Раф Гази
Иго. Татарский роман. Книга 1
– Как же не помнить! – откликался ишан Ахмади, аскетически довольствуясь чашкой катыка. – Вы его еще в Тюнтер к шейху Гали возили, да все без толку. Мажди не вернулся к службе, видно, это было не угодно Всевышнему.
Мажди – отец Гази, дед Кубрата – тоже был имам – хатыбом, и он тоже проявлял сомнения в вере? Или не в вере, а в ее обрядах?
«Душа чего то желает, да греха боится», – тяжело вздохнул Кубрат, повторяя чью то старую присказку, и наконец окончательно отвязался от своих тягостных раздумий.
Глава 4
1
Абрек Утэков попал в рабство. Его хозяин, Ташпулат, как и положено восточному сатрапу, возлежал на ватной курпаче под тенью ореховых деревьев, удобно облокотившись на луля-болиш – мягкий валик и лакомился сладким виноградом без косточек. А Абрек, как ниггер на плантации, трудился под палящим солнцем. То есть поливал огород, таская из горного ручья холодную прозрачную воду огромным ведром.
Ташпулат был старше Абрека на 6–7 лет, он ходил в 5–й класс советской школы, но по природе своей оставался настоящим баем и любил эксплуатировать зависимое от него население, в данном случае в лице пятилетнего Абрека Утэкова, ровесника Магди Утэкова.
Необходимо сообщить, что выше и ниже описываемые события происходили уже не в Казани и даже не в ТАССР, а в УзСССР, в километрах 70 от Самарканда в горном селении Зафбанд. Именно сюда, если помнит читатель, скрываясь от преследования атеистов, засевших в комбедах, сбежал младший брат Кубрата Утэкова. Следовательно, пятилетний «невольник» Абрек, угодивший к соседу в рабство, приходился сыном Манапу Утэкову, которого здесь уважительно называли домулло – учитель. И уважение это было историческим. Татары всегда играли цивилизаторскую роль в Средней Азии. Правда, во время войны с басмачеством, когда татарских кызыл-аскеров местные курбаши обвинили в предательстве веры и пособничестве кяфырам – большевикам, между братскими народами пробежала черная кошка.
Справедливости ради заметим, что Ташпулат был вполне цивилизованным эксплуататором. Он не мог, например, приказать: «Эй, ниггер, солнце еще высоко, почему ты бездельничаешь? Быстро возьми ведро и полей огород». Нет, он поступал куда изощренней и изобретательней, и ниггеры – их роль почему то частенько доставалась Абреку – работали у него на плантации только исключительно благодаря своей непомерной алчности и непроходимой глупости.
Абрек давно мечтал заиметь собственную лянгу. Лянга – это такой небольшой лоскуток бараньей кожи с необстриженной шерстью, к основанию которой через две дырочки проволокой крепится плоский кусочек свинца. В лянгу играют, подбивая ее ногами – похоже на то, как жонглируют мячом футболисты, только приемов здесь гораздо больше. Если футбол – национальная игра бразильцев, то лянга – узбеков и таджиков. Но в отличие от латиноамериканцев среднеазиаты, став взрослыми, о своих детских увлечениях забывают.
Абрек с нетерпением ждал, когда в их горный аул в очередной раз приедет старик-старьевщик на своей скрипучей арбе. Это был настоящий праздник для детворы – чего только не было в передвижной лавке старьевщика! Желтая жвачка сагыч, кисломолочные шарики курт, леденцы из сахара навват, мучная карамель парварда, сахарная вата пашмак. Отрезы великолепной ткани из хан-атласа. Различные девчачьи украшения и амулеты, особый спрос был на черно-белые кузмунчоки – браслеты из стеклянных бусин с «глазками».
Но Абрека интересовала только одна вещь – белая пушистая лянга! Ему уже снилось по ночам, как ловко он подбивал ее ногой высоко в небо – и 10, и 20, и 100 раз!
Умид бобо торговал не только за деньги, но и менял свой товар на старые вещи и стеклянную тару. Со стеклом в горах была напряженка. Мрамор – пожалуйста (рядом находился мраморный карьер), орехи – хоть целую арбу увози (почти у каждого зафбандца была своя ореховая плантация), а вот стеклянная тара… Откуда ж ей взяться в Зафбанде, где все живут практически своим натуральным хозяйством? В селение нет же своего стеклодувного завода, какой там завод! Здесь даже махонькой торговой лавчонки и то нет – соль, спички, нитки и прочую повседневную мелочь привозят вот такие старьевщики, как Умид бобо.
Абрек сумел таки запастись одной пустой бутылкой – выпросил у отца лимонад во время последнего похода на Лаишханский базар.
– Бобожон, мана бир бутилька бор – дедуля, вот одна бутылка есть, – протянул Абрек пустую бутылку.
Но старьевщик за лянгу просил две. И не думал уступать, не взирая на отчаянные мольбы и уговоры мальчишки.
– Угилча, менга хам лозим булмок фойда, Худо хохласа – сынок, мне тоже должна быть польза, если Бог даст, – серьезно, как взрослому, обращался он к Абреку, поправляя на голове выгоревшую на солнце хлопчатобумажную дуппи – тюбетейку.
Из расстроенных глаз малыша уже были готовы выступить слезы, как он почувствовал тычок в спину. Обернувшись, Абрек увидел веселое и круглое, как полосатый арбуз, лицо соседа Ташпулата с заветной второй бутылкой в руках.
– На, бери, только патом будишь отработать, – Ташпулат изучал в школе русский язык и, показывая свою образованность, любил щегольнуть своими лингвистическими способностями.
Надо ли говорить о том, с какой радостью ухватился Абрек за бутылку, совершенно не думая о том, к каким последствиям это может привести. Главное, сейчас заполучить это белое пушистое парящее чудо, а там хоть саксаул не расти! Отработать так отработать, от работы еще никто не умирал.
Так Абрек Утэков попал в рабство.
Саратон выпадает обычно на август – это самая жаркая пора. Печь начинает аж с утра. Отец Абрека вместе со старшим сыном и младшей сестренкой, как всегда, по выходным собирались на воскресный базар в райцентр Лаишхан – это в километрах 12–15 от Зафбанда. Абрек воскресенья ждал, как святой ишан пятничного намаза, а тут вдруг отказался. Домулло удивленно посмотрел на сына, что это с ним? и махнул рукой – ну не хочет, так не хочет, может, не выспался, пусть дома остается…
А подневольному Абреку просто нужно было отрабатывать долг. Хозяин назначил цену – 20 полновесных ведер воды за одну пустую бутылку из под лимонада. Воду для полива приходилось набирать в конце огорода за буйными зарослями из холодного ручья, журчащего у подножья горной гряды Актау.
Вообще то, огороды не играли такую уж большую роль в жизни зафбандцев. Зелень-пелень какая, райхан, лучок-пучок, другая майда-чуда, труп – зеленая редька, из которой получался отличный жиропоглощающий салат для плова – вот и весь ассортимент. Зафбандцев кормили ореховые деревья, которые неприхотливо росли здесь, на склонах Актау испокон века и не требовали ни обильного полива, ни особого ухода. А денежки приносили хорошие.
Говорят, первые ореховые плантации в Зафбанде появились более двух тысяч лет назад, когда тут осел один из легионов великого полководца Александра Македонского. И с той поры потомки греческих легионеров ничем другим, как выращиванием грецких орехов не занимались. Как то так получалось в истории, что все войны, революции и иные мировые катаклизмы затухали у подножья Актауского хребта. Ничто и никогда не нарушало мир и покой зафбандцев.
Уже в позднесоветское время, которое потом назовут застойным, в горный кишлак за грецкими орехами приезжали целыми Камазами. Причем приезжали со своими работниками, которые и урожай собирали, и очищали орехи от зеленой кожуры, и упаковывали их в фуры. Хозяевам ореховых плантаций – а все они находились в частном владении – оставалось лишь преспокойно лежать у хан-тахты да подсчитывать барыши. За сезон набегало на автомобиль «Жигули», а у некоторых – и на «Волгу».
Путь из ручья к огороду был хоть и не долог, но тернист. Особенно трудно было продираться с ведром, до краев наполненным холодной ключевой водой, через густые заросли, напоминавших Абреку непроходимые джунгли. Вся майка и трусы его были уже давно мокрыми, тяжеленное ведро оттягивало руки, последние метры он тащил его буквально волоком… «Ничего, ничего, – подбадривал он себя, – зато белая пушистая лянга у меня в кармане».
У любого даже самого жестокосердного тирана случаются минутки, когда в душе просыпаются золотые крупинки милосердия и сострадания. Похоже, такая минутка наступила и для сатрапа Ташпулата.
– Перекур! – закричал он и поманил рукой своего измученного работника к себе на тапчан.
Абрек, по-восточному согнув ноги, уселся возле хан-тахты – низкого деревянного столика и стал поклевывать черный сладкий виноград без косточек. Ташпулат смотрел на него с какой то хитрой ухмылкой.
– А кто тебе такой имя Абрек поставиль, укажон? – спросил он с характерным восточным акцентом.
Ташпулат, показывая свою образованность, специально говорил с Абреком по-русски, хотя мальчик понимал и по-узбекски. Правда, некоторые узбекские слова, поскольку они были похожими, путал иногда с татарскими – Манап ага считал, что дети должны знать родной язык и поэтому дома старался общаться с ними на языке Габдуллы Тукая и Фатиха Амирхана. Но также обучал их и русскому, понимая, что без знания имперского языка в Советской империи не прожить.
– Меня папа так назвал, – осторожно ответил Абрек на вопрос, откуда у него такое имя.
– А я би другой имя поставиль!
– Мне мое нравится, – с вызовом воскликнул малыш.
– Абрек тоже хороший имя, – успокоил его Ташпулат. – Как аскар, сальдат, воин. Но я би все равно другой имя поставиль.
– Какое?
– Чынгызхан!
– Зачем?
– Как зачем! Ти вить татар? Татар. А Чынгызхан биль полвон, главний полвон, понял, да?
Абрек согласно кивнул головой, хотя ничего не понял.
– Ми школа праходиль, что татар биль злой народ, всех убиваль, резаль…
– Я никого не убивал, – испуганно пролепетал Абрек.
– Иби – и, я вить не про тебя скажу, – рассердился Ташпулат. – Я скажу про татар воин. Татар много стран и народ победиль. И Бухара, и Самарканд. И урысов – тоже. Ми эта школа праходиль. А Чынгызхан главний биль. Теперь понял?
Абрек молчал, не зная, что ответить.
– Э-э, дивона, иди работай!
Ташпулат, подложив под голову дынеобразную зеленую подушку, удобно разлегся на топчане, а Абрек схватил ведро и помчался к ручью за водой. «Як… ду… сэт…» – на благозвучном фарси, как важный персидский шахиншах, начал отчитывать господин ходки своего работника. Но скоро ему это прискучило, и он начал напевать слова блатной песенки, перенятой у разбитной шоферни, которая часто наведывалась в Зафбанд за орехами:
Зовут меня Мирза, вай – вай,
Работать мне нельзя, да – да.
Пускай работает Иван, вай – вай,
Перевыполняет план, да – да.
Однако его репертуар на этом иссяк. Так и не вспомнив других песен, Ташпулат приказал:
– Как закончишь работа – буди меня, – и, перевернувшись на другой бок, захрапел.
Господин сладко дремал, а его раб, как и положено рабу, трудился в поте лица. Вообще то, Ташпулат был неплохим парнем: если кто нибудь из местных ребят задирал Абрека или его восьмилетнего брата Юлдаша, то он всегда за них заступался, не давая своих соседей в обиду. Не дом покупай, а соседа выбирай – Манап ага, перебираясь на постоянное житье в Зафбанд, поступил точно по этой старой узбекской пословице.
Ближе к концу второй десятки малыш окончательно выбился из сил. «Э-э, хватит, все равно Ташпулат-ака спит, скажу, что уже все 20 ходок сделал», – решил невольник и, вдохнув пьянящий воздух свободы, пошел докладывать об исполнении долга.
– Что уже все, так бистро? – удивился Ташпулат, протирая спросонья глаза. – Все 20?
– Все 20, – подтвердил Абрек.
– Хоп, майли, – принял работу господин. – Иди сюда, отдихай.
Мальчик снова взобрался на хозяйский топчан, предчувствуя, что дело этим не кончится, хозяин придумает еще какую нибудь пакость.
– У тебя любимий дэвичка есть? – огорошил Ташпулат очередным неожиданным вопросом.
Абрек вновь не знал, что ответить. Никогда не с кем на эту тему он еще не говорил. Заметив его замешательство, Ташпулат, как ни в чем не бывало, стал рассказывать о том, какая замечательная девочка учится у них в классе, какие у нее большие черные глаза, как красиво она заплетает в сорок косичек свои блестящие волосы. Ташпулат под страшным секретом признался, что влюблен в луноподобную Наргизу с первого класса.
– А твой дэвичка как зовут? – вызывал он смущенного мальчишку на ответную откровенность.
Причем хитрец произносил слова таким тоном, будто это само собой разумелось, что у каждого мальчика, тем более такого лихого джигита, как Абрек, которого Ташпулат несколько минутами ранее был готов произвести в самого Чынгызхана, обязательно должна быть какая то тайная дама сердца. Как сказал поэт, «тот, чье сердце к напитку любви не прильнуло, тот осел, хоть не носит ослиных ушей!»
Покоренный его доверием и приобщенный к какому то взрослому мужскому братству, Абрек размяк. На соседней улице жила девчонка по имени Ширин с пронзительно голубыми глазами – вообще, многие зафбандцы, несмотря на то, что говорили на чистейшем сартском наречии, были светловолосые и голубоглазые. В общем, Абрек раскололся и признался в своих симпатиях к голубоглазой девчонке.
– Маладэц! – одобрил Ташпулат вкус Абрека, когда тот, смущаясь и краснея, едва уловимым шепотом выдохнул… «Ширин». – Но если она Ширин, ти должен бить Фархад. А никакой Абрек или Чынгызхан.
– Почему? – не понял Абрек.
– Какой ти дивона – дурачок! Ти даже не заешь, поэма Алишер Навои «Фархад и Ширин». Вай, какой пазор! – Ташпулат укоризненно покачал головой.
Но увидев расстроенную физиономию Абрека, поспешил успокоить:
– Ничего, пайдешь школа, там научат. А Ширин – яхши. Очень яхши. – Ташпулат даже одобрительно прицыкнул языком – Тц, тц!
Довольный тем, что не дал маху, Абрек расслабленно откинулся на курпачу и потянулся к лягану за очередной кисточкой винограда.
– Ага, вот и попался! – вдруг закричал Ташпулат. – А если я всем буду рассказать? Такой маленький мальтчик и уже льюбоф крутит. Вай, как нехорошо!
– Никого я не кручу, – испугался Абрек и, запинаясь, перешел в атаку: – А я тоже… я тоже всем расскажу… Я про Наргизу твою расскажу, что ты с первого класса… Ты сам говорил. Вот!
– А я неправда говорил, – спокойно отвел Ташпулат слабенький удар Абрека. – Я нарочна говорил, чтобы узнать про твой льюбоф. Теперь я узнал, пускай все знают. Вай-вай, как нехорошо!
От мысли, что самые сокровенные чувства Абрека станут предметом всеобщих пересуд, его бросало то в холод, то в жар.
– Ладно, не бойся! – неожиданно смилостивился Ташпулат. – Я никому не буду сказать. Только ты за это опять польешь огород. Скоро отец придет – ругаться будет, – коварный интриган выкинул перед лицом свою грязную пятерню. – Еще 5 ведро. Хоп?
– Майли, – обреченно согласился Абрек.
– Маладэц! – похвалил Ташпулат и залился громким смехом: – Ха-ха-ха!!! Я тебя обмануль… Ха-ха-ха! 20 ведер принес – дивона… За пустой бутилька, которий я у вас на огород нашёль… Ха-ха-ха! И еще 5 ведро будет носить… Ха-ха-ха, – хитрован катался по топчану, держась обеими руками за живот, и никак не мог остановиться от смеха.
Обманули дурака (или, по-узбекски, дивону) на четыре кулака… Как же так Абрек обмишурился? Ташпулат и не собирался никому ни о чем рассказывать, да и о чем там было рассказывать! Он просто хотел подразнить глупого мальчишку. От обиды на глаза Абрека набежали слезы.
– А я не 20, я только 17 ведер принес! – со злостью выпалил он.
– Что? – Ташпулат прекратил свой дурацкий смех. – Значит, ты не только льюбоф крутишь, но ишо и врьешь! Вай-вай, какой нехороший мальтчик.
Не дожидаясь пока Ташпулат выкинет еще какую нибудь пакость, Абрек поспешил ретироваться к своему дому.
Так Абрек Утэков впервые на собственной шкуре познал, что такое азиатская хитрость и восточное коварство. Но попасться на них можно лишь в том случае, когда ты сам дашь для этого повод своим глупым поведением. Стоит человеку только один раз отступиться и проявить неискренность, как за этим может последовать целый клубок тяжеленных проблем, распутывать которые потом, возможно, придется всю оставшуюся жизнь.
2
В тот жаркий август 1958–го случилось событие, которое заложило фундаментальное свойство раджасической натуры Абрека Утэкова и, возможно, предопределило всю его дальнейшую судьбу.
Дело было так.
Абрек играл у проезжей части на берегу арыка возле своего неказистого домика, выкупленного несколько лет назад его отцом у соседа – деда Ташпулата. Это был второй маленький гостевой домик Клыч бобо, и был продан Утэковым за не особой надобностью – сыновья Клыч бобо давно выросли и разлетелись из Зафбанда кто куда.
Мальчик набирал в ладошку жирную глину и, выдавливая ее крупными зернышками, строил высоченный глиняный замок. Когда он вырастет, он обязательно такой построит настоящий и будет жить в нем со своими детьми и красавицей женой, пусть с той же голубоглазой Ширин. Арык был запружен: живительная влага направлялась на близлежащие огороды. Ташпулат просто чудил, когда заставлял Абрека таскать воду для полива из холодного горного ручья, для этих целей в кишлаке была вырыта специальная оросительная система.
Но тут пришел какой то зафбандец в старом залатанном чапане и кетменем раскидал запруду, навалив большие комья глины на противоположном берегу арыка. Мутный поток воды, журча и переваливаясь через камни, устремился в освобожденное русло. Абреку показалось, что свежая глина на том берегу, только что навороченная кетменем дехканина, больше подходит для осуществления его грандиозных строительных замыслов. Абрек разбежался и перепрыгнул через обмелевший арык, однако приземление было не совсем удачным. То есть оно было совсем неудачным. Мальчик упал, вытягивая руки вперед и вонзаясь головой в комья глины. Вдруг снизу, из бывшей глиняной запруды, ударил фонтан крови. Наверху глиняного кома блестящим треугольником торчал осколок стеклянной бутылки – зловещая ухмылка судьбы! – в нее то Абрек и вонзился со всего размаху. Правая щека была распорота от скулы до уха, из раны сочилась кровь, в которой он вымазался с головы до пят. Именно вид крови, а не боль, привел Абрека в неописуемый ужас, и он заорал во всю глотку, как кричит старый больной ишак, когда чует, что его ведут на бойню.
К счастью, и отец Манап, и мать Люция оказались дома, они тут же прибежали на сумасшедший крик сына. На шум сбежалась вся махалля. Среди соседей оказались знающие люди. В рану густо насыпали красного перца, отчего Абрек опять орал, как недорезанный ишак. Потом рану зажали смоченным водкой тампоном, туго перебинтовали всю голову, оставив лишь небольшие дырочки, чтобы раненный мог дышать и видеть. Кто то привел осла, запряженного в арбу, куда усадили Абрека и повезли в райцентр в больницу. «Терпи аскар, Искандером будешь», – подбадривали его потомки великого полководца Искандера Двурогого – Александра Македонского.
Первый испуг прошел, и боли Абрек уже не чувствовал. Он гордо восседал на арбе и свысока поглядывал на сочувствующие взгляды зафбандцев: дескать, чего вы переполошились, дорогие сограждане, подумаешь, щечку порезал, эка невидаль! Абрек, начисто лишенный музыкального слуха, даже что то небрежно стал насвистывать – он чувствовал себя настоящим героем, уезжающим с поля брани, пусть слегка раненным, но непобежденным. Это был первый подвиг, совершенный в жизни Абрека: он победил свой страх.
И вот это чувство подвига, убеждение, что никогда ни при каких обстоятельствах настоящий мужчина не должен терять присутствие духа, Абрек Утэков пронес через всю свою жизнь, и шрам на правой щеке стал постоянным напоминанием об этом, дающим опору в самых сложных ситуациях.
Сразу после этого случая – розоватый след на лице Абрека еще не успел толком зарубцеваться – к Утэковым в Зафбанд приехали дорогие гости аж из самой Казани. Старший брат домуллы Кубрат Утэков привез с собой кучу родни: мать невестки Марьям апай с ее старшей дочерью Сагирой и двумя маленькими внучками. Все они подхватили какую то странную чесотку, которую не могли вылечить казанские врачи. Сарафанное татарское радио сообщило, что где то в Средней Азии, в глубине Кызылкумов, бьют какие то горячие сероводородные чудо-источники, которые исцеляют от всех болезней. Кто то из Казани уже побывал там с похожим диагнозом и вернулся домой абсолютно здоровым. Вот сердобольный Кубрат ага и собрал всех больных и страждущих исцеления родственников в поход в Среднюю Азию. Помимо этой благородной цели у него, конечно, была и другая – горячее желание пообщаться со своим младшим братишкой Манапом. Последний раз они встречались ровно четыре года назад, в 1954 году, когда домулло с женой Люцией приезжал в Казань посмотреть на старшего внука Кубрата – маленького Магди. И теперь Кубрат специально завернул в Зафбанд, чтобы увидеть Манапа. Объезд в 300 километров – для любящего сердца не крюк.
Времени для общения у братьев было мало! Можно сказать, его совсем не было, пообщаться наедине им практически не удалось. Гостеприимные и хлебосольные зафбандцы, узнав, какие гости и из какой дали прибыли в их далекий горный кишлак, не преминули пригласить их к себе. Попробуй отказать – затаят кровную обиду! Какие дастарханы были накрыты, сколько молодых барашков пошло под нож, сколько было выпито масары – домашнего игристого вина из черного винограда! Мало того, о казанском десанте узнали и в других горных селениях, что располагались повыше Зафбанда, возле самого хребта Нуратау, или, как в царское время, говорили Тиссарской гряды. В общем, три дня Кубрат с Манапом пировали в различных аулах, пока еле живые от бесконечных застолий и изысканных угощений возвратились домой. И тут же вновь засобирались в дорогу – казанский десант ждали Кызылкумы.
Пока взрослые развлекались, разъезжая по пирам, маленький Абрек тоже времени зря не терял. Он быстро сошелся со своими троюродными сестренками. Хотя, если быть точным, они ему приходились племяшками. Но поскольку девчонки были одного с ним возраста: младшей Эльмире исполнилось 5, а старшей Эльвире – даже на год больше, он называл их сестричками. Мальчик путал их имена и лица, обе в нарядных платьицах с большими белыми бантами – поди разберись, где Эльмира, а где Эльвира? Чтобы перестать путаться, Абрек решил влюбиться в них обеих, окончательно и бесповоротно, навсегда вычеркнув из сердца голубоглазую Ширин. Поначалу он стеснялся своего свежего шрама на правой щеке, но потом, заметив уважительно-опасливое отношение к нему со стороны девчонок, даже стал бравировать этим. Шрам украшает настоящего мужчину, а в сочетании с брутальным именем «Абрек» придает ему особый шарм.
Гордый и важный, ловя завистливые взгляды кишлачных пацанов, в сопровождении двух городских наряженных девиц, Абрек заносчивым петушком расхаживал по Зафбанду. С жаром и чувством, путая татарские слова с русскими – его сестрички тоже говорили на этом смешанном диалекте, – рассказывал им о местных достопримечательностях.
Вот горы Актау, за ними еще более высокие тау – Нуратау.
А вот здесь зафбандские джунгли, а за ними – чиста горный ручей. Айе, чишма – да, источник. Су тамле – вода вкусная, но салкын – холодная. Аж зубы ломит.
А вот ореховые плантации, которые уся, растут тут со времен Искандера Зулькарнай.
Как, сез белмисез, кто такой Искандер Двурогий? Ну я вам сейчас расскажу, сестрички, – это был знаменитый батыр. Нишляп двурогий? Ну как почему! У него было два больших рога, чтоб протыкать душманов. Искандер жил в Зафбанде, – увлекшись, новоиспеченный гид, дал безграничный простор своей фантазии, – У него бар иде пять хатын, нет, десять жен! Искандер был очень высокий и матур. И все зафбандцы от него туды, родились. Нишляп у них светлые волосы и зангяр куз? Потому что у Искандера тоже были ак чач и голубые глаза. Как у курше девчонки Ширин, я вас потом анын белян познакомлю.
А еще по-другому Искандера Зулькарнай звали Александр Македонский. Ай-вай, вам не знаком и этот исем? Ну это такой же батыр, как и Чынгызхан, – Абрек решил блеснуть эрудицией, вспомнив урок Ташпулата. – Ну о нем то, надеюсь, вы слышали? Юк? И о Чынгызхане не слышали? Он Самарканд завоевал, и Бухару, а туган иде Казанда, да, Чынгызхан тоже родился в Казани. Ну вы, кызлар, даете! Живёте в Казани и не знаете своих батыров, – окончательно застыдил «зафбандский интеллектуал» девчонок.
Абрек еще бы долго втюлял по ушам доверчивым сестренкам, если бы не зовущий крик его матери, Люции ханум:
– Балалар, быстро домой! Сейчас поедем на базар!
Эти слова возымели магическое действие, Абрек тут же заткнул рот, подхватил сестренок под ручки и побежал к дому.
