Петр Сосновский
1984 (коленкоровая тетрадь)
Они выпили и разошлись. По звонку Клина Гейца Хазарским тут же занялись: показали небольшой уютный кабинет, познакомили с сотрудниками, сообщив, что это не все, есть еще множество людей не входящих в штат.
– Я, предлагаю, с ними знакомиться во время приема статей в номер, ― сказал молодой задерганный секретарь, представившийся Джимми Бамой, чем-то напомнивший Михаилу суматошного Эдуарда Гулишвили ― Валькиного мужа. Однако, в отличие от него, руки у этого молодого мужчины были идеально чисты, да и одет он был опрятно, выделялся лишь только ярким галстуком.
– Они в дни приема сами вам о себе напомнят, ― продолжил секретарь, ― можно не переживать.
Новый начальник отдела ради хохмы покопался в списках и назвал фамилию Ричарда Ренгина, затем попросил его вызвать на завтра к десяти часам. Он знал, ― это был его псевдоним. Хазарскому непременно захотелось посмотреть на расторопность американского секретаря Джимми Бамы. Чем он мог отличаться, например, от секретаря ― девушки, работавшей у них в СССР в молодежной газете. И что же случилось? Прошел не один день. Михаил ждал и выслушивал слова извинения секретаря, однако не открывался: ему неожиданно пришла в голову мысль пристроить безработного мужа сестры своей жены Марии толстячка Олега Палкина.
Мой товарищ, новоиспеченный начальник отдела, тогда не знал, чем это ему грозить в будущем, даже не догадывался. «Должны же мы, не чужие друг другу люди, не ждать милостей от американцев и сами помочь себе», ― подумал он. Дав, секретарю адрес своего деверя и дождавшись отправки курьера, Хазарский, развалившись в кресле в ожидании его прихода, просматривал статьи, отобранные для нового очередного номера газеты. Однако все никак не мог сосредоточиться.
Наконец в дверь постучали. Это был Джимми Бама, входить он не стал, заглянул в полном смысле этого слова: просунув голову вместе со своим ярким галстуком и отрапортовал:
– Ричард Рейган, прибыл.
Хазарский не стал поправлять молодого человека и в благодарность лишь только снисходительно кивнул ему головой, а затем предложил пропустить внештатного сотрудника для разговора.
– Хелло, сэр! Присаживайтесь, ― вышел из-за стола и неторопливо прошелся по кабинету. Они заранее по телефону договорились вести себя осторожно и по возможности ни в коем случае не показывать своих родственных отношений. Однако, Михаил все-таки не удержался и обнял толстячка ― давно не виделись, хотя и жили в одном доме, правда, в разных подъездах.
Момент, когда Михаил прижал к себе деверя, был замечен секретарем Джимми Бамой, явно гомиком. Хазарский тогда этому не придал внимания. Голова у него была занята мыслями, как помочь Олегу Палкину. Тот находился в поисках работы. Возможно, оттого его жена ― сестра Марии не лезла к ним ― ни к чему это было, ― похвастаться-то не чем. Прошло то время, когда они жили беззаботно и весело все вместе в доме-коттедже большой семьей, адаптируясь к американской жизни.
Олег вел себя явно не как Ричард ― напряженно и не уверенно, не понимая, чего он от него хочет. Наверное, не давала расслабиться окружающая обстановка. «У меня не было желания раскрываться здесь перед ним: мы могли объясниться и дома ― слова из голубой тетрадки Михаила Хазарского. ― Дабы создать деловой разговор, я вытащил из стола свою же статью, заранее приготовленную, и принялся ее при нем разбирать на абзацы, указывая на имевшиеся недостатки».
Олег Палкин торопливо, с некоторой боязнью кивал головой или же отвечал, порой не впопад:
– Будет исправлено.
Дома, вечером Михаил зашел к своему деверю домой с бутылкой водки, и они долго разговаривали на кухне. У него не было уверенности, следует ли еще глубже забираться в дебри, может плюнуть на все и не раскручивать этого самого Ричарда Ренгина в образе Олега Палкина.
Деверь по профессии не был журналистом, он мог засыпаться, так как окончив технический институт работал на заводе и неплохо зарабатывал деньги в СССР, в должности начальника измерительной лаборатории. Наталья, его жена им была недовольна и, наверное, оттого она сразу же на предложение Хазарского, на отъезд из страны согласилась, а что ей было делать. Все шло к разводу. Она надеялась, что здесь в США женщины ему докучать не будут. Здесь дурочек нет ― нужны деньги и немалые. Ее Олег был не при делах. Он даже работу не мог найти, хотя и получил вид на жительство. В США, несмотря на пособия, жизнь без работы плоха. Не та мошна. Правда, в стране Советов у деверя Михаила была какая-ни-какая власть, в распоряжении толстячка находилось с десяток молодых девушек. Он их изо дня в день отправлял на объекты завода для проведения замеров. Затем они, возвращались и для отчетности заходили по одной к нему в кабинет, чтобы доложить начальнику о результатах своей работы. Олег не одну из своих сотрудниц сумел приголубить. Охоч был до женского пола. В отделе даже поговаривали, что некоторые из них от него родили прекрасных малышей и довольны.
Хазарский, может быть, и не стал раскручивать «аферу с внештатным сотрудником». Мог и сам иногда для души что-нибудь пописывать этакое и время от времени публиковаться в газете от имени Ричарда Ренгина. Лишние деньги ему не помешали бы. Однако родственник, пропустив один-другой стаканчик без закуски, неожиданно осмелел и за предложение тут же ухватился:
– А что мне прикажешь делать? Ты, думаешь, я уехал из СССР из-за Натальи, как вы все вокруг считаете, ― он помолчал, а затем, словно, его прорвало закричал: ― Нет! Нет! И нет! Мне, да будет тебе известно, из-за одного старого дурака грозила уголовная статья. Он на заводе был «шишка». Я тебе о нем когда-то говорил. Да ты может быть его и знал. У него фамилия Резник, он гулял на нашей с Натальей свадьбе и знаешь, такой нам сервиз подарил, на двенадцать персон, закачаешься. У него на заводе была касса, или общак. Ты же в курсе, у нас ― евреев, как и у тюремщиков, есть свои деньги, без них, ну никак нельзя. Что, если одному из наших многочисленных собратьев внезапно потребуется помощь? Он ее получит. Бабки на наш отъезд, откуда взялись? Оттуда.
– Да, знаю я, знаю, ― ответил Михаил, подумал, а затем вдруг задал вопрос: ― А если бы не та подстава. Я уже не помню, с чем она связана, ты уехал бы из СССР или остался и жил бы сейчас в России?
Олег долго молчал, затем предложил еще выпить по рюмке водки, тут же налил и, когда они опрокинули очередных сто грамм и крякнув принялись, причмокивая закусывать соленым огурцом, сказал:
– А все-таки наша водка куда лучше чем их виски, а то виски, которое хорошо идет, очень уж смахивает на нашу водку, вот так! Ну, да ладно. Не об этом разговор. ― Олег отодвинулся вместе со стулом от стола и продолжил: ― Этот Резник, затащил к себе в гараж бабу, дома ― жена, опасно было, напоил ее и сам ужрался как русская свинья, хотя у него на лице было написано ― еврей, ― дело было зимой, ― они, сидя в машине, натопили печку и, раздевшись донага, занялись любовью. Здесь в Америке говорят сексом. Он у нас лишь только в девяностые годы появился, а тогда его не было. Я своим бабам никогда не платил, ― и Олег посмотрел по сторонам. ― А еще, если бы не печка в машине да не прикрытая плотно дверь гаража, они бы ни за что не угорели. А так, нехорошо вышло: их обнаружила милиция. При обыске у него в гараже нашли нашу кассу: золото и много денег. Я, конечно, был «маленькой шосткой», ну как бы секретарем, но под меня тоже стали копать. Наверное, из-за того, что в бумагах нашли и мою фамилию. Нельзя было мне оставаться, нельзя! Это твое предложение махнуть в Америку оказалось, кстати.
Друзья в квартире были одни, то есть их встреча проходила с глазу на глаз ― так уж получилось.
– Знаешь, что я скажу об СССР? ― Олег, сделал паузу, а затем выдал: ― Не следует сожалеть. Одна афера у меня там благополучно закончилась не без твоей помощи, пора начинать другую ― здесь, в США. До каких пор ходить неприкаянным, то есть не при делах. Ты только не дрейфь, мы прорвемся, и в этом нам поможет то обстоятельство, что хотя все люди евреи, но не все о том знают. Вон, Галкин с Аллой Борисовной жизнь прожили и наконец-то на старости лет догадались. Я смотрел их фотографии ― вылитые евреи. А Макаревич, а Гребенщиков? Много их на нашей грешной Земле ходит, очень много. Я вот чем дольше живу, тем чаще они мне попадаются на глаза, да и здесь хватает, что собак не резаных, ― сказал и неожиданно умолк: потерял мысль, затем после очередной рюмки очнулся и как ни в чем не бывало продолжил: ― Так вот, американцы своей бесшабашностью очень часто смахивают на русских. Знай, это нам евреям ― на руку, ― Хазарский согласился с родственником. Они выпили на посошок, и Михаил от Олега отправился домой в тот момент, когда открылась дверь и на пороге появилась Наталья: ― «Ну, вот, как там говорится, «здрастье вам и тут же до свиданья» ― выкрикнула она: ― Передавай привет моей сестре. На днях найду время и обязательно зайду в гости».
– Непременно, непременно передам! ― буркнул Михаил, заплетающимся языком и вывалился на площадку.
Разбирая тетрадь Михаила Хазарского, я вспомнил, что знаком с этой самой сестрой Марии ― Натальей. Я тогда учился в институте на вечернем отделении и мне чтобы после сессии отдохнуть на родине ― в Щурово, приходилось два-три экзамена сдавать досрочно. Однажды их сдача совпала с работой, я пытался заранее договориться об обмене сменами, не получилось, никто из ребят не согласился и тогда решился на авантюру ― отправился в заводскую медсанчасть за больничным. Только он мог спасти мое положение. Там я и познакомился с Натальей ― этой красивой еврейкой, новым врачом терапевтом. Она меня внимательно выслушала, для приличия замерила температуру и давление, а затем выписала нужную бумагу. А еще, молодая женщина, увидев, как я на нее смотрю, вдруг неожиданно спросила:
– Что? Понравилась?
– Да! ― ответил я.
– Ничего не получится, я уже замужем, ― и засмеялась, затем, приняв серьезный вид, сказала:
– Не огорчайся. Я могу тебя познакомить со своей сестрой Марией, она такая же, но в отличие от меня, никем не занята.
Я согласился, про себя подумал: наверное, судьба мне жениться на еврейке. Та, к которой мы ездили вместе с Беником ― хорошая девушка, но она всего-навсего ―домашняя мышка ― эта, глядя на Наталью, должно быть, эффектная дама, с ней можно показаться хоть где.
Но нет, ничего не получилось: ни она меня не заинтересовала, ни я ее. Наше мимолетное свидание в метро на станции «Автозаводской» было настолько коротким, что Мария при последующих встречах уже в качестве жены Михаила меня не признавала и смотрела как на обычного соседа. Я, после при встречах со своим товарищем, недоумевал и что он в ней такого нашел?
Хазарский, неторопливо выбравшись из подъезда, далеко не пошел: ему достаточно было, перейти в другой ― и всего лишь. Направившись восвояси, он неожиданно, задрав голову вверх, как-то иначе взглянул на здание и где-то на подкорке отметил, что дом не лучше известного ему в Москве, но и не хуже. Однажды, заинтересовавшись, Михаил нашел время и для себя выяснил: здание построили в 1984 году, то есть, он мог также, как и я сесть за компьютер и написать книгу, назвав ее подобно мне, а еще Джорджу Оруэллу. Но что-то товарища удержало. Возможно, это боязнь очень уж большого для него как журналиста материала, ― я ведь тоже не сразу засел за книгу, ― или же, сидящий глубоко внутри у всех нас еще с советских времен этакий свой «маленький главлит», неожиданно погрозивший из другого здания, например, редакции Клин Гейтца, пальчиком. Везде, даже в США с ее плановой демократией есть свои рамки, достаточно сильно ограничивающие порывы безумного свободолюбия. Для меня, пишущего в стол или же в Интернет тоже страшновато и несколько не по себе, я еще не знаю опубликую свой роман или же воздержусь.
Глава 8
Отношения этих двух родственников: начальника отдела Михаила Хазарского и его деверя Олега Палкина, часто забегавшего в здание редакции, стали заметны сотрудникам газеты. А все из-за того, что мой товарищ однажды подсуетился и внес его в списки внештатников под своим псевдонимом, то есть сделав фактически Ричардом Ренгиным. Недолго думая, он договорился с ним о смене темы: тот должен был уже писать о темных сторонах жизни на заводе и о неимоверном притеснении еврейской элиты, выдавая все что только можно за проделки русской мафии и в итоге указывая на неизбежность разрушения социалистической системы.
Так, с легкой руки Хазарского на полосах газеты появился лысоватый представительный «мужчина с меткой черта» ― Генеральный секретарь коммунистической партии и руководитель страны Михаил Сергеевич Горбачев, рядом, улыбающаяся бестия, его жена Раиса Максимовна, не зря толкавшие СССР в бездну и в итоге, добившиеся поразительнейших результатов ― развала системы.
«Так оно и должно быть. Это участь всех закрытых государств, ― с жаром писал Олег Палкин. ― Нельзя спокойно относиться к попранию свобод в любой, даже маленькой стране, тем более в России, славящейся своими размерами. Что это еще за выражение невежественной женщины из глубинки: «У нас нет секса» ― просто смешно. Откуда тогда берутся дети? Если существует «добро», значит, непременно должно быть и «зло». Без этих двух компонентов ― наступает застой. А раз так, необходима ― «перестройка». Да и еще главное не забывать о гендерном равенстве и прививании терпимости народа к этой новой парадигме. На баррикады нужно идти уже не с красным флагом. Прошли те времена. Наше полотнище должно быть всех цветов радуги. Жить нужно ради удовольствия. Твой партнер тот, кто тебе люб. Не нужно зацикливаться на таких понятиях как «мужчина» и «женщина». Никто человеку не указ. Кем он хочет, тем и должен стать. Эти бредовые идеи протеже Михаила Хазарского ― Олег Палкин активно нес в массы американского общества того, которое считало, что все люди евреи.
Перестройка была нужна, однако, не Советскому Союзу, а всей капиталистической системе. При десятипроцентном росте ВВП у нас в стране ― мир Запада и Америки давал два-три процента. За счет разрушения нашей страны капитализм выдержал и даже получил толчок в развитии. Однако Олег об этом не писал, у него в запасниках хватало всякого негативного хлама, он, измазавшись в своей же грязи, подобно шахтеру «выдавал его на-гора». А еще ему подсказали больше внимания уделять неформальным отношениям в Советском Союзе. Тема ЛГБТ стала нет-нет, и появляться в колонках его статей. Он в отличие от Михаила иногда, появляющегося в отделе с цветными галстуками, вообще перешел все грани мужского приличия и, отправляясь сдавать свою очередную статью в печать, просил Наталью оставлять на его щеках отпечатки крашеных губ, ― ей это отчего-то не нравилось, но не Палкину, ― а еще повязывал на шею ее косыночки, а однажды пришел в женских туфлях: размеры обуви его и Натальи совпадали.
Нет, Олег ничего не путал и это все делал для придания, так называемого особого имиджа, старался, лез из кожи ради больших денег. И он их получал. Тому способствовал главный редактор Клин Гейтц. Он, независимо от Михаила Хазарского, легким росчерком пера прибавлял к зарплате этого толстячка лишних несколько сотен долларов.
Не прошло и полгода, в отделе, да и не только, по всей редакции заговорили о любовных отношениях начальника с этим новеньким ― пухленьким Ричардом Ренгиным. Он, правда, у всех фигурировал, как Рейган. Тому способствовал и сам родственник Хазарского. Знакомясь с сотрудниками газеты, Олег вначале специально съедал окончание псевдонима, а затем без зазрения совести называл себя по фамилии Голливудского актера, правившего когда-то в США. Оно и понятно, так звучало, хотя и неправильно, но для «народа» привычнее. Фамилия Рональда Рейгана была у всех на слуху. Это давало Олегу особые преференции. Он вскоре стал на голову выше своих внештатных сотрудников.
Узнал о нетрадиционных отношениях своих двоих работников газеты, некогда прибывших из СССР, и Главный редактор ― этот расфуфыренный петух номер два ― Клин Гейц и сразу же вызвал своего ставленника в кабинет.
Хазарский сильно тогда перетрухнул, можно сказать, шел на полусогнутых ногах, дрожал, а зря, все обошлось.
Главный редактор, лишь только он появился в проеме дверей, тут же небрежно указал своему начальнику отдела рукой на стул и, не дожидаясь, когда тот усядется, тут же открыл свой большой рот:
– Я, заглядывая глубоко в сердце, верил в вас, хотя вы, человек на первый взгляд, не внушающий доверия, так как прибыли из противоборствующей нам державы, но на удивление оказались передовых взглядов. Этот ваш любимчик как его Ричард… ― и петух номер два, задумался, пытаясь припомнить фамилию. Но, отчего-то тянул, вынуждая Хазарского назвать его.
– Рейган, ― тут же помог ему Михаил и, поняв свою оплошность, сразу же торопливо исправился: ― Ренгин, ― затем подобострастно посмотрел на начальника снизу вверх. Такого в СССР он себе позволить не мог. Но, что поделаешь? Нужно было поступать сообразно тем условиям, в которые бывший москвич попал. Выпендриваться здесь в еще пока чужой стране было ни к чему. Хотя и прошел не один год, однако Хазарский для всех в Америке был отчего-то русским, а не евреем.
– Да-а-а! Этот ваш любимчик дорос до начальника отдела. Я это вижу. Пора ему переходить на свои хлеба. Вы, я думаю, не возражаете? ― Петух номер два сделал паузу и, не дожидаясь ответа, продолжил: ― А со знакомством нашего читателя с недемократическими условиями жизни в вашей бывшей стране и их критикой вы и сами справитесь. У вас это неплохо получается. Я думаю, что Ричарду Рейгану можно, даже нужно доверить досуг американских граждан. У него с этим ЛГБТ выходит довольно хорошо. Я вчера прочитал его последнюю статью, про голых мальчиков, лежащих друг на друге, ― Клин Гейц встал из-за стола, Хазарский было дернулся, чтобы подняться, но главный редактор не дал ему, подойдя, положил руку на плечо.
– А теперь, я хочу поговорить о другом…. Вы с женой не живете. Ваше супружество это всего лишь фикция. Я, прав? ― четко, будто на сцене продекламировал он и, улыбнувшись, продолжил: ― У меня когда-то все было также со своей Хилари и знаете, длилось не один год, если бы я вдруг не влюбился в соседа. Настоящее имя его Билл, но я его называю именем своей жены ― Хилари ― это очень удобно. Поэтому у меня к вам есть предложение, вы понимаете какое. Для рекламы чего только не сделаешь! Ох и свадьбу мы закатим. А чем черт не шутит, может, даже договоримся с самим Папой Франциском, ― он очень современен, ― и обвенчаем вас принародно в римском соборе. Бывший советский гражданин женится на бывшем советском гражданине. Вот будет сенсация. На весь мир. Эх, неплохо было бы провести в Санкт-Петербурге или же в Москве гей-парад, ― Клин Гейтц задумался и его рука невольно, словно, тисками сжала плечо Хазарского. Тот, машинально дернулся.
Это привело Клина Гейца в себя. Бывший советский человек не на шутку испугался, он не знал, что в следующий момент скажет этот любитель пухленьких мужчин. В голове у него мелькнуло: что если он сам положил на Олега глаз. Неужели допрыгался мой деверь, а я ведь его предупреждал и не раз говорил о странных добавках, не верил, потирал от удовольствия руки захотел больших денег.
Нескончаемо долго длился этот рабочий день. Михаил изнывал, глядя на экран монитора, мучился не находил себе места. Ему не терпелось забросить статьи и побежать к Олегу, и все ему высказать, а точнее вы кричать. Но, предложение Клина Гейца, не позволяло действовать опрометчиво: «новому американцу» необходимо было все взвесить и обдумать, а уж затем выложить на стол и не только своему родственнику ― касалось это многих близких ему людей. Правда, у Хазарского еще было время. Петух номер два своего начальника отдела не торопил.
Минут за пять до окончания рабочего дня Хазарский позвонил своему родственнику и предупредил, чтобы тот нашел время и отложил все свои дела, а еще из дома никуда не отлучался.
– А что такое? ― спросил Олег. Начальник отдела, увидев вошедшего в кабинет секретаря, заулыбался:
– Что-что? Да нам с тобой счастье привалило, ― затем уже более мягко поинтересовался: ― А твои рядом?
– Нет. Они будут часов в восемь вечера.
– Это хорошо, ― затем, буркнув: ― До встречи Михаил бросил трубку. Он не стал объяснять, зачем это ему было нужно. Могли подслушать. Тот же Джимми Бама ― его секретарь. А это Хазарскому было ни к чему. На лице при нем ― этом лисе должно выражаться одно лишь довольствие и ничего более.
Едва дождавшись окончания работы начальник отдела быстро собрался и выскочил на улицу, затем торопливо побежал по тротуару, не особо обращая внимания на снующих людей и обстановку в городе. Он торопился. Не дождавшись, когда на пересечении улиц, загорится зеленый свет для пешеходов, новый американец рванул на желтый и, услышав пронзительный визг тормозов, резко остановился. Он чуть было не попал под машину. Негр-таксист, не мешкая тут же показал ему не тактичный жест рукой. «До чего же эти негры не воспитаны и вульгарны, ― подумал мой товарищ, бывший москвич, так и не научившись называть их афроамериканцами, ― еще мне палец сволочь показывает. Сам, наверняка, гей, по морде видно. Тут у них в Америке их пруд-пруди. Шапку брось в какого-нибудь урода попадешь или же в лесбиянку».
Далее Хазарский шел без приключений и минут за тридцать добрался до дома, проскочив свой подъезд, проследовал к среднему. В нем, в небольшой квартирке, на одном из этажей, жил его деверь с сестрой жены Марии ― Натальей. Для того чтобы не засветиться перед консьержем бывший москвич, буркнув: «хелло» и тут же торопливо шмыгнул в сторону лифтов.
Как только Олег открыл дверь своему родственнику, и они поздоровались, Хазарский тут же воспроизвел жест негра-таксиста и сразу же адресовал его своему родственнику, а затем дополнил словами:
– Это меня просили передать тебе. Ты же у нас гей! Не я! Так что не обижайся и получи, комплимент.
– Да нет, что ты, не к чему это все! Я даже попытаюсь тебя успокоить и по возможности немного развеселить, слушай анекдот, ― и Палкин принялся говорить о семье гомиков, как один из мужчин пришел к врачу с жалобой, что у них не получается с зачатием детей, просто проблема:
– Так вот, врач послал его сдать на анализ секрецию, ― продолжил деверь, бросив на пол тапочки, ― ну сам понимаешь, что обычно требуется. Тот сдал. Результат просто отличный. У супруги ― тоже, конечно, мужика ― результат ― отличный. Пожав плечами, представитель медицины достал толстую книгу ― энциклопедию и, покопавшись в ней, сообщил: «у вас бесплодие неясного генеза», иными словами ― вы оба ― идиоты и вам нужно обратиться психоаналитику.
Однако Хазарский этот анекдот выслушал спокойно, не проронив ни одного смешка и Олег, тут же сообразил: что тот и правда не в себе, ждать сладких речей от него не стоит, хорошо, если родственничек найдет успокоение за столом, а то, чего доброго, и по морде съездит.
– Закрой дверь, ― крикнул Михаил, проходя на кухню, ― да-а-а и ключи из замочной скважины не вытаскивай. Вначале мы должны все обсудить с тобой наедине, а уж затем пригласим наших жен. Это и их касается, и даже коснется наших детей. Правда, они уже не маленькие и понимают.
Палкин, тут же полез в буфет за бутылкой водки, он понял, что разговор предстоит непростой, поставил ее на стол, затем достал из шкафчика стопки, а из холодильника стеклянную банку с солеными огурцами, молча порезал один, из выловленных в мутном рассоле, и аккуратно уложил на тарелочку, на другой тарелке он расположил колбаску. Задумался и, встрепенувшись:
– Ах, да? Еще сало и хлеб, ― сделал паузу и тут же пожаловался: ― Никак не могу привыкнуть к их булкам. Они очень мягки. В них не хватает этой, как там, нашей твердости и сермяжной простоты.
Два мужика сели за стол друг напротив друга и Хазарский, шумно выдохнув воздух, принялся, на чем свет стоит, ругаться, не выбирая выражений, он во всем винил своего родственника.
– Это ты, сволочь втянул меня во все эти безобразия, ты и никто другой, никто другой, запомни.
Тот сидел, не двигаясь, со спокойным лицом, как слон. Затем, помяв двумя пальцами кончик носа, чуть было не чихнул, но сдержался: он знал и так, что попадет: водка была своя и разлита, повод, чтобы выпить, хотя бы из-за того, что пришел Хазарский был. Выслушав своего начальника, Олег слегка усмехнулся и, не нервничая, будто за праздничным столом, неторопливо сказал:
– Ну и что ты кипятишься? Ничего ведь страшного не случилось. Я, если хочешь знать, ждал такой развязки. Ты же знаешь, журналист я просто никудышный. Самостоятельно я не написал даже одной маленькой статьи. Ты за меня подправляешь, я набрасываю сюжеты и всего лишь. А вот начальник, я буду хоть куда. Я привык еще там, в Союзе заправлять и знаешь, у меня неплохо получалось. Девчонки от меня были не в обиде, а некоторые остались даже с прибытком. Наверняка, сейчас вспоминают меня добрым словом! ― на миг задумался, а потом дополнил: ― А может костерят, не знаю.
– Ах, ты дурья голова! США ― тебе это не Союз? У нас там была плановая экономика, а здесь плановая демократия, а еще такая же ― свобода. Делай, что хочешь. Но знай за тобой непременно придут, правда, в том случае если ты вдруг нарушишь закон. А сейчас, не смей лениться, давай, наливай, ― и подставил рюмку. ― Я сейчас не в себе и пока не накачаюсь, под завязку, буду раздражаться, ― сказал Михаил и надолго умолк. Когда они выпили раз и еще раз, тут же оживился и продолжил:
– Ну, ладно я с тобой, можно сказать, договорился, ну, а как нам быть со своими женами: Марией и Натальей? Они ведь непросто женщины ― сестры. Это о чем-то говорит. Что если сплотятся и ударят по нам ― «артиллерией». Что им наши пистолетики ― те, что в штанах ― все это фигня. Нам ведь с ними нужно будет непременно развестись. Они, что ради этого ехали в штаты?
– Стой, стой, стой! ― закричал, перебивая Олег: ― А зачем нам решать все за них, вот придут тогда мы и спросим, точнее ты спросишь, а сейчас для подвижности языка нам нужно достичь определенной кондиции. Выпили мы недостаточно, ― и деверь в ожидании жен тут же схватил за горлышко со стола бутылку и принялся снова торопливо разливать по рюмкам. Благо время у них еще было.
В самый разгар пьянки дверь неожиданно распахнулась, ― хозяин квартиры все-таки забыл и не вытащил из замочной скважины ключ, ― на пороге появилась Наталья с Марией, а еще и с детьми: Ефимом и Женей. Они неожиданно все вместе встретились у дома и решили зайти.
Женщины тут же принялись ругать своих мужиков ― «есть поедом», за устроенный кавардак. Их было не остановить, но Михаилу удалось, он буквально прокричал дамам, что выпивка эта не случайная, ― предстоит трудный разговор и детей лучше убрать от греха подальше.
Мария Хазарская, лишь мельком взглянув на мужа, тут же его поняла, взяв за руки Ефима и Женю, она потащила их к себе на квартиру; дети немаленькие, могут и сами некоторое время побыть дома. Заняться им будет чем: у каждого из них есть телефон с подключенным Интернетом, скучать не придется.
Палкин, еще до появления женщин, открестился, и все объяснения, связанные с гей-свадьбой взвалил на Хазарского. Он, глядя на него по-еврейски чистыми – значит, невинными глазами, выразился просто:
– Ты у нас самый умный, учился ни где-нибудь ― в МГУ, а еще на хорошем счету у Клин Гейтца. Я с ним не разговаривал, ты был у него в кабинете, оттого тебе следует все рассказать нашим половинкам.
Женское любопытство не в состоянии долго ждать. Наталья минут пять сидела без движения, а затем, не выдержав принялась напирать вначале на Олега, а затем и на Михаила, но тот был кремень и не проронил, ни слова. Неизвестно, что было бы? Как долго мог сопротивляться Хазарский. Его спасла внезапно появившаяся Мария. Ей много времени не потребовалось, хватило десяти-пятнадцати минут: и вот она, толкнув дверь, тут же еще с порога закричала:
– Я уже здесь! Я уже здесь! Так, в чем дело? Не тяните, я прямо сгораю от любопытства.
Михаил, увидев жену, предложил ей сесть, чтобы она не упала от услышанного, и принялся объяснять:
– У нас на работе возникла неразрешимая проблема. Мы, конечно, можем на все плюнуть и растереть. Я и Олег уйдем из редакции и постараемся найти что-то менее опасное. Но, зарплат тогда, хороших зарплат, ― повторил Хазарский, ― мы в одночасье лишимся. Какое-то время нам придется может быть даже пожить на пособия. Не знаю, как быстро нас возьмут где-либо на работу после неудавшегося сотрудничества с Клин Гейтцем, ― он почесал за ухом и продолжил: ― молва, она такая штука, даже здесь в США. Возможно, мне и Олегу придется сменить вид деятельности, а также найти другое место жительство. А это значит, детям нужно будет уйти со школы, не закончив учебный год, а еще попытаться влиться в новые коллективы. Это сделать в чужой стране очень тяжело, ― и он поник головой, как-ни-как, в школе маленький Миша, лет несколько, ходил в театральный кружок и на сцене в актовом зале неплохо играл Пьеро в спектакле «Золотой ключик» и всяких других слюнявых персонажей, оттого знал, что нужно сделать, чтобы вывести из равновесия слабый пол.
Это ему удалось. Первой не выдержала его жена и, подхватившись со стула, громко выкрикнула:
– Да что такое? Я тебя не понимаю. Не томи, говори напрямую! ― Она уже привыкла к большим деньгам и с ними расставаться ни в какую не хотела. Да и зачем в одночасье лишаться хорошего?
Их семьи стали неплохо одеваться, полюбили исключительно кошерную кухню, и могли скушать где-нибудь в ресторане грудку курочки, гусика, что-то из индейки, а еще им нравилась красная рыба: семга, форель, а из белых пород ― сибас и еще дорадо. Могли позволить. Заставить этих евреев съесть, что-то другое было невозможно, даже с картошкой фри, которая им вдруг здесь в США пришлась по вкусу. Например, подсунутый в гостях у дяди Изи ― отца жены, на тарелку отборный кусочек минтая или же хека ― мог пролежать довольно долго и остаться нетронутым.
Напор Марии, а Михаил зацепил ее специально, был, в этот момент, просто необходим для него, ― он, уставившись на жену, тут же с присущей ему горячностью и азартом, продолжил:
– А то, нам всем нужно развестись. Затем, я должен буду жениться и ни на ком-нибудь, а на Олеге. В Америке сейчас новая мода. Видела, что на улицах творится? Разуй глаза, взгляни на экран телевизора! ЛГБТ? ― слышала о такой организации? Так вот сейчас под венец мужик ведет мужика, а баба ― бабу, ― Хазарский, не теряя внимания, продолжая смотреть на супругу в упор, всплеснув руками, выкрикнул: ― А что ты на меня так смотришь? Вы тоже можете друг с дружкой заключить брак. Хотя нет. Вы сестры. Даже здесь в этой очень, ну очень свободной стране ― данный трюк не позволителен. Так вот объясняю с чем все связано. Мой главный редактор Клин Гейц ― Петух номер два, первым я уже назвал директора школы, в которой учатся наши дети, решил меня и Олега свести, как говорится создать новую ячейку общества ― семью нового типа. Желание моего начальника обсуждению не подлежит. Вот так!
