Пётр Азарэль
Две жизни Пинхаса Рутенберга
2
Савинков был студентом юридического факультета Санкт-Петербургского университета
и не без труда выкраивал время для встреч. Поэтому, когда это удавалось, они встречались в городе, заранее оговаривая время и место. Часто просто ходили по улицам или забегали погреться и выпить кофе с булочкой в кафе на Невском. Подпольную кличку Мартын Иванович, которую предложил Пинхас, Борис принял сразу и не без удовольствия, посмеявшись над необычной его изобретательностью. И после этого не без иронии так и называл его.
Отец Савинкова Виктор, товарищ прокурора окружного военного суда в Варшаве, был уволен со службы за либеральные взгляды. Раньше Пинхас не всегда понимал мотивы присоединения обеспеченных и интеллигентных русских людей к антиправительственным партиям и кругам. Но знакомство его с некоторыми из них в студенческом кружке, на редких встречах на конспиративной квартире постепенно привело его к мысли о существовании какого-то особого мировоззрения. Однажды в воскресенье, сидя с Савинковым за столиком в кафе, он спросил его об этом.
– Мартын, ты глубоко мыслишь. Да, русская интеллигенция заражена такой болезнью.
Она называется нигилистическим морализмом. Мой отец, я тебе рассказывал, из-за этого серьёзно пострадал.
– Как же, Борис, такое могло случиться с тысячами людей?
– На самом деле с десятками тысяч. Всё началось с Писарева, Добролюбова, Бакунина, Кропоткина. Слышал о них?
– О Бакунине слышал. Он один из теоретиков анархизма и народничества.
– Верно. Так вот, они оказали сильное влияние на умонастроение людей. В своих трудах они писали, что жизнь не имеет никакого объективного смысла, кроме материальной обеспеченности. Поэтому высшая и единственная задача человека – служение человеку и народу и непримиримая борьба с тем, что этому препятствует. Такова глубочайшая черта духовности русского интеллигента.
– Борис, я в последнее время именно так чувствую и понимаю.
– Без этого внутреннего смысла, Мартын, ты не можешь быть в России революционером.
Они расплатились с официантом и вышли на проспект. Было морозно, но небо очистилось от облаков, и солнечные лучи осветили фасады дворцов и заиграли на оконных стёклах.
3
Увы, вскоре их встречи прервались на года полтора. Этому предшествовали февральские события 1899 года. Построенное по велению Петра I итальянским архитектором Доменико Трезини на Васильевском острове здание 12 коллегий вначале предназначалось для важнейших учреждений государственного управления. Потом там расположился Главный педагогический институт, готовивший преподавателей для высших и средний учебных заведений империи.
Санкт-Петербургский университет 8 февраля должен был отмечать своё восьмидесятилетие. Заранее было вывешено объявление, подписанное ректором Сергеевичем, предупреждающее студентов об ответственности за нарушение общественного спокойствия после юбилейного акта. Сергеевич был знаменитым учёным в области истории русского права, и Савинков с увлечением слушал его лекции. Но как один из влиятельных студенческих лидеров, он настаивал на решительном ответе. Сходка посчитала тон объявления оскорбительным и проголосовала за то, чтобы устроить ректору обструкцию.
Во время торжественного заседания, когда ректор начал своё выступление, в зале послышались свист, хлопки и выкрики. Высокий седовласый профессор Сергеевич в течение минут пятнадцати пытался восстановить тишину, но оценив положение, покинул кафедру.
Студенты стали расходиться из университета небольшими группами. Когда часть студентов прошла через Дворцовый мост, полиция перекрыла его. На этот день у неё был заготовлен план, который отрабатывался многие годы. Цель его состояла в том, чтобы не допустить прорыва в центр города большого количества студентов и предотвратить их массовые шествия по Невскому проспекту, нередко переходившие в столкновения с полицией. Переходы через Неву по льду были разрушены заранее. Толпа по набережной прошла до Румянцевского сквера. Там произошла стычка с отрядом конной стражи, демонстрация была жестоко разогнана нагайками.
На другой день студенты собрались вновь. Зал гудел от гнева, молодые люди делились впечатлениями вчерашнего дня.
– Нас отстегали, как крепостных. Сатрапы царя унизили наше человеческое достоинство, – обратился к толпе крепко сбитый парень. – Это не совместимо с самыми элементарными правами человека. Предлагаю бастовать.
– А я требую прекратить занятия и закрыть университет до тех пор, пока правительство не даст нам гарантии личной неприкосновенности.
– Верно, Савинков, – поддержали его коллеги с юридического факультета.
– Тогда предлагаю за это проголосовать. Кто за закрытие университета?
Вверх взметнулось множество рук.
– Подавляющее большинство. Нет смысла проводить расчёты.
– А кто будет руководить стачкой? – выкрикнул кто-то из зала.
– Нам нужно избрать организационный комитет, – предложил тот же крепко сбитый парень.
Из зала послышались фамилии, которые он сразу же стал записывать на листке бумаги, облокотившись на кафедру. Воодушевлённые успехом и полные ощущения грядущих перемен, студенты медленно покидали зал.
4
Газеты широко освещали события в университете. Напряжённость в городе росла, и эсеровские группы приняли решение распространить стачку по учебным заведениям всей страны. Дмитриев сообщил об этом Рутенбергу, и в Технологическом институте объявили сходку.
– Господа студенты, мы не можем оставаться в стороне, когда власть подвергает жестокому насилию наших братьев, – отрывисто и чётко заговорил Пинхас, поднявшись на сцену аудитории. – Я предлагаю присоединиться к ним, прекратить занятия и объявить стачку.
– Правильно, Рутенберг. Пора положить конец полицейскому произволу, – кричал кто-то из возбуждённой толпы.
Студенты выбрали оргкомитет, куда единогласно ввели Николая и Пинхаса, и собрались в главном вестибюле. Дмитриев подошёл к Рутенбергу и, оглянувшись по сторонам, произнёс:
– По достоверным сведениям в университет введена полиция. Хотят прекратить стачку. Боюсь, что нас ждёт та же участь.
– Если мы ступили на путь борьбы, Николай, столкновение с репрессивным государственным аппаратом неизбежно.
– Это верно. Но сейчас я не об этом. В этой массе людей, которые нас поддержали, есть и те, кто являются осведомителями и агентами полицейского управления.
– Ты прав. Поэтому нас с тобой рано или поздно заметут.
– Хорошо, что ты это понимаешь, Пинхас.
В университете вскоре начались аресты. Иногородних выслали, живущих в столице задержали, а потом отдали на поруки. А в начале марта всем было разрешено вернуться в университет. По высочайшему указу царя Николая II была создана комиссия, которая приступила к расследованию событий. В докладе, составленном по результатам её работы, резко критиковались действия полиции и министерства народного просвещения. Всё шло к успокоению и примирению, и занятия возобновились. Однако происходящее в Московском и Киевском университете вернуло студентов к прежним требованиям. Но и полиция активизировала свои действия. Один за другим был арестован Первый, Второй и Третий организационные комитеты, руководившие стачкой. К концу апреля было арестовано и выслано около трети студентов петербургского университета.
5
Для ректора Технологического института Головина студенческие волнения стали нежданным откровением. Преданный царю и отечеству, желающий стране процветания и любящий своих учеников профессор понимал, что система народного просвещения требует улучшения, а отсутствие академических свобод неприемлемо для прогресса России. Он осуждал жёсткие действия полиции, но сознавал их необходимость и неизбежность.
А сегодня перед ним лежало письмо, подписанное начальником Охранного отделения Санкт-Петербурга полковником Владимиром Михайловичем Пирамидовым. Его принесли ещё вчера во второй половине дня, но Харлампий Сергеевич не стал его читать сразу. Для него были очевидными его содержание и смысл, требовавшие решений, принимать которые он не желал. Он внимательно пробежал письмо взглядом.
«Рекомендую принять неотложные административные меры против студентов…», – пробежал он опять эту строчку письма. За ней шёл список фамилий и имён студентов, которых предлагалось исключить из института, как наиболее активных участников последних событий. Харлампий Сергеевич вновь взглянул на список. «Рутенберг Пинхас». Он вспомнил, что несколько лет назад принял его в свой институт и потом ни разу об этом не пожалел. Это был блестящий студент, которого ожидало прекрасное будущее инженера-механика. А сегодня он вынужден принять решение, избежать которое невозможно.
Головин вынул из папки чистый лист бумаги и, скрупулёзно подбирая слова, набросал текст. Закончив писать, он тяжело вздохнул и взял в руку колокольчик. На звон дверь открылась, и секретарь энергичной походкой подошёл к столу ректора.
– Подготовь-ка, любезный, этот приказ. Когда будет готов, принеси его мне. Я подпишу.
– Слушаюсь, Харлампий Сергеевич, – сказал Тимофей и, повернувшись, вышел из кабинета.
«Через год всё забудется и можно будет дать им возможность закончить учёбу», – подумал Головин и, закрыв натруженные глаза, устало откинулся на спинку стула.
Ольга
1
Летом 1900 года Рутенберг вернулся в Санкт-Петербург. Город встретил его солнцем, зеленью парков, праздной публикой на Невском, и белыми ночами. Омытые зимними и весенними дождями фасады дворцов и тротуары блестели чистотой, а сияющий позолотой купол Исаакиевского собора был виден издалека.
За минувшие полтора года многие его связи были утрачены и забыты, и ему потребовалось время, чтобы выйти на прежних знакомых. Один из них привёл его на встречу группы «Рабочее знамя». Там он и увидел Савинкова. Друзья тепло обнялись. Им было о чём поговорить, они были молоды и голодны и вскоре уже сидели в трактире на соседней улице.
– Ну, рассказывай, Мартын, о своих приключениях. Я помню, ты поднял технологов на стачку, за это тебя тогда выгнали из института.
– Да, меня выслали из города, и я оказался в симпатичном южном городе Екатеринославе.
– Слышал о таком, – произнёс Борис. – Григорий Потёмкин его строил, и показал Екатерине Великой во время их поездки по Новороссии. Ей очень понравилось.
– А ты неплохо знаешь историю, – улыбнулся Пинхас. – Так вот, мне помогли устроиться чертёжником на Александровский Южно-Российский металлургический завод. Потом меня заметил один либерал и порекомендовал на Екатерининскую железную дорогу. Там сблизился с социал-демократами, но их «катехизис» большое впечатление на меня не произвёл. Они больше склонны к легальным ненасильственным методам борьбы. Но я уже убедился, что самодержавие этим не сломить. Списался с Дмитриевым, приятелем из Технологического, и он позвал меня сюда. А ты чем занимался всё это время, тебя ведь тоже арестовали?
– Меня и многих моих товарищей отчислили тогда из университета. Я уехал в Германию. Пригодилось знание немецкого, и год я проучился на юридическом в Берлине и Гейдельберге. Но не мог я сидеть без дела в эмиграции и участвовать в пустопорожних дискуссиях. Потому вернулся и поселился у старшего брата. Всё идёт к тому, что все группы и кружки скоро объединятся в партию.
Они насытились мясной солянкой и кулебякой и с видимым удовольствием предались воспоминаниям.
– Образование не хочешь закончить? – спросил Борис.
– Думаешь, меня восстановят после бунта, который я с товарищами у них учинил?
– Попытайся, я слышал, некоторых приняли обратно.
– Пожалуй, стоит попробовать, – сказал Пинхас.
Друзья расплатились с трактирщиком и вышли на улицу.
– Рад был встрече, Мартын Иванович.
– Я тоже, Борис.
– Ну, пока. Я должен ехать. У меня свидание с прекрасной дамой.
Приятель поднял руку и вскоре сел в остановившуюся пролётку. Пинхас махнул ему на прощанье и остановился в задумчивости. Потом перешёл на другую сторону улицы и вызвал пролётку.
– Подбрось-ка меня, любезный, к Технологическому институту, – сказал он ямщику.
– Извольте, барин, – кивнул тот, натянул поводья, и лошадь проворно побежала по залитой солнцем улице.
К большому удивлению, в институте его восстановили. Сказались его значительные успехи в учёбе, и, возможно, отсутствие у полиции серьёзного компромата на него за время пребывания в Екатеринославе.
2
На следующий год Рутенберг окончил институт и получил диплом с отличием. Теперь у него было право проживания в городе, которое приобрёл благодаря полученному им высшему образованию. Молодой инженер, ещё не обременённый семьёй, вскоре нашёл работу и погрузился в манящую, но полную опасностей подпольную жизнь.
Идеи социал-демократии не убедили его в том, что они указывают верный путь для России. Большинство людей, с которыми он сейчас сотрудничал, были социалистами-революционерами. Он уже ощущал себя космополитом, человеком мира, забылись его прежние переживания горестей и страданий соплеменников и всё больше и сильнее чувствовал он духовную связь с русской интеллигенцией. И не важно, какой национальности были люди, освобождению которых от гнёта государства он посвятил свою жизнь. Революция, думал он, сметёт все национальные различия и это будет уже другой, единый народ, имя которому человечество.
Однажды на собрании он увидел миловидную молодую женщину, принесшую с собой большую связку книг. От них ещё пахло свежей краской и конторским клеем. Она разложила их на столе и предложила всем присутствующим купить. Пинхас присмотрелся к ней и вспомнил. Да, это она вступилась за студентов, которых он и Дмитриев вывели на площадь возле Технологического института. Рутенберг подошёл к столу и взял книгу.
«Г. В. Плеханов. О социальной демократии в России», – прочёл он про себя и посмотрел на неё.
– Я куплю, – сказал он. – Сколько она стоит?
– Двадцать копеек, – ответила она и окинула его острым изучающим взглядом.
– Меня зовут Пинхас.
– А меня Ольга.
– Очень приятно, Ольга. Я хотел бы предложить Вам свою помощь. Книг-то много, боюсь, продать их все не удастся.
– Хорошо. Подождите меня на выходе.
Осень нагрянула стремительно, и порывистый ветер вздымал полы пальто и гнал по небу рваные клочья серых облаков. Она появилась в полушубке и лисьей шапке. Он протянул руку и подхватил тяжеловатую связку книг.
– Спасибо, Пинхас. Моя контора недалеко отсюда. Я оставлю книги там.
– Я узнал Вас, Ольга. Вы помните событие весной два года назад возле Технологического института? Вы бросились защищать нас от полиции.
– Так Вы там были? А я увидела, как вас бьют шашками и нагайками, и возмутилась. Меня тогда арестовали, как «нарушительницу» общественного порядка, отвели в участок и возбудили дело о «сопротивлении властям при исполнении ими служебных обязанностей». Меня осудили на полгода тюремного заключения. Дело удалось передать на пересмотр в Судебную палату. Защитником был приглашён знаменитый адвокат Оскар Грузенберг. Благодаря ему приговор смягчили, и я отсидела только две недели.
– Мы, Ольга, выбрали такую жизнь, что нам могут потребоваться хорошие адвокаты, и не один раз.
– Да, это верно, Пинхас.
Пока они шли, Ольга рассказала, что является владелицей издательства «Библиотека для всех», специализирующегося на выпуске просветительской и революционной литературы. Ветер дул им в лицо, и он увидел, как у неё зарделись щёки и лоб, и это придавало ей в его глазах особую симпатию.
– Подождите меня здесь, – сказала она.
Ольга открыла дверь, взяла у него книги и скрылась в полутьме. Через пять минут она вернулась.
– Ну, давайте прощаться. Мне пора.
Он молча пожал её руку и стоял в нерешительности, пока она не остановила пролётку и не поднялась в неё. Когда оцепенение прошло, и он пришёл в себя, лошадка побежала, оставив его одного на тротуаре.
«Уж не влюбился ли я? – подумал Пинхас. – Давно со мной не случалось ничего подобного. И мне всё равно, что она русская, а я еврей, если мы занимаемся одним общим делом».
Он брёл по улице, размышляя о зарождающемся в нём чувстве и замечая пробиравшего его озноба. Он теперь знал, где её найти. Это приободрило его и, неся в себе давно уже не испытываемое ощущение влюблённости, он зашагал быстрее.
3
Он стал ждать её после работы и провожать домой. Она с готовность принимала ухаживания этого большого симпатичного человека, болеющего, как и она, идеями свободы и справедливости. Ольга была образована, знала, что такое скорость света и геометрическая прогрессия, читала Лаврова и Кропоткина, жертвовала деньги на революционные нужды и симпатизировала эсерам. Однажды они стояли неподалеку от дома, где он арендовал квартиру. Выпавший несколько дней назад и лежащий плотным настилом на тротуаре снег хрустел под ногами прохожих.
– Я живу на этой улице, – сказал он. – Здесь холодно. Хочешь согреться?
Она внимательно посмотрела не него и улыбнулась.
– А чаем не угостишь?
– Конечно, чаем «Высоцкий».
Они поднялись на второй этаж. Он щёлкнул ключом, и тяжёлая деревянная дверь заскрипела и открылась. Он пропустил её вперёд, снял пальто и принял полушубок у Ольги. Потом деловито затопил камин, и большая гостиная постепенно наполнилась теплом. Он поставил греться чайник, сел на диван рядом с ней и накрыл её холодную ручку своей большой тёплой ладонью.
– Я люблю тебя, Ольга, – не без труда произнёс Пинхас.
– Я тоже люблю тебя, Пинхас, – сказала Ольга.
Она повернула голову и потянулась к нему своими мягкими ещё не целованными губами. Он обхватил её грудь руками и поцеловал. Его вдруг охватило давно не испытуемое возбуждение.
– Я боюсь, Пинхас, – остановила она его. – У меня никогда ещё не было мужчин. И я на семь лет старше тебя.
– Разве это имеет какое-то значение, если мы любим друг друга? Выходи за меня замуж.
– Но ты не можешь жениться на христианке. Наш брак не зарегистрируют.
– Я посоветуюсь с моим другом. Он юрист и хорошо разбирается в брачных законах.
Теперь Ольга уже не противилась своему желанию. Пинхас почувствовал происшедшее в ней изменение, легко поднял её на руки и понёс в спальню. Когда он вошёл в неё, она вскрикнула от короткой боли, которая вскоре исчезла, сменившись овладевшей их молодыми телами страстью.
4
Чем сильнее была влюблённость Рутенберга в Ольгу, тем больше был он озабочен вопросом женитьбы. Пинхас стал интересоваться семейными союзами в своём кругу и не без удивления обнаружил у его коллег немало смешанных браков. Он понял, что за этим стоит весьма распространённое среди революционеров стремление поколебать казавшиеся им устаревшими социальные и национальные предрассудки. Так же, как и Рутенбергом, ими двигало представление о единении всех наций в один народ, живущий по законам демократии и свободы.
С Савинковым он виделся в дни, когда проходили собрания организации, членами которой они являлись. Пинхас как-то остановил его на выходе, и Борис почувствовал, что тот чем-то удручён.
– Что случилось, Мартын?
– Борис, хочу поговорить с тобой, как с юристом. Я встретил женщину, с которой желаю связать судьбу.
– Говори прямо. Ты собираешься жениться?
– Да. Но есть проблема – она христианка.
– Я вижу, ты в курсе дела. В России, да и в других странах, браки заключаются в церкви. А она не повенчает, если молодожёны принадлежат к разным конфессиям.
– Следовательно, мне потребуется принять христианство, или ей пройти гиюр и стать иудейкой?
– Выбирайте, другого пути у вас нет. В России гражданских браков не заключают. Ещё при Николае I министр народного просвещения граф Сергей Уваров изобрёл триаду: «Православие, самодержавие, народность».
– Похоже на девиз Великой французской революции «Свобода, равенство, братство».
– Верно, наш глубокомысленный девиз в противовес ему. С тех пор под ним и живём.
– Я думаю, главное в этой формулировке «самодержавие». И чтобы сломать эту триаду, нужно его уничтожить.
– Правильно мыслишь, Мартын Иванович.
– Спасибо, Борис.
– Будь счастлив, Мартын, – улыбнулся Савинков. – Извини, я тороплюсь.
Он на прощанье махнул рукой и исчез в проёме двери. Небольшой зал, где проходило собрание, опустел. Рутенберг минуту постоял в задумчивости и направился к выходу. Решение, которое смутно виделось ему прежде, обрело ясные очертания.
5
На следующий день они с Ольгой встретились после работы.
– Чему ты улыбаешься, милый? – спросила она.
– Я решил принять православие. Иначе нас не повенчают. Оленька, у нас нет другого выхода.
– Но ты же не веришь в Б-га? Хотя я тоже не очень.
– Ради нашего счастья я готов поверить. Кстати, у меня есть начальное религиозное образование. Я знаю Библию и умею молиться. Мне бы только почитать Евангелие.
– Пожалуй, ты прав, – произнесла Ольга. – В моём приходе поп весьма добродушный и порядочный человек. Я с ним поговорю.
– Может быть, мне пойти с тобой?
– Хорошо, пойдём вместе – согласилась она. – Ты знаешь Андреевский собор на Васильевском острове?
– Конечно. Недалеко от университета, на Большом проспекте. Я, Оленька, весь Петербург пешком обошёл.
Пинхас обнял её, и они двинулись по улице, обсуждая, где они встретятся.
В воскресенье он ждал её на набережной Невы возле сфинкса напротив академии художеств. Она немного опаздывала. Человеколев смотрел на него своей загадочной улыбкой, словно что-то хотел сказать. Но Пинхас принял решение – он женится и ради своей возлюбленной готов на всё. Подошла Ольга и они, пройдя мимо дома Трезини, свернули направо. Улица, по обе стороны застроенная дву-трёхэтажными похожими друг на друга жилыми домами, вывела их на проспект, за которым уже хорошо просматривался красивый увенчаный крестом купол собора, окружённый главками с крестами, и высокая двухъярусная шатровая колокольня. Та сторона проспекта была почти незастроенной, и он открылся Пинхасу во всём своём великолепии. Они поднялись на паперть, миновали большую резную дверь, над которой два золоченых ангела держали знак ордена Святого Апостола Андрея, и вошли в большой полутёмный зал.
Воскресная служба ещё шла, и они стали у входа, прислушиваясь к молитве и пению.
– Знаешь, кто это? – прошептала Ольга и, не дожидаясь ответа жениха, произнесла, – настоятель собора, протоиерей Иоанн Покровский.
– У него хороший голос, – оценил Пинхас.
– Разве в этом дело? Он выдающийся писатель и добрейший человек.
Когда молебен закончился, прихожане потянулись мимо них к выходу. Они направились к алтарю, ограждённому от нефа резным трёхъярусным иконостасом. Он сиял позолотой и великолепием, и Пинхасу показалось, что Иисус, богоматерь, апостолы и пророки взирают на него своими глубокими пытливыми глазами. Священники о чём-то говорил с дъяконом, стоя на солейе перед «Царскими вратами». Богатые одеяния на Иоанне сияли чистотой, отражая падающий из высокого окна купола свет. Он заметил Ольгу и поняв, что она хочет его о чём-то спросить, сделал ей знак рукой. Старик излучал спокойствие и добродушие.
– Ваше преосвященство, – произнесла Ольга, когда он приблизился к ним. – Я не посмела бы обратиться к Вам, если бы не нужда, которая беспокоит меня и моего избранника.
Протоиерей окинул взглядом Пинхаса.
– Что вас заботит, молодые люди? – спросил он.
– Мой избранник пожелал стать христианином.
– Это серьёзный вопрос. Надо поговорить.
Он спустился со сцены, повёл их за собой в боковой придел и остановился возле большого арочного окна.
– Как вас зовут? – спросил священник.
– Пинхас, ваше преосвященство.
– Вы иудей?
– Да, я еврей. Правда, уже давно не соблюдаю традиции, – произнёс Пинхас.
– Недели две назад у меня проходил обряд один весьма достойный молодой человек. Он тоже венчался с одной русской барышней, просто красавицей. И я не мог ему отказать, – вздохнул протоиерей и снова посмотрел на Пинхаса. – Никто не будет Вас крестить, если Вы не верите в Б-га.
– Я верю, иначе бы не пришёл. Ведь Б-г он один.
– Верно. Я вижу, Вы человек серьёзный. Не буду Вас отговаривать.
– Для нас с Ольгой, святой отец, это очень важно. Мы хотим повенчаться.
– Вам, молодой человек, нужно прочесть «Катехизис». В нём изложены основные положения нашего вероучения. И выучите наизусть «Символ веры». Когда будете готовы, приходите. Я поговорю с Вами, и мы назначим время церемонии.
– Спасибо, Ваше преосвященство, – сказал Пинхас.
– И ещё одно. Вы должны сменить имя.
– Мы об этом уже подумали. Имя Пётр подойдёт?
– Конечно. Это хорошее православное имя, – одобрительно кивнул протоиерей.
Ольга дала ему свой «Катехизис», и он начал читать. Многое в нём напоминало ему пройденные в детстве еврейские книги и молитвенники. Миновал месяц упорных занятий, перемежающихся свиданиями с Ольгой, во время которых они предавались любви, целовались и увлечённо обсуждали вопросы богословия.
– Пётр, по-моему, ты уже готов, – сказала она.
– Пожалуй, ты права, – усмехнулся он. – Всё равно, умней Иоанна Гавриловича я не стану.
В воскресенье они снова отправились в Андреевский собор. Шла воскресная служба и множество прихожан заполняли расписанный фресками и украшенный иконами зал. Когда служба закончилась, он подошли к алтарю. Иоанн их заметил.
– Вы прочли книгу? – спросил протоиерей.
– С большим интересом. И не только её. «Новый завет» тоже.
– Я не буду Вас экзаменовать. У меня только один вопрос. Как Вы думаете, почему иудеи не признали Христа ни мессией и ни пророком и не пошли за ним?
– Это очень трудный вопрос, святой отец. Перед восстанием против Рима взаимоотношения между евреями и римским прокуратором в Палестине были очень напряжёнными. Наверное, их священники и старейшины в Синедрионе боялись раскола и вражды среди евреев. А может быть, он не отвечал их представлениям о том, каким должен быть мессия.
– Благодарю Вас, Пётр, за честный ответ. Не сомневаюсь, что Вы готовы. Приходите через неделю. Да, обязательно приведите двух свидетелей, крёстных.
– Я могу привести одного, святой отец.
– Ладно. Я обеспечу тебе второго.
– Спасибо, Ваше преосвященство.
Пинхас и Ольга поклонились и направились к выходу.
– Всё в порядке. Крещенье через неделю. Он даст мне и одного крёстного.
– Крёстных, Пётр, я бы тебе обеспечила.
– Оленька, я думаю, так лучше. Ты приведи их на наше венчание.
Она засмеялась, и он обнял её за плечи.
В следующее воскресенье собор как обычно был полон народу. Иоанн читал с амвона молитву, и прихожане дружно подпевали ему. По окончании её он обратился к присутствующим.
– Сегодня у нас особенный день. Мы принимаем в нашу общину человека, который пожелал быть нашим братом и делить с нами наши беды и радости.
Люди в зале одобрительно зашумели. Но слышались и другие голоса: «Этот еврей хочет быть ровней с нами». «Им что, своей религии не хватает?» – сказал кто-то недалеко от него. Пинхас, стоявший у массивной колонны вместе с Ольгой, понимал, что не все прихожане добрые самаритяне. То, что антисемиты есть и среди присутствующих, не было для него новостью. Да он и не собирался участвовать в богослужениях и молебнах. Просто для того, чтобы соединиться с любимой женщиной, он вынужден был заплатить эту цену. Он пробился между ожидающими ритуал прихожанами к алтарю и подошёл к протоиерею. Недавно купленный костюм с жилеткой хорошо сидел на нём, подчёркивая его ладную мужскую фигуру.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа», – торжественно произнёс священник.
– «Аминь», – послышалось из зала.
Он возложил на него руку, назвал его по имени Пётр, и началось таинство крещения. В нужный момент Пинхас произнёс молитву «Символ веры» и наклонил голову. Протоиерей трижды окропил его освящённой до этого водой, надел ему на шею серебряный крестик и перекрестил. Неожиданно для себя Пинхас почувствовал прилив сил, и тяжесть, и волнение, сковывавшие его во время священнодействия, исчезли, растворившись в захлестнувшем его тёплом потоке.
Через две недели в полупустом храме они повенчались. Шафером согласился быть Николай Дмитриев, товарищ по партии эсеров, которого в Технологическом институте так и не восстановили. А свидетелем со стороны Ольги стала её родная сестра.
