Пётр Азарэль
Две жизни Пинхаса Рутенберга
«Джон Графтон»
1
В мае Рутенберг вернулся из России в Париж и оказался втянутым в историю, которая могла бы оказаться чрезвычайно болезненной для российской власти.
Война с Японской империей была необходимой России для усиления своего влияния и контроля в Манчжурии, Корее и Жёлтом море. Министр внутренних дел и шеф Жандармов Вячеслав Константинович фон Плеве подталкивал командование армии и флота к началу военных действий. Военный министр Алексей Куропаткин обвинил его в содействии развязыванию войны. Плеве ответил: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». Он был по-своему прав, но в июле 1904 года его убил член Боевой организации эсеров Егор Созонов. К войне Россия ещё не была готова, план военно-стратегической подготовки к кампании против восточного соседа оказался неосуществлённым до конца. Она терпела поражения на суше и на море. Пал Порт-Артур, сражение под Мукденом было проиграно, русская эскадра потерпела жестокое поражение в Японском море у острова Цусима.
В Европе эти события широко освещались прессой. Рутенберг каждое утро выходил на улицу к ближнему киоску, покупал газеты и с интересом читал о событиях далёкой войны. Ещё год назад Путиловский завод работал над крупным заказом военного ведомства, и он и его мастерская были заняты производством и ремонтом необходимых инструментов. И теперь в его сознании всё соединилось в одну картину. Он видел, что неудачи Российской империи на Дальнем Востоке вызвали в стране революционную ситуацию. Как профессиональный революционер, стремящийся к уничтожению самодержавия, от поражений царской армии он испытывал явное удовлетворение. Но Рутенберг и не мог предполагать, что эта война своим крылом коснётся его опять.
Через несколько дней после возвращения из России он получил письмо от хорошо ему знакомого Михаила Гоца, члена Центрального комитета партии эсеров. Он назначал встречу, важность которой, писал приятель, очень велика. Встретились они в кафе на бульваре Бомарше и, заказав кофе и круассаны, сели за столик на тротуаре.
– Не будем растекаться мыслью по древу, Пётр Моисеевич, – сказал Гоц, подчёркивая ещё раз серьёзность разговора. – Товарищи попросили меня дать тебе важное поручение.
– Я внимательно слушаю, Михаил Рафаилович.
– Ты знаком с Конни Циллиакусом?
– Нет, но слышал о нём от Бориса Викторовича.
– Его зовут Конрад Виктор, но он с некоторых пор представляется другим как Конни. Так вот, от нашего друга Конни нам поступило предложение закупить оружие на деньги «американских миллиардеров» и переправить его в Россию.
– Мне это нравится, – заметил Рутенберг.
– Но мы через наших людей в Финляндской Партии активного сопротивления знаем, откуда деньги. Они пожертвованы на русскую революцию японским правительством. Их предоставляет нам бывший японский атташе в России полковник Мотодзиро Акаси.
– Представляю себе, насколько сильно японцы хотят вывести Россию из войны, – не без удивления произнёс Рутенберг. – И какова сумма?
– Миллион франков.
– Ого. Это много оружия, Михаил.
– Но у жертвователей Циллиакуса есть условия, которые он хочет оговорить с представителем нашей партии. Чернов и Русанов предложили послать к нему для переговоров тебя. Конечно, все с ними согласились.
– Эти условия известны?
– Смысл их в том, что не все деньги достанутся нам. Твоя задача взять у него как можно больше.
– Надеюсь, я с ним договорюсь.
Мимо них текла праздная толпа, привлечённая тёплой погодой и приятными запахами французской кухни, доносившимися из высыпавшихся на улицы ресторанов и кафе. Они сидели за столиком и наслаждались кофе и негромким разговором, предчувствуя большие тектонические сдвиги, начало которых было сейчас в их руках.
2
В Лондон на переговоры Рутенберг уехал через два дня. Знаменитый писатель, один из создателей и руководителей Партии активного сопротивления Циллиакус проживал в роскошной гостинице в центре города, где всегда останавливался, когда дела приводили его в британскую столицу. Конрад встретил его в фойе. Рутенберга сразу поразили его гигантский рост и богатырское телосложение, сочетавшиеся неожиданно для него с доброжелательной улыбкой. Он представился, крепко пожал ему руку и пригласил следовать за ним. Номер люкс, куда они вошли, был обставлен в викторианском стиле и отличался не бросающейся в глаза роскошью. Циллиакус предложил ему дорогой шотландский виски и кофе с сухим печеньем, они по-дружески поговорили о лондонской погоде, настраиваясь на предстоящую беседу. Конрад говорил на ломаном русском с акцентом, но правильно и живо.
– Не скрою, Пётр Моисеевич, Вы мне импонируете своим романтическим прагматизмом.
– Я тоже рад нашему знакомству. Так каковы условия жертвователя?
– Его план заключается в том, чтобы привлечь к вооружённому восстанию все революционные силы России, – продолжил Конни. – Поэтому он не желает класть все яйца в одну корзину. Так, мне кажется, говорят русские.
– Да, Конни. У Вас хороший русский язык.
– Благодарю Вас. Так вот, он хочет поделить деньги между всеми партиями, поддерживающими идею свержения монархии.
– Этот подход в принципе правилен, но всё же следует принять во внимание, что их удельный вес и влияние на русское общество далеко не одинаковы.
– С этим нельзя не согласиться. Поэтому я, прежде всего, обратился с предложением к партии эсеров и сегодня говорю с Вами, её видным представителем.
– Спасибо за комплимент, но моя партия, действительно, самая многочисленная, влиятельная и активно действующая в России.
– Социал-демократы, особенно большевики, тоже поднимают сейчас голову.
– Не возражаю, – парировал Рутенберг. – Но реально они, кроме агитации, пока ничего не сделали. А эсеры только за несколько последних месяцев совершили множество акций. Главным образом, они в феврале ликвидировали дядю царя Сергея Александровича, главного виновника в принуждении Николая II к насильственным действиям против мирной демонстрации, а недавно убили московского градоначальника графа Шувалова. Уж Вы-то понимаете, что эти меры сильней расшатывают царский режим, чем любая агитация.
– Вы правы, Пётр Моисеевич. Но что мне делать? Требования жертвователя я должен исполнить.
– Моя партия готова провести всю основную работу по покупке и доставке оружия. Поэтому самую большую сумму нужно предоставить ей.
– Но для приёмки и перевозки его по городам у неё недостаточно возможностей. Поэтому придётся привлечь к делу Гапона с его рабочими.
– Но и сам Гапон сейчас член нашей партии.
– Приходится с Вами согласиться, – вздохнул Конни. – Поэтому эсерам я попрошу перевести около двухсот тысяч франков. Это пятая часть всего пожертвования.
– Буду Вам очень благодарен, – сказал Рутенберг. – Хотелось бы узнать, как Вы собираетесь доставить в Россию такое огромное количество оружия?
– Я давно уже занимаюсь помимо прочего также его контрабандой и хорошо изучил все возможные пути доставки оружия. По железной дороге это невозможно – ширина колеи европейских дорог меньше, чем российских. У нас не будет возможности перенести такой груз из вагона в вагон. Это сразу будет замечено пограничной полицией и всех арестуют.
– Таким образом, остаётся только один путь – по морю, – произнёс Рутенберг.
– Именно, уважаемый. Я уже начал подыскивать в Англии подходящее нам судно, которое мы зафрахтуем.
– Если оставшиеся средства будут распределены между остальными партиями, это обяжет их самим находить поставщиков оружия, закупать и перевозить его в Россию. На мой взгляд, такой принцип создаст большую неразбериху.
– Пожалуй, Вы правы, – задумался Циллиакус. – Закупать и погружать оружие на судно должна одна организация. Но тогда и делить деньги нужно другим способом.
– Передайте все деньги нашей партии для приобретения оружия. А разделение их, что требует жертвователь, будет производиться путём пропорционального распределения оружия после его доставки в порт назначения.
– У Вас, Пётр Моисеевич, хорошее воображение и трезвый практический ум. Так мы и сделаем. В зависимости от количества оружия, которое удастся достать и погрузить на борт, я сообщу всем участникам сделки о размерах их доли.
– Могу ли я сообщить ЦК партии, что мы получим все деньги для закупки оружия, и нам достанется его на сумму двести тысяч франков? – спросил Рутенберг.
– Так и сообщите, – ответил Циллиакус. – Кажется, мы всё оговорили. Расскажите Вашим товарищам о нашей беседе.
Рутенберг понял, что достиг желаемого и почувствовал заметное облегчение. По просьбе собеседника он рассказал о январских событиях, о Гапоне и его «Собрании русских фабрично-заводских рабочих», о своих встречах в Европе. Циллиакус с интересом слушал, подливал виски и кофе, весело шутил и рассказывал анекдоты нескромного содержания. Он вспоминал о своей жизни в Японии и Китае, о приключениях в Африке и Южной Америке. По природе своей авантюрист, он везде чувствовал себя как дома.
Покинув Лондон, Рутенберг сразу же отправился в Женеву. Руководство ждало результатов переговоров. Заседание Центрального комитета состоялось на квартире Евгения Азефа. Рутенберга выслушали с интересом и соглашение с Циллиакусом одобрили.
– Хочу поблагодарить Петра Моисеевича и отметить его успешную работу, – сказал Чернов. – Теперь нам предстоит за довольно короткое время осуществить задуманное. Вооружённое восстание следует начать в августе, как только оружие будет распределено среди боевиков.
– Но Боевой организации деньги нужны уже сегодня, – произнёс Азеф. – Мы всё время планируем и ведём подготовку террористических актов. По моим оценкам, нам необходима сумма в сто тысяч франков.
– Думаю, деньги Боевой организации надо выдать, – поддержал его Савинков. – Люди всё время находятся в смертельной опасности и несут большие расходы. Предлагаю за это проголосовать.
Просьба Азефа была поддержана подавляющим большинством. Остальные деньги решили передать на приобретение оружия. Руководство этой операцией поручили вести старейшему члену ЦК Николаю Васильевичу Чайковскому.
3
Когда Циллиакус зафрахтовал пароход «Джон Графтон» водоизмещением триста пятнадцать тонн, руководство поручило Рутенбергу отправиться в Россию, чтобы на месте организовать приёмку оружия. «Музыкальные инструменты», так по принятой в целях конспирации аллегории называлось оружие, предполагалось постепенно выгрузить на прибалтийских берегах и в Финляндии.
Прибыв в Санкт-Петербург с двумя подложными паспортами: одним бельгийским – на имя архитектора Бартелеми, другим русским – на имя Черненко, он сразу принялся за дело, собрав у себя на квартире остававшихся в городе Бориса Горинсона и Хаима Гершковича. Нужно было перевезти с берега и спрятать в конспиративных квартирах предназначенное для эсеров оружие.
На следующий день он встретился со старым знакомым Татаровым, пожелавшим принять участие в этом деле. Тот предложил встретиться снова через два дня на одной из квартир, предназначенных для эсеровских собраний. Рутенберг уехал в Гельсингфорс и в день назначенной встречи вернулся на поезде в Санкт-Петербург и с вокзала заехал к своему товарищу, у которого хранился его чемодан. Там он переоделся, взял ключ от чемодана и в условленное время прибыл на встречу. В квартире Рутенберг никого не застал. Он вышел на улицу и тут заметил, что дом окружён полицией. Желая уйти от преследования, он плутал по хорошо знакомым ему улицам. Ему даже показалось, что он смог замести следы. Перейдя Фонтанку по Пантелеймоновскому мосту и миновав Летний сад, он по набережной Мойки вышел на Марсово поле, чтобы ещё раз убедиться, что ему удалось уйти от погони. И в это время, словно из-под земли возле него появились двое одетых в штатское людей. Один из них умелым стремительным движением схватил его за запястье правой руки, а другой вынул из подмышки «браунинг».
– Господин Рутенберг, Вы арестованы, – возгласил тот, направив на него оружие.
– Хотелось бы знать, какие у вас основания.
– Вам в участке всё объяснят, – произнёс державший его за руку.
Его обыскали и нашли во внутреннем кармане пиджака бельгийский и русский паспорта. Рутенберг понял, что сбежать ему не удастся – эти хорошо знают своё дело. Они прошествовали по Марсовому полю, мимо памятника Суворову, по Троицкому мосту и через Петровские ворота в Петропавловскую крепость. На входе в тюрьму Трубецкого бастиона, ограждённом высокой чугунной решёткой, жандармы окликнули охранника.
– Позови командира, – сказал один из них, наверное, старший, подёргивая усами.
Одетый в тёмно-серую форму с двумя перекрещивающимися на груди белыми широкими лентами тюремщик вышел из заграждения и скрылся за деревянной арочной дверью. Минут через пять появился младший офицер и двое солдат с винтовками.
– Забирайте нового постояльца, – произнёс старший жандарм.
– Простите, на каком основании меня сюда привели? – едва сдерживая праведный гнев, спросил Рутенберг.
– Это следственная тюрьма политических заключённых. Вам всё объяснят, – ответил жандарм.
Его провели через двор, и он вошёл в длинный коридор со сводчатым массивным потолком и арочными окнами, перекрытыми снаружи металлическими решётками. Его остановили напротив одной из многочисленных массивных дверей. Офицер вынул из кармана гимнастёрки связку ключей и нашёл подходящий. Замок лязгнул, и дверь со скрипом отворилась. Рутенберг вошёл в камеру и осмотрелся. Изголовьем вплотную к левой стене стояла прибитая к бетонному полу железная кровать, шестью ножками опирающаяся на пол. На ней лежали матрас, подушка и суконное одеяло. Рядом с кроватью находился прикреплённый к стене железный стол на косой, упирающейся в пол ножке. У двери по правую сторону от неё в полу зияло очко, над которым на стене висел сливной бочок, а рядом торчал из стены кран рукомойника. Закрытое железной решёткой окно располагалось высоко, и невозможность смотреть из окна на маленький островок внешнего мира по плану строителей тюрьмы ещё более усиливало чувство одиночества.
– Раздевайся, заключённый, – сказал офицер. – Сейчас тебе принесут другую одежду.
Он вышел из камеры, закрыв дверь на замок. Рутенберг в раздумье сел на кровать. Он вспомнил настойчивое желание Татарова увидеться ещё раз, пустую квартиру, где Татаров условился с ним о встрече, окружённый полицейскими дом, арест на Марсовом поле, который пытался избежать. Ещё не сталкивающийся с предательством в среде революционеров, он отвергал упрямую и назойливую мысль о том, что всё расчётливо подстроено его товарищем. Если это всё же предательство, то департаменту полиции известно о готовящейся операции. Теперь, когда он в одиночке, как о своей догадке ему сообщить на волю и этим помочь своим не подставиться и уйти от опасности. Он с трудом освободился от невесёлых размышлений и стал раздеваться.
Опять лязгнул ключ в замке и в камеру вошли те же двое солдат, сопровождавших его по тюрьме. Один из них подошёл в кровати, вытряхнул из мешка тюремную одежду, впихнул в него снятые Рутенбергом рубашку, костюм и тюфли и вышел, сопровождаемый лязгом закрываемой вторым солдатом двери. В камере, несмотря на летнее время, было прохладно. Он почувствовал лёгкий озноб и стал одеваться. Кальсоны, нижняя рубашка, арестантский халат, парусиновые туфли. Он немного согрелся и прилёг на кровать. Напряжение текущего дня вызвало усталость, и он незаметно для самого себя провалился в сон.
Его разбудил стук в дверь и скрип открывающегося окошка для подачи еды под щелью, через которую надзиратели наблюдали за заключённым. Он подошёл к двери и принял две металлические тарелки, одну с какой-то баландой, а другую с ячневой кашей и куском мяса и горбушкой хлеба. Окошко сразу же захлопнулось, и он понёс тарелки к столику. Голод сразу же заявил о себе. Он с аппетитом поел и принялся ходить по камере. Потом подошёл к двери и постучал. В прорези показались глаза надзирателя.
– Что стучишь-то?
– Я требую обеспечить меня сегодняшними газетами и книгами. Список я передам.
– Я скажу командиру.
– Скажи. И ещё. Почему со мной никто не говорит?
– Спроси командира.
На следующее утро после завтрака его вывели из камеры. Пройдя по коридору, Рутенберг оказался в комнате, примыкающей к помещению тюремных надзирателей. За деревянным столом у окна он увидел человека в форме жандармского офицера.
– Вы хотели встретиться с нами. Мы – тоже, – сказал тот и, усмехнувшись в бороду, указал на стул. – Присаживайтесь, господин Рутенберг.
– Почему меня держат здесь без суда и следствия? – спросил он.
– Вы здесь для следствия-то и находитесь. Хотя наше ведомство уже многое о Вас знает. Кстати, в тюрьме почти все камеры заняты. А в них немало людей, которые с Вами знакомы.
Жандарм пытливым взглядом окинул одетого в арестантский халат Рутенберга.
– По достоверным сведениям Вы находитесь в стране для подготовки антиправительственных акций. Вы занимаетесь приобретением оружия и обучением людей боевому делу.
– Эти обвинения беспочвенны, – произнёс Рутенберг.
Он вдруг вспомнил разговор с Татаровым. Они говорили о складах оружия, но он не сказал ему, где они находятся. «Значит, у следователя нет никаких фактов против меня, и он просто пытается вытянуть информацию» – подумал Пинхас.
– Я предлагаю Вам сотрудничество. Оно облегчит Вашу участь и смягчит наказание. Вы же понимаете, что от приговора Вам не уйти и Вас ждёт тюрьма или каторга, – стараясь быть убедительным, сказал жандарм.
– Мне нечего Вам сказать и не в чем признаваться, – ответил Рутенберг.
– Жаль, очень жаль. Уведите заключённого, – крикнул следователь и раздражённо постучал по столу ручкой, которая сегодня ему не понадобилась.
Рутенберг не мог знать, что зафрахтованный пароход с оружием до берегов Санкт-Петербурга так и не дошёл. Не ведал он и о том, что чиновник по особым поручениям Иван Фёдорович Манасевич-Мануйлов, собирая информацию, связанную с деятельностью Акаши и Циллиакуса, телеграфировал, из Парижа в Петербург о груженном оружием пароходе. «Джон Графтон» был нанят Циллиакусом на имя норвежского купца. Он принял на борт закупленные эсерами винтовки, револьверы, патроны, материал для «адских машин» – взрывчатый желатин, детонаторы, бикфордовы шнуры и прочее и с командою, набранной главным образом из шведов и латышей, вышел в море. А в конце августа пароход сел на мель в Ботническом заливе у острова Кемь. Корабельной команде не оставалось ничего другого, как выгрузить часть оружия на острове, а судно взорвать. Оружие впоследствии было найдено пограничной стражей. Рутенбергу об этой истории стало известно только после освобождения из тюрьмы.
Рутенберга ещё несколько раз вызывали на допрос, но следствию не удалось продвинуться ни на йоту. Однажды следователь для устрашения рассказал ему, что десятки узников, людей волевых и сильных, сходили с ума, когда их подвергали строгой изоляции, а народоволка Мария Ветрова совершила самосожжение в камере. Но он не падал духом и требовал от следователя завершения расследования и вынесения обвинения. Ему в камеру приносили книги и газеты. Они помогали ему выживать психически. Из газет он узнавал, что происходит в стране. В начале октября в Москве началась забастовка, превратившаяся к середине месяца в политическую стачку, охватившую всю страну.
17 октября в камеру занесли холщовый мешок с его одеждой.
– Переодевайся, – бросил надзиратель.
– А что происходит? – с недоумением спросил Рутенберг.
– Император объявил амнистию. Всех освобождают.
Когда за ним закрылись ворота Петропавловской крепости, он, наконец, ощутил всем своим истосковавшимся по воле телом, что свободен.
4
Он тосковал по семье и сразу же отправился домой, где его ждали сын и беременная жена. Четыре месяца заключения, допросов и одиночества позади. Ольге за это время ни разу не разрешили свидание с ним. На его стук дверь открыл Женя. Узнав отца, он стал с ребяческим пылом тянуться к нему и обнимать ноги.
– Мама, папа пришёл! – воскликнул он. – Мама, мама!
Ольга Николаевна вышла из комнаты в коридор и, подойдя к мужу, поцеловала его в заросшее бородой лицо. Она уже была на восьмом месяце беременности и с трудом носила большой живот.
– Я тебя ждала с самого утра, как был опубликован манифест.
– Оля, это победа. Недаром я шёл с Гапоном в то воскресенье.
– Пётр, я несколько раз пыталась добиться свидания с тобой, – произнесла она. – Но им было не до меня. Ты так вовремя пришёл. Малыш уже стучится, скоро буду рожать.
– Ты в больницу записалась?
– Да, дорогой. С мамой ходила. Бабье дело не хитрое. Идём, я тебя покормлю.
Она накрыла ему в гостиной, и он впервые после долгих четырёх месяцев с аппетитом поел борща с капустой и гуляш с картошкой и говяжьим мясом.
– Тебе, Петя, письмо их Финляндии, – вспомнила Ольга.
Она протянула ему залежавшийся в комоде конверт. Пинхас сразу узнал почерк Циллиакуса.
Через несколько дней он на поезде отправился в Гельсингфорс. Конни встретил его на пороге своей большой квартиры в богатом районе города. Он привычно шутил и держался рачительным хозяином. Пока они обсуждали манифест, экономка поставила на стол роскошный сервиз, и запах свежеприготовленной еды привёл их в столовую.
– Я не думаю, Конни, что ты вызвал меня сюда только для того, чтобы накормить вкуснейшим обедом.
– Верно, Пётр Моисеевич, не только ради этого, – на ломаном русском произнёс Циллиакус. – У меня есть, что тебе, социалисту-революционеру, рассказать.
– А мне хотелось бы послушать, что случилось с пароходом и нашим предприятием. Мы о нём в Лондоне так хорошо поговорили!
– Начну с того, что после соглашения с тобой, были переговоры и с другими партиями, – сказал Конни. – В один прекрасный момент я понял, что без организации рабочих ничего не получится. Я связался с Гапоном, и мы встретились. Идея вооружённого восстания привела его в восторг.
– Георгий Аполлонович очень честолюбивый человек, – заметил Рутенберг. – Он всегда хотел быть во главе революции.
– Именно. Он явился ко мне с парнем по фамилии Петров. Тот совершенно очумел от любви к своему идолу и сказал мне, что питерцы готовы к восстанию и им не хватает только оружия, – продолжал Циллиакус. – Гапон решил сам отправиться в Россию принимать оружие. Замысел его был таков: десять или двадцать тысяч рабочих захватывают одну из морских пристаней; в это время он подходит на корабле, оружие выгружают на берег и раздают рабочим, и он во главе их идёт на Петербург.
– Он, уважаемый, всегда был склонен к авантюризму, – усмехнулся Рутенберг.
– А я ему объясняю, что оружие не только для него. Он понял и обещал поделиться со всеми.
– Я, между прочим, прибыл в Санкт-Петербург по заданию ЦК эсеров, чтобы принять оружие, – произнёс Пётр. – Если бы меня не посадили, я должен был бы как-то состыковаться с Гапоном.
– Конечно, Пётр Моисеевич. Я бы тебя предупредил, – убедительно заявил Конни. – На это дело я дал ему пятьдесят тысяч франков и свою яхту. На ней он должен был переплыть Балтийское море.
– Он его переплыл?
– Тут-то и произошла первая странность. Яхта утонула возле наших берегов, а Гапон чудом спасся. Благодаря физической силе и характеру добрался до суши. Ну, мы его приняли и укрыли от полиции.
– Я читал, корабль с оружием затонул, – сказал Рутенберг.
– А это другая странность. Он сел на скалу. Какими же идиотами нужно быть, чтобы забраться на скалу! – воскликнул Циллиакус. – Команда была подобрана, вроде бы, опытная? И ничего другого не оставалось, как взорвать этот плавучий склад оружия. Какое-то количество снесли на берег, но большая часть затонула. В Петербург ничего не попало. А вот водолазы вскоре нашли корабль и подняли оружие.
– Да, странная история. Уму непостижимо, как могли совпасть эти две случайности?
– Почему две? Три. Твой арест. Уверен, Пётр, не случайности это. Всё умело подстроено. Знаешь, я подозреваю Азефа. Он был в курсе всего, знал все подробности. Он использовал все возможности, чтобы внести неразбериху и безответственность, а в крайнем случае, организовать масштабную полицейскую акцию и сорвать наш беспрецедентный проект.
– Евно? Глава Боевой организации эсеров? Знаешь, сколько терактов он в последние годы подготовил и осуществил? – изумился Рутенберг.
– Знаешь, почему я так думаю? Кто-то на меня стал доносить полиции два года назад. Потом я выяснил через друзей, что это мог быть только Азеф. Факты, Пётр, упрямая вещь.
– Это ещё не факты, Конни. Просто предположения.
– Сообщи твоему ЦК обо всём. Пусть решают.
– Конечно, конечно, Конни, – задумавшись, произнёс Рутенберг.
На другой день он попрощался с гостеприимным финном и вернулся в Санкт-Петербург. Он сидел в купе вагона и смотрел на несущиеся мимо него воды залива. Услышанное от Циллиакуса будоражило его голову и не давало покоя.
