Роберт Льюис Стивенсон
Сент-Ив

Глава XXXI
Четверг. Бал в собрании

Когда я проснулся, солнце уже встало. Подумав о своем положении, я почувствовал, что не могу уже так беззаботно смеяться, как смеялся накануне. Вчера я пировал с Senatus academicus Крэмондского университета (об этом мне напоминала головная боль), сегодня же был четверг, день бала в собрании. На билете стояло, что танцы начнутся в 8 часов пополудни, следовательно, мне предстояло протянуть еще двенадцать невыносимых часов. Конечно, это соображение заставило меня сейчас же соскочить с кровати и позвонить мистеру Роулею, чтобы приказать ему выбрить меня.

Но Роулей не поспешил явиться на звонок. Я снова дернул за сонетку, в ответ послышался какой-то стон. Однако вскоре я увидел на пороге спальни стоявшую или, лучше сказать, шатавшуюся фигуру моего примерного камердинера. Он был без воротничка, его непричесанные волосы торчали во все стороны, лицо представляло живое воплощение стыда и физического нездоровья. Рука Роулея, державшего кувшин, так дрожала, что он выплеснул себе на ноги почти всю горячую воду. Я начал было читать юноше нравоучение, но продолжать не мог. Ведь, в сущности, я сам послужил причиной вчерашнего несчастья, а теперь бедный малый поступил почти как герой, победив свое нездоровье и вовремя явившись ко мне. Было ясно, что в это утро не следовало Роулею давать в руки бритву. Я велел ему снова лечь в постель и не вставать без моего разрешения. Сам же я занялся своим туалетом.

Мне приходилось переживать часы бездействия. Я сел и стал читать «Меркурий». Вдруг раздался звонок у наружной двери, я моментально очутился у камина, а душа моя в то же время ушла в пятки. Прошло несколько невыносимых, нескончаемых минут; наконец в комнату вошла миссис Мак-Ранкин с моим бальным платьем, принесенным мне от портного. Я отнес его в спальню и разложил на кровати оливково-зеленый сюртук с позолоченными пуговицами и отделкой из водянистого шелка, оливково-зеленые панталоны, белый жилет, вышитый голубыми незабудками с зелеными веточками. Осмотр платья помог мне убить время до полудня, то есть до второго завтрака. В шесть часов я отправился одеваться. Я вышел из спальни с сознанием, что сюртук прекрасно сидит на мне и что я обладаю парой очень стройных ног. Благородная простота моей осанки (простота, свойственная отпрыску знатного рода) скрашивалась элегантным крошечным фалером; девственно-белый жилет, усеянный голубыми незабудками (символом верности) застегнутый розовыми коралловыми пуговицами (символ надежды) придавал всей моей фигуре что-то бесконечно нежное. Я остался доволен моим внешним видом и направился к Роулею. Лицо юноши показалось мне менее желтым, нежели утром; по-прежнему сокрушенный малый внимательно слушал миссис Мак-Ранкин, которая, сидя у его кровати, осыпала его множеством изречений из книги притчей Соломоновых. При виде меня он просиял. Я поручил миссис Мак-Ранкин мальчика и, надев пару калош, заимствованных из гардероба покойного мистера Мак-Ранкина, вышел на залитую дождем улицу.

На входном билете я прочел адрес собрания и направился к площади Бекключ, невдалеке от Джордж-сквера. Там я увидел разношерстную толпу, собравшуюся подле двух фонарей и полосатого тента, обтягивавшего подъезд. Из-под тента падал свет, озарявший плиты мостовой. Гости уже собрались. Я быстро скользнул в подъезд, показал свой билет и стал подниматься по лестнице, украшенной флагами, еловыми ветвями и национальными эмблемами. На самой верхней площадке стоял лакей почтенного вида. «Вешалка для платья слева, сэр», – сказал он. Я повиновался его намеку и, оставив служителю мое пальто и калоши, взамен их получил металлический круглый билетик, «Ваша фамилия, сэр?» – спросил лакей, когда я остановился на площадке, оправляя платье перед выходом на арену. Прочистив горло, он внезапно рявкнул: «Мистер Дьюси!»

В отпечатанном экземпляре театральной пьесы в этом месте, вероятно, стояло бы: «Раздается туш. Входит переодетый виконт». Говоря правду, мне было невесело. Танец только что окончился, музыканты на хорах настраивали свои скрипки. На стульях, стоявших вдоль стен, сидело немало народа, и температура настроения общества едва-едва поднялась до точки таяния снега. В зале были только люди, занимавшие второстепенное общественное положение. Собравшись у дальнего конца зала, они не спускали глаз с входной двери, нервно ожидая приезда важных лиц. Вследствие этого мое появление привлекло ко мне всеобщее внимание, а это было довольно-таки неприятно. Казалось, что на меня смотрят и зеркала, и рефлекторы, а навощенный пол и сами стены делают знаки арестовать меня. Маленький распорядитель, такой же круглый, как розетка на отвороте его фрака, отделился от ближайшей группы и подошел ко мне походкой, несколько напоминавшей движение конькобежца; на его губах играла любезная улыбка.

– Мистер… Дьюси, если я правильно расслышал? Кажется, вы не из жителей нашей северной столицы? Надеюсь, вы танцуете? (Я поклонился). Сделайте мне одолжение, позвольте представить вас даме.

Распорядитель подвел меня к мисс Мак-Бин. Она поклонилась мне, играя плечами, и представила своей матери, даме с заметными усами, в тяжелом черном шелковом платье и в черном же чепце с отделкой из маков.

Когда музыка умолкла, я провел дам (которые любезно похвалили мое танцевальное искусство) в чайную комнату. Гости все прибывали и, стоя у стола, я слышал, как близ двери бального зала раздавалась одна фамилия за другой, но того имени, которое отозвалось бы в моей душе, лакей не произносил. Конечно, Флора приедет. Конечно, никто из ее естественных охранителей или из людей, добровольно взявших на себя эту роль, не ожидает встретить меня на балу. Но минуты летели, и мне пришлось проводить миссис и мисс Мак-Бин обратно в зал.

– Миссис Гилькрист, мисс Гилькрист, мистер Рональд Гилькрист, мистер Робби, майор Артур Чевеникс!

Первое имя ошеломило меня. Я на секунду оцепенел, но только на одну секунду. Прежде чем лакей закончил перечисление, я усадил моих дам под хорами и встретил неприятеля. Лица новоприбывших в это мгновение были достойны кисти художника. Щеки Флоры пылали, ее губы полураздвинулись, и она вскрикнула от изумления при виде меня. Мистер Робби взял щепотку табаку, Рональд побагровел. Чевеникс побледнел, неустрашимая тетушка нисколько не смутилась. Старуха взяла предложенную ей руку адвоката, и они ушли, оставив нас одних. Лицо Рональда пылало, майор был бледен. Взяв Флору под руку, я отвел ее от умолкших батарей. Мы нашли два уединенных стула, и я обратился к любимой мной девушке со словами:

– Теперь, дорогая, я попрошу вас вести себя со мной, точно мы встретились с вами в первый или второй раз в жизни. Откройте ваш веер… так. Теперь слушайте: мой двоюродный брат Ален приехал в Эдинбург и живет в гостинице Дембрека. Нет, нет, не опускайте веера.

Флора повиновалась, но ее маленькая ручка дрожала.

– Ждите еще худшего: Ален привез с собой сыщика и, весьма вероятно, шпионы бегают по городу, отыскивая мою квартиру.

– А вы остаетесь здесь, здесь! О, это безумие! Анн, Анн, зачем вы так безрассудны!

– Потому что я раньше поступил до крайности глупо, моя дорогая. Я положил часть моих денег в банк, который караулят. Мне необходимы средства, чтобы добраться до юга. Следовательно, мне оставалось только встретиться с вами и попросить вас вернуть мне те деньги, которые вы, по вашей доброте, хранили у себя. Я отправился в Суанстон, но увидел, что вас сторожит Чевеникс с помощью животного по имени Тоузер. Кстати, я, кажется, убил эту собаку. Если я не ошибся, то, вероятно, Тоузер вскоре свидится в небесах с Чевениксом. Мне надоел этот майор.

Веер опустился, руки Флоры бессильно упали на колени. Прелестные глаза девушки взглянули на меня с выражением глубокого раскаяния.

– И подумать только, ведь я, одеваясь на бал, спрятала ваши бумаги в шкатулку! В первый раз я рассталась с ними! О, я не стою вашего доверия, не стою!

– Полно, моя дорогая, беду можно еще поправить. Сегодня ночью вы спрячете куда-нибудь мои бумаги, скажем, под угловой выступ вашей садовой стены, внизу…

– Погодите, дайте мне подумать.

Флора снова подняла свой веер. Ее лицо было серьезно, глаза потемнели.

– Вы знаете последний ход, через который приходится перебираться, подходя к Суанстону? – сказала она. – У него, кажется, нет названия, но мы с братом в детстве называли его «Рыбьей спиной». На вершине холма стоит купа елей, издали похожих на пук перьев. На восточном его склоне каменоломня. Придите туда к восьми часам, и я постараюсь принести вам деньги.

– Но зачем вы хотите подвергать себя опасности?

– О, Анн, дайте же мне сделать для вас что-нибудь. Если бы вы знали, как для меня мучительно сидеть дома в то время, как ваша дорогая…

– Виконт де Сент-Ив!

Это имя, раздавшееся в дверях зала точно выстрел, прервало трепетную речь Флоры. Рональд стоял в нескольких ярдах от меня, разговаривая с мисс Мак-Бин. Услышав произнесенную слугой фамилию, он быстро повернулся ко мне и с глубоким изумлением взглянул на меня. Я не мог успеть спрятаться: чтобы попасть в игорную или чайную комнату, мне пришлось бы пройти значительную часть зала на глазах всей публики; к тому же мы с Флорой сидели как раз против главной входной двери, а там уже стоял мой кузен, с поднятым лорнетом в руках. Он так и сиял, окруженный атмосферой помады, притираний и щегольства дурного тона! Ален сразу заметил нас. Он повернулся и, обратившись к передней, сказал кому-то, оставшемуся за дверьми, несколько слов. Потом снова повернул к нам голову и с нахальным, торжествующим видом пошел по залу. Я встал ему навстречу. Флора задыхалась от волнения.

– Здравствуйте, кузен! Я прочел в газете, что вы осчастливили вашим посещением этот город.

– Да. Я остановился в гостинице Дембрека; к сожалению, вы, милый Анн, до сих пор не навестили меня.

– Я был уверен, что вы предупредите меня. Но, вероятно, вы не ожидали встретить меня здесь?

– Говоря правду, секретарь бального комитета позволил мне сегодня взглянуть на список приглашенных. Я люблю знать, в какое общество я иду.

О, каким ослом был я! Об этой опасности я даже ни разу не подумал.

– Кажется, я встретил на улице одного из близких вам людей? – спросил я.

Ален взглянул на меня и расхохотался.

– Ну и задали же вы нам работу! По-видимому, вы, чисто по-заячьи, умеете запутывать следы. Впрочем, уверяю, теперь я вполне понимаю вас, – прибавил Ален, нахально посмотрев на Флору.

Его-то можно было бы выследить по одному запаху его духов. От него разносился сильнейший аромат.

– Представьте меня, mon brave.

– Пусть меня застрелят, если я это сделаю!

– Кажется, здесь расстреливают только солдат, – заметил он.

– Во всяком случае, англичан не подвергают этой, так сказать, почетной казни… – я запнулся. Конечно, вся выгода положения была на стороне Алена, но я мог, по крайней мере, с честью парировать удары. – Сейчас начнется кадриль. Пригласите даму, и я обещаю танцевать с вами vis-a-vis.

– В вас видна порода, кузен.

Ален поклонился мне и пошел разыскивать распорядителя. Я подал Флоре руку и спросил ее:

– Как вам понравился Ален?

– Он красив, – ответила она. – Если бы ваш дядя иначе обошелся с ним, я полагаю…

– А я полагаю, что ни одна женщина в мире не в состоянии отличить джентльмена от танцмейстера! Раза два человек поломается перед вами, и вы вообразите, что в нем есть порядочность!

Флора молчала. Впоследствии я узнал, почему. Извольте видеть, этот идиот майор Чевеникс точно также выразился обо мне. Мы проходили мимо входной двери, и я заглянул на площадку лестницы: там стоял уже знакомый мне сыщик и разговаривал со своим товарищем. Слабоногий, рыжий, противный, одетый в пепельно-серый костюм, второй сыщик был еще безобразнее моего друга, щеголявшего в пуховом жилете.

Я понял, что попал в западню. Ален издали смотрел на меня, улыбаясь недоброй улыбкой. Мой двоюродный брат пригласил леди Фразер, женщину в лиловом платье и с бриллиантовой повязкой на голове. Не понимаю, почему в эту трудную минуту я почувствовал возбуждение, стал необычайно весел и развязен. Я вел Флору к ее месту с большим оживлением, которое, может быть, было неестественно, но, во всяком случае, неподдельно. Музыканты играли, и я танцевал, а мой двоюродный брат смотрел на меня с невольным одобрением. Едва танец окончился, как мой кузен извинился перед леди Фразер и поспешил к двери, чтобы видеть, стоят ли сыщики на своих местах.

Я расхохотался и упал на стул подле Флоры.

– Анн, – шепнула она, – кто там на лестнице?

– Полицейские сыщики. Видали ли вы голубку в западне?

– Черная лестница! – тихонько посоветовала она.

– Вероятно, и ее караулят. Однако удостоверимся.

Я прошел в чайную и, увидев слугу, отозвал его в сторону. Стоит ли на кухонной лестнице кто-нибудь? Он не знает этого. Согласится ли он за гинею доставить мне требуемые сведения? Слуга ушел и через минуту вернулся.

– Да, внизу констебль.

– Видите ли, – объяснил я, – одного молодого человека должны схватить за долги и посадить в яму.

– Я не шпион, – ответил слуга.

Я вернулся на прежнее место и с неудовольствием увидел, что оно занято майором.

– Дорогая мисс Флора, вы нездоровы!

Действительно, бедняжка была страшно бледна и дрожала всем телом.

– Майор, мисс Гилькрист дурно! Отведите ее в чайную поскорее! Мисс Флоре необходимо уехать домой.

– Ничего, ничего, – пробормотала она. – Все это пройдет. Прошу не… – взглянув на меня, она поняла мои намерения и сейчас же прибавила: – Да, да… я хочу уехать домой.

Флора оперлась на руку Чевеникса, я поспешил в игорную комнату. На мое счастье, страшная тетка в эту минуту только что встала из-за стола, окончив роббер. Ее партнером был Робби, и я увидел перед стулом старухи (я в первый раз в течение вечера поблагодарил мою счастливую судьбу) маленькую кучку серебра, говорившую, что она выиграла.

– Сударыня, – шепнул я ей, – мисс Флоре дурно, духота…

– Я не заметила духоты, здесь превосходная вентиляция.

– Она желает уехать.

Старуха спокойно пересчитала свои деньги и положила их в бархатный кошелек.

– Двенадцать и шесть пенсов, – объявила она. – К нам шли хорошие карты. Ну, виконт, пойдемте к моей племяннице.

Я проводил миссис Гилькрист в чайную комнату. Мистер Робби шел за нами, Флора полулежала на софе в состоянии, действительно близком к обмороку. Майор стоял подле нее с чашкой чая в руках.

– Я послал Рональда за каретой, – сказал он.

– Гм… – произнесла старуха и окинула его странным взглядом. – Ну, передайте мне чашку и достаньте нам с вешалки наше платье и шали… Номерки у вас, ждите нас на верхней площадке.

Едва ушел майор, как возвратился Рональд и сказал, что карета готова; я пробрался к двери из чайной комнаты и осмотрелся; в бальной зале было множество народа, все оживленно танцевали, мой двоюродный брат с увлечением выделывал па; в данную минуту он повернулся к нам спиной. Все мы пробрались по стенке и скоро очутились за дверями зала. На верхней площадке лестницы стоял Чевеникс с верхним платьем дам в руках.

– Вы, майор и Рональд, можете, укутав нас, вернуться в зал. Без сомнения, вы в конце вечера найдете наемную карету, в которой и вернетесь домой.

Говоря, старуха не спускала глаз с двух сыщиков, шептавшихся за спиной майора. Обратившись ко мне, она произнесла холодно-вежливым тоном:

– Доброй ночи, сэр. Благодарю вас за ваши хлопоты. Или нет… проводите нас, пожалуйста, до кареты. Майор, передайте мистеру, как там вы его называете, мою шаль.

Я не посмел с благодарностью взглянуть на нее. Мы двинулись вниз. Впереди шла тетка Флоры, затем моя возлюбленная, которую поддерживали Рональд и Робби, далее я и Чевеникс. Когда я спустился с первого перехода лестницы, я заметил, что рыжий сыщик тоже сделал несколько шагов вперед. Хотя мой взгляд не отрывался от шали старой Гилькрист, я увидел, как его палец дотронулся до моего рукава, и это прикосновение обожгло меня как каленое железо. Товарищ сыщика удержал его, они стали шептаться. Без сомнения, эти люди воображали, что я ничего не опасаюсь и еще вернусь в зал; я шел без шляпы и пальто, они пропустили меня. Очутившись на шумной улице, я стал в тени кареты. Рональд подбежал к кучеру (в котором я узнал садовника Робби) и сказал ему: «Мисс Флоре дурно. Поезжайте домой, как можно скорей!» Рональд исчез под тентом.

– Вот гинея, только гоните во всю прыть, – сказал я, стоя по другую сторону козел под потоками ливня, и всунул в мокрую руку кучера монету.

Может быть, я ошибся, но мне послышалось, что на лестнице собрания раздался голос бранившегося Алена. Когда экипаж тронулся с места, я раскрыл дверцу с моей стороны и вскочил внутрь кареты, упав на колени старой Гилькрист.

Флора подавила готовое вырваться у нее восклицание. Я опомнился, пересел на переднее сиденье, заваленное пледами, и запер покрепче дверцу экипажа. Старуха молчала. Карета прыгала по Эдинбургской мостовой, стекла дрожали от порывов ветра. Когда мы проезжали мимо уличных фонарей, в карету не проникало света, но на желтом фоне освещенного окна вырисовывался строгий профиль моей покровительницы и скоро снова исчезал во тьме.

Я протянул руку, и в темноте она встретилась с нежной ручкой Флоры. В течение пяти блаженных секунд наши пальцы не разжимались и биение наших пульсов пело: «Я люблю тебя, я люблю тебя».

– Мосье Сент-Ив, – послышался спокойный голос старухи (Флора отдернула свою руку). – Рассмотрев все ваше дело, от головы до хвоста (если только предположить, что у него есть голова, в чем я сомневаюсь), я прихожу к убеждению, что я вам оказала услугу – это во второй раз.

– Такую услугу, о которой я никогда не забуду.

– Пожалуй. Но я надеюсь, что вы не будете также и забываться!

Наступило новое молчание. Так мы проехали мили полторы или две. Наконец старуха с шумом опустила окно, и ее голова, украшенная величественной шляпой, очутилась во тьме ночи. Кучер остановил лошадей.

– Этот джентльмен желает выйти из экипажа.

Действительно, мне было необходимо расстаться с моими спутницами: мы приближались к Суанстону. Выйдя из кареты, я повернулся, чтобы пожать в последний раз ручку Флоры, и вдруг моя нога запуталась в чем-то. Я нагнулся, в эту минуту дверца кареты захлопнулась.

– Сударыня, ваша шаль!

Но экипаж уже тронулся, обдав меня грязью. Я остался один среди неприветливой большой дороги. Я смотрел на маленькие красные глазки экипажа, постепенно исчезавшие вдали. Вскоре раздался стук приближавшихся колес, и я рассмотрел две пары желтых огоньков, несшихся со стороны Эдинбурга. Я успел перескочить через загородку на залитый дождем луг и присел на корточки. Вода проникала сквозь мои бальные башмаки. И вот среди дождя мимо меня промчались две кареты. Кучера с ожесточением гнали лошадей.

Глава XXXII
Пятница. Гордиев узел разрублен

Я вынул часы, слабый луч луны, прорвавшийся из-за облаков, упал на циферблат. Без двадцати минут два! «Половина второго и темное сумрачное утро!» Я вспомнил протяжный голос сторожа, произнесший эти слова в ночь нашего бегства из замка, и воображаемое эхо его восклицания прозвучало в моем мозгу, словно отметив минуту, заключившую собой целый цикл событий. Мне предстояло пережить семь ужасных часов, так как Флора должна была прийти не ранее восьми. Я остался во тьме, под дождем на склоне холма. Восхитительная старая Гилькрист! Я завернулся в плащ этой спартанки и, съежившись, сел на камень. Дождь лил мне на голову, тек по носу, наполнял бальные башмаки, игриво струился вдоль спины.

В течение всей ночи ветер выл в оврагах; по склону горы журчали потоки воды. Большая дорога лежала у моих ног, она проходила ярдов на пятьдесят ниже камня, на котором я сидел. После двух часов (как мне казалось) близ Суанстона мелькнули огоньки, они приближались ко мне. Вскоре я увидел две проезжавшие наемные кареты и услышал, как один из кучеров бранился; из его слов я заключил, что мой кузен прямо с бала отправился в гостиницу и лег спать, предоставив своим наемникам преследовать меня.

Я то дремал, то бодрствовал, наблюдал за движением луны, окруженной туманным кольцом, но видел также красное лицо и угрожающий указательный палец мистера Ромэна, я объяснял ему и мистеру Робби, что невозможно отдать все мое наследство под залог простой метлы, что необходимо принимать в соображение существование модели скалы и замка, которая висела у меня на цепочке. Потом я и Роулей промчались в малиновой карете через целое облако реполовов… Тут настоящее чириканье птиц разбудило меня. Над горами брезжил белый рассвет.

У меня почти не оставалось сил терпеть долее. Холод и дождь доводили меня до бреда, голод и бесплодные сожаления о собственном безумии терзали мое сердце. Я встал с камня, все члены мои оцепенели, я чувствовал тошноту, страдал телом и душой. Медленно спускался я к дороге. Осматриваясь кругом, чтобы отыскать какие-нибудь признаки сыщиков, я на значительном расстоянии заметил мильный столб с каким-то объявлением. Ужасная мысль! Неужели я сейчас прочту, во что оценена голова Шамдивера! Что же, по крайней мере, я увижу, как описывают они наружность этого беглеца, мысленно сказал я себе. Тем не менее ужас приковывал мой взгляд к белому клочку бумаги. И подумать, что я воображал, будто после холодной ночи ничто уже не заставит пробежать по моей спине дрожь озноба. Подойдя к столбу, я увидел, что ошибся. На бумаге стояло: «Необычайное поднятие на воздух на гигантском воздушном шаре „Лунарди“. Профессор Байфильд (имеющий диплом), экспонент аэростатов, имеет честь известить благородную публику Эдинбурга и его окрестностей, что»…

Я был глубоко поражен, поднял руки, расхохотался, но мой хохот закончился рыданием. От слез и смеха мое отощавшее тело дрожало как листок. Я проделывал замысловатые движения, хохот неудержимый и бессмысленный заставлял меня шататься; внезапно умолкнув среди припадка хохота, я прислушался к странному звуку своего же собственного голоса. Следует только удивляться, что у меня нашлось достаточно соображения, чтобы добраться до назначенного Флорой места свидания. Впрочем, трудно было и ошибиться. Низкий холм резко вырисовывался на небе, на нем виднелась группа елей и к западу его гребень понижался, образуя линию, похожую на линию спины рыбы. Около восьми часов я пришел в назначенное место. Каменоломня лежала с левой стороны дорожки, которая проходила через холм с северной стороны. Мне незачем было показываться на северном склоне. Я отошел ярдов на пятьдесят от дорожки и стал прогуливаться взад и вперед, от нечего делать считая шаги. Скатился камень, послышались легкие шаги, сердце мое забилось. Она! Она приближалась, и все зацвело кругом, точно под ногами ее тезки богини. Уверяю вас, как только Флора пришла, погода стала меняться. Голову и плечи девушки покрывал большой серый платок, из-под него она достала маленькую миску и, подав ее мне, заметила:

– Вероятно, мясо еще теплое, потому что, как только я сняла его с плиты, так сейчас же обернула салфеткой.

Она пошла в каменоломню, я за ней. Я восхищался предусмотрительностью милой девушки. В то время мне пришлось убедиться, что когда женщина видит дорогого ей человека в беде, она прежде всего заботится о том, чтобы накормить его. Мы разложили салфетку на большом камне каменоломни. Угощение состояло из мяса, овсяного хлеба, крутых яиц, бутылки молока и маленькой фляжки джина. Когда мы накрывали на стол, наши руки то и дело встречались. Мы впервые хозяйничали вместе. Все было готово, нам оставалось только сесть за первый завтрак нашего медового месяца, как я сказал, поддразнивая ее.

– Может быть, я и умираю от голода, – заметил я, обращаясь к Флоре, – но я умру, смотря на иищу, если вы не согласитесь позавтракать со мной.

Мы склонились над камнем, наши губы встретились. Ее холодная щека, орошенная дождем, и влажный завиток волос на мгновение прижались к моему лицу… Я упивался воспоминанием об этом поцелуе в течение многих дней и до сих пор еще упиваюсь им.

– Только как вы спаслись от них? – сказал я.

Она положила ломтик овсяного хлеба, который слегка пощипывала.

– Джанет, наша скотница, дала мне свое платье, шаль и башмаки. Она каждый день в шесть часов ходит доить коров, я заменила ее. Мне помог туман…

Она сжала ручки. Я взял их, разжал и поцеловал ладонь каждой.

– Моя милая, дорогая. Прежде чем погода переменится, мне необходимо перебраться через долину и, сделав круг, выйти на проезжую дорогу. Скажите мне, в каком месте лучше выйти на нее?

Флора освободила одну из своих ручек и вынула из-за корсажа мои бумаги.

– Господи, – сказал я, – я совсем забыл о деньгах!

– Кажется, ничто не исправит вас, – со вздохом заметила девушка.

Флора зашила деньги в маленький желтый шелковый мешочек. Когда я взял его в руки, он еще сохранял теплоту ее молодого тела. На желтой оболочке, покрывавшей мое богатство, было вышито красным шелком слово «Анн»; над моим же именем виднелся шотландский ползущий лев, служивший подражанием той бедной безделушке, которую я вырезал, как мне казалось, давным-давно. Я спрятал деньги в карман на груди и, схватив обе ручки девушки, опустился перед ней на колени. – Тс… – Флора отскочила в сторону. На тропинке раздавались приближающиеся тяжелые шаги. Я едва успел надвинуть себе на голову шаль старухи Гилькрист и сесть на прежнее место, как показались две крестьянки. Они увидели нас, пристально посмотрели в нашу сторону и обменялись какими-то замечаниями. Послышались новые шаги. На этот раз показался старик, с виду похожий на фермера. Он кутался в пастушеский плед, туман усеял его шляпу мелкими водяными капельками. Он остановился близ нас и, кивнув нам головой, сказал:

– Сумрачное утро. Верно, вы из Лидберна?

– Нет, из Пибльса, – ответил я, пряча под шаль мой проклятый бальный костюм. Старик ушел. Что все это значило? Мы прислушивались к его шагам. Раньше, нежели они замерли в отдалении, я вскочил и схватил Флору за руку.

– Послушайте! Боже Ты мой, что же это значит?

– Мне кажется, духовой оркест играет «Наслаждение Каледонской охотой» в обработке Гоу.

Жестокий рок! Неужели боги Олимпа решили сделать нашу любовь смешною, заставив нас обмениваться прощальными словами под музыку в обработке Гоу? Секунды три Флора и я (выражаясь словами одного британского барда) стояли молча в глубоком раздумье. Потом она вышла на тропинку, посмотрела вниз и сказала: «Нам нужно бежать, Анн, там идут другие». Мы покинули разбросанные остатки нашего завтрака и, взявшись за руки, поспешили по дорожке, направляясь к северу. Через несколько ярдов тропинка, сделав крутой поворот, вышла из выемки. Мы, тяжело дыша, поднялись на площадку.

Под нами расстилалась зеленая поляна, на которой виднелось сотни две-три человек. Там, где толпа превращалась в густой, точно пчелиный рой, не только слышалась отчаянная музыка, но и вздымался какой-то странный предмет, формой и размером вызывавший представление о джине, который вылетел из бутылки рыбака в «Тысяче и одной ночи» Галланда. Мы видели шар Байфильда, гигантский аэростат «Лунарди», наполнявшийся газом. Флора слегка жалобно вскрикнула, я обернулся и увидал в конце выемки майора Чевеникса и Рональда. Мальчик выступил вперед и, не обращая ни малейшего внимания на мой поклон, взял Флору за руку, сказав:

– Ты сейчас же пойдешь домой.

Я дотронулся до его плеча.

– Нет, вероятно, не более как минут через пять наступит самая важная минута зрелища!

Он с бешенством повернулся ко мне.

– Бога ради, Сент-Ив, не начинайте ссоры! Неужели вы еще недостаточно компрометировали мою сестру?

На холме появилась фигура в сером сюртуке. За нею шел мой друг в пуховом жилете. Оба они направлялись к нам.

– Скорее, Сент-Ив! – крикнул Рональд. – Скорее бегите назад через каменоломню. Мы не помешаем вам.

– Благодарю, друг, но у меня другой план. Флора, – сказал я и взял ее руку, – мы расстаемся! Через пять минут многое будет решено. Мужайтесь, дорогая, и думайте обо мне до моего возвращения.

– Где бы вы ни были, я мысленно всюду буду с вами. Что бы ни случилось, я буду любить вас. Идите, и да хранит вас Бог, Анн!

Ее грудь вздымалась, она смело смотрела на майора, сильно покрасневшего и пристыженного, но имевшего вызывающий вид.

– Скорее! – крикнула Флора в один голос с братом.

Я поцеловал ее руку и бросился с холма.

Сзади меня раздался крик. Я обернулся и увидал моих преследователей. Теперь их было трое, полный Ален служил коноводом. Они изменили направление, когда я перескочил через мостик и направился к месту, окруженному оградой и наполненному народом. Подле столика на хромом стуле дремал толстый, как перина, кассир. Перед ним виднелась тарелка, полная монет в шесть пенсов. Я поспешно подал ему полкроны. Схватив билет, я вбежал в комнатку. Я оглянулся. Теперь впереди остальных преследователей был пуховой жилет, он уже добежал до ручейка. Рыжеволосый следовал за ним на расстоянии ярдов двух, третий ковылял сзади, спускаясь с наименее высокого и крутого восточного склона. Кассир облокотился на калитку и провожал меня взглядом. Конечно, благодаря моей непокрытой голове и бальному костюму, он счел меня ночным гулякой, кутившим до утра. Это вдохновило меня. Я должен был пробраться в самый центр толпы, толпа же всегда снисходительна к пьяным. Я притворялся совершенно охмелевшим весельчаком. Покачиваясь, толкаясь, обращаясь с извинениями ко всем и каждому, говоря со значительными паузами, я пробирался между зрителями, и они добродушно пропускали меня вперед. Они поступали даже еще лучше: дав мне дорогу, зеваки уничтожали образовавшийся в толпе проход и, теснясь, шли за мной, чтобы лучше следить за моим забавным шествием. Когда моя свита еще не стала чересчур многолюдной, я обернулся, чтобы сказать почтенной матроне, что мы заплатили за право смотреть с самого утра до обеда, и при этом увидел моих преследователей подле самой калитки; по-видимому, продавец билетов пространно описывал им мою наружность. Мне кажется, я внес в толпу струю веселья и смеха. Зрителям было необходимо развлечение. Никогда наслаждаться зрелищем не собиралось менее оживленное общество. Хотя дождь прекратился и на небе сияло солнце, но люди, пришедшие с зонтиками, не закрывали их и держали над головами с сумрачным видом.

Если бы мы пришли хоронить Байфильда, а не восхищаться им, мы, вероятно, интересовались бы больше бедным аэронавтом в эти минуты. Сам Байфильд стоял в корзинке под медленно покачивавшимся полосатым голубым с желтым шаром и с мрачной миной распоряжался. Вероятно, он в то же время высчитывал прибыль, которую мог дать ему сбор. Когда я пробирался к шару, помощники Байфильда завинтили трубку, проводившую в «Лунарди» водородный газ, и канаты шара натянулись. Кто-то из зрителей шутливо вытолкнул меня на свободное пространство подле корзины. Тут меня окликнули, чьи-то руки повернули меня. Передо мной стоял мой веселый чудак Дэльмгой. Он держался за один из двенадцати канатов, привязывавших корзинку к земле. Он был, несомненно, так величественно пьян, что я невольно покраснел за мою жалкую подделку, которая помогла мне добраться до «Лунарди». Я взглянул вверх и увидел, что Байфильд, наклонившись, высунулся из-за борта корзины. При виде моего костюма и поведения он сделал самое естественное заключение и сказал: