Рахиль Гуревич
Болельщик на солнцепёке. Рассказы о любви и спорте
Дали старт. Бежать всего-то два с половиной круга. Странно: бежать было на удивление легко. Погода прохладная, солнце не печёт, ветер сейчас в лицо… Топот за спиной. Он обгоняет после второго виража, и после третьего идёт на обгон. Ветер. За спинами сильнейших он видит знакомую футболку лидера. Обычно лидер выигрывал у него секунд десять. Зацепиться и не отпускать лидирующую группу. Перед последним виражом он подобрался к лидеру совсем впритык… Финиш проходил мимо трибун. Савелий нёсся к финишу из последних сил! Ещё чуть-чуть, и Савелий бы обошёл лидера. Но второе время – это хорошо, просто отлично. «Неплохое, однако, продолжение поединка» – подумал Савелий. Поединок был не только на дорожке фехтования, поединок был у него с прошлым, с той, другой Полиной, которая его унижала, да и с той другой, прежней Лерой вёл он поединок. Он хотел доказать вредным зазнавшимся девочкам из его детства, что он не слабак. Он хотел отомстить им за прошлые обиды сильным выступлением. Ну и конечно же Максима Владимировича нельзя подводить. Приходя в себя, натягивая костюм, он не чувствовал ни дурноты, ни упадка сил. Он жил как в другом измерении. То ли все так плохо пробежали, то ли он пробежал так быстро. Максим Владимирович кричал ему во время бега, потом радовался:
− Вот Сава, вот, что значит на стопе, технично.
А Савелий просто летел как зомби, он забыл о стопе, обо всём, когда бежал…
Второй забег финишировал слабее, Савелию стало ясно, что всё будет зависеть от его стрельбы. Он пошёл трусить по полю стадиона. Савелий боялся смотреть на трибуны. Он чувствовал на себе Полинин взгляд. Его догнала Лера. Из-под расстёгнутой олимпийки видно, как плотно обтягивает купальник её тело. Она всегда бегала в купальнике. Купальник и спортивные трусы – фишка у неё была такая, стреляла она тоже в купальнике. Просто сверху костюм натягивала.
− Я ору с тебя, − сказала Лера.
− Ну так, − выдавил он.
– Там твоя девушка передаёт тебе привет.
Он хотел сказать, что у него нет девушки, но решил ничего не говорить. Странно: неужели Лера с Полиной уже познакомились? На Леру это не похоже и на Полину тоже…
Младшаки быстро отбегали свои пятьсот метров и перешли в бассейн. Толпа родителей ринулась туда же. Трибуны опустели. На трибунах остались только Полина и мама лидера, та, которая тренер и подбадривала сына на старте. Мама лидера сидела бледная, волосы разбрасывал ветер, она была похожа на лохматую несчастную бездомную собаку.
На стрельбе он был спокоен. Весь тряхун закончился, испарился после бега. Обычно ветер его выбивал из колеи. Ещё Савелий всегда обращал внимание на соседей. Но тут Савелий ни на кого не смотрел, ему вдруг сильно захотелось пить. Он вспомнил, что утром не ел и не пил, а вечером не ужинал. Он знал, что так многие делают: не едят в день соревнований, только пьют витаминные составы. Но он и витаминные не пил. Вот откуда лёгкость при беге! Надо меньше жрать. Максим Владимирович ему сколько раз говорил, но Савелий впервые следовал его совету, и то получилось не специально.
Дали разрешение стрелять. Вокруг слышались щелчки… Он прицелился, нажал курок. И ещё, и ещё, и ещё. Потом передохнул и опустошил обойму.
Максим Владимирович, похлопал по плечу:
− Ну наконец-то. Наконец я дождался. Отстрелялся прилично. Десятка есть.
Савелий пошёл на трибуны к Полине – дело сделано, выступил на удивление удачно, не опозорился, а скорее наоборот. Полина сидела с его рюкзаком и с его сумкой, и со шпагой. Улыбалась.
– Полин! Надо в раздевалку было сдать.
– Сдашь там. Всё забито. А без номерка украдут ещё.
– Да ладно. – он достал из сумку воду, сказал:− Не замёрзла?
Полина помотала головой.
− А нос красный. − Он дотронулся до кончика носа: – Холодный.
Полина не отстранилась.
− Ну всё. Бассейн. И всё.
− А награждения? – спросила Полина.
− Придётся ждать. К вечеру тогда только вернёмся.
− Нормально.
− Час-пик будет.
− Норм, говорю же.
Они зашли в здание бассейна, кирпичное, напоминающее больше крепость, чем бассейн. Он больше не волновался. Должно произойти что-то из ряда вон, чтобы он провалил плавание.
− Ты иди разминайся! – сказала Полина. – А я на трибуны. И отдай всё ненужное. – Она стала копаться в его вещах, откладывая плавательные принадлежности.
– Да тише ты, Полин. Там потное всё.
– Норм, – она протянула ему сумку. – За сколько плывёшь?
Он грустно улыбнулся:
− Медленнее тебя.
− Да прям. Нашёл с кем сравнивать.
− Раньше ты быстрее меня плавала.
− Это было раньше. А теперь вы все лоси.
− Ну по сравнению с вашими, я медляк.
− По сравнению с нашими?
− Ну там Матвеич, Андрюха.
Полина испугалась, на мгновение лицо её замерло. Всё. Глаза забегали, как тогда в беседке, когда она хрустела ворованным печеньем:
− Матвей брассист, Андрей бросил давно. Всё. Давай. Работай. Хоре языком чесать.
Он ходил по кафелю бортика, изредка крутил руки, полы его халата распахивались, били по икрам… Он нервничал, смотрел на суетящихся детей. Их становилось всё меньше и меньше. Трибуны пустели. Скоро объявят заплывы четырёхборцев. Сначала девчонки. Девчонок всего три заплыва, а потом он. Полина увидит, какой он стал сильный. Он поплывёт по центральной, самой удобной дорожке. Первую сотню он будет проигрывать, он сядет на волну соперникам, а дальше легко «съест» их, на финише опередит минимум на пять метров, это минимум. Во всяком случае, всегда было так. Он проходил мимо трибун. Полина сидела на последнем самом высоком ряду, в руках у неё была колобашка.
− Тут на стуле лежала, − помахала ему Полина. – Кто-то забыл. На! Лови!
Он не поймал колобашку, она упала на кафель – Савелий поднял её. Тут выбежал из раздевалок пацанёнок в спортивном костюме:
− Это я забыл. Она моя, моя личная. Я тут на трибунах сидел и забыл. Отдай! Моя!
− А теперь моя! – улыбнулся Савелий и протянул пацанёнку его колобашку, пожал руку. Мальчик посмотрел на него снизу вверх:
– Это ты на фехтовании всех кольнул?
– Я.
– Мы с мамой специально пораньше притащились посмотреть фехтование.
− Спасибо!
– Я тоже чемпионом буду – пацан убегал, двигаясь по мокрому полу как на коньках, размахивал колобашкой.
Савелий хотел пошутить пацану вслед. Но не стал. Они все прикольные эти мелкие. И воинственные такие. Он таким не был.
Всё. Надо настраиваться на старт, не отвлекаться. Обидно будет на самом простом спалиться перед любимой девушкой. Савелий теперь точно знает, что Полина его любимая. Мало ли, что там было в детстве, сейчас они уже не дети. Она – бывшая чемпионка, а он, кажется – тоже без пяти минут чемпион города в спортивном четырёхборье, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.
Молчание − знак согласия
Кристину дразнят «крейзи». С ней никто не дружит в секции. Конечно же это из-за её сильного кифоза, считает она. Но Кристина меняет отношение к себе, когда у неё появляется парень.
− Крейзи, − кричали ей вслед.
Нет, она не была сумасшедшая, просто у неё были проблемы с позвоночником, маленький горб. Нет, этот горб совсем не был заметен под одеждой.
− Крейзи! – кричали ей мальчишки из средней группы. Она ненавидела мальчишек. Она знала, что симпатична, даже красива, что фигура у неё отличная, но её всё равно дразнили «крейзи» – в бассейне горб не спрячешь.
Она плавала с рождения – так советовали в один голос врачи. Плавание было её самое главное занятие. Без плавания горб у неё был бы куда больше, и неизвестно ещё выросла бы она до своих метра семидесяти.
Раньше она всё-таки побеждала на соревнованиях, всё-таки её уважали, а теперь?.. Результаты давно встали, ей так и не хватило двух десятых до кандидата в мастера, в бюджетный лагерь от спортшколы её брали из жалости.
Лучше бы она не поехала в этом году в лагерь. Единственная её подруга, нелепая громадная Алиса Вишневская не стала селиться с ней в одном номере. Украдкой смотрела она на подругу-предательницу на пляже… Алиса пришла в бассейн сама, в одиннадцать лет. Это очень поздно для плавания. Но Алису взяли. Поначалу над Алисой подшучивали на соревнованиях: она плавала в самых слабых заплывах, с малюсенькими-малюсенькими девочками, которые были ей ну реально по колено, ну, может по пупок, и которые всё равно обгоняли её. Только она, крейзи, не подшучивала над Алисой. Над Алисой смеялись на тренировках, на ОФП, на сборах – везде. Только она, Крейзи, не смеялась. Алисе совсем не шло ни её имя, ни её фамилия. «Алиса Вишневская» − звучит изысканно, но в подруге ничего изысканного не было. Рыхлое огромное тело.
− Я потому и пришла, − сказала Алиса. – Мама говорит: в пятом классе – рост сто семьдесят пять, хуже некуда, терять нечего, иди плавать, там девочек мало и рост нужен.
Она только сейчас поняла, как изменились Алиса за три года. Шея и подбородок у бывшей подруги, как и всех пловцов − чётко очерченный, от рыхлости тела не осталось и следа. Директор бассейна уже лично тренировал Алису, а её, крейзи, директор бассейна не замечал все эти восемь лет. Она, крейзи, ему не нужна. Горбатые никому не нужны.
В лагере пацаны тренировались как заведённые, девочки строили глазки футболистам из Питера… А она… Она ходила одна… Всю смену она делала вид, что всё нормально, дружно жила в номере с девочками из средней группы, младше её тремя годами, но по осени её накрыло.
В городе она не могла себя больше заставить идти на тренировки, быть всё время будто в стеклянной камере, колбе с вакуумом – её не презирали, нет, её просто перестали замечать. Только Алиса иногда бросала на неё взгляды, в которых после лагеря появилось превосходство.
Господи! Ну зачем надо было всю жизнь плавать! Почему родители не оформили ей инвалидность, а срочно стали искать инструктора в бассейне?! Была бы она инвалидом, так её бы все уважали, все ценили, она бы была «лицо с поражением ОДА» − лицо с поражением опорно-двигательного аппарата. Ну, конечно, горб для этого дела желательно побольше, а не такой как у неё, не кифоз третьей степени. Инвалиды в цене и почёте, им аплодируют на соревнованиях на старте, на финише – это такая традиция. Доплыл – тебе хлопают. Вот Никита – «лицо с поражением ОДА» − чемпион страны и всех-всех соревнований. У него просто одна рука сухая, такая не рука, а ручка; он гребёт одной как двумя, и ноги включает мощно – чемпион. И все его замечают. И он абсолютно не стесняется своей руки. И на всех соревнованиях стоит у бортика и смотрит технику прохождения поворота, судит строго… Ни одно нарушение от него не скроется! Все Никиту уважают! Все! А её обзывают «крейзи»… Да у неё, если на ОФП надевает майку-борцовку, вообще ничего не видно – кажется, что просто круглая спина – такой оптический обман зрения.
− Кристин! Чего это ты?!
Все давно ушли на ОФП. Она же сидела и шнуровала, и шнуровала полукеды. Она не хотела поднимать голову.
− Кристин! Ты чего?
Всё. Попала. Это был Лешок Филькин. Им с братом всегда больше всех надо.
Она подняла лицо, по щекам текли слёзы.
− Ухо болит!
− А чё пришла тогда, раз ухо?
− Только сейчас заболело.
− Это может. Ветер. Мы с Сашком идём, такие, на треньку, и замечаем. Во дворе у школы – пекло, а на улице – ветрило такой, сносит. Да не реви. Иди домой, чё мучиться.
− Прошло уже, − хмуро сказала она и вышла из спортивного комплекса.
Её группа бегала кросс.
«Ну вот. Филькины теперь маме своей доложат. Они всё докладывают маме».
Братья-близнецы Филькины, Сашок и Лешок, Александр и Алексей, были людьми в бассейне уважаемыми. Мама их, Татьяна Викторовна, тренировала лиц с поражением ОДА. Саша и Лёша тоже с рождения в этом бассейне, при маме. Кристина плавала трёхлетняя с инструктором, а они плавали трёхлетними под присмотром мамы… Кристина плавала потом на абонементе, а они не плавали на абонементе, они с пяти лет в спортивной группе тренироваться стали – ну, сыновья же тренера. У близнецов были отличные фигуры, рельефные мышцы, кубики пресса, ноо роста они были невысокого, метр шестьдесят четыре – это по меркам плавания почти карлики. Вот и сидели они со своим вторым взрослым. Качайся – не качайся, тянись – не тянись, тренируйся – не тренируйся, а первый взрослый никому ещё просто не дался. Правда, у мальчиков рост ещё впереди, мальчики до двадцати лет расти могут, и результаты у них растут. Не то что у девочек – с двенадцати лет резкое торможение, а иногда и полный ступор, как у неё. Об этом ей ещё Серафим Чокин говорил. Они всегда возвращались с тренировок вместе, ну, если не всегда, то часто. Им было на один троллейбус, они вместе его ждали на остановке. Серафим шутил, много всего рассказывал, любил поболтать. И всегда был весёлый. Один раз только она его видела заспанным и злым. Папа вёз её с утренней тренировки в школу, а Серафим шёл в школу из дома, запаздывал. Она хотела сказать папе, что этого знакомого мальчика надо подвезти, но вдруг увидела какое у Серафима грустное тяжкое лицо, заспанное, усталое, помятое, недовольное…, и испугалась беспокоить приятеля.
Но днём Серафим всегда ей радовался. Она приходила на тренировку, а он уже переодетый для ОФП встречал её словами:
− Ну что?! Вижу! Кота убила.
Она улыбалась, отвечала, что не убивала, что её домашний любимец кот Симпсон умер от старости ещё месяц назад. Серафим и другие пацаны хохотали.
− Да нет, Кристин, я не о том, − Серафим показывал на её шикарный песцовый воротник на фирменной парке.
И она смеялась вместе со всеми над своей непонятливостью. И ей действительно было смешно. Никогда с Серафимом не бывало скучно. Со всеми он болтал, все болтали с ним. Но Серафим бросил плавание. Узнал, что его не включили в число тех, кто едет в лагерь, и решил уйти. Неприглашение в лагерь был просто поводом. Серафим плавал хуже всех в группе, в их группе всего-то двенадцать-пятнадцать человек. К четырнадцати годам остались только сильные, остальные давно бросили. Мда… не выдержал Серафим позора. «Не вынесла душа поэта…» − сказал бы Серафим, наверное.
Бегали по асфальтовым дорожкам вокруг спортивного комплекса – Вишневская была в мягких нагеленных18 кроссовках, пружинистых, невесомых, а она, Кристина-крейзи – в обычных полукедах. Но разве дело в обуви. Дело в характере. Кристина от злости уже по второму кругу обгоняла Вишневскую – та упорно молчала. Раньше-то Вишневская на дистанции жаловалась, как тяжело даётся бег, как болит спина и ноги. Сейчас, по всей видимости, бег Вишневской давался не легче, но она молчала, не юморила, не окликала подругу…, бывшую подругу.
«Хоть Филькины заметили мой депрессив», − подумала Кристина на седьмом кругу, и вдруг ей стало не так горько. Она неслась, что было силы – она решила всех сделать на этих двадцати кругах, чтоб знали, чтоб знали, чтоб…
После плавания, в фойе подошёл Филькин. Но другой. Сашок. Она их различала. Сашок был подвижнее, попсихованнее и посильнее в смысле результатов. Сашок был лидером и говорил он быстрее, не растягивал, как Лешок, слова.
− Лёха сказал – уши болят?
− Ну да.
− Чё: по серьёзке?
− Ничё, − ей стало неприятно, что она врёт и он это понимает.
− Капли с антибиотиком закапай.
− Угу.
Она переобула шлёпки на полукеды, побыстрее выскочила из спорткомплекса на улицу, чуть не уронила мелкую девочку, путающуюся под ногами.
− Эй! – грозно крикнула вслед мама маленькой девочки…
− Эй! – догнал её Сашок. – Уши болят, а голова мокрая.
− Так жарко.
− Давно холодно: вечер. И ветер. Весь день ветер.
− Не болят у меня уши, − она встала, остановилась. – И ты это прекрасно знаешь.
− А чё тогда? – Филькин «прикинулся шлангом».
− Ничё.
И они пошли молча.
− Я понял. Серафимыч ушёл. Ты скучаешь.
− Не скучаю.
Она и правда не очень скучала по Серафиму. Точнее скучала, но не в том смысле. Если бы Вишневская вдруг ушла из группы, она бы по ней намного больше скучала.
− Скучаешь, − убеждая сам себя, сказал Филькин.
− Нет.
− А я это… У тебя парень это… есть? – быстро проговорил, захлёбываясь.
− Есть!
Она соврала с испугу. Ну кто с ней, горбатой, будет-то? Какой парень? О чём этот Сашок?
− Понятно, – спокойно сказал Филькин. – Значит ревела… Поссорились с Серафимычем?
− Угу, – сказала она и покраснела.
Прошли ещё метров десять, вышли за ворота спорткомплекса.
И она вдруг разозлилась. Нет! Она бы никогда не посмела такое говорить, подтверждать фантастические догадки. Но всё так достало, просто до ужаса. Филькин уж мог бы над ней не издеваться. Всё-таки его мама работает с инвалидами. Мог бы её пожалеть хотя бы Филькин!
− Я больше не приду в бассейн. Пока.
− Ясно. Серафимыч приказал? Сам слинял, и других за собой тащит?
− Всё, пока! Троллейбус!
И она понеслась. К остановке. Если троллейбус встанет на светофоре, она успеет. Но, как назло, мигнул зелёный, троллейбус и не притормаживал на переходе, на остановке выплюнул толпу, быстро хапнул редких ожидающих, и она не успела − водители редко ждут. Она запыхалась, шею уже продуло, она чувствовала, что сейчас надует ей миозит, но назло, и Филькину, и родителя – всем не надевала капюшон. Да пошли все!
Филькин, оказывается, преследовал, но чуть поотстал, подошёл к остановке какой-то дрыганой походкой. Она знала: ему не в эту сторону, не на остановку, он ходит домой через светофор, и дальше напрямик, всегда пешком и всегда важный такой. И почему он один? Филькины же всегда вместе!
Врать, придумывать больше не было сил. А если Филькин позвонит Серафимычу, и он узнает, что она врушка? Ужас! С другой стороны – это Филькин сам, первый, про Серафима предположил. А она просто не стала возражать.
− Нет, Кристин. Ну, реал, Серафим тебе запрещает в бассет ходить?
Она молчала, с вызовом жевала жвачку. Она больше не хотела говорить с Филькиным.
Вдруг вспомнилось. Однажды на судействе она и какой-то пацан из средней группы, стояли у бортика, следили за техникой прохождения поворота. И вот в конце соревнований, на самых слабых заплывах, на сто-комплексе, к пацану подошёл Филькин, она не помнила, который из них. Пацан тут же перестал следить, а до этого три дисквалификации махнул. А тут, на самых слабаках, перестал. А слабаки – это самое главное. Тренеры говорят, что внимательнее всего надо следить за слабыми, чтобы не привыкали к ошибке. В последнем заплыве плыло всего трое. Но добросовестный пацан заговорился, забыл об обязанностях – ведь с ним разговаривал сам Филькин! Она тоже не стала давать отмашку. Да ну. Пусть мальчик порадуется, он же и без дисквалификации знает, что надо касаться ногами бортика, просто он так долго ждал заплыва, волновался, перестарался, у него просто не получилось, но он знает как правильно…
− Как хочешь, Кристин. А только из-за каких-то… бассейн бросать – последнее дело. Смотри: сколько у нас в бассейне девчонок красивых, у многих парни, и никто кроме тебя не бросает.
− Я красивая?
Нет, она знала, что она красивая. Но горб! Кифоз же у неё третьей степени!
− Всё я пошёл. Уши лечи. На таком ветру да с мокрой башкой без ушей вообще останешься, и кончай психовать.
И она пришла на следующую тренировку. Да и как бы она объяснила родителям, что бросает бассейн. Нет! Бассейн её спасение. Да пусть крейзи! Пусть сто раз крейзи… Да пусть не общаются, не замечают, пусть игнорят. Да и потом, если объективно… Кроме «крейзи» никто ей ничего обидного не говорил, никаких оскорблений. Просто Вишневская от неё отринулась, а теперь, по осени, ещё ездит на скейтах с каким-то здоровым парнем из центра боевых искусств – специально вокруг спорткомплекса гоняют на скейтах, чтобы все видели. А она, Кристина, и до Вишневской была сама по себе. В общем, ерунда. Надо плавать. На внутренних соревнованиях она может и место займёт, злоба и обиды – отличная мотивация. Душу грело, что Филькины заметили её настроение, правда, выводы странные сделали. Решено: плевать на всех и плавать.
Осенью звёздами соревнований были Филькины. Они выполнили первый взрослый. Что называется, попёрли у них, наконец, результаты… Весь бассейн аплодировал. Точнее, несколько родителей дожидающихся награждений. Филькины плыли полторашку19, там первый взрослый им маячил ближе всего. От окружных соревнований до городских пошло-поехало по нормативам. К февралю братья штурмовали КМС20. Но не взяли. В апреле случилось совсем смешное. Филькин, ладно бы Лёшка, а то Сашка, плыл четыреста-комплекс и случайно после поворота оказался на соседней дорожке. Это ж как он со спины на брасс так перевернулся − непонятно. Зрители ахнули. Чтоб на другую дорожку вынырнуть, такого ещё никто не видел. Давно на каких-то соревнованиях она наблюдала, как кто-то из младшаков после поворота врезался в ограничитель дорожки и буравил, буравил секунды три-четыре, пока не понял, что плывёт на одном месте. Но это ж толстяк, аутсайдер «заблудился», а тут Сашка Филькин. Она видела, как Сашок расстроился. Но не посмела подойти, сказать ему ободряющие слова. Да ему и без неё эти слова сказали… целая толпа поклонниц. Да и что теперь говорить: КМС приказал долго ждать. Когда он вот так трагически сидел на лавке, обхватив руками колени, не поднимая головы, она поняла совершенно ясно, что только благодаря ему, она сейчас здесь, у ванны бассейна. Сколько раз за этот год она вспоминала ветер, мокрые свои волосы, остановку, уезжающий троллейбус…
К ней подсел Лешок. Он совсем не был расстроен дисквалификацией брата.
− Ну чё? Как там с твоим дела?
− С кем? – не поняла она.
− Ну с Серафимычем? Помирилась?
− Ой, да ну что ты, Лёш. Какой Серафимыч!
− Ну, ты же тогда ревела.
− Я не из-за этого.
− Из-за КМСа, что ли?
− Ну можно сказать что «да», − опять приходилось врать. Она давно забила на КМСа. Два года не могла выполнить – значит, не судьба.
− Понятно, − сказал Сашок. – Ну а чё ты не идёшь, Сашка не успокаиваешь?
− Не знаю. Стесняюсь.
− Понятно. Ну и я стесняюсь,
Они долго, пока шли заплывы на полторашку, сидели на лавке и смеялись, скоро и сам Сашок присоединился к ним.
Летом она опять поехала в лагерь. Всё-таки, уже шестнадцать. Последний раз. Всё-таки, она всех знает давным-давно. Да и пусть она крейзи. Пусть. Всё равно это родные для неё люди. Опять получалось, что она десятая среди старших девочек, а комнаты были на троих. Жила она опять с мелкими, девчонки, сильно подросшие за год, аж завизжали от радости, что её к ним подселяют. В середине смены к ней подошёл Сашок.
− Ты чё на дискач не ходишь?
Она пожала плечами.
− Приходи.
Она не пришла.
На следующий день, когда загремела на весь лагерь музыка, Сашок выловил её у корпуса, взял за руку и сказал:
− Кристина! Не пойму. У тебя парень есть или не есть?
− Не есть!
− Тогда идём на дискач.
Он обнял её. Рука его дрожала у неё на плече. Она всегда носила объёмные футболки. В одежде у неё горба не видно, просто кажется, что сутулость. А когда Филькин положил ей на плечо руку, она поняла, что теперь незаметно даже сутулости. Рука окутывала её спину, её кифоз грудного отдела позвоночника. Необыкновенное нежное чувство возникало от его прикосновения. И гордость, и испуг. Парень, такой популярный в их бассейне, такой надёжный, прямой и честный, обнял её.
0− Я давно хотел с тобой… Ещё в прошлом году, – сказал Сашок, и она уловила, что он сейчас как Лёшик растягивает слова. – Но как-то знаешь, всё тренировки, тренировки… Ну, в курсах…
Она молчала.
− Так. Хорошо… − продолжил Сашок. – Молчание – знак согласия. Да эти тренировки, достало всё уже. Надо же и отдохнуть хотя бы вечером. Да Кристин?
Она молчала. Она боялась опять ляпнуть что-то не то, поэтому предпочла молчать.
− Понятно. Молчание – знак согласия… − он замялся. Может, тебе неудобно так идти?
− Нет! – тихо сказала она.
− Неудобно или удобно?
− Удобно, − ещё тише сказала она. Фууу… от испуга чуть не вырвалось, что неудобно.
− И мне удобно. Продолжаем разговор. Учти, Кристин, я твоего Серафимыча не потерплю. Он в школе, что ли, вместе с тобой?
− Нет! Саша! Я наврала тогда. Долго объяснять.
− Да ладно, мне всё равно, всё равно. Ты – моя девушка, если не возражаешь.
Она молчала.
− Так не возражаешь?
Она молчала.
− Молчание – знак согласия. Согласна?
Она молчала: ведь, молчание – знак согласия.
Они пришли на набережную, гремела отвратительная модная музыка, звук волнами разбегался, забивался во все тёмные закутки корпусов, врезался в лёгкие барашки набегающих волн, пропадал растворялся в море. Они так и стояли в обнимку. Дожидались медляка. Её ноги, сильные, изогнутые в икрах как и у всех пловчих, буквально подкашивались. Он приблизился, обнял её за талию, опутал спину теперь двумя руками. И её горб пропал, она впервые почувствовала себя с необыкновенно прямой, даже перегибистой спиной
− Кристина! – сказал он ей в ухо.
−Что? − Шепнула она ему, тоже в ухо, подумала: говорить в ухо и не видеть лица намного легче, чем говорить просто в лицо.
− Кристина! Извини за повтор. Ты моя девушка навсегда, договорились?
− Договорились.
− Я что-то… нервничаю, − вдруг сказал он.
− А ты не нервничай, − шепнула она. – Ты, пожалуйста, не бросай меня.
− Никогда.
− Ты не можешь этого знать. Вон, Вишневская дружила со мной, а потом перестала.
− Сравнила: Вишневская… − он рассмеялся.
Вторая половина смены пронеслась незаметно. Она чувствовала себя новой, заново рождённой. Нет и не было никаких проблем, не было никаких ортопедических больниц, никаких жёстких кроватей, никаких корсетов, в которых она спала дома вот уже шестнадцать лет, тоже не было. Это всё в прошлом. Это всё – не она!
На лагерных соревнованиях она улучшила свой личник21. И стояла на третьей ступени пьедестала. Но это было не главное. Главное было то, что она выполнила норматив кандидата в мастера. Впервые за три года проплыла лучше. Правда, звание ещё надо подтвердить. Но теперь она была уверена, что непременно подтвердит!
Сашок подал ей руку, когда она сходила с пьедестала, обнял её и поцеловал в щёку. При всех!
Когда летели обратно в самолёте, она сидела с Филькиными. Лешок говорил:
− Ну, Сашок, всё. Ты теперь семейный.
И ей было так приятно. Так спокойно. И так хорошо на душе от этих простых даже прямолинейных шуток. Она решила, что когда приедет домой, пошлёт Саше личное сообщение. И напишет, как она его сильно любит.
