Раф Гази
Иса Утрау – остров Исы
10
На последнем, можно сказать, прощальном ужине Иса был лишь со своими близкими шакирдами. Ученики так много и подробно потом о нем распространялись, что нам с Аристофаном известны все подробности этого печального вечера.
Начался он с того, что Иса, сняв с себя верхнюю одежду и опоясавшись полотенцем, налил в умывальный сосуд воду и начал омывать ноги своим ученикам.
Мытье ног в сухом и пыльным Фалистине было делом обычным. Народ здесь ходил в сандалиях на босу ногу и, войдя в дом, сразу омывал ноги. Дорогим гостям в знак особого уважения это делали слуги, жена – мужу, дети – родителям. Поскольку у меня никого не было, я мыл себе ноги сам, как и многие бездомные шакирды Исы.
Тут же вдруг учитель сам стал омывать им ноги, а не наоборот, и это было непонятно и непривычно. Иса подходил по очереди к каждому из своих шакирдов, опускал их грязные ноги в сосуд, омывал их и насухо обтирал полотенцем.
Когда очередь дошла до Кифаса, бывший рыбак не стерпел и спросил:
– Тебе ли мыть мне ноги, Усто?
– Ты сейчас не знаешь, зачем я это делаю, уразумеешь после, – едва ли не силой, окунув ноги сопротивляющегося Кифаса в воду, загадочно произнес учитель. – И впредь делайте друг другу тоже самое, что я вам сейчас делаю.
Потом Иса обронил еще одну таинственную фразу:
– Чисты вы, да не все! – хотя учитель пред тем обошел всех учеников и омыл им ноги.
Этим он хотел предупредить, что среди них есть предатель, высказал догадку Аристофан, когда мы с ним детально разбирали трагические события того ужасного дня. Похоже, мой друг был прав, поскольку, чуть погодя, Иса объявил напрямую:
– Один из вас предаст меня!
Нависла гробовая тишина. Не выдерживая напряжения, Кифас подполз поближе к Искариоту и Яхъе, которые сидели за низким столиком рядом с учителем, и шепнул:
– Спросите, кто это, о ком это он говорит?
Яхъя, припав к груди Исы, с дрожью в голосе спросил:
– Усто, кто это?
– Тот, кому, разломив, я подам хлеб, – спокойно ответил учитель.
Разламывать хлеб, разделять рыбу, мясо и подавать их гостями во время трапезы тоже было привычным делом – это делал самый старший и уважаемый человек из сидящих за столом. И когда Иса, обмакнув хлеб в соус, протянул его Искариоту, никто на это не обратил внимания – как‑то не догадались соединить этот привычный жест с предыдущими словами учителя. Ничего не подозревая, Искариот взял кусок хлеба и преспокойно отправил его себе в рот.
Это очень важный и многозначительный момент! Осмысливая его задним умом, Яхъя предположит, что вместе с куском хлеба в Яhуда Искариота вошел Иблис. Назад ходу у Исы уже не было. Если раньше он что‑то еще мог изменить, то теперь, когда Сатана вселился в душу одного из его учеников, учителю оставалось лишь покорно следовать своей трагической судьбе, которую, впрочем, он сам для себя и избрал. Начало свершаться, то что должно было свершиться! Как где‑то вычитал мой ученый друг Аристофан, такое в древней яхудейской истории уже случалось – наби Даут тоже был предан своим товарищем Ахитофелом[62]
Однако в ту минуту никто из сотрапезников Исы, расслабленно возлежавших за накрытым скромным угощением столом ни о чем не догадывался.
– Делай скорее то, что задумал! – с каким‑то нетерпеливым надрывом обратился учитель к Искариоту.
Тот вознес свои ясные и преданные очи на учителя – чем‑то они были похожи – и легко подняв свое худое тело с лежанки, направился к выходу.
Опять никто ничего не заподозрил. Искариот носил с собой ящик, куда собирались пожертвования, то есть был всегда при деньгах. Шакирды подумали, что учитель отправил Искариота раздать милостыню нищим или совершить какие‑то покупки к празднику – через пару дней наступал Пасех. Какие покупки, если на дворе была уже темная ночь!
А Иса меж тем продолжал свою проповедь перед оставшимися шакирдами:
– И не слуги вы мне, и не рабы, а друзья и братья! Новую заповедь даю я вам: любите друг друга так, как возлюбил вас я. И потому, как вы любите друг друга, будут узнавать и отличать вас от других.
Этой новой заповедью, считает Аристофан, Иса как раз и объяснил свой поступок с омытием ног ученикам. В их общине должны быть все равны, у них не должно быть ни слуг, ни господ, все они – любящие друзья и братья. Если Иса называл себя сыном Отца Небесного, а учеников – своими братьями, то все они теперь тоже становились Божьими детьми.
Кифас, подумавший было, что учитель именно его имел в виду, когда произнес зловещую фразу «один из вас предаст меня», взволнованно спросил:
– Усто, ты говорил, что скоро уйдешь от нас, куда ты идешь?
– Куда я иду, ты пока идти не можешь.
– Я не могу? – удивился самолюбивый Кифас. – Да я куда хочешь за тобой пойду, да я за тебя душу положу!
– Душу за меня положишь? А я тебе говорю, еще не пропоет петух, как ты трижды от меня отречешься.
Пораженный обидными словами в самое сердце, Кифас грустно склонил голову, ему вновь показалось, что учитель именно его заподозрил в измене. Испуганно оглядывая шакирдов, которые стыдливо прятали от него глаза, Кифас догадался, что они тоже об этом подумали.
– Усто, если мы не знаем, куда ты идешь, как мы можем узнать путь, по коему нам следует идти? – засомневался шакирд, прозванный из‑за своих вечных сомнений и расспросов Томасом Неверующим.
– Я есмь путь и истина. Следуйте моим заповедям – вот ваш путь.
Тут в разговор вступил Филип, которого еллины приняли за своего сородича:
– Усто, покажи нам нашего Отца Небесного, и нам этого хватит.
– Его увидеть никто не может! С вас достаточно того, что видите меня. Отец во мне и в каждом из вас.
Дальше Иса высказал нечто такое, о чем у шакирдов не сложилось единого мнения. И потому мы с Аристофаном не знали, как трактовать следующие слова учителя:
– Если любите меня, соблюдайте мои заповеди. И я умолю Отца, он пришлет вам Утешителя, который пребудет с вами вовек.
Яхъя утверждает, что Утешитель – это Дух истины, ниспосланный к любящим сынам Отцом Небесным. А Варнав заявляет: Утешитель – это наби по имени Хамд[63], который придет после Исы. К кому склониться – мы с Аристофаном так и не решили.
– Кто полюбит меня, кто соблюдет слово мое, – продолжал Иса, – того полюбит и Отец ваш, и сотворит для вас Обитель Любви.
Аристофан последние слова «Обитель Любви» воспринял по–своему – как «Остров Любви». Его свободолюбивой натуре, слово «остров» было почему‑то ближе, чем «обитель». Может, потому, что он приехал с острова Крит.
Далее, Иса предупредил шакирдов об опасностях и испытаниях, которые будут подстерегать их после его ухода на каждом шагу:
– Если мир вас возненавидит, знайте – раньше он возненавидел меня. Если вы начнете соблюдать мои заповеди, вы не будет принадлежите миру сему, а будете не от мира сего, поэтому вас и будут ненавидеть. Будут ненавидеть и гнать так же, как ненавидели и гнали меня! Изгонят вас из синагог и храмов, и всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем самым служит Богу.
Где же бедным последователям Исы укрыться от мирской злобы и ненависти? На Острове Любви, который находится под защитой Отца Небесного. Где же еще! Так, во всяком случае, считал мой друг Аристофан.
Под конец проповеди Иса вновь заговорил загадками:
– Вот и наступает час мой! И я должен идти, ибо если я не пойду, Утешитель не придет к вам. Я пойду, и каждый из вас рассеется в свою сторону. В мире есть большая скорбь, но мужайтесь: я победил мир!
11
– Мой час настал, – сказал Иса и вышел в ночь.
За ним встали и вышли его ученики. Никто не задавал лишних вопросов. Чувствовалось, что Иса принял какое‑то важное для себя решение и намерен теперь его исполнить.
Учитель направился через ручей Кыдрун в сторону масличного сада. Именно здесь у подножия горы Джебель аз–Зейтун, как позже просвещал меня Аристофан, много лет назад состоялось и другое предательство – Ахитофел выступил против своего царя Даута.
В Гетсиманском саду[64] накануне Пасеха останавливались на ночлег паломники. Учитель тоже часто собирал здесь, среди оливковых деревьев своих учеников, о чем знал и Яhуд Искариот. Но в сей поздний час в саду было черным–черно, хоть глаз выколи.
Вдруг ночную мглу осветили заженные факелы, Искариот вел за собой служителей первосвященника, фарисеев и отряд вооруженных римлян.
– Кого вы ищете? – спросил Иса, выдвигаясь им навстречу.
– Ису из Насары, – последовал ответ.
– Это я.
Не ожидая, что так быстро удастся найти мага–чародея, каковым считали Ису, фарисеи в страхе отшатнулись и пали на землю. Отстранились и римские солдаты.
Учитель спросил снова:
– Кого ищите?
– Ису из Насары, – поняв, что от учителя не исходит никакой угрозы, осмелели фарисеи и начали его окружать.
Тут Кифас, заявивший во всеуслышание, что готов жизнь положить за учителя, выхватил меч и рубанул им одного из наиболее близко подошедших врагов. Им оказался Малх – слуга первосвященника Каифы. Удар был не точным, Кифас отсек Малху лишь правое ухо.
– Вложи свой меч в ножны, – строго приказал учитель своему преданному шакирду, – ты не даешь мне исполнить то, что мне должно.
Стражники набросились на Ису, схватили его и связали. Ученики Исы, прячась за деревьями, в страхе разбежались, все до одного. Их никто и не преследовал, фарисеи пришли не за ними, а за их учителем.
Сначала Ису привели в дом Ану[65]– тестя первосвященника Каифа. Хотя Ану уже давно не занимал никакого официального поста, он оставался влиятельным человеком. Без согласования с его кланом (пятеро его сыновей тоже занимали важные посты) не принималось ни одно важное решение в яхудейской общине. Двое шакирдов – Кифас и Яхъя – все же набрались смелости и проследили, куда повели их учителя.
В доме Ану Яхъю знали, он иногда привозил сюда рыбу из Байтсайды, поэтому придверница пропустила его во двор.
– А это кто? – спросила служанка, указывая пальцем на Кифаса.
– Это со мной, он тоже рыбак из Байтсайды.
– Рыбак, говоришь? – усомнилась служанка. – Сдается мне, что я его где‑то встречала. Уж не из шакирдов ли ты Исы?
– Нет, – поспешил ответить Кифас.
Ночь была холодной, служители развели во дворе огонь и начали греться у костра. А хозяин дома допрашивал Ису:
– Кто твои ученики? В чем суть твоего учения?
– Я всегда учил в синагогах, и говорил явно, тайно не говорил ничего. Зачем спрашиваешь меня, спроси тех, кто слышал мои проповеди.
Один из служителей ударил Ису по щеке:
– Как ты разговариваешь с первосвященником!
Ану первосвященником не был уже лет 25, но его слуги все равно обращались к нему по–прежнему, зная, какой огромной властью на самом деле обладал этот немощный на вид старик.
– Если я сказал худо, скажи, что именно худо, зачем ты бьешь меня? – спокойно и с достоинством отреагировал Иса.
Ану не стал больше с ним разговаривать, и отправил связанного Ису к действующему первосвященнику Каифу. Проходя мимо Кифаса, учитель загадочно улыбнулся и кивнул головой в сторону одного из слуг. Кифас перевел взгляд и увидел греющегося у огня Малха – удивительно, но его правое ухо было целым и невредимым, словно никто его не отсекал…
Когда Ису увели, кто‑то из служителей подошел к костру и спросил Кифаса:
– Что‑то мне твоя физиономия знакома, похоже, ты ученик Исы?
– Нет, – во второй раз отрекся от своего учителя Кифас.
– Как же нет! – не поверил один из слуг, приходившийся родственником Малху, которому Кифас недавно отрубил ухо, но оно снова отросло. – Не тебя ли я видел с Исой в Гетсиманском саду?
– Нет, – в третий раз повторил Кифас, и тут же запел петух.
Кифас вздрогнул, на его побледневшем лице заиграли огненные блики от костра, он резко повернулся и с диким воплем «О горе мне, горе!» побежал прочь со двора священнослужителя. Кифас понял, что сбылось пророчество учителя «Еще не пропоет петух, как ты трижды от меня отречешься»!
Я никогда не видел ранее моего благодетеляКифаса в таком ужасном состоянии. Он громко рыдал, рвал на себя волосы, бился головой о деревья, попадавшиеся ему на пути, и все время приговаривал «О горе мне, горе!» Мне показалось, что Кифас сошел с ума.
