза. Будем готовиться к похоронам, – бесцветным голосом сообщил телефон.
– Я не успела…
– Не смогла бы. Очень быстро всё произошло.
– Я сейчас куплю билет и прилечу завтра утром.
– Ждём.
Гудки.
Она не должна была.
Это неправда. Любимые люди не умирают.
Я убираю телефон и смотрю в зеркало, пытаясь сохранять спокойное выражение лица. Всего-то нужно дойти до кабинета начальницы и отпроситься в срочный отпуск за свой счёт. А потом спрятаться за мониторами до поздней ночи, чтобы успеть сделать дела, к которым я в ближайшее время не смогу вернуться.
К чёрту дела. Лучше бы я успела вернуться к ней.
Какого хрена я уехала?!
Внутри поднялась волна, грозившая вмиг наполнить лёгкие и утащить на дно, поэтому я спешно скользнула в карман за экстренной таблеткой, запила её водой из-под крана и опустилась на холодный кафельный пол, ожидая, когда отпустит. Квадраты плыли и искривлялись, совсем как реальность, которая решила вырвать из меня ещё один кусок. Она расслаивалась, шла помехами, забивалась в нос и уши, не позволяя осмыслить случившееся. Я готова была захлебнуться ей. Событие, которое я считала невозможным, встало поперёк горла и не давало дышать. Мне оставалось вжиматься в стену и ждать, когда подействует таблетка, возвращая эмоции под контроль.
Ты же так хотела быть одна.
Пожалуйста, будь одна.
Так ведь становятся сильнее?..
Когда беззаботной мелочью бегаешь по двору, то периодически появляющиеся у подъездных дверей крышки гробов, венки и кресты не особо впечатляют. Несмотря на то, что это страшное негласное объявление (вы с друзьями даже понижаете голос до шёпота, когда проходите мимо, а уж как жутко заходить в подъезд, вообще молчу), суть, которая за ним стоит, кажется бесконечно далёкой от твоей реальности. Не бывает в ней такого и точка. Это порядок вещей: трава – зелёная, Земля – круглая, родные – живы.
Но однажды ты возвращаешься в этот двор, закончив школу, университет, сменив две работы, и понимаешь, что сегодня крест, венок и крышка гроба стоят у подъезда, где когда-то жила ты. А на них – имя, которое ты так любишь.
Как же странно. Мир вокруг совсем такой же, как когда она была жива, но иным, не поддающимся научному объяснению чувством, я ощущаю, как он горит.
– Не смотри на крест, – шепчет мама.
Защищает. Снова. Как и всю жизнь. Настолько неистово и самоотверженно, настолько неразборчиво и давяще, что однажды я даже сбежала, а прямо сейчас не могу себя за это простить.
Как во сне, на ватных ногах я поднимаюсь на свой этаж и вижу распахнутую дверь, снующих людей, которые при моём появлении начинают что-то говорить и подходить с объятиями. В тумане слов я различаю лишь: «Какая ты молодец, что прилетела». Подумаешь. Будто это что-то выдающееся и можно было как-то иначе.
Как будто я могла к ней не прилететь, даже если только что улетела.
Никогда не понимала вопрос: «Кого ты любишь больше – маму или папу?». Очевидно же, что больше всех я люблю бабушку. И то, что всем бабушкам рано или поздно приходится умирать – это самая неправильная вещь на свете.
Ведь это они жалеют тебя после очередного нагоняя от родителей. Они знают, что вместо того, чтобы спать, ты подсматриваешь в телевизор, и ничего не говорят. Они играют с тобой во всё, что только можно, и придумывают сказки. Варят лучший на свете какао и пытаются накрутить тебе кудри, которые ты так не любишь. А когда ты вырастаешь, и всё идёт по одному месту, переживают больше всех (даже больше тебя самой), откладывают для тебя копеечку с пенсии – ведь как ты там, в чужом городе? – и молятся за тебя от самого сердца перед старенькими выцветшими иконами. Бесконечно хвастаются тобой перед всеми соседями и, конечно же, всё-всё понимают.
Это они забывают собственное имя, но твоё лицо помнят до самого конца.
Две недели назад бабушка улыбалась и не отпускала мои руки, а мы не могли нарадоваться, видя на родном лице не просто выражение, а ещё и такое довольное. Сейчас она лежала в гробу посреди комнаты, которая когда-то была моим самым безопасным местом на свете.
Я присела рядом, один на один с полнейшей беспомощностью. Соседи почтительно замолчали и переместились на кухню.
– Привет.
Её рука была не холодной, но непривычно жёсткой, а лицо – небывало умиротворённым.
– Прости меня. Пожалуйста, прости…
Несмотря на то, что находится прямо перед моими глазами, я всё ещё не верю. Я неконтролируемо падаю на годы назад, в солнечный май, в парк возле дома, где мы сидим на скамейке, а я точно так же держу её за руку и прошу рассказать сказку, а бабушка тут же сочиняет на ходу.
Всё так и есть. Просто со стороны это почему-то выглядит так, будто взрослая внучка вцепилась в руки покойницы и что-то ей шепчет.
Ну и плевать.
– Вот с этим она вообще никогда не расставалась. Даже посуду в нём мыла.
– Ой, точно! – восклицаю я, вертя в руке узорчатое колечко из жёлтого золота. – А я в детстве стаскивала его с её пальца и вычищала оттуда мыло.
Комнату впервые за долгое время наполняет смех, пусть и слабый.
– Мне кажется, будто они до сих пор тёплые, – говорит мама, с нежностью перекладывая бабушкины украшения в бархатный мешочек. – Пришлось снять их с неё пару месяцев назад. Стали велики.
Мы замолкаем впервые за вечер. День был трудным и от начала до конца не укладывался в голове: похороны, поминки, возвращение в бабушкину квартиру, пробег по соседям и передача поминального угощения… Как это вообще могло быть с нами?
– Поверить не могу. До сих пор кажется, что завтра надо идти к ней… – бормочет мама.
Я беру её за руку – единственный вид поддержки, который мне знаком. В нашей семье никто не отличался умением справляться с эмоциями. То, что можно было подавить – подавляли. То, что подавить было уже нельзя – прорывалось ураганом на всех, кто был поблизости.
– А помнишь, как мы с бабушкой нашли в подъезде котёнка и взяли себе, а к вечеру узнали, что котёнок сбежал от соседей?
– Как же ты плакала, когда пришлось его возвращать, – усмехается мама.
– Ага. Я уже обрадовалась, что наш будет.
– Мама мне как-то раз принесла котика. Прихожу я из школы, а на диване какой-то комочек шерстяной…
Мы вспоминаем всё больше и больше историй, рассказываем их во всех подробностях, потому что понимаем – теперь надо как следует закрепить их в памяти друг друга. Кроме нас их больше некому помнить. Больше никто не поправит, если какая-то деталь окажется неточной. Надо зафиксировать их всех сейчас, пока время не вымыло их из памяти.
– …Возвращаюсь однажды домой, а у нас дверь не заперта и площадка кровью залита. А мамы нет. Телефона тогда не было. Даже записки не оставила. Соседи рассказали, что она сама хотела донести стекло для нового окна, которое нам привезли, и уронила себе на ногу. Сухожилия перерезала. Увезли на скорой.
