Раф Гази
Иса Утрау – остров Исы
12
У Каифа Ису долго не держали, сразу повели к римскому наместнику Пилату[66] Первосвященник и члены синедриона давно уже вынесли решение о казни Исы. Однако сами этого сделать не могли. Если бы Ису застали на месте какого‑нибудь преступления, то по древнему яхудейскому обычаю его можно было бы закидать камнями. Римская власть, не желая ссориться с влиятельными фарисеями, смотрела на подобную дикость сквозь пальцы. Но поскольку учителя арестовали, дело принимало официальный оборот и задержанного нужно было судить уже по римским законам. Особо опасных преступников казнили через распятие. Насколько же Иса был опасен, решать предстояло префекту Иудеи, то есть Пилату.
У Понтия Пилата был роскошный дворец в Кейсаре, но на Пасех он всегда приезжал в Иерусалим. Мало ли что могло случиться в дни праздника, когда сюда прибывало столько народа! Единственное хорошее дело, которое совершил Пилат, – это строительство водопровода. И то, как говорят, построил он его под напором своей молодой красавицы жены, которая и в яхудейской столице, куда ей частенько приходилось наведываться вместе с мужем, требовала комфорта и удобств. Римский наместник топил в крови народные протесты, его боялись и жаждали мести. Любая искорка могла привести к мятежу. Все пути, ведущие к Иерусалимскому храму, были оцеплены римскими войсками, по городу рыскали прокураторские ищейки.
Когда Ису привели в преторию, где остановился со своей молодой супругой Пилат, уже было утро пятницы перед Пасехом. Фарисеи и служители Каифа не вошли во внутрь здания, а остались в крытой галерее. Их ожидал праздничный молебен и ритуальная маца, а чтобы ее вкусить, нельзя было оскверняться проникновением в «нечистое» жилище.
– В чем вы обвиняете этого человека? – спросил вышедший к ним Пилат.
– Он страшный преступник, и мы предаем его тебе, – ответили фарисеи.
– Зачем он мне нужен! – небрежно отмахнулся префект – его ищейки давно донесли ему об Исе, и наместник знал, что никакой угрозы Риму этот чудак–целитель не представляет. – Возьмите его и судите по–своему закону.
– Мы не имеем права предать его смерти.
– А он заслуживает смерти? – удивился римский наместник.
– Его следует распять!
Распятие – самая позорная казнь, ей подвергались лишь рабы и мятежники.
Пилату ничего не оставалось, как войти с Исой в преторию для проведения конфиденциальной беседы.
– Ты царь яхудейский? – с иронией поинтересовался префект.
– Ты сам так думаешь или кто тебя надоумил?
– Разве я яхудей! – гневно и с заметной обидой в голосе, как будто его заподозрили в чем‑то неприличном, воскликнул Пилат. – Твой первосвященник передал тебя мне. Что же ты такого натворил?
– Царство мое не от мира сего, – отвечал учитель. – Если бы от мира сего было мое царство, то служители не передали бы меня тебе.
Услышав слово «царство», Пилат заволновался, хотя вроде бы понял, что Иса говорит о вещах, не связанных с реалиями земной жизни. Но на всякий случай переспросил:
– Итак, ты утверждаешь, что ты – царь?
– Это ты говоришь, что я – царь. А я говорю, что я пришел, чтобы возвестить миру о Божьей истине…
– А–а, истина… – успокоился Пилат, убедившись еще раз, что Иса не представляет никакой опасности. – И что же есть истина?
Не дожидаясь ответа – ответ римскому наместнику был и не нужен, – Пилат вышел к дожидавшимся его решения фарисеям и объявил:
– Никакой вины в нем я не нахожу!
Служители недовольно зашумели.
– Тише, тише! – успокаивая толпу, поднял руку вверх префект. – У вас есть обычай: отпускать на Пасех одного преступника. Хотите, я отпущу царя яхудейского?
Говоря «царь яхудейский», римский начальник, конечно, шутил, а может, издевался над фарисеями.
– Не его, а Бар Аба![67]– закричали они.
– Бар Аба? Как же Бар Аба? – недоуменно повторил Пилат имя преступника, который был уличен в настоящем, а не вымышленном сопротивлении властям и убийстве человека. – Он же сущий разбойник, разве можно его прощать?
– Хотим, чтобы ты отпустил Бар Аба! – стояли на своем фарисеи.
Пилат скрылся в претории, не зная, что предпринять. Толпа окружила Ису и начала плевать в него, бить плетками и издеваться, облачив в балахон багряного цвета[68] и водрузив на голову венец из терна[69] Терновый венец символизировал проклятие.
– Радуйся, царь яхудейский! – бесновалась толпа, Ису опять били по щекам.
Из претории показался Пилат:
– Я снова вышел к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу за ним никакой вины.
– Распни его, распни! – закричали фарисеи, завидев римского наместника.
– Возьмите его и сами распните! А я не нахожу за ним никакой вины, – повторил Пилат.
– Мы не можем этого сделать. Но у нас есть закон, и по закону нашему он должен умереть, потому что объявил себя сыном Божьим.
– Кем, кем? – на лице Пилата возник неподдельный страх.
Римскому наместнику глава его тайной службы докладывал, что Иса обладает сверхъестественными способностями. Но он как‑то не придал этому значения. Сейчас сами фарисеи признали, что Иса едва ли не сын. Бога. К тому же прокуратор только что получил записку от своей встревоженной жены «Не делай ничего плохого этому праведнику, ибо я видела страшный сон». Пилат, как все жестокие люди, был очень суеверен и боялся Небесной кары, хотя не верил в существование яхудейского Елохима. Если бы яхудейский Бог на самом деле существовал, думал он, то Рим никогда бы не смог покорить Яхудею. Но сейчас префект страшно перепугался.
– Откуда ты? – участливо спросил он Ису, опасаясь, несмотря на жалкий истерзанный вид учителя, его проклятия.
Учитель молчал. Это задело префекта, в нем проснулось имперское высокомерие.
– Почему ты молчишь? Ты знаешь, кто тебя спрашивает? Я префект Яхудеи, и в моей власти казнить тебя или миловать.
– Ты не имел бы надо мной никакой власти, если б на то не было указания свыше. Потому нет на тебе греха, а весь грех на том, кто предал меня, – наконец разомкнул уста учитель.
Стоя в толпе и с тревогой в душе наблюдая за этой сценой, я услышал позади себя чей‑то тяжелый стон. Обернувшись, я увидел Кифаса, его лицо было перекошено чудовищной болью, он скрежетал зубами и тихо стонал «О горе мне, горе!» Я понял, что слова учителя «весь грех на том, кто предал меня» он принял на свой счет, хотя они, скорее всего, были обращены к Искариоту или фарисеям. Я прикоснулся к плечу Кифаса, чтобы как‑то его ободрить, но он, погруженный в свое страдание, даже не заметил меня.
Почувствовав перемену в поведении Пилата, служители вновь закричали:
– Если ты его отпустишь, значит, ты враг своему господину Тиберию. Всякий, кто объявляет себя царем, – враг кайсару Рима.
Это был сильный аргумент. Пилат нисколечко не сомневался, что если он допустит ошибку, в Рим сразу же уйдет донос от первосвященника Каифа, который лишь с виду казался ласковым и покладистым, но всегда держал камень за пазухой.
Пилат уселся в каменное кресло–судилище, называемое Габатта, и выставил Ису перед собой.
– Вот смотрите, это ваш царь! – префект еще как‑то надеялся образумить упрямых яхудеев.
Толпа не унималась:
– Возьми, возьми, распни его!
– Царя ли вашего распну? – сопротивлялся Пилат.
– Нету у нас царя, кроме кайсара.
– Воля ваша, а я умываю руки, – обреченно согласился префект, устав и боясь дальше спорить с разгоряченной толпой.
Фарисеи схватили Ису и повели его на Голгет[70], где было лобное место. Учителя, так же, как и двух его товарищей по несчастью, заставили нести хач – деревянный крест, на котором предавали распятию самых опасных преступников. Вместе с Исой к распятию приговорили еще троих, один из которых, Бар Аб – убийца и разбойник, в честь праздника был прощен. Его злобную ухмылку я заметил в толпе, сопровождавшей Ису, учитель медленно взбирался на Голгет, низко сгибаясь под тяжестью хача.
Как переменчиво настроение толпы! Всего несколько дней назад, когда Иса въезжал на осле в Иерусалим, ему пели осанну и в восторге забрасывали пальмовыми ветками, а сейчас слышны одни насмешками «Радуйся, царь яхудейский!»
Ису, пробив его ладони большими гвоздями, распяли на кресте посередине лобного места, а по краям, слева и справа – двух мятежников. Пилат не поленился и собственноручно приделал к кресту дощечку с надписью «Иса из Насары, царь яхудейский». Для чего он это сделал – сие неведомо. То ли отдавал последнюю дань уважения учителю, то ли насмехался над фарисеями. Эту надпись смогли прочесть все, так как она была сделана по–яхудейски, по–еллински и по–римски.
Служители Каифа возмутились и потребовали переделать надпись:
– Нужно написать не «царь яхудейский», а – «я говорю, что я царь яхудейский».
– Что написано, то написано, – отрезал Пилат.
Народ, пришедший на Голгет, не расходился, ждали завершения спектакля. Я огляделся вокруг и увидел обезображенные страданиями лица родственников и близких Исы: его матери Марьям, прощенной грешницы Магдалы, Кифаса, Яхъи, Варнава и других шакирдов. Это было мучительное зрелище! Все стояли и напряженно ждали, когда учитель испустит дух.
Заметив страдание матери, распятый на кресте Иса поручил заботу о ней своему любимому ученику Яхъе. А Кифаса, по утверждению Аристофана, учитель простил и даже назначил старшим своей осиротевшей общины.
Начинало смеркаться, на Иерусалим надвигалась ночь. Иса вдруг зашевелился на кресте.
– Элохим! Элохим! ламма савахфани? – возопил Иса во весь голос. – Господи! Господи! Для чего ты меня оставил?
После чего учитель тихо прошептал:
– Жажду.
Кто‑то из охранников смочил губку уксусом и на копье поднес ее к устам Исы.
– Свершилось! Отче, в руки твои предаю дух мой, – сказал учитель и испустил дух.
13
Из‑за чего все же фарисеи убили Ису?
Я сидел на днище перевернутой лодки, любовался ночным морем и низко нависшими над ним звездами и предавался грустным размышлениям. Моя далекая отчизна тоже находилась на берегу моря, настоящего моря, а не такого крошечного, как Киннереф. Я любил море, хотя оно навевало на меня грусть.
Из дома Кифаса раздавался жалобный голос флейты[71]– скорбный плач по ушедшему учителю. Траур соблюдался три дня. В это время нельзя было ничего делать, даже бриться. Кифас сидел уже третьи сутки с опущенной головой, поедая, как то велит обычай, яйца, посыпанные золой и солью.
Чтобы не мешать, я удалился к морю.
Варнав, с которым мне удалось перекинуться парой слов, еще там в Иерусалиме, на лобном месте во время казни Исы, с жаром доказывал мне, что распят был вовсе не учитель, а совсем другой человек. Яhуд Искариот, предавший учителя за 30 сребреников, был внешне похож на учителя. Вот по ошибке Пилат и казнил его, а Иса скрылся, но скоро обязательно даст о себе знать. Похоже, у Варнава с горя помутнел рассудок – все знали, что Искариот, не выдержав мук совести, на второй день после распятия Исы повесился.
Из‑за чего все же фарисеи его убили?
Вдруг я увидел, что с пригорка спускается к морю какой‑то темный силуэт. Приглядевшись получше, я признал в нем своего друга Аристофана. Вот кто сейчас мне все разъяснит!
Аристофан поздоровался и протянул мне увесистый мешочек. В нем были деньги!
– Не бойся, я не Искариот, и никого не предал, – пошутил мой друг.
На мой взгляд, шутка была неудачной. Но я решил ее подержать:
– Тогда откуда монеты?
– Потряс своих богатеньких сородичей эллинов.
– А зачем ты даешь их мне?
– А разве тебе уже не пора собираться на родину?
Ах, вот оно в чем дело! Аристофан знал, как я тоскую по своим родным и близким, и решил мне помочь.
– Спасибо, друг! – я не знал, как его благодарить за такую внимательность и щедрость. – Я приеду через год и верну долг.
– Через год меня здесь уже не будет.
– А где ты будешь?
– На острове.
– На Острове Любви? – уточнил я.
– Эк как тебя забрала эта история! – поддел меня Аристофан. – Я буду на острове Крит, там моя родина, ты об этом забыл?
– Помню. Значит, через год я приеду к тебе на остров Крит. Примешь?
– С превеликим удовольствием! – обрадовался Аристофан. – Посмотришь, как настоящие еллины живут.
Мы замолчали, слушая, как в шум прибоя вплетается надрывный плач флейты.
– Кифас сильно грустит? – нарушил молчание Аристофан.
– Просто убивается, третий день не встает с места.
Мы опять замолчали.
– Из‑за чего все же фарисеи убили Ису? – не выдержал я и озвучил вопрос, который мучил меня со дня возвращения в Байтсайд.
– А сам как думаешь?
– Ну уж точно не за то, что назвал себя сыном Божьим.
– И не за то, что нарушил закон субботы, – подхватил мою мысль Аристофан.
– Тогда за что же?
– Им наплевать на свои законы, – осуждающе произнес мой друг и продолжил уже совсем другим тоном, неторопливым и размеренным: – Этим миром правит Князь тьмы, здесь Иса совершенно прав. И римский кайсар, и яхудейский первосвященник, хоть и враждуют друг с другом, они служат одному хозяину – Сатане. Его власть зиждется на хитрости торговцев и менял, которых Иса выгнал из храма, на обмане фарисеев и первосвященников, на воровстве сборщиков податей, на произволе и самодурстве различных правителей, начиная от мелких чиновников–кровопийцев и кончая царями и кайсарами. А на самом верху этой вертикали власти, на самой вершине пирамиды восседает Князь тьмы. Так было всегда и везде, такой порядок установлен и здесь в Яхудее, и в Риме, и в моей стране, и в твоей, я уверен, тоже, – при этих словах Аристофан вопросительно посмотрел на меня.
Я согласно закивал головой и он продолжил:
– Иса пришел не для того, чтобы прогнать царя Ирода[72]или кайсара Тиберия, а потом сесть на их место. Он пришел для того, чтобы разрушить сам существующий миропорядок, прогнать не царя или кайсара, а самого Князя тьмы. Иса покусился на самого Князя тьмы, вот за что его распяли!
– Неужели фарисеи так сильно его испугались?
– А как тут не испугаться! Они видели, что Иса не был простым смертным, о чудесах, какие он творил, раньше никто и не слышал. Такими способностями не обладали даже первосвященники. Это пугало и тревожило. От такого опасного человека нужно было поскорее избавиться. Иначе он мог вместо Пирамиды Князя тьмы выстроить свой Остров Исы.
– Но Остров Любви – это же просто сказка!
– А Земля Обетованная[73]– это не сказка?
– Не знаю, я же не избрано рожденный, – съязвил я.
– Я тоже необрезанный, – парировал Аристофан.
В конце–концов, мы пришли к единодушному мнению, что Остров Исы нам нравится больше.
