bannerbannerbanner
Две жизни Пинхаса Рутенберга

Пётр Азарэль
Две жизни Пинхаса Рутенберга

Полная версия

5

Вскоре ему представился случай встретиться с Савинковым. В то время он являлся заместителем руководителя Боевой организации, а планирование и исполнение связанных со смертельным риском операций требовало от него постоянного присутствия в России. Савинков, как и прежде, жил на Лиговке недалеко от особняка князя Владимира Барятинского, считавшего себя социал-демократом, куда иногда наведывался. Рутенберг рассказал другу об аресте. Борис внимательно его выслушал, а потом подтвердил его догадку.

– Меня это не удивляет, Пётр. Ты же помнишь, как в марте взяли всю Боевую организацию, шестнадцать человек. Тогда же арестовали и инженера Моисея Новомейского. Он обещал достать нам несколько пудов динамита. Его посадили в Петропавловскую крепость, а потом перевели в Кресты.

– А его не освободили по амнистии? – спросил Рутенберг.

– Конечно. Недавно я с ним встретился. Он предприниматель, и очень неглупый человек. Так он мне рассказал, что единственный, с кем он говорил перед арестом о динамите, был Татаров. А потом при опознании в тюрьме находился человек, который по фигуре оказался очень на него похож.

– Нужно отдать должное политическому сыску, – произнёс Рутенберг. – Они вербуют провокаторов из нашей среды. Я по приглашению Циллиакуса ездил в Гельсингфорс. Конни поделился со мной своими соображениями, почему провалилась операция по доставке оружия. Он уверен, что без доноса тут не обошлось.

– И кого он подозревает?

– Евно. Лишь он был осведомлён обо всех деталях.

– Это невозможно, Пётр, – возмутился Савинков. – Я в нём совершенно уверен.

– Тогда как объяснить арест членов Боевой организации и неудачу с транспортировкой оружия? Не слишком ли много случайностей?

– С Тартаровым партийный суд разберётся. А за Азефа я ручаюсь.

Пошёл дождь, и они укрылись в кофейне. Савинков рассказал о неудаче с приручением Гапона.

– Твой протеже, Пётр, нас разочаровал. Как только мы его приняли в партию, он пожелал войти в Центральный комитет, а потом вознамерился возглавить партию.

– Он – человек с большими амбициями, Борис, – вздохнул Рутенберг.

– Но работать по-нашему и учиться не захотел. Мы с ним расстались.

– Ну и правильно сделали. Жаль, конечно, что не удалось воспользоваться его огромным влиянием на рабочих.

– Между прочим, он сейчас в Петербурге, – произнёс Савинков, – живёт в конспиративной квартире. Он восстановил связи с рабочими и ведёт переговоры об амнистии. Его так и не реабилитировали за девятое января.

– Я хорошо его знаю, Борис. Он органически нуждается в энергии, которую получает от массы. Иначе не выживет и погибнет. А рабочие тоже нуждаются в нём. Это какой-то симбиоз.

– Поговори с ним, Пётр. Боюсь, он своим самовластием натворит таких дел, что нам не расхлебать.

– Я обязательно с ним встречусь.

Они выпили кофе с баранками и, открыв зонты, вышли на улицу и попрощались. Рутенберг остановил пролётку и поднялся на неё. Лошадь проворно покатила по мостовой, подстёгиваемая ударами ямщика.

Рутенберг обратился к рабочему Петрову и тот привёл его к Гапону. Георгий Аполлонович даже обрадовался ему. Отлучённый от церкви Синодом, он потерял сан священника, но роль вождя и лидера от этого только стала в нём более выразимой и значительной. Пребывание в Европе сделало его более либеральным, он приобрёл вкус к элегантной гражданской одежде, стригся коротко и имел маленькую аккуратную бороду. А сейчас на нём был красивый халат и мягкие кожаные тапочки на босых холёных ногах.

– Рад тебя видеть, Пётр Моисеевич. От кого узнал о моём приезде?

– От Петрова.

– Ты, наверное, знаешь, что я здесь нахожусь нелегально.

– Напрасно, Георгий, ты приехал. Тебя могут арестовать и посадить.

– Не могу я, Пётр, бездельничать. Такой я человек. Предпринял кое-какие меры для легализации. Подключил журналистов. Они навещают чиновников и министров и просят за меня и за открытие отделов моего «Собрания».

– У тебя, я помню, всегда были неплохие отношения с господами, Зубатовым, Фуллоном, Лопухиным.

– Увы, всё в прошлом. Другие люди у кормила власти. Теперь мы по разные стороны баррикад.

Они ещё долго сидели, попивая чай с печеньем и вспоминая о праздной и беспечной жизни в Европе.

Предательство Гапона
1

Председатель совета министров граф Сергей Витте являлся фактическим автором манифеста 17 октября. Ему удалось убедить императора Николая II преобразовать Россию в конституционную монархию по типу многих европейских стран. Но прибытие Гапона могло помешать его планам. Он хотел было арестовать и судить его, но подумал о значительном влиянии его в народе и решил не усложнять положение вещей. Выслать же его за границу незамедлительно было совершенно необходимо. После заседания правительства он поговорил об этом с министром внутренних дел Петром Дурново. Министр обратился к главе Департамента полиции Герасимову. Тот вызвал в кабинет чиновника особых поручений Манасевича-Мануйлова.

– Иван Фёдорович, граф Витте хочет дать вам одно пикантное поручение. Надеюсь, Вы меня не подведёте. Речь идёт о Гапоне.

– Постараюсь Вас не подвести, Александр Васильевич.

– Идите к нему, он Вас ждёт.

Секретарь в канцелярии приветствовал его и подтвердил, что председатель совета министров у себя. Мануйлов в большом кабинете оказался впервые, но его зоркий взгляд сразу нашёл граф Витте за большим дубовым столом в дальнем конце комнаты.

– Здравствуйте, господин премьер-министр.

– Проходите и садитесь, Иван Фёдорович, – сказал Витте и, подождав, пока тот займёт место по другую сторону стола, продолжил. – Я хочу обсудить с Вами весьма важный для страны вопрос. Видите ли, в столицу нелегально прибыл опасный политический авантюрист Георгий Гапон. Вокруг него объединяются десятки тысяч петербургских рабочих. Он в это напряжённое время может стать их сильным вожаком.

– Сергей Юльевич, наш департамент ведёт за ним постоянное наблюдение, как в России, так и за рубежом, и мы готовы в любой момент его задержать.

– Это, Иван Фёдорович, вызовет серьёзные общественные протесты. Я прошу Вас встретиться с ним и убедить его на некоторое время покинуть страну. Когда мы сумеем понизить накал противостояния, он вернётся.

– Господин премьер-министр, я приложу все свои силы и умения.

– Я не сомневаюсь в Вашей преданности России. Мне Пётр Николаевич передал адрес Гапона. Возьмите.

Граф Витте протянул лист бумаги. Мануйлов положил его во внутренний карман пиджака.

– Желаю Вам успеха, Иван Фёдорович, – произнёс премьер-министр и поднялся из-за стола, показывая этим, что беседа окончена.

Вечером Мануйлов отправился к Гапону на квартиру. В результате долгих часов переговоров ему удалось добиться его согласия. Он уедет на полтора месяца при условии, если граф Витте обязуется возобновить деятельность закрытых отделов «Собрания», возместить профсоюзу убытки, связанные с их закрытием, амнистирует его и позволит вернуться к участию в делах «Собрания». С этим Мануйлов вернулся на другой день в канцелярию председателя совета министров. Сергей Юльевич его сразу принял.

– Гапон стремится восстановить деятельность своего профсоюза и вновь возглавить рабочих, – произнёс Витте, выслушав своего посланника. – Его желание столь велико, что он готов будет пойти на большие уступки.

– Возможно, господин премьер-министр, предложить даже сотрудничество с Департаментом.

– Это было бы замечательно. Я поговорю об этом с господином Дурново. Но сейчас мне важно другое. Вы же знаете, что в городе с октября месяца действует Совет рабочих депутатов.

– Конечно. И там главную роль играют социал-демократы, Хрусталёв-Носарь и Лев Троцкий. Они выступили с призывом к вооружённому восстанию.

– Я предлагаю, Иван Фёдорович, вернуть «Собрание» к жизни и настроить его против Совета рабочих депутатов.

– Но как это сделать? – спросил Мануйлов. – Ведь сам Гапон хочет быть во главе восстания. По нашим сведениям, он активно участвовал в операции по доставке оружия на корабле.

– Но, по-моему, он с тех пор изменился, – произнёс Витте.

– Я это тоже почувствовал во время нашего разговора. Он не сблизился с социал-демократами, вышел их партии социалистов-революционеров.

– Главное, Иван Фёдорович, чтобы он отказался от вооружённой борьбы. Постарайся его убедить в неспособности кровопролития решить проблемы рабочих. Манифест даёт им почти всё, что они желали получить.

– Нужно прийти к соглашению с ним, – заметил Мануйлов. – В нём как бы две части: что даём ему мы, и что хочет от нас он.

– Я думал об этом и утром сделал наброски программы, – сказал Витте и передал собеседнику исписанный им лист бумаги. – Познакомьтесь с ней и предложите ему. Если он напишет воззвание к рабочим в этом духе, значит, он принял наши условия и заинтересован в нашем сотрудничестве.

Гапон согласился с программой графа Витте и в воззвании к рабочим написал об отказе от вооружённого восстания и противостоянии революционным партиям. Рутенберг его прочёл и не без сожаления понял, что Гапон изменил своим прежним воззрениям.

Он решил как можно раньше с ним встретиться. Георгий Аполлонович согласился, хотя и без большого желания, и Рутенберг это почувствовал.

– Георгий, что с тобой? Твоё воззвание отвергает многое из того, к чему ты призывал своих людей.

– Это просто игра. Я в последнее время всё больше склоняюсь к мысли, кажется, Макиавелли, что для достижения цели все средства хороши.

– Но ты отвергаешь вооружённую борьбу с самодержавием, не желаешь идти вместе с нами.

– Пётр, меня вынуждают идти на это обстоятельства. Мне угрожают арестом и судом, закрыли «Собрание». Меня вынуждают уехать из страны. Я больше так не могу.

– Жаль, Георгий. Неужели, ступая на этот путь, ты не понимал, что жизнь революционера – это тюрьмы и каторга, это изгнание и борьба с невзгодами.

 

– В Европе, Пётр, я увидел и другую жизнь. Наши революционеры там неплохо проводят время. А многие идут на соглашение с властями и не желают никаких революций.

– Там эти революции уже давно произошли! – вспылил Рутенберг. – А в России самодержавие и гнёт.

– Кстати, манифест даёт нам многие свободы, – произнёс Гапон. – Почему мы должны от них отказываться?

Рутенберг вздохнул и посмотрел на сникшего Гапона.

– Ладно, пойду я, Георгий. У меня Ольга скоро рожает.

– С божьей помощью, всё будет хорошо, – пожелал Гапон. – Буду за неё молиться.

Он вскоре провёл объединительный съезд бывших отделов «Собрания» и сумел убедить рабочих отказаться от насильственных действий и поддержать выборы в Государственную Думу. Гапон уехал в конце ноября. Граф Витте дал ему на это тысячу рублей из своих личных сбережений.

2

Прошло несколько дней в беспокойном ожидании родовых схваток у жены. Вечером Ольга застонала от болей внизу живота. Рутенберг помог ей спуститься на улицу и посадил в экипаж. В больнице, где Ольгу уже ждали, её сразу положили в палату для рожениц. Ночью она родила мальчика. Они назвали его Толей. Пинхас был счастлив, он хотел ещё мальчика, и судьба ему благоволила.

По поручению ЦК Рутенберг продолжал возглавлять Петербургский боевой комитет. По его предложению, город разделили на районы. В каждом из них организовалась своя боевая дружина. Рутенберг руководил Нарвской, в которую он собрал знакомых ему заводских рабочих. От Бориса Горинсона, одного из помощников, он уже знал, что летом Хаима Гершковича арестовали и казнили. Мало-помалу они добывали и прятали оружие, но его для вооружения всех рабочих всё равно не доставало.

Однажды в декабре Савинков сообщил Рутенбергу, что желает встретиться с дружинниками.

– В Москве началось вооружённое восстание, Пётр, – сказал он. – Я хочу лично убедиться в их боеспособности. Нам с тобой нужно проверить их готовность с оружием в руках защищать завоёванные свободы.

– Хорошо. Я позову людей, – ответил Рутенберг.

В маленькой накуренной комнате собралось человек тридцать. Рутенберг выступил с короткой речью. Он сказал, что в Москве восстание, что не сегодня-завтра оно начнётся и в Петербурге, и призвал товарищей приготовиться к боевым действиям. Рутенберга уважали и внимательно слушали. Когда все разошлись, друзья вышли на улицу. Недавно выпавший снег хрустел под ногами, на город опустились сумерки, и звёзды тускло светили в просветах рваных облаков.

– Ничего у нас не получится, Пётр, – вздохнул Савинков. – У тебя несколько десятков человек, в других районах та же картина. Всего наберётся, может быть, тысяча на весь огромный город.

– Потому что не хватает оружия, Борис. Я бы привёл ещё сотни людей.

– А у генерал-губернатора в гарнизоне десятки тысяч солдат, и они вооружены и прекрасно обучены. Пётр, одного пыла мало, нужно ещё и умение.

– Мы каждую неделю проводим стрельбы в нашем тире.

– Знаешь, Пётр, что я сегодня понял? Рабочие уже не пойдут умирать за свободу. Они сникли и утратили боевой дух. Я их понимаю, у многих есть семьи, которые надо кормить. А большинство просто боится.

– И Гапон перед отъездом успел охладить желание рабочих своими примирительными речами, – заметил Рутенберг. – Увы, нам осталось только одно – террор.

– Согласен с тобой, – произнёс Савинков. – Но нужно смотреть правде в глаза – Боевая организация разгромлена.

– Борис, это война. Придётся искать людей и создавать её заново. У тебя это получится.

На проспекте они простились. Дома Рутенберга ждал ужин. Тёща приготовила и подала на стол ячневую кашу со свининой. Женя сидел рядом с ним и ел с аппетитом, ему нравилась бабушкина еда. Потом пили чай с вареньем и блинами. Ольга кормила Толю грудью. Поев, Пётр помог жене запеленать мальчика и уложить его в колыбель. По просьбе жены он подбросил поленьев в печку. Она разгорелась ещё сильней, и её мягкое тепло разлилось по квартире.

Вооружённое восстание в Москве и других городах было жестоко подавлено властями. В Санкт-Петербурге арестовали главарей Совета рабочих депутатов, и он прекратил свою деятельность. Это укрепило позиции «силового блока» в правительстве, возглавляемого министром внутренних дел Петром Дурново. По его распоряжению градоначальник фон дер Лауниц запретил заседания в недавно открытых отделах «Собрания». Витте пытался исполнить свои обещания и позволить Гапону и его профсоюзу действовать. Но Дурново составил доклад на имя царя о нежелательности легального рабочего движения и «Собрание» было окончательно закрыто. В начале 1906 года в прессе началась кампания против Гапона и его соратников. Поводом к ней стало письмо бывшего сторонника Гапона Петрова, которое он опубликовал в газете «Русь». В своём письме он рассказал о получении Гапоном тридцати тысяч рублей от правительства Витте. Публикация вызвала скандал в обществе, который не удалось погасить даже опровержением руководства «Собрания», что деньги предназначались для компенсации убытков, связанных с закрытием его отделов. Возмущённый Гапон попросил рабочего Черёмухина убить предателя и даже дал ему для этого свой револьвер. Кампания против него и его организации приобрела характер подлинного преследования. Гапон, предчувствуя покушение на его жизнь, теперь всегда брал с собой револьвер и перемещался по столице с телохранителями. Одновременно он обратился в газеты с открытым письмом, в котором выразил готовность предстать перед общественным судом. Ему удалось получить поддержку от известных политических деятелей, согласившихся на участие в таком суде. В то же время неодолимое стремление Гапона вернуть себе своё детище – «Собрание» со всеми его отделами – подтолкнуло его к роковому решению пойти на сотрудничество с политической полицией.

3

Рутенберг в начале февраля нелегально проживал в Москве, спасаясь там от полицейского преследования, возобновившегося после укрепления позиций министра внутренних дел и его «силового блока». От Савинкова ему было известно о подготовке Боевой организацией покушения на Дурново.

Появление у него на квартире Гапона удивления не вызвало: Ольга Николаевна, знавшая об особых отношениях между ними и доверявшая ему, рассказала, как его найти. Рутенберг следил в последнее время за его травлей в прессе и даже сочувствовал другу, попавшему в жесткий и умело управляемый сверху переплёт. Добротный костюм на нём находился в явном конфликте с его бросающимся в глаза состоянием – Гапон был подавлен и угрюм.

– Сегодня утром приехал из Петербурга повидаться с тобой, – начал он разговор. – Хочу сообщить тебе нечто очень важное.

– Я тебя внимательно слушаю, Георгий.

– Нет, вечером поедем в «Яр», там и поговорим, – заявил Гапон.

– Но там нас выследят и арестуют. Любой сыщик тебя узнает и меня из-за тебя раскроет.

– Верь мне, Пётр. Никто нас не арестует. Кроме того, я уже пригласил в ресторан хозяйку твоей квартиры и моего ученика-семинариста с женой.

– Я не желаю туда ехать, – произнёс Рутенберг. – Да и при гостях поговорить мы не сможем.

Гапон был взволнован и удручён, искоса поглядывал на него и избегал встретиться с ним взглядом. Договорились, что они встретятся сегодня вечером ещё раз.

– Мы всё-таки поедем в «Яр», Пётр. Ты же видишь, настроение у меня хуже некуда. Хочется хоть немного развлечься. И перед людьми неудобно, я ведь их уже пригласил.

– Ладно, там будет видно.

В девять часов вечера Гапон появился у него на квартире снова. Он уже успел немного успокоиться и настроиться на трудный для него разговор.

– Из всех твоих товарищей я ценю только тебя одного, – сказал Гапон. – Они на всё смотрят слишком узким взглядом. Поклянись, что всё, что будет сказано, останется между нами.

– Я обещаю, – произнёс Рутенберг.

Он не ожидал подвоха. Он ещё не знал, что ему откроется ящик Пандоры и что новые обстоятельства вызовут драматические последствия, которые оставят глубокий след в его судьбе.

Гапон начал свой рассказ с переговоров, которые вёл через Мануйлова в ноябре, окончившихся его отъездом из страны. Вернулся он раньше оговоренного срока из-за усиленной слежки, которой подвергся в Париже, и недобрых известий из России. Оказалось, что отделы «Собрания» закрыты и выплачено только 7000 рублей, обещанных Витте. Выяснилось, что много хлопотавший по его делам журналист-либерал Матюшенский скрылся, увезя с собой оставшиеся 23000 рублей. Гапон продолжал встречаться с Мануйловым, пытаясь вновь добиться открытия отделов профсоюза.

– Когда Витте потребовал от Дурново снять запрет, тот пригрозил отставкой, – сказал Гапон. – Его влияние в кабинете весьма велико. И вот на очередной встрече Мануйлов мне заявил, что со мной хочет поговорить Рачковский, доверенный человек министра.

Эта фамилия показалась Рутенбергу знакомой. Он вспомнил, что однажды в разговоре его товарищ упомянул о нём, как об инициаторе и участнике создания знаменитых «Протоколов Сионских мудрецов».

– На тебя, Георгий, крупная рыба клюёт. Был Зубатов, теперь эта акула, вице-директор Департамента полиции, – произнёс Рутенберг. – И что ты ему ответил?

– Я согласился. Мне важно любой ценой достучаться до Дурново, хоть через сатану. Свидание было в отдельной комнате ресторана. Пётр Иванович выразил большую радость оттого, что увидел меня. Он считает меня талантливым человеком. Трепов и Дурново тоже, но опасаются, что я опять устрою им революцию. Я стал объяснять, что мои взгляды на рабочее движение изменились, и я сожалею о своих прежних призывах.

– Полицейский чиновник так тебя расхвалил, наверное, неспроста, – заметил Рутенберг. – Что он хотел от тебя?

– Рачковский заявил, что верит мне, но нужно убедить в этом хозяина, правительство желает получить от меня гарантии. Он предложил мне написать Дурново письмо.

– Ты согласился?

– Я отказался, – произнёс Гапон. – Тогда он заявляет, что без такого письма нечего даже надеяться на открытие отделов. На государя мои прокламации навели такой ужас, что во всём происходящем в России он винит меня. Поэтому для доклада царю по моему делу Дурново необходимо такое письмо. Пётр, мне пришлось согласиться. Я написал ему.

– Прижали тебя сильно, Георгий. Это очень умные и опасные люди. У тебя черновик остался?

– Да, он в гостинице.

– Покажи мне его завтра.

– Конечно, – подтвердил Гапон. – И тут, к концу нашего разговора Рачковский просит разрешения прийти на следующее свидание с весьма интересным человеком Герасимовым.

– Ого, он начальник Петербургского охранного отделения, – заметил Рутенберг. – Ещё одна акула.

– Пётр, что мне оставалось делать? Пришлось дать добро.

Было поздно, и синий вечер уже опустился на Москву. Гости, которых Гапон пригласил в ресторан, были в сборе и время от времени стучали в дверь. Рутенберг вначале ехать отказался. Гапон обиженно настаивал, и он понимал, что Георгий что-то недоговаривает, а ему очень нужно было во всём разобраться. «Почему ему так нужно, чтобы я поехал?» – подумал Рутенберг.

Сели на тройку и покатили в «Яр». Ехали через Пресню среди разрухи и пепелищ. По обеим сторонам дороги высились остовы домов без крыш и окон, от которых остались обломки продырявленных пушечными ядрами стен. Попутчики рассказывали, откуда стреляли пушки, где было больше всего убитых. Рутенберга пронзила нервная дрожь. Он слушал и смотрел на молчавшего, много курящего и унылого Гапона, которого постоянно пытались растормошить дамы.

В ресторане он предложил пойти в зал, но Рутенберг запротестовал. В кабинете посидели несколько минут, и Гапон снова стал настаивать на своём, заявив, что в зале музыка, женщины и веселье. Такое заявление заинтересовало Рутенберга и, махнув рукой на конспирацию и филеров, он согласился. В общем зале они расположились справа от входной двери около оркестра. Гапон был удручён, часто клал голову на руки, разложенные на столе, потом одевал пенсне и вглядывался в зал. Рутенберг понял, что он видел там не только «женщин», но и кого-то ещё.

– Ничего, Мартын, всё будет хорошо, – вдруг говорил он, а затем обращался к сидящей рядом даме, – Александра Михайловна, пожалейте меня.

Рутенберг всеми силами пытался скрыть всё более овладевающие им отвращение и раздражение к человеку, который был ещё недавно его другом. Причины такой неожиданной метаморфозы были ему пока непонятны.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71 
Рейтинг@Mail.ru