Роксана Миллер
Под слоем пустоты
«Так, стоп. Что происходит? Ты пытаешься меня бросить?»
«Нет. Я не хочу расставаться. Я хочу и через год тебя любить».
«И я тоже. Кем мы будем, если даже не попытаемся?»
Нет, он правда думал, что я так легко сдамся? Разве то, что было между нами не стоит того, чтобы ждать? Разве оно заслуживает стать просто воспоминанием?
– Он сдался уже тогда, – говорю я вслух и поджигаю мятую сигарету, извлечённую прямо из кармана. Ненавижу эту привычку, но в последнее время только она и помогает замедлиться и расслабиться.
Весь последний месяц я верила, что наше решение о расставании было слишком поспешным: мы встретились, долго гуляли, говорили обо всём, что с нами приключилось за год, присели на скамейку, слово за слово всплыл этот серьёзный разговор, совершенно не соответствовавший тёплому летнему дню… А обратно я ехала одна, старательно отворачивая заплаканное лицо в окно поезда МЦК.
Так не расстаются.
– Нет, – снова вырывается у меня. – Так расстаются, когда кто-то один уже к этому готов.
Олег был готов уже тогда, год назад, в окружении разбросанных вещей и распахнувших свои пасти чемоданов.
Он был готов, а я не готова до сих пор. Пытаюсь спасти то, чего уже давно не существует.
Туман в моей голове продолжает рассеиваться, и я вспоминаю, как мы вообще вышли на тот роковой разговор.
«Я хотела бы чаще видеться».
«Что ты имеешь в виду?»
«Ровно то, что сказала. Я год провела в этом городе совсем одна. Моя семья далеко. Каждый день я возвращаюсь в пустую квартиру. Я так устала. Но теперь ты приехал, и…»
«Саша, послушай…»
«…о будущем, которого не будет…»
«…мы ведь говорили об этом в начале…»
«…ничего не изменилось…»
«…моих целей…»
«…больше, чем это, дать не смогу…»
«…потом будет хуже…»
«…тратить твоё время…»
«…лучше сейчас…»
Я вжимала голову в плечи и не верила, что под историей длиной в два года вот-вот появится категоричная подпись: «Конец». Мои предыдущие расставания были другими: непонятными, неоднозначными, эмоциональными… Там были истерики, битая посуда, угрозы и воссоединения, обещания всё исправить, которые вскоре нарушались, и всё начиналось по новой, пока кто-то не улетал в чёрный список. А сейчас мне сухо раскладывали по полочкам факты: не сейчас, так через некоторое время я захочу той степени близости, которую мне дать не смогут, и будет в разы хуже.
Откуда он знает? Как он может так говорить?
«…ты согласна со мной?»
Я тогда так и не ответила ни «да», ни «нет». Промолчала, потому что поняла, что не могу больше бороться. Устала.
– Не расстались мы. Это называется «бросить», – говорю я сквозь зубы, пытаясь не выронить догорающую сигарету.
Меня бросили.
Ну или… Я просто слабая и должна была продолжать бороться. Кто теперь разберёт.
– Бороться за отношения должны двое, вы ведь понимаете?
Я избегала смотреть Анне в глаза и продолжала изучать ковёр на полу её кабинета. Но всё равно ощущала на себе тёплый понимающий взгляд, как и всегда на наших сеансах.
– Я не привыкла вот так. Мои самые любимые люди… Они будто растворяются. Олег… Это так странно, что мы оба живы-здоровы, а я больше не могу ему написать. Не знаю, куда девать свою любовь. Она ведь не делась никуда. А бабушка…
Я замолкаю. Если я зайду за эту черту, обратного пути не будет.
Впрочем, где если не у психотерапевта.
– У меня снова эти мысли.
– О самоубийстве?
– Как бы да, но не совсем.
– Расскажете?
– В последние дни я всё чаще думаю о том, что вот это всё вокруг – сон. Да и всё, что происходило последние лет пятнадцать – тоже затянувшийся сон. Сейчас мне снится Москва. Работа. Вы тоже снитесь. Раньше универ снился. И так далее. Вся жизнь… она будто иллюзия.
Анна слушает, склонив голову набок. Я осторожно продолжаю:
– И что если… Если я… – мне не хватает духа выговорить это, но моя собеседница приходит на помощь.
– Убьёте себя?
– Да. Мне очень часто снятся плохие сны. Иногда я просыпаюсь усилием воли. Иногда меня убивают. А иногда, когда кошмар переходит все пределы, я убиваю себя сама, лишь бы это прекратилось. И просыпаюсь, как ни в чем не бывало. Понимаете принцип?
– Понимаю.
– …если я убью себя, то проснусь в родительском доме, в своей комнате. Мне будет, например, девять лет. За окном будет весна, в соседней комнате мама и папа, которые ещё не измотали друг другу нервы и не расстались. Мама не срывается на меня за всё подряд, папа всё так же мой лучший друг.
Взгляд туманится. Мысленно я уже там, у окна, смотрю на зелень клёнов.
– Было бы здорово проснуться первого мая. В этот день открывался главный парк с качелями в нашем городе, и мы пошли бы туда все вместе. А потом, наверное, к бабушке бы зашли. У неё всегда то борщ, то пироги. А если оставят у неё ночевать, то можно будет играть в дурака и смотреть фильмы до полуночи…
Кажется, мой голос срывается, потому что Анна тянется за салфетками и аккуратно пододвигает в мою сторону.
– Что если это все какой-то дурацкий лимб, а в реальном мире все живы, здоровы и счастливы? И не было никогда злых слов, необдуманных поступков, болезней, ссор… Я вырасту нормальной, хорошей и сильной, никому не причиню боли и сама не обожгусь. Буду уметь доверять. Родители будут вместе. Бабушка будет здорова. Меня будут любить, и не надо будет бояться, что разлюбят. Нужно всего лишь проснуться.
Внутри себя я ползаю на коленях, собираю осколки некой разбитой драгоценности и отчаянно прилаживаю их друг другу, лихорадочно приговаривая «Я всё починю, вот-вот, сейчас», но всё разваливается на куски, и я тоже.
– Мы не знаем, где окажемся после смерти. Там ведь может оказаться совсем не так, как вы говорите.
Я киваю, всё явственнее ощущая ком в горле.
Пауза.
– Вам одиноко? – спрашивает Анна.
Это последняя капля. Такой простой и честный вопрос, которого я ждала так долго.
– Да, – говорю я. И начинаю рыдать в голос.
Анна встаёт, поворачивается к шкафу и что-то берёт оттуда. Через секунду у меня на коленях оказывается плюшевый чёрно-белый котик.
– Он живёт здесь, – объясняет психотерапевт. – Попробуйте его погладить. Что вы чувствуете?
– Мягкий… – выдавливаю я, гладя плюшевую шёрстку и смотря в глазки-бусинки.
– Где вы сейчас?
– В кабинете… – немного оторопело отвечаю я.
– Да. Тут безопасно, правда?
– Правда…
– Не уходите больше туда, где вы только что были. То, что вы ищете, не там. Будьте здесь. Договорились?
– Договорились, – сквозь слёзы говорю я, играя с лапками игрушки.
– Вам не нужно становиться нормальной, хорошей и сильной. Вы уже такая. Вас просто очень хорошо убедили в обратном.
Я хочу возразить, открыть ей глаза, развеять это нелепое заблуждение – я-то сильная? Просто прикидываюсь как могу! – но мне не хватает дыхания, и я просто прижимаю к себе котёнка, тихо всхлипывая.
Анна терпеливо ждёт, пока тактильный контакт с чем-то милым и успокаивающим поможет мне вынырнуть с опасной глубины и оказаться в настоящем моменте.
Осколки разбитой драгоценности тонут в темной воде. Я все ещё здесь. Пока что.
Сколько себя помню, в моей голове существовал отдельный мир, в который можно было убегать в любой момент. Там не нужно было предсказывать эмоциональный климат и некому было попадаться под горячую руку. Границы мира не пропускали родительские ссоры, в которые мне было запрещено вмешиваться, и пьяные крики засидевшихся в гостях родственников, которых я ужасно боялась, ему было плевать, насколько я правильная, какие у меня оценки, много ли у меня друзей, чем я занимаюсь. Почти каждый день я мысленно рисовала в стене дверь, ведущую в тёмный коридор, и погружалась в фантазии о том, как ухожу туда и пропадаю без следа.
Моему миру очень не хватало физического воплощения. Сначала я пыталась считать им свою комнату. Однако её безопасность была условной: в ней было хорошо играть и мечтать, но от колких замечаний и ссор она не скрывала. Лет в 13 я начала понимать, что больше всего на свете хочу жить одна.
Или, пожалуй, с бабушкой. Насовсем, не только летом.
С ней не нужно было быть начеку. Её маленькая квартирка была единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности. В её присутствии не надо было вести себя, как кто-то другой. Она никогда не кричала и не контролировала меня. Её внимание было единственным в мире, которое я не боялась к себе привлекать.
Я помотала головой и отпила чай, отгоняя так некстати накатившую волну воспоминаний. Подобные мысли я разрешаю себе думать только дома, но никак не в офисе. Пусть даже на часах десять вечера, и все, кто мог, давно разошлись. Кроме меня, грустного менеджера с кучей параллельных задач, которые требуют больше внимания, чем умещается в стандартных восьми рабочих часах.
Надо же, с тех пор у меня так и не появилось другой мечты, кроме одиночества ради одиночества. Я её исполнила на пять с плюсом, как и всё, к чему прикасалась, так уж от меня ожидали: уехала в Москву, нашла работу, поселилась одна и выстроила самую настоящую империю покоя, поставив на кон то немногое, что у меня было.
То, чего с каждым днём становится меньше.
То, что пять месяцев назад привело меня в кабинет психиатра, а чуть позже и психотерапевта.
Собственная империя покоя требует соразмерного финансирования, а для этого нужно много работать, причём там, где покоя, как правило, нет. Не то чтобы мне нравится то, чем я занимаюсь, скорее приходится следовать правилам игры. Возможности работать по зову сердца, но чисто за опыт у меня не было. Зато три года назад подвернулась удачная возможность.
Вздохнув, я заполнила оба монитора всевозможным количеством таблиц и инструкций и приготовилась погрузиться в них с головой.
– Саша? Ты чего тут?
Ох, чёрт. Вот тебе и пустой офис.
Я неохотно поднимаю голову и вижу у своего стола Рому. Точнее, лишь силуэт коллеги, выхваченный из пустоты отражённым от стен компьютерным светом, вырезанный из самой темноты парой резких движений. Он уже три месяца работал в моём отделе, но мы почти никогда не общались фразами, выходящими за рамки «приветкакделанормально», так что слышать от него что-то новое было даже забавно. Коллега смотрел на меня с такой растерянностью, будто я не уютно устроилась за столом, в объятиях пледа и чашкой горячего чая в руках, а по меньшей мере, лежала на полу и истекала кровью.
– Это ты чего тут? Время видел?
– Засиделся. А ты?
– Тоже.
– И часто ты так?
– Не пугайся. Я по своей инициативе.
– Давай помогу чем-нибудь?
Внутри кольнуло что-то непонятное. Как будто Рома заступил за какую-то черту, нарушил правило. Это было слегка болезненно, но отчего-то приятно.
– Тут немного совсем, нечем помогать. Посижу минут двадцать и пойду.
Он смерил меня недоверчивым взглядом.
