Раф Гази
Иго. Татарский роман. Книга 1
3
Бывали ли вы когда нибудь на базаре в Катта-Тау? Абрек сам был здесь впервые. Обычно он ездил с отцом в Лаишхан – и это уже был большой праздник. А тут, по случаю приезда гостей, Манап ага решил свозить их в близлежащий городок Катта-тау на настоящий восточный базар.
Такого буйства красок, разнообразия предлагаемых товаров, экзотических фруктов и овощей, невероятного коктейля из всевозможных дразнящих запахов, множества различных языковых выговоров и антропологических типов вы больше нигде не увидите!
А какие остроумные и соленые шутки отпускают базарные масхарабозы – клоуны, а какие отважные трюки выделывают на высоком канате дорбозы – канатоходцы, а какие громкие фанфары издают длинные карнаи – музыкальные трубы!
Свободолюбивая и веселая Мараканда всегда была центром мирового притяжения. Она покорялась лишь дважды. В первый раз Александру Македонскому, которого здесь помнят под именем Искандер Двурогий (двурогий – из за шлема с двумя крыльями). Согда вошла тогда в Греко– Бактрийское, а затем – в Кушанское царство. А во второй раз – Чынгызхану, который прекратил здесь кровопролитные междоусобные распри, включив распадавшуюся Согду в состав хорошо организованной Татарской Державы. Наконец-то, древняя благословенная земля обрела долгожданный мир и покой.
И с тех пор Согдиана, и ее два древних очага земной цивилизации Бухара и Самарканд – превратились в мировой научно-культурный центр, настоящий Вавилон, взаимодействие различных рас и народов.
Кого только не увидишь на восточном базаре в Катта-Тау! Вот горец торгует орехами: прямой греческий нос, голубые глаза, светлые волосы, а говорит на чистейшем самаркандском наречии. А вот типичный сарт, предлагающий изделия своего гончарного ремесла – глиняные кумганы, касы, пиалы. Выглядит он уже совсем по-другому: желтоватая кожа, тонкие черты лица, в узкую полоску губы. Мальчик-чайханщик с огромными черными глазами – парс, а, может, армянин или грек. Часто, особенно среди женщин и уйгуров, можно встретить чисто монгольские лица: круглые, темные, скуластые. Среди сапожников полно ассирийцев, а парикмахеры, портные и менялы – сплошь бухарские евреи (они расселились здесь еще со времен предсказанного Библией падения Израиля, когда толпы евреев хлынули в Персию). Ювелирными изделиями торгуют либо турки-месхетинцы, либо горбоносые арабы – с вытеснением зороастризма исламом в Согдиане появились целые поселения бывших кочевников-бедуинов: Араб-сарай, Арабистан, Арабкурган… Говорят здесь на фарси или тюрки, арабский – язык богослужения – можно услышать лишь в мечетях и духовных семинариях. Арабский с приходом Советской власти стал вытесняться другим имперским языком – русским.
Но Восток не сдался, он ушел вглубь, он скрылся от новых советских веяний за высокими глиняными дувалами в толще своих тысячелетних традиций и только сделал вид, что покорился и принял чужие правила игры. На поверхностный взгляд, могло показаться, что Восток на каком то витке истории стал красным, но это была лишь видимость, мимикрия, возможно, мираж. Восток как был зеленым, впрочем, скорее не зеленым, а многоцветным, таким он и остался. Ничто не может поколебать его вековых устоев. Восток, затаившись, словно кобра перед прыжком, всегда ждет удобного момента, чтобы сбросить со своего тела наносную, чужеродную, искусственно навязанную ему идеологию. И стоит имперскому центру чуть зашататься, слегка выпустить бразды правления, немножко ослабить давление, как тут же в мгновение ока все чуждое, привитое извне смывается одной огромной волной, – и миру вновь является первобытный и загадочный лик Востока. Только вот беда – не везет ему в последнее время с правителями. А Татарская цивилизация, к своей величайшей трагедии, заложив основы, фундамент Востока, сегодня оболгана и забыта…
Однако вернемся на наш базар, куда домулло Манап отправился в тот воскресный день не один, а в сопровождение целой казанской делегации.
Надо ли описывать, какие чувства испытывали гости, и в особенности дети! Взрослые расщедрились и купили им не только газированную воду с абрикосовым сиропом, но и фруктовое мороженное. Абрек с видом знатока расхаживал между торговыми рядами и перечислял – для казанских гостей,главным образом для Эльмиры с Эльвирой – названия диковинных фруктов: айва, персик, гранаты, абрикос, алыча, хурма…
По базару плыли аппетитные запахи. В огромных 30–ведерных казанах томились плов и чучвара – пельмени из бараньего фарша с луком и приправой. В круглых глиняных печах тандырах румянились самса с калампир – горьким стручковым перцем и тяжелые самаркандские лепешки, пригодные к употреблению в течение трех лет. Тут же каталось тесто для настоящих узбекских манти, которые готовятся из рубленного мяса. Дымились мангалы с жигар кабоб – шашлыком из печени. Кипела и бурлила в котлах нохат-шурпа – похлебка из крупного азиатского гороха.
Мальчишки-чайханщики разносили отлично утоляющий жажду кок чой – зеленый чай, который с удовольствием, по-восточному скрестив ноги и лениво отгоняя мух, пили базарные завсегдатаи из маленьких пиал в большой и просторной чайхане. Поговаривали, что там, в дальних ее комнатах особо богатых и уважаемых клиентов услаждают райские гурии. Трудно сказать по поводу гурий – было ли это правдой, ну а то, что в середине минувшего века в любой чайхане почти открыто можно было покурить анашу – это факт. Не насвай – зеленый табак, который кладется под язык – этого добра и сейчас завались. А именно анашу – настоящий наркотик из конопли, который сегодня находится под страшным запретом, за его хранение и распространение в Узбекистане введена расстрельная статья. А тогда она считалась вроде национальной забавы – возможно, еще и поэтому восточные люди равнодушны к алкоголю.
Зафбандский сосед Утэковых, 80–летний Клыч бобо, частенько вечерами баловался травкой. Он долго разминал похожую на пластилин желтовато – коричневую массу, потом смешивал ее с табаком и с наслаждением затягивался, опустив ноги в прохладный ручей. Вроде бы так он поддерживал свою мужскую силу.
Впрочем, дорогой читатель, мы снова отвлеклись. А между тем базарный вояж наших уважаемых гостей уже заканчивался. Нагрузив свои сумки и авоськи большим арбузом, двумя продолговатыми дынями, гранатами, абрикосами, виноградом, парой новых сандалий и двумя сарафанами, они стали собираться домой.
Надо заметить, что цены на базаре в те годы были еще сказочно низки. Бесхитростные дехкане практически даром отдавали горожанам плоды своего труда. За все про всё были уплачены сущие копейки. Вместе с супругой Люцией – учительницей начальных классов завуч Зафбандской семилетней школы Манап Утэков имел совокупный семейный доход 800–900 рублей в месяц и мог себе позволить совершать подобные базарные проминады еженедельно.
Это уже много позже, когда плоды советского просвещения доберутся и до этих мест, и местные жители узнают, что плоды, выращенные в их садах, оказывают благотворное влияние на здоровье анемичных горожан (выяснилось, например, что гранаты освежают кровь, а персики укрепляют сердечную мышцу), цены резко подскочат. Совсем плохо станет, когда базарную торговлю приберут к своим алчным рукам жадные перекупщики, вытеснив с рынка простодушных дехкан и отобрав у них львиную долю прибыли…
В новых сарафанах сестренки Абрека выглядели еще привлекательнее. Они точно теперь были похожи на кукол, и казались не живыми, а игрушечными. Чтобы развеять свои сомнения, Абрек даже незаметно ущипнул одну из куколок, но та подняла такой визг, что он зарекся на будущее проводить с ними подобные эксперименты.
Большую часть года – лето в Узбекистане длится едва ли не 9 месяцев – Абрек бегал босиком, но он был уже взрослым парнем: 5 лет – это вам не шутка, и необходимо было привыкать носить летнюю обувь. Мальчик не любил ходить в сандалиях, хотя понимал, что это атрибут каждого культурного человека, и, считая себя таковым, как то мирился и даже радовался, когда, как, например, сегодня, ему покупали обновку. Но каково же было его разочарование, когда надев сандалии, он обнаружил, что они ему велики и спадают при ходьбе. Обувку дали примерить старшей из сестренок, шестилетней Эльвире – и надо же, ей они оказались впору! Почему то это обстоятельство Абрек воспринял, как личное оскорбление, его мужское достоинство было ущемлено в высшей мере: как это, ему, крутому джигиту – велики, а ей, сопливой девчонке – как раз? Мир перевернулся вверх тормашками. Однако взрослые не придали сему факту никого значения. «За лето нога подрастет, к осени будешь носить», – мудро рассудил Кубрат ага. Но его младший брат Манап решил проявить еще один жест восточного гостеприимства: сандалии подарили той куколке, под чью ножку они подошли, то есть Эльвире, что еще больше раздосадовало Абрека.
В сердце джигита затаилась смертельная обида. Ему хотелось рвать и метать, он жаждал отмщения! Кому хотел мстить Абрек: судьбе, за то, что она сыграла с ним такую злую шутку? О том ведает лишь один Аллах. Мало того, что у него оказались маленькие ноги (Абрек не думал о том, что это сандалии большие, ведь они подошли его сестре), так он еще и опозорился перед этими глупыми ряженными девчонками…
Всю ночь Абрек не мог уснуть, остро переживая свой позор. Наконец, он нашел решение. Тихонько, чтобы никого не разбудить, мальчик встал с постели, вытащил из нижнего ящика комода злополучные сандалии и осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, вышел во двор. Над ним низко нависли большие светящиеся звезды и огромная желтая луна. Полуночник нашарил на верстаке молоток и огромный ржавый гвоздь. Абрек и думать забыл о всяких ночных дивах и привидениях, которыми пугал его сосед Ташпулат, в эту ответственную минуту он никого не боялся. «Пусть только попробует сунуться какое нибудь чудище, вмиг проломлю башку молотком», накачивал себя смелостью Абрек. Мальчик перевернул сандалии и пробил на подошве несколько дырок: ни сам Абрек, никто другой эту обувь больше никогда носить не будет! Таким был его приговор. И лишь после свершения акта возмездия, тайно пробравшись обратно в дом, неугомонный малыш, наконец, успокоился и, удобно устроив остывшую голову на подушке, унесся в царство Морфея.
О, Аллах Всемогущий, сохрани нас от уязвленного мужского самолюбия! Если оскорбленный джигит начнет мстить, кара его будет неимоверно суровой, зато и успокоение будет великим. Не зря, наверное, такой кровавый сердцевед, как Сталин, говорил, что самое сладкое удовольствие, доступное сердцу мужчины, – это удачно исполненная месть. Неужели он говорил правду?
Глава 5
1
Необходимое примечание к данной главе: наряду с вымышленными персонажами, здесь представлены и реальные имена и фамилии работников "Татнефти"
Рудольф Утэков с детства знал, чего он хочет в этой жизни. Свои жизненные ориентиры он определил довольно рано.
Определиться ему помогли два случая: невольно подслушанный разговор и книга академика Губкина «Учение о нефти». «Какая связь может быть между этими двумя некореллируемыми событиями?», недоуменно спросит кто-то. «Учение Губкина… в глухом татарском ауле… да не смешите народ», воскликнет другой. А мы и не смешим, мы просто констатируем факты.
А факты следующие. Холодной осенью 1948 года, сразу после открытия знаменитого Ромашкинского нефтяного месторождения, у Кубрата Манапова, отца Рудольфа, состоялся памятный разговор с троюродным племянником Аглямом. Шустрый племяш устроился бурильщиком в Шугуровскую нефтеразведку, где жизнь показалась ему истинным раем. Манна небесная в виде высоких зарплат, денежных премий и различных пайков сама падала в руки. Вот он и агитировал своего упрямого дядю перейти на работу в «нефтянку», красочно описывая все прелести и преимущества своей райской жизни.
Взрослые сидели на саке – татарском топчане-лежаке за низким столиком табын под тусклым светом отчаянно вонявшей керосином лампы-коптилки и пили чай. Рудольф лежал на печи рядом с задремавшим старшим братом Робертом, досасывал гребешок презентованного дядей Аглямом леденца «Красный петушок» и держал ушки на макушке, боясь пропустить хоть слово из беседы, которая его чрезвычайно взволновала.
– Ну что ты за человек, Кубрат абы, своей выгоды не понимаешь! – наседал гость на хозяина, макая кусковой сахар в свежо заваренный плиточный чай, который сам и принес в качестве кустанач – гостинца.
Мать Рудольфа в голодные военные и послевоенные годы пекла темно-серый хлеб из муки, перемалываемой из дубовых желудей. Ребята с волчьим аппетитом наворачивали эти кислые лепешки с жидкой похлебкой из щавеля и крапивы – молотилки у детей военной поры работали будь здоров, они и камни с зеленым мхом перемолотили бы! А тут – ароматный плиточный чай, настоящий кусковой сахар! По тем временам это был царский подарок.
Вчерашний колхозник Аглям немножко кичился вновь приобретенным статусом хорошо обеспеченного человека. Истоптав своими пеньковыми лаптями все окрестные села, деревенский гармонист неожиданно подался в Стерлитамакский нефтяной техникум, после окончания которого вдруг выбился в люди и стал зашибать «большую деньгу». Российская деревня всегда была малость пришиблена, а татарская – так даже очень. А вот рабочий класс – «гегемон революции», понимаешь! тем более такой его передовой отряд, как нефтяники, – был приподнят и обласкан Советской властью. И морально, и материально. Эту простую истину и пытался донести до своего упертого дяди продвинутый племянник.
– Вот, скажи мне, абзый, сколько ты зарабатываешь в месяц? – хитро щурился Аглям.
– Какие деньги, энекэш! Ты что забыл, что в деревне вместо рублей рисуют палочки, то бишь трудодни.
– Во, во! – обрадовано захлопал по своим остро выступающим из под синего комбинезона коленкам гость. – А я о чем говорю! Денег ты не видишь, а молоко, масло, яйца государству отдай. Правильно я говорю? За огород – налог, за корову – налог, за барашка – тоже налог. Разве не так?
– Так то оно, конечно, так, – вынужден был согласиться Кубрат. – Одна корова приравнивается к четырем баранам. За курицу – и то нужно платить! Держать скотину, конечно, не выгодно, но и без нее не прожить.
– Ну вот! А я об чем толкую! Теперь смотри, как я живу. Ни огорода, ни скотины у меня нет. А зачем? Зачем они мне, если я получаю твердую зарплату и спецталоны. Слыхал о таких?
Кубрат замотал головой.
– Поясняю. Это продуктовые карточки. Но не обычные, а специальные – по ним все отпускается по повышенным нормам. Скажем, хлеб – один килограмм в день, сахар – полкило, мясо или рыба – три кило. А если, скажем, у меня на иждивении есть близкие люди, ну там мать – старушка или отец – инвалид – за них я тоже получаю талоны, но уже по обычным нормам. Понял?
– Понял, чего не понять. Коммунизм!
– Ну до коммунизма еще далеко, а вот бесплатно нам кое что уже выдают. Мыло там, соль, спички. Рабочее обмундирование – тоже бесплатно. Вот, например, этот костюм, что на мне – американский. Потрогай, потрогай, не стесняйся, – Аглям поднял рукав своей шикарной куртки, – чувствуешь, какая плотная ткань? Прорезиненная. Никакая грязь не пристает, протер пару раз мылом – и спецовка снова, как новенькая.
Кубрат подивился прочности «буржуйской» ткани и, склонив голову, то ли задремал, то ли о чем то задумался.
– Ну что голову повесил, абзый! – не отставал привязчивый племянник. – Давай к нам, в Тимяш, на скважину. Ты же образованный, до войны учителем был, к тому же фронтовик, да тебе цены там не будет! Сначала помоператора устроишься, я помогу, потом оператором станешь. А там, гляди, и мастером назначат.
– Извини, энекэш, спасибо, конечно, за предложение, но меня эти скважины-мажины не интересуют.
– Та-ак, – разочарованно протянул Аглям, – в учителя не хочешь, в нефтяники не хочешь. А куда тогда хочешь, абзый?
– Я, наверное, в Атню на работу устроюсь, – задумчиво произнес Кубрат. – Там мой знакомый столяр Габдрахман артель «Красный мебельщик» создает, вот к нему и пойду. Я дерево люблю, а железки мне не по нутру.
То что оказалось не по нутру отцу, по душе пришлось сыну. Рудольф крепко запомнил этот ночной разговор. А в старших классах прочитал случайно попавшуюся на глаза книжку «Учение о нефти». Специально заметим для особо недоверчивых: книжка попалась Рудольфу не совсем случайно. Кубрат, зная о том, что его младший сын бредит нефтеразведкой, привез ему подарок из Казани. Парнишка хоть и не во всех дерзких гипотезах ученого разобрался, но главную мысль уловил, и она легла на благодатную почву. Автор «Учения о нефти», академик Иван Михайлович Губкин, еще в тридцатые годы XX века заявил: Поволжье и Урал таят в себе несметные залежи нефти, и быть здесь «Второму Баку».
«Разведками последних лет, – говорил академик несколько позже в одном из интервью газете «Красная Татария», – на западных склонах Урала, в бассейнах Волги и Камы, а также на территории Татарии обнаружены богатые признаки нефтеносности».
Нефтяная романтика вскружила парню голову. Решение созрело само собой – Рудольф обязательно выучится на нефтеразведчика.
Однако до штурма «нефтяного Олимпа» еще ох как далече! Рудольф Утэков был в детстве отъявленным лодырем и разгильдяем. Учился он сначала, прямо скажем, не ахти. В годовом диктанте, например, в одном слове умудрился допустить 4 ошибки, написав «патынык» вместо «ботинок». Это ж каким охламоном надо быть, чтобы до такого дотумкаться! А ведь Рудольф в отличие от старшего брата Роберта, который первые четыре класса отучился по-татарски, сразу пошел в русскую школу.
Кубрат Утэков, сам в прошлом учитель, понимал, что детям нужно дать хорошее образование. Понимать то понимал – а что толку! Без знания русского языка ни о каком достойном образовании и речи быть не могло. В стране Советов, вопреки известной песенки-агитки «Эх, хорошо в стране Советской жить», на хорошую жизнь рассчитывать приходилось далеко не всем. Возможности обучать старшего сына на языке Толстого и Пушкина у бывшего учителя не было. Но вот когда он немного подрос, Кубрат ага определил его на постой к знакомому кузнецу Гавриле в соседнее село Русский Алат, где была хорошая школа. К старшему брату – разница семь лет – потом Кубрат подселил и младшенького, рассчитываясь с неприхотливым кузнецом мукой, картофелем, мясом и другими продуктами, какие Аллах пошлет. Так Рудольф с семи лет окунулся в русскую среду. Шесть дней в неделю братья жили и учились в Русском Алате, а на выходные и каникулы отмеривали пёхом вёрст 10 с гаком к родимому очагу.
Взаимоотношения жителей татарских и русских сел были вполне себе мирные и добрососедские. Выборочно, на уровне отдельных дворов и усадеб, как, к примеру, у Кубрата с Гаврилой, можно даже сказать, и дружеские. Однако раз-два в году между соседними селами не то, чтобы черная кошка пробегала, но была традиция такая – завязать кулачный бой. Все парни и взрослые мужики выходили на «Куликовскую битву» – начиналось страшное мочилово! Была раньше на Руси такая кровавая забава, о ней еще поэт писал:
Как сходилися, собиралися
Удалые бойцы московские
На Москву – реку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потешиться.
Рудольф обладал чувствительной натурой. Всякие там драки, потасовки и прочие разборки с применением грубой физической силы старался обходить стороной. Он всегда, и в детстве и, став уже взрослым, свои проблемы решал путем дипломатических переговоров, а не с помощью кулаков. Правда, Рудольф знал: если переговоры зайдут в тупик, то за его хрупкой спиной возникнет мощная грудь старшего брата. Нет, Рудольф не рос неженкой, просто характер такой был – сугубо мирный, склонный больше к интеллектуальным упражнениям, нежели физическим. Тут он пошел в деда Гази, в отличие от Роберта, который, как и его предок Сайфи бабай, любил богатырские утехи. При случае, приложится так, что мало не покажется. Однако отдадим должное «кулачным гладиаторам», детей они в свои взрослые игры не вовлекали, напротив, всячески огораживались от них.
После того провального, позорного диктанта сконфуженный Рудольф взялся за ум. Тем паче, было на кого равняться – его старший брат Роберт, несмотря на то, что учился сначала в татарской школе, русские диктанты писал без единой ошибки. Рудольф дал себе клятву – с отличием окончить 10 классов.
Когда то давно, за пол столетия до описываемых здесь событий, выдающийся политический деятель, выпускник Сорбонны Садри Максуди (кстати, родом тоже из Заказанья) бросил в лицо своим коллегам депутатам Российской Госдумы сакраментальную фразу: «Рано или поздно я буду иметь такие же права, как и вы!» Увы, Садри Максуди свое политическое заявление не реализовал – после революции 1917 года и ликвидации независимого штата Идель-Урал первому и единственному президенту задушенного большевиками государственного образования Татар пришлось спешно эмигрировать в Стамбул.
А вот Рудольф Утэков данное самому себе обещание выполнил и даже перевыполнил. Не только золотую медаль заполучил, но и сходу после окончания школы поступил в Московский нефтяной институт, носящий имя своего кумира – академика Ивана Михайловича Губкина, о чем грезил и мечтал с детства.
