Раф Гази
Иго. Татарский роман. Книга 1
Глава 2
1
А теперь, руководствуясь принятым планом, нужно отмотать ленту истории ровно на 44 года назад с того момента, когда Мардан Рыстов со своем литовским другом Жинтарасом убегали по железнодорожным шпалам от милицейского патруля в шахтерском городке Горловка…
Чем тогда, ранней осенью 1914 года были заняты представители двух славных родов Утэков и Рыстов? Находились ли они в полном здравии или мучили их какие хвори, чему они радовались и о чем печалились? Какие еще пакости немилосердная судьба уготовила многострадальному татарскому народу?..
В начале осени 1914 года в магометанском приходе аула Уразлы Царевококшайского уезда Казанской губернии происходило вот что.
В первой соборной мечети собралось почти все мужское население махалли, чтобы избрать нового хатыба. Несмотря на присутствие уважаемых абызов – ахуна Исмаила и ишана Ахмади – страсти кипели, как масло в раскаленном казане.
– Мелла Гази за последний год не исполнил ни один джума-намаз![2]
– Люди умирают, а мы не можем достойно их проводить в мир иной. Приходится приглашать хазрэта из второй махалли, чтобы прочесть погребальный джаназа!
– Когда у меня родился сын, я не мог провести бэби ашы [3]. Спасибо имаму Хабиру, он пришел и прошептал малышу на ухо богоугодное имя.
– Да, да, джамаат [4], это правда! Мелла Хабир никому не отказывает. Нужно избрать хатыбом Хабира!
– Хабира! Хабира! Хотим, чтобы хатыбом стал Хабир! – кричали в рядах прихожан.
Внесем ясность: мелла Гази – это никто иной, как дедушка Роберта Утэкова и отец Кубрата, которому той осенью едва исполнилось 11 лет.
А кто же такой Хабир? А Хабир, за которого так горячо ратовали односельчане, служил в первой соборной мечети имамом – помощником хатыба Гази.
Теперь понятно? Если понятно, послушаем, о чем муслимы будут судачить дальше.
Впрочем, слушать пока особенно нечего. Имам Хабир благоразумно молчал. И правильно делал, он понял, что общество за него, и ждал, когда выскажутся почтенные аксакалы. Но почтенные аксакалы тоже благоразумно молчали. Поспешность и нетерпение – друзья Иблиса.
Воспользовавшись паузой, заметим, что Хабир был не местным, в Уразлы у него даже дома своего не было. Он перебрался сюда из маленького аула Махмур в 12 дворов и 70 душ ясачных крестьян. В Уразлы же проживал люд служилый и вольный, приписанный в основном к военному сословию и вполне презирающий гражданское население вообще, а выплачивающих ясак крестьян – в частности. Пришлых в Уразлы, как и в любом другом селе, ясное дело, не любили. Однако Хабир за три года смог настолько расположить к себе жителей большого богатого аула, что они были готовы на серебряном подносе с зеленой каемочкой преподнести ему один из ключевых управляющих постов в своей общине.
Дом красен крышею, человек – одеждою. Оба старика были облачены в белоснежные чалмы и зеленые бухарские халаты, вышитые золотыми и серебряными нитками. Такой наряд не мог себе позволить не только простой муслим, но даже хатыб соборной мечети. И вовсе не по соображениям материального свойства. Право надеть зеленый бухарский халат нужно было еще заслужить своими обширными знаниями и благовидными деяниями. Носить такой халат, вообще то, никому не возбранялось. Но кто, если не полный дурак или сумасшедший, не боящийся ни собственной совести, ни общественной хулы, рискнул бы это сделать!
Круглое чуть красноватое лицо ахуна Исмаила, обернутое окладистой белой бородой, сохраняло неподвижность каменного изваяния. Сухощавая слегка вытянутая редкой козлиной бородкой физиономия ишана Ахмади выражала абсолютное бесстрастие.
Первым не выдержал напряжения имам Хабир – молодость склонна к горячности. В отсутствии заболевшего и отсутствовавшего на меджлисе хатыба Гази он исполнял обязанности руководителя прихода. Тихо кашлянув и обратив тем самым на себя внимание, Хабир быстрыми мелкими шагами засеменил к минбару. Вступив на возвышение, имам вознес руки, и обратив свое молодое гладкое лицо в сторону Каабы, громко нараспев стал читать дога – молитву в помощь ушедшим на войну воинам – гаскарам:
– Агузу билляхи мин-аш-шайтаани р-раджим, бисмилляхи р-рахмаани р-рахим… Йа, Раббым, помоги нашим гаскарам одержать победу над коварно напавшими на нашу Родину душманами!
При этом молодой имам к месту вспомнил историческую битву в долине Бадр, известную каждому ученику-шакирду мусульманского медрессе [5].
Это был дерзкий, но расчетливый ход. С одной стороны, имам Хабир, восходя на минбар раньше почтенных хазрэтов, нарушил принятый этикет. Но с другой стороны, он, как глава уммы, разрядил гнетущее молчание и обратился к душам односельчан с горячей молитвой, которая была безусловно всеми воспринята и поддержана. Российская империя уже полтора месяца вела войну с Алманией (Германией), на которую в полном боевом снаряжении из Уразлы ушло около 50 казаков – всадников. А куда деваться, если это было их прямым долгом и обязанностью. Не зря же село имело и другое название – Казаклар! Каждая семья так или иначе оказалась причастна к внезапно начавшейся войне.
Почувствовав психологическую поддержку односельчан, молодой священнослужитель рискнул вдогонку прочитать несколько аятов из суры «аль-Анфаль», которую, по преданию, Всевышний ниспослал для записи в священный Коран сразу после героических событий в Бадре. Мало кто из прихожан, а точнее сказать, вообще никто не понимал, о чем бормочет на непонятном им языке имам Хабир. А ему и не надо было, чтобы кто то чего то понимал, имам хотел показать свою образованность и ученость высоким покровителям хатыба Гази.
Да, дорогой читатель, пришло время раскрыть сундук с тайной и сообщить, что кульбашский ахун Исмаил и иябашский ишан Ахмади приходились родственниками хатыбу Гази. Исмаил – по мужской линии, а Ахмади – по женской [6].
Ахун Исмаил и ишан Ахмади принадлежали к двум знатным богословским династиям, прибывшим в Заказанье из древних булгарских земель – Акма Елга и Кырык Садак. Они относились как раз к тем династиям, которые нас интересуют, то есть к Утэгам и Рыстам. Потомки Рыстов заняли в Заказанье такие стратегические позиции, как Мемдель, Дубъяз, Айбаш, Баразлы, Иябаш. Отпрыски же Утэгов обосновались в аулах Йыртыш, Кудаш, Кавал, Алат, Кульбаш… Чаще всего выходцы именно этих двух именитых родов становились казыями и муфтиями Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС).
В Уразлы, после смерти знаменитого ученого ахуна Фаткуллы аль-Казаклары, тоже около века имамами и хатыбами служили Утэги. Сначала Наджми, потом сын его Маджи и наконец, внук Гази, чья судьба решалась на сегодняшнем меджлисе. Впрочем, решалась судьба не только конкретно меллы Гази, но решалось и то, будет ли династия Утэгов и в дальнейшем играть ведущую роль в Уразлы. Положение обострялось тем, что 32 года назад Утэги уже потеряли свое влияние во второй махалле, когда меджлис избрал там нового хатыба. Похоже, ситуация повторялась.
А между тем Хабир вошел в раж и украшал свою пламенную проповедь эффектной концовкой – 250 аятом суры «аль-Бакара», выражавшим мольбу к Аллаху и просьбу защитить муминов от неверующих воинов Джалута (чтобы возникла нужная ассоциация, поясним, в библейской традиции – Голиафа):
– Раббана афригъ алейна сабрау уа саббит акдамана уансурна аляль-кауль-кафирин…
– Ба мим гуй! – властно прервал проповедь зычный голос ахуна Исмаила.
Ишан Ахмади понимающие хмыкнул, а все остальные мумины, включая имама Хабира, застыли в недоумении.
– Ба мим гуй – говори с буквой «М», – повторил ахун. – Надо говорить «каумиль», а не «кауль». Ты пропустил букву «М».
До Хабира, а потом и до других муслимов стало доходить, что в слове «аляль-каумиль-кафирин» – «неверующие люди» – была допущена ошибка, что привело к искажению смысла проповеди. Сконфуженный имам молча сошел с кафедры. Для будущего руководителя мусульманского прихода это было непростительным промахом.
– Джамаат, бывают ошибки и пострашнее, да хранит нас от них Аллах, – успокоил растревоженную публику Исмаил хазрэт, водружая на минбар свое крепко сбитое, еще совсем не старое, несмотря на почтенные годы, тело. – Любопытный случай, например, произошел с нашим знаменитым земляком Абду ар-Рахимом Утыз-Имяни ал-Булгари!
Исмаил ал-Кульбаши побывал во многих мусульманских странах, неоднократно совершал хадж в Мекку, в совершенстве владея арабским и фарси, принимал участие в богословских диспутах в Бухаре, Багдаде и других исламских центрах. Он говорил простым и живым языком, часто отклонялся от темы, допускал различные вольности, чем неизменно вызывал интерес слушателей.
Однако мы не будем воспроизводить довольно пространную речь ученого абыза, а тех, кто ей заинтересовался, отошлем к примечаниям [7]. Здесь же ограничимся кратким пояснением. Наш знаменитый земляк Утыз Имяни, будучи в Бухаре, перестал ходить в мечеть. Причем, на том основании, что бухарские муэдзины неправильно выкрикивали азан – призывая к молитве, проглатывали эту злополучную букву «М».
– Надо заметить, что нравы в те годы в Бухаре были суровыми, – нагонял страху многоопытный ахун, – за пропуск пятничного намаза, например, вполне могли отрубить голову…
Хазрэт взял паузу и, лишь услышав встревоженный шепот «астагафирулла… астагафирулла… алла сакласын», продолжил рассказ: – Кто то донес эмиру Бухары Шахимураду, что мелла Утыз-Имяни не посещает джума-намаз – пятничную молитву. Правитель немедленно вызвал «вероотступника» к себе во дворец и строго спросил: «Почему не ходишь в мечеть?» – «Не слышу азана – призыва к молитве» – «Как не слышишь! Муэдзины достаточно громко объявляют о времени наступлении намаза» – «Эти звуки я слышу, но я принимаю их за крики ослов».
Бревна новой соборной мечети (кстати, построенной на деньги старшего брата Гази – казанского купца первой гильдии Нусруллы) заходили ходуном от громовых раскатов неудержимого хохота. Прихожане, забыв все хадисы и наставления о необходимости благопристойного поведения в стенах храма, забились в истеричном смехе и долго еще не могли остановиться…
Дальше все пошло, как по маслу. Когда муслимы немного успокоились, ахун Исмаил признал, что мелла Гази в виду затянувшейся болезни не справляется с обязанностями хатыба. Да, да, не справляется! Более того, самоустранение от пятничного намаза есть большой грех. Очень большой грех! Хотя… Хотя, если конечно, посмотреть на это с другой стороны… То тогда, возможно, это и не такой большой грех. Поскольку есть в мусульманском мире такие уммы, которым при определенных условиях разрешается не проводить джума-намаз и витр [8], что не противоречит шариату и ханафитскому мазхабу [9]. При этом хазрэт сослался на фетву ал-Баккали [10] и еще раз напомнил об Утыз-Имяни и о причинах, побудивших достопочтенного меллу пропускать пятничные намазы. Для предупреждения таких казусов ахун Исмаил рекомендовал более тщательно изучать таджвид – правила чтения Корана. Особенно тщательно изучать таджвид он посоветовал будущему главе прихода, уважаемому мелле Хабиру.
– Да, я не оговорился, джамаат, ни я, ни многоуважаемый ишан Ахмади, – при этих словах ишан Ахмади согласно, но как бы нехотя, кивнул сухощавой головой, – не против того, чтобы Хабир занял должность хатыба, иншалла, – подтвердил свои слова Исмаил, чем вызвал гул одобрения в мечете.
– Но мы считаем, – продолжил аксакал после некоторой паузы, – что меллу Гази тоже нужно оставить на службе, его знания и опыт будут полезны общине, пусть он помогает Хабиру в качестве второго имама.
Осмелился ли кто нибудь высказаться против этого мудрого решения? Разумеется, нет! Прихожане тут же составили Приговор, в котором указывалось, что первым меллой – хатыбом в махалле необходимо определить Хабира, а Гази в связи с его болезненным состоянием утвердить в качестве второго меллы в должности имама.
Исмаил хазрэт с чувством прочитал, как и положено после окончания столь важного меджлиса, суру «аль-Аср». А закончилось собрание муслимов трижды повторенным зикром – громким поминанием Всевышнего:
– Аллах акбар, аллаху акбар, ля иляха илляллах ва аллаху акбар, аллаху акбар, ва лилляхиль хамд!
Мумины вошли в такой экстаз, что их воинственные крики были слышны даже жителям второй махалли.
2
В доме меллы Гази царил большой переполох – здесь готовились к приему дорогих гостей. Вдова Альфира абыстай разделывала курицу. А ее килен (невестка) – вторая жена хазрэта Гайша-бикэ (первая жена Фассахат-бану неожиданно умерла около 7–8 лет назад) – раскатывала тесто и тонкими полосками нарезала лапшу для токмач-аш.
Но главным блюдом был плов. Причем, плов не казанский, смахивающий больше на кашу, потому что готовился обычно на топленом масле и на основе отварного риса, а настоящий бухарский плов. Таких высоких гостей, как ахун Исмаил, родной дядя Гази и ишан Ахмади, троюродный дед Гайши, объездивших пол-мира, трудно было чем то удивить. Но бухарский плов, настоящий бухарский плов, приготовленный не в печи, а на открытом огне в большом казане на редком, кунжутном масле, доставляемом специально для таких случаев из Мавераннахра, мог украсить любой стол, даже самого турецкого падишаха. Поскольку ни каенана – свекровь, ни килен – невестка готовить такой плов не умели, пригласили соседку Рушанью. Муж Рушаньи был родом из Самарканда, и она переняла от него искусство приготовления праздничных блюд на открытом очаге.
В углу большой просторной кухни колдовала над керосинкой еще одна старуха – Убырлы-карчык, знахарка и травница. К ней никогда не обращались по имени, возможно, никто его и не знал. Даже самые старые жители Уразлы помнили, что за глаза ее всегда называли Убырлы– карчык. Казалось, Убырлы-карчык была вечной, и жила тут со дня основания аула.
Старушка, как чернобурая лиса, вела тихую и уединенную жизнь в почерневшей от дряхлости избушке за оврагом, на окраине села, почти не ничем не выдавая своего существования. У нее были странные отношения не только с односельчанами, но и со всем окружающим миром. Она была уверена, что вокруг обитают живые духи – алпы: в доме – йорт ияси (хозяйка дома), в воде – су анасы (мать воды), в лесу – агач кеше (лесной человек). Старуха шагу не ступала, чтобы как то не задобрить и не умаслить невидимых, но всемогущих алпов. Набрав из колодца воду, она благодарила кое анасы – мать колодца. Выходя на дорогу, разговаривала с жил анасы – матерью ветра. Собирая на опушке леса лечебные травы, просила помочь басу анасы – мать поля.
Но к услугам Убырлы-карчык прибегали лишь в особых случаях. Например, последний такой случай возник около месяца назад. Лето 1914 года выдалось жарким и засушливым, за весь август не выпало ни капли дождя. Крестьяне собрались возле священной реликвии села – Акташа (Белого камня). Камень сей нельзя было сдвигать с места, у человека, который решится на такое святотатство, как говорили могли отсохнуть руки. Старики верили, что Акташ – это каким то чудом попавший в Уразлы обломок святого камня Каабы, хотя Кааба, как известно, черного цвета. Мелла Хабир не стал ни в чем разубеждать доверчивых односельчан, он просто прочитал соответствующую дога – молитву и удалился. Но дождь не пролился. То ли молитва не дошла, то ли Белый камень, служивший своеобразным оберегом аула Уразлы, со временем стал терять свои чудодейственные свойства.
Хотя известны и настоящие чудеса, связанные c Акташ. Уже в советское время, на окраине Уразлы, богатом природным камнем, решили разработать карьер. Но только ковш бульдозера коснулся Белого камня, как тут же заглох двигатель, а у трактора слетела гусеница. Каменный карьер позже все же открыли, но в 6 километрах от села…
В тот раз, после прочтения молитвы имамом Хабиром, Акташ, однако, как уже было замечено, не помог. Жители соседних аулов делегировали своих представителей к Убырлы-карчык, чтобы она помогла им сварить джангыр-буткасы – дождевую кашу. Крестьяне принесли с собой все необходимое: крупу, маcло, молоко. После того, как джангыр-буткасы под заклинания старушки, адресованной высшему богу Тенгри, была съедена, все отправились пешком к речке Ашит и в одних рубахах бросились в воду…
А на следующий день грянул гром и на высохшие поля обрушился долгожданный ливень. То ли действительно джангыр-буткасы помогла, то ли по расписанию Небесной канцелярии уже пора было начаться сезону дождей… И без того немалый авторитет Убырлы-карчык взмыл до небес.
Все были безмерно рады, кроме служителей окрестных мечетей. Мало того, что старуха дикими языческими обрядами вносила смятение в умы правоверных, она еще и отбирала «левый заработок» у мулл, поскольку те тоже пытались воздействовать на явления природы своими молитвами. А благодарные прихожане платили им за то добровольную мзду.
Альфира абыстай решила воспользоваться необыкновенными способностями Убырлы-карчык, попросив помочь исцелить ее младшего сына, ее любимчика Гази. Правда, абыстай не подумала, что знахарка может заявиться прямо сегодня, когда она принимала таких важных гостей. Но прогнать старуху тоже не могла. Во-первых, как и все сельчане, побаивалась ее, во-вторых, своенравная отшельница могла обидеться и впредь обходить их дом стороной.
Убырлы-карчык исполняла сложный обряд изгнания страхов – куркулык кую. Сначала она растопила в маленьком железном кумгане кургашин – кусочек свинца. Затем расплавленную жидкость вылила в миску с холодной водой. Кургашин мгновенно застыл и принял причудливую форму, похожую на голову сказочного дива.
Колдунья что то пробормотала себе под нос, ее морщинистое, усыпанное мелкими бородавками лицо приняло выражение удовлетворения. Оставив кургашин остывать в воде, Убырлы карчык принялась деревянной ложкой размешивать кипящий настой из можжевеловых ягод, готовящийся на другой керосинке.
– Аби, аби, – переборов страх и уступая своему природному любопытству, окликнула знахарку Гайша. – А правду говорят, что ты войну предсказала? Как ты это делаешь?
– И-и, кызым, да нет тут ничего сложного, – живо откликнулась старушка. – Ночью звезды стали падать, на небе кровавый след показался, вот я и подумала – быть войне.
– Альфира, у меня все готово, готовь серу! – уже другим резким, неприятно-визгливым голосом обратилась Убырлы-карчык к хозяйке дома.
– Сейчас, сейчас, – засуетилась абыстай, прикрикивая на килен: – Иди, уйми, ребенка, бестолочь! Не слышишь, дуреха, он криком уже весь извелся. Йа, раббым! Не зря же говорят: добрая жена – казна, плохая – беда!
– Еще и так говорят: погоду портит ветер, человека – слово, – урезонила Альфиру Убырлы-карчык, вступаясь за Гайшу.
Гайша, обиженно поджав губы и поправляя на голове сбившийся калфак, молча удалилась на другую половину дома успокаивать расплакавшегося ребенка. А им был, давайте представим еще одного персонажа, Манап – самый младший братик 11–летнего Кубрата. Сунув тугой молочной сосок проголодавшемуся Манапу в слюнявый ротик, Гайша стала перебирать свои невеселые мысли.
Каенана ее почему то невзлюбила и придиралась к каждой мелочи. Хотя невестка попалась работящая, любое дело в ее молодых руках спорилось, по первому зову Гайша готова была броситься выполнять самую грязную и тяжелую работу. Ее муж Гази, всегда какой то вялый и равнодушный, или принимал сторону матери, или молча удалялся на свой деревянный топчан за занавеску. Гайша от этого безмерно страдала.
Она часто вспоминала отчий дом в ауле Шимбир. Ее отец, к сожалению рано умерший, тоже был шейхом, но шейхом просвещенным и весьма в определенных кругах известным. Шейх прославился тем, что основал в родном селе свою оригинальную суфийскую школу. В его доме часто собирались гости. Даже из Казани приезжали передовые богословы из медрессе Мухаммадия, где в то время начали преподавать светские науки: математику и физику, географию и астрономию, медицину и психологию, историю и право, а также изучали арабский, турецкий и русский языки. В доме шейха велись горячие споры о новом и старом методе обучения, джадидизме, давнем противостоянии Утыз Имяни и Курсави, об «инкыйраз» – предсказании Гаяза Исхаки о том, что татарскую нацию ждет гибель через 200 лет. Заглядывал в Шимбир и редактор газеты «Алтай» Гыйлажетдин ага, кстати, троюродный брат Гази, но в Уразлы он почему то никогда не показывался. Наезжали известные журналисты, писатели, артисты. Взахлеб читали свежие выпуски популярнейшей газеты «Тарджеман» ярого приверженца пантюркистских взглядов Исмаила Гаспринского. Говорили о книжных новинках. Примеряли многообещающее дарование Захира Бигиева, непонятого казанским читателем и уехавшего в свой Ростов, к детективам Конан Дойля. Литературное мастерство Гаяза Исхаки соизмеряли с писательским талантом Льва Толстого. Фатиха Амирхана сравнивали с Иваном Буниным, Габдуллу Тукая – с Александром Пушкиным. Не боялись даже обсуждать деятельность оппозиционера – реформатора Багаутдина Ваиси, кто то критиковал, а кто то поддерживал его политические взгляды: отказ от службы в армии и российских паспортных книжек, создание мусульманских полков, идею возрождения Булгар Йорты – древнего булгарского государства…
Образованная и начитанная Гайша задыхалась в пустом и мрачном доме своего мужа, чувствуя себя в нем, как птица в клетке, которой постоянно приходилось отбиваться от нападок сумасбродной свекрови. Она поневоле сравнивала мужа Гази с другими мужчинами, которых раньше часто видела в отцовском доме, и горько, когда никто не видел, плакала. Сравнение было явно не в пользу мужа. Гази немного прихрамывал на левую ногу – упал в детстве с печки. Но дело было не в этом. И не в том, что он был груб с женой. Нет, Гази не ругал ее, не бил, даже бранных слов не произносил. Иногда он казался ей таким слабым, беззащитным, растерянным, словно его сердце съедала какая то непонятная скорбь. Гайше хотелось подойти к мужу, обнять его, приласкать, расспросить о делах, как то расположить к себе, чтобы он раскрыл перед ней свою душу. Но наталкиваясь на его пустой холодный взгляд, отступала. Неласковый холодный муж – что может быть страшнее для молодой цветущей женщины! А ведь Гази был еще не стар, 44 года, всего на 12 лет старше Гайши – не такая уж и большая разница в возрасте.
Взять даже этих стариков – ахуна Исмаила и ишана Ахмади, которых они ждали сегодня в гости, – у них в глазах и то было больше огня и задора! А больше всех из ныне здравствующих родственников Гайше нравился ее двоюродный дядя Вафа абый – он жил в соседнем ауле Баразлы и занимался перепродажей лошадей. Правда, поговаривали, что лошадей он не покупал, а просто крал у башкир и казахов. А еще говорили, что у лихого и озорного Вафы где то то ли в оренбургских, то ли в башкирских степях была еще одна семья… Ну и что с того, думала про себя Гайша. Если Вафа абзый обеспечивает вторую семью и так же внимательно и заботливо относится ко второй жене, как и к первой, ну и что с того… Это все равно лучше ее незавидной доли, вот и молодость скоро промчится, без любви, без ласк…
А старухи между тем, захватив все необходимые для изгнания злых алпов атрибуты, направились на мужскую половину дома. Мелла Гази лежал на низком деревянном топчане в углу комнаты за цветным чаршау – занавеской. Его рассеянный взгляд бессмысленно блуждал в пространстве, неизменно возвращаясь к стрелке настенного компаса, прилипшего к латинской букве «N». Вещь в доме абсолютно бесполезная – стороны света с точностью едва ли не до сантиметра в Уразлы были определены еще во время закладки старой мечети. Но дом каждого образованного человека должен украшать какой нибудь предмет, свидетельствующий об учености его хозяина. Вот, уступая моде, Гази и приобрел компас на Булаке на весенней ярмарке Ташаяк во время одной из своих нечастых вылазок в Казань. Хазрэт, как и другие сельчане не любил посещать Казань еще и из за того, что на фасадах многих городских учреждений и объектах красовалась унижающая их человеческое достоинство вывеска «Вход собакам и татарам воспрещен!»
– Сынок, сынок, это я, – тихим, вкрадчиво-заискивающим голосом предупредила сына абыстай, отодвигая чаршау.
Гази резко повернулся и присел на постели. Бледно-желтоватое лицо хазрэта выражало мучительное страдание и неизбывную тоску.
– Ничего, ничего, улым, потерпи нас глупых старух немного, возьми, выпей это, – мать, приняв из рук знахарки чашу с можжевеловым настоем, протянула ее сыну.
Считалось, что алп Джин – злой дух, вселившийся в больного человека, терпеть не может можжевеловых ягод. Как только он почует их запах, тотчас сбежит без оглядки.
Ситуация, конечно, выглядела комично. Уважаемый хазрэт, указлы мелла – указной мулла, основной задачей которого как раз и являлась борьба против таких вот темных языческих представлений и обрядов, сам вдруг принимал в них добровольное участие. Но хитрая абыстай заранее предупредила сына о визите Убырлы-карчык, и он, не решившись отказать горячо любимой матушке, не смел теперь перечить двум властным старухам. Хотя, как знать, возможно, где то в уголке своей больной души хазрэт тайно надеялся, что странные манипуляции знаменитой знахарки принесут ему долгожданной покой.
Убырлы-карчык зажгла серу и, чтобы окончательно напугать злого джина, стала дмыхать дымом в лицо и нос Гази. Лечебная процедура подходила к кульминации – к снятию сглаза.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, – открыла знахарка счет и прикоснулась кургашином в виде головы сказочного дива к вспотевшему лбу испуганного хазрэта.
– От девяти да возвратится, в пыль и прах да отойдет! – при этих словах Убырлы-карчык сплюнула через левое плечо.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, – прикосновение кугаршином ко лбу. – От семи да возвратится, в ветер и вихрь да отойдет! – плевок через плечо.
– Раз, два, три, четыре, пять, – кугаршин ко лбу. – От пяти да возвратится, на распутье пяти путей да отойдет! – плевок.
– Раз, два, три, – кугаршин. – От трех да возвратится, на распутье трех путей да отойдет! – плевок.
– Раз, – кугаршин. – Заговор-наговор таков был, что только этим его можно было снять. Но не моею рукою, а рукою святой Батман!
Хазрэт в изнеможении рухнул на подушку, повернулся лицом к стене и впал тяжелое забытье.
