Редакция журнала «Позитивные изменения»
Позитивные изменения, Том 3 №1, 2023. Positive changes. Volume 3, Issue 1 (2023)
By Way of Law. Assessment of the Actual Impact of Social Investment Projects in Russia and Worldwide
Ivan Smekalin
DOI 10.55140/2782–5817–2023–3–1–58–65
Social investment started to gain popularity all over the world in the last century, yet it still has not received a clear legislative support. This article reviews the practices of legal regulation of social investment, i.e. what legal structures have been created to formalize and regulate this sphere in Russia and worldwide, and identifies mechanisms and functions required to evaluate the actual impact, followed by identifying key areas for improvement.
Ivan Smekalin
Analyst, Factory of Positive Changes, master’s student at the École des Hautes Études en Sciences Sociales (Paris)
THE DEFINITION OF SOCIAL INVESTMENT
Social investment, also known as transformative investment, social impact investment, or impact investment (Kwon, 2020, p. 24; Mackevičiūtė et al., 2020; Center for Studies of Civil Society and Nonprofit Sector, NRU HSE, 2020), is aimed at maximizing the social value created by investees. This type of investment has become known worldwide in the 20th century, and even though the term is used increasingly often in Russia, it still has not received a definition in the Civil Code nor has a Federal Law “On Social Investment” been passed. Various legal constructs fall under the broad framework of social investment, such as the status of a social entrepreneur and tax incentives for socially beneficial activities.
Speaking about the importance of improving the mechanisms of state regulation of social investment, we can refer to the survey of employees of financial companies, banks and foundations, conducted by the Center for Studies of Civil Society and Nonprofit Sector of the National Research University – Higher School of Economics in 2019. According to the study, about a third of the respondents cite the legislative and regulatory framework that limits the application of social investment as a barrier to their development (Ivanova, 2020).
RUSSIAN AND FOREIGN EXPERIENCE IN ASSESSING THE ACTUAL IMPACT IN THE FIELD OF SOCIAL INVESTMENT
Assessment of the actual impact of statutory regulations is an examination of a current legislative act, designed to eliminate ambiguous wording, identify provisions that result in excessive costs to businesses and investors, as well as the budget system of the Russian Federation.
The difference between the actual impact assessment (AIA) and the regulatory impact assessment (RIA) is that the AIA is conducted after the regulatory document has been adopted and interprets the changes achieved, while the RIA takes place before the adoption. In other words, AIA, as an analysis of the consequences of the established regulation, is in fact ex post (after the fact) regulatory impact assessment (Alekseeva, 2017).
In Russia, the practices of actual impact assessment emerged in 2015 and are defined by subject matter experts as a legal mechanism for assessing the impact of regulations affecting the interests of businesses and investors (Arzamasov, 2019). AIA is mainly applied by the Ministry of Economic Development of the Russian Federation. Referring to the order of the Ministry of Economic Development of Russia on the approval of the methodology for assessing the actual impact of statutory regulations, the AIA analysis is based on such data as the costs for economic entities to comply with regulation; costs and revenues for the budget system related to the implementation of that regulation; and information on violations of the regulation. Proposals can be gathered via meetings of expert and working groups, as well as interviews with representatives of interested parties. Thus, in accordance with the methodology and according to the reports on the status of actual impact assessment, the assessment only covers the issues of business and investment activities. Social consequences of legal regulation are outside of the scope of impact assessment.
To illustrate the mechanism of actual impact assessment in Russia, you can refer to the “Regulatory Impact Assessment” portal[42]. There you can find a description of the AIA procedure, which includes such steps as a public discussion, a working group meeting of the Ministry of Economic Development of the Russian Federation and the Ministry of Justice of the Russian Federation and the preparation of the report by the respective federal executive authority. It also lists best practices for assessing actual impact, which make it clear that the social aspect is only perceived in the context of minimizing risks rather than assessing effectiveness and positive impact.
Regulatory impact assessment practices appeared at the regional level first, before the federal level – for example, the Government of Moscow introduced AIA simultaneously with RIA, and started with conducting just actual impact assessment. The 2018 report by Golodnikova et al. cites assessment challenges such as the evasion opportunities through agencies, introduction of bills bypassing the government, insufficient information in the databases, and low levels of regulatory recipient engagement. The report authors note that the subject matter of the AIA was narrowed in 2015 by excluding statutory regulations that fall within the framework of national projects and initiatives. Resistance to the assessment procedure is also observed at the apparatus level.
For specific assessment practices, one can refer to the State Duma’s 2020 Analytical Bulletin[43]: the actual impact assessment of the legislation on development of small and medium-sized businesses uses an extremely formal approach that takes into account the wording of statutory regulations, reporting types, and the public awareness. The assessment includes neither economic calculations nor any empirical information about the socio-economic effect of the regulations.
In terms of foreign AIA practices, it may be noted that in the United States and Canada only legislative acts developed by the executive branch of the government are assessed. Meanwhile, in the United States there is a separate unit to monitor the implementation of laws and federal programs – the Congressional Budget Office (Golodnikova & Tsygankov, 2015). The European Commission’s methodology establishes the following criteria for impact assessment: impact on human rights, individual economic sectors, economic actors, population groups, culture and the environment (Ibid.). On the other hand, the European Union countries do not generally have a central nationwide system for assessing the social consequences of the adoption of statutory regulations in the field of social investment (Orekhova, 2022): in Germany, the assessment is conducted regionally with a focus on finding financial risks and setting up the legal environment; in France financial laws are subject to mandatory assessment, but only in the economic plane.
Thus, social impact assessment of social investment projects is not a common practice during actual impact assessment, neither in Russia nor in the EU.
However, legally established practices of AIA in the field of social investment can still be found. They are related to social impact bonds. For example, in Great Britain, a social investor, in order to get a refund of their investment, must prove a positive social effect, which is evaluated by an independent agency (mediator). It is worth noting that this practice is at the junction of all the positive tools we discussed earlier:
• a separate state institution in charge of social investment;
• presence of an independent organizational evaluator;
• focus on income and tax benefits for the investor;
• using the methodology to investigate social impact[44].
One of the major social impact operators in Russia, VEB.RF state corporation, presents the following list of stakeholders: the contractor, investor, public authority, independent evaluator, and operator[45]. This list correlates with the “stateinvestor-contractor” triangle plus the two mediators described by the Urban Institute[46]. Thus, in the Russian model, the mediator’s role is somewhat limited compared to the traditional expert mediators – nowhere does it say he/she is to conduct expert review or assist in the project design before the project launch. The Russian model also does not allow for a participant to guarantee the investor’s interests, other than by the investors themselves.
THE KEY AREAS OF IMPROVEMENT OF THE RUSSIAN MECHANISM FOR ASSESSING THE ACTUAL IMPACT IN SOCIAL INVESTMENT
When discussing the Russian experience of social investment, it is worth focusing on three ways in which they can be legally formalized:
• social impact projects;
• the status of a social entrepreneur;
• public-private partnerships for investment projects to establish social institutions.
In Russia, experts call one of the legislative initiatives to introduce social investments a pilot testing of social impact bonds (SIB). Within the corresponding state program[47], funds are raised from investors to finance social projects. The costs will be later compensated by the state if the projects successfully achieve the intended social impact.
The second tool being considered for the legal registration of social investment in Russia is the status of a social entrepreneur. A review of the existing benefits of social entrepreneur status examines the set of benefits conferred by this status (Umnov, Plyukhina & Matveev, 2018). In particular, the Tax Code of the Russian Federation establishes a preferential tax regime for organizations that carry out socially beneficial activities (exemption from value added tax or profit tax in different areas of activity). Social entrepreneurs are in the focus of a number of government programs (such as the “Social Support for Citizens” program), which are created specifically so that social entrepreneurs can be engaged in their implementation. In the final part of the article, the authors consider the peculiarities of the Russian social entrepreneur’s status in great detail, as one of the key areas for improvement.
The third way to legally formalize social investment is public-private partnership for the development of social infrastructure. Andrey Bednyakov, an expert at the National Center for Public-Private Partnerships and the Rosinfra platform, points out that only 8 % of the funding in Russian PPP projects go to the social sector (Bednyakov, 2022). At the same time, the share of private investment into infrastructure in Russia is 2 % of the total volume. He draws a general conclusion about the low evolutionary state of the respective development institutions, as well as the lack of an effective regulatory system in the form of transparent competitive procedures. The lack of an effective project evaluation methodology (for example, such efficiency metrics as Return on Investment are seldom used) can be identified as a fundamental quality of the Russian case. In contrast, the expert cites Canada, where PPP projects are legally required to have an evaluation methodology and an independent evaluator. The importance of metrics for the development of social investment will also be discussed below.
One major difference between social investment and mere charity is the mandatory measurement of the social results achieved.
One major difference between social investment and mere charity is the mandatory measurement of the social results achieved. This condition is used in a small share of publicly funded social projects. In particular, neither the status of a social entrepreneur, nor the public-private partnership mechanism for support of investment projects to create social institutions involves measuring social impact. This is the main disadvantage of the current mechanisms.
Social investment can be defined as investing into a positive social result. If an entrepreneur invests money and expects to generate revenue or even profit (as in the case of public-private partnerships), this is not social investment, but rather traditional commercial investment in the social sector. Social investment is different from investment in that the returns are not primarily economic but social, which must be proven through the assessment of social impact of the project. The absence of an evaluation mechanism creates a confusion between impact investment and commercial investment, as is the case in the Russian models of social entrepreneurship and public-private partnerships.
According to current legislation, these models interpret the very fact of working in the social sphere as, first, a socially oriented activity, and second, a successful activity. Turning to the Federal Law No. 245-FZ of 26 July 2019 “On Amendments to the Federal Law On the Development of Small and Medium Entrepreneurship in the Russian Federation”, which defines the concepts of “social entrepreneurship” and “social enterprise”, you can see that inclusion in the register of social entrepreneurs is possible on several equally important grounds.
Some of the attributes are of a substantive and judgmental nature – for example, providing employment to people from socially vulnerable categories[48], facilitating the sale of products produced by such workers, or producing the goods for socially vulnerable groups. It is true that any activity in this area would have above-zero social effect per se, but the question of its effectiveness would remain. On the other hand, the criteria used for including most businesses in the register, specify the areas of operations that automatically make your enterprise a social one. For example, these areas include services in the field of additional education, recreation and health improvement for children, cultural and educational activities. In this case social impact cannot even be confidently stated without further evaluation.
Since social investment requires proof of social impact, it seems reasonable to consider including the requirement for evaluation into the legislation. In particular, to introduce practices of social impact assessment for inclusion in the register of social entrepreneurs or confirmation of the status of a social enterprise. This way the legislative environment will stimulate a more informed and evidence-based approach to social investment using social entrepreneurship as an example.
Going back to the report by the European Parliament’s Policy Department for Economic, Scientific and Quality of Life Policies (Mackevičiūtė, R. et al., 2020) with an overview of best practices in social investment, we must mention that most of the measures listed in the report have been adopted in Russia, with varying degrees of success:
• creation of state structures responsible for the facilitation of the impact investment market (VEB.RF as the SIB project operator);
• providing a legal framework and legal status for social entrepreneurs;
• availability of tax incentives.
However, at the moment, with the exception of the SIB project mechanism itself, there are no regulatory measures – particularly in the form of the introduction of standardized systems for measuring social impact and reporting. It is this indispensable element of the legal foundation of social investment that is proposed for implementation in the Russian context.
Similar practices of social impact assessment are important in other Russian legal constructs in the field of social investment – such as public-private partnership projects, which do not currently undergo social impact assessment, or the social impact bonds projects, which need a mediator to evaluate the project results.
To summarize, it must be said that actual impact assessment in the field of social investment both in Russia and abroad, being an integral element of the definition of this type of investment, is gradually beginning to take shape in both practice and legislation.
REFERENCES
1. Mackevičiūtė, R., Martinaitis, Ž., Lipparini, F., Scheck, B. C., & Styczyńska, I. (2020). Social Impact Investment – Best Practices and Recommendations for the Next Generation. Policy Department for Economic, Scientific and Quality of Life Policies Directorate-General for Internal Policies, European Parliament. Retrieved from: https://www. europarl.europa.eu/RegData/etudes/STUD/2020/658185/ IPOL_STU(2020)658185_EN.pdf. (accessed 07.02.2023).
2. Alekseeva, M. (2017). Monitoring in the Framework of the Institutions of Regulatory Impact Assessment and Evaluation of Actual Exposure in Russian Federation. State and Municipal Administration. Scientific Notes, (2), 20–25. https://doi.org/10.22394/2079–1690–2017–1–2–20–25.
3. Arzamasov, Yu. G. (2019). Regulatory Impact Assessment and Risks in Law: Experience of Russia and Continental Europe. Pravo. Zhurnal Vysshey shkoly ekonomiki, (S5), 4–31. http://doi.org/10.17323/2072–8166.2019.5.4.31.
4. Bednyakov, A. S. (2022). Public-Private Partnership as a Model of Public Infrastructure Development. MGIMO Review of International Relations, 15 (1), 143–176. https:// doi.org/10.24833/2071–8160–2022–1–82–143–173.
5. Golodnikova, A. & Tsygankov, D. (2015). Regulatory Impact Assessment Targeting: International Approaches and Russian Experience. Public Administration Issues, (4), 7–40.
6. Golodnikova, A., Efremov, A., Sobol, D., Tsygankov, D., & Shklyaruk, M. (2018). Regulatory Policy in Russia: Key Trends and the Architecture of the Future Center for Strategic Research (CSR) Reports, (1), 1–191.
7. Ivanova, N. (2020). Social Impact Investments: International Experience. Information and analytical bulletin on the development of the civil society and the nonprofit sector in Russia. 1(18).
8. Kwon, G. (2020). Assessing the Social Impact of Transformative Investment: Issues and Approaches. Bulletin of Economics, Law and Sociology, (4), 24–28.
9. Orekhova, N. (2022). Assessment of the Regulatory and Actual Impact of Statutory Regulations: International Experience and Prospects in Russia. Legal Science, (11), 169–175.
10. Umnov, V., Plyukhina, A., & Matveev, M. (2018). Analysis of the State Support System for Social Entrepreneurship in Russia. Bulletin of the Russian State University of Humanities. “Economics. Management. Law” series, (3 (13)), 77–89. https://doi.org/10.28995/2073–6304–2018–3–77–89.
Кейс выпуска / The Case of the Issue
Как устроен лучший грантовый конкурс социальных проектов 2022 года. Опыт фонда «Дорога к дому»
Алена Богомолова
DOI 10.55140/2782–5817–2023–3–1–66–79
В 2022 году грантовый конкурс Благотворительного фонда «Дорога к дому» был признан лучшей программой, способствующей устойчивому развитию с помощью конкурсных механизмов. Он одержал победу в проекте Форума Доноров «Лидеры корпоративной благотворительности». В номинации «Лучший грантовый конкурс» соревновались 12 заявок. Рассказываем в нашем материале, как проходит конкурс социальных проектов и что помогло ему завоевать признание профессионального сообщества.
Алена Богомолова
Руководитель ресурсно-методического центра Благотворительного фонда «Дорога к дому», член правления Ассоциации специалистов по оценке программ и политик
ОТ ОДНОГО ПРОЕКТА К СИСТЕМНОЙ ПОМОЩИ
Благотворительный фонд «Дорога к дому» был основан в 2005 году как корпоративный фонд компании «Северсталь» по личной инициативе бизнесмена Алексея Мордашова в городе Череповец Вологодской области. Его работа началась с одного проекта по содействию семейному устройству детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Постепенно круг деятельности фонда расширялся: появились проекты по профилактике отказов от новорожденных, по работе с трудными подростками и семьями группы риска, где по причинам семейного неблагополучия родителей могут ограничить или лишить родительских прав.
18 февраля 2023 года фонд «Дорога к дому» отметил свое 18-летие. За эти годы он реализовал десятки проектов, благодаря которым ежегодно получают помощь специалистов 15–20 тысяч человек, в Череповце в 7 раз снизилось количество отказов от новорожденных детей, около 200 младенцев остались в кровных семьях, а за последние четыре года в Вологодской области в 3 раза снизилось количество семей, находящихся в социально опасном положении, и в 2,4 раза снизилось количество преступлений, совершаемых подростками. Сегодня фонд – это крупнейшая некоммерческая организация Вологодской области и ресурсный центр для специалистов НКО со всей России.
Фонд занимается развитием системной благотворительности. Его работа направлена на эффективное решение социальных проблем, актуальных для семей с детьми. Чтобы узнать, какие вопросы волнуют семьи и определить перечень основных направлений деятельности, организация проводит прикладные исследования. Дальнейшая задача – поддержать лучшие практики, инструменты и технологии помощи семьям и детям. С этой целью фонд проводит грантовый конкурс социальных проектов. Принять участие в нем могут НКО и учреждения социальной сферы. Проектные идеи оценивают независимые эксперты. Учитывается, прежде всего, отсутствие дублирования с текущей деятельностью организации-заявителя, достижимость обозначенных целей и задач, актуальность проекта для целевой группы и сообщества, логическая связность проектов.
Конкурс социальных проектов стал инструментом улучшения качества жизни граждан на территориях его проведения. Его финансирование «Северсталь» рассматривает как социальные инвестиции и вклад в достижение Целей устойчивого развития ООН: ЦУР 3 «Хорошее здоровье и благополучие», ЦУР 10 «Уменьшение неравенства», ЦУР 4 «Качественное образование», ЦУР 17 «Партнерство в интересах устойчивого развития» и др.
Конкурс способствует реализации целей стратегии устойчивого развития[49] и корпоративной благотворительности компании, а также государственной политики в области семьи, материнства и детства.
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЙ ОХВАТ
С 2008 до 2011 гг. грантовый конкурс проводился в Череповце. Сегодня география конкурса соответствует территориям присутствия компании «Северсталь».
В 2012 году были впервые включены города:
• Воркута (Республика Коми);
• Великий Устюг (Вологодская область);
• Балаково (Саратовская область);
• Костомукша (Республика Карелия).
В 2022 году география конкурса представлена следующими территориями:
• г. Череповец и/или Череповецкий район (Вологодская область);
• г. Вологда и/или Вологодский район (Вологодская область);
• г. Тотьма и/или Тотемский район (Вологодская область);
• п. Шексна и/или Шекснинский район (Вологодская область);
• г. Великий Устюг (Вологодская область);
• г. Красавино (Вологодская область);
• г. Оленегорск (Мурманская область);
• г. Строитель (Яковлевский район, Белгородская область).
ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ
Цель – выявление и поддержка местных инициатив, предлагающих решение актуальных социальных проблем семьи и детства, соответствующих направлениям деятельности фонда.
Задачи грантового конкурса:
• Выявление активных специалистов, формирование и укрепление партнерских коммуникаций в сфере детства.
• Повышение компетенций специалистов в области социального проектирования, управления проектами и оценки проектов.
• Отработка технологий повышения уровня благополучия детей, семей с детьми, специалистов сферы детства.
АКТУАЛЬНОСТЬ ГРАНТОВОГО КОНКУРСА
Для разных стейкхолдеров конкурс актуален по разным причинам. Так, победа в грантовом конкурсе для организаций-грантополучателей становится драйвером роста, а также развития культуры благотворительности, оценки и вовлеченности получателей услуг в процессы управления.
Специалисты, занятые в проектах, получают новые возможности самореализации, карьерного роста, развития компетенций и сети профессиональных контактов. Проекты-победители позволяют им проверить гипотезы и отработать инновационные социальные механизмы.
Значимость конкурса для фонда «Дорога к дому» растет с каждым годом.
Конкурс оказывает серьезное влияние на НКО-сектор в регионах присутствия компании. Во-первых, победители конкурса находят новые способы решения актуальных социальных проблем, пополняя тем самым портфель практик фонда. Во-вторых, участие в конкурсе требует принятия принципов и ценностей фонда, что способствует внедрению оценки, доказательного подхода, субъект-субъектного подхода, культуры благотворительности в социальной сфере. В-третьих, участие в реализации проектов формирует единый подход и позволяет специалистам согласованно действовать в процессе оказания помощи благополучателям (в первую очередь семьям с детьми). В-четвертых, конкурсная программа формирует соответствующий имидж фонда и компании, повышая уровень осведомленности со стороны ключевых стейкхолдеров.
Чтобы узнать, какие вопросы волнуют семьи и определить перечень основных направлений деятельности, фонд проводит прикладные исследования и поддерживает лучшие практики помощи семьям и детям.
Стейкхолдерами конкурса выступают:
• Донор – компания «Северсталь»: выделяет средства для организации, проведения конкурса и реализации проектов-победителей; представитель компании является членом конкурсного совета. Высокая степень влияния на конкурс.
• Команда фонда: организует и проводит конкурс; осуществляет сопровождение проектов-победителей. Высокая степень влияния на конкурс.
• Команды проектов-победителей: разрабатывают и реализуют проекты. Низкая степень влияния на конкурс.
• Благополучатели: непосредственно участвуют в проектах, оценивают проекты. Средняя степень влияния на конкурс.
• Партнерские организации: поддерживают реализацию проектов-победителей, предоставляют ресурсы (человеческие и материальные). Средняя степень влияния на конкурс.
КТО ДЕЛАЕТ ГРАНТОВЫЙ КОНКУРС ФОНДА «ДОРОГА К ДОМУ»
Команду конкурса можно поделить на три группы, у каждого участника – своя роль и функции.
1. Административная команда:
• директор фонда – лицо, принимающее решения;
• заместитель директора фонда – организатор экспертизы заявок;
• руководитель ресурсно-методического центра фонда – менеджер конкурса, консультант всех участников конкурса;
• руководитель направления по СМИ фонда – информационное сопровождение конкурса;
• экономист фонда, методисты фонда – консультации по вопросам подготовки бюджета и заявок.
Победители конкурса находят новые способы решения актуальных социальных проблем, пополняя тем самым портфель практик фонда. Участие в конкурсе требует принятия принципов и ценностей фонда, что способствует внедрению оценки, доказательного подхода.
2. Команда соисполнителей:
• конкурсная комиссия – внутренние и внешние эксперты по направлениям деятельности фонда, а также эксперты в области социального проектирования, прикладных и оценочных исследований, придерживающиеся доказательного подхода в оценке результатов социальных практик;
• конкурсный совет – коллегиальный орган конкурса, созданный для принятия окончательного решения о победителях конкурса;
• программисты – сопровождение сайта конкурса[50].
3. Партнеры:
• СМИ на территориях проведения конкурса – информационное освещение конкурса и его результатов;
• администрации городов и профильные департаменты на территориях проведения конкурса – вовлечение грантополучателей, формирование пула актуальных проблем, для решения которых необходимы проектные идеи, партнерская поддержка реализуемых проектов-победителей;
• ресурсные центры для НКО на территориях проведения конкурса – вовлечение грантополучателей, помощь в подготовке заявок на конкурс и реализации проектов-победителей.
КТО И КАК ОЦЕНИВАЕТ ЗАЯВКИ
Продолжительность подаваемых на конкурс проектов – от 6 до 36 месяцев. Вне зависимости от тематики, продолжительности, объема финансирования, территории реализации и размера команды проекта, каждый проект-победитель конкурса должен заканчиваться измеримыми положительными изменениями у заявленных целевых групп. Это ключевое условие для получения финансирования.
Конкурсная комиссия оценивает все поступившие заявки по следующим критериям:
1. Соответствие проекта направлениям и условиям конкурса.
2. Актуальность и значимость проекта для решения проблем целевой группы.
3. Целесообразность, логическая последовательность и способность запланированных действий привести к достижению цели проекта.
4. Конкретность и достижимость запланированных результатов.
5. Тиражируемость проекта (возможность применения технологий проекта в других организациях, на других территориях).
6. Способность команды проекта привести проект к достижению цели.
7. Реалистичность бюджета проекта и соответствие планируемых затрат ожидаемым результатам.
СОЦИАЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ КОНКУРСА ГРАНТОВ БФ «ДОРОГА К ДОМУ»
Реализация проектов, получивших поддержку фонда, помогает улучшить качество жизни благополучателей (детей, семей с детьми и специалистов сферы детства), увеличивает количество организаций и специалистов, оказывающих качественные услуги благополучателям. Специалисты проектов помогают создать для детей безопасные для жизни и благоприятные для развития условия в семьях, сформировать или укрепить позитивные личностно-значимые и социально-значимые изменения у несовершеннолетних, повысить уровень социально-психологической и родительской компетентности в вопросах воспитания детей и построения гармоничных детско-родительских отношений, а также повысить уровень профессионализма специалистов сферы детства.
В 2022 году во время реализации проектов-победителей помощь получили более 1 700 человек, в 2021 году – более 3 800 благополучателей, в 2020 году – более 1 700 человек.
ИМИДЖЕВЫЕ ЭФФЕКТЫ КОНКУРСА ГРАНТОВ ДЛЯ БФ «ДОРОГА К ДОМУ»
Регулярное проведение грантового конкурса позволяет наращивать уровень осведомленности о Благотворительном фонде «Дорога к дому» в профессиональном сообществе, а также повысить уровень экспертности фонда, в т. ч. приглашений поделиться опытом и реализовать партнерские проекты.
Как следует из отчета «Оценка взаимодействия с ключевыми стейкхолдерами программ Благотворительного фонда «Дорога к дому» 2021 года, «8 из 10 партнеров БФ «Дорога к дому», специалистов фонда и специалистов программ отмечают, что хорошо информированы о деятельности фонда, включены в нее (в фонде всего 18 сотрудников, еще более 250 специалистов реализуют проекты программ фонда в 7 регионах. Речь в этом предложении идет именно об этих специалистах, которые не являются сотрудниками фонда – прим. ред.). 97 % партнеров фонда одобряют его деятельность. Более 80 % партнеров говорят, что с начала их взаимодействия со специалистами программ фонда, в работе партнеров (тех, кто работает также с семьями и детьми, но в учреждениях и других НКО) стали происходить позитивные изменения, специалисты оказывают им именно ту помощь, которая необходима».
