Петр Сосновский
1984 (коленкоровая тетрадь)
Я немного подождал, затем, заслышав голос Валентины Гулишвили, быстро запрятал тетрадь под матрац и уж после пошел следом продолжать застолье. Хозяин должен быть при гостях.
Глава 6
Не сразу, я взял в руки тетрадь Хазарского с голубой коленкоровой обложкой: дел на тот момент хватало, попросту забыл о ней, жена случайно обнаружила ее под матрацем и воскликнула:
– Семен, что это еще за конспект такой? Ни как ты снова штудируешь работы Ленина? Это тебе нужно для кандидатского минимума? ― Я в тот момент занимался ужином: в трудное время девяностых, лишь только у меня одного получалось «двумя хлебами» накормить голодных детей.
– А-а-а, это? ― мельком взглянув на Марию, буркнул я и, кивнув головой, тут же забрал у нее творение товарища, затем не поленился, достал стремянку и запрятал на антресоль. Желания с нею возиться у меня тогда не было. Моя книга: «1984» была отложена на неопределенное время.
Дети попеременно, то дочь, а то и сын забегали на кухню, и спрашивали, не у матери, а у меня:
– Пап, а скоро будем кушать? ― У Марии тогда от нищеты попросту опускались руки. Для того чтобы накрыть на стол требовались неимоверные усилия, а еще нужна была и фантазия.
– Да, уже можно идти, ― сказал я Маше и, слив воду из кастрюльки с картошкой, ― ею нас снабжали мои родители из Щурово, ― затем, добавив вместо сливочного масла ― подсолнечного, ― я его подешевке покупал вовремя командировок в город Луганск, ― принялся толочь.
Толкушку, я использовал особую ― металлическую из нержавейки с дырочками в днище, это позволяло выкладывать на тарелки не бесформенную липкую, желтушного цвета, массу, а что-то такое очень похожее на кукурузные палочки. Правда, я их называл червячками.
Небольшое количество картофеля выглядело внушительно и красиво, особенно после того, когда я, открыв банку килек укладывал на края тарелок по нескольку рыбок, слегка полив их томатным соусом, а еще дополнительно и по кусочку соленого огурчика. Ими, всегда славилось Щурово из спокон веков. У нас в любое время года стояли под диваном трехлитровые банки про запас.
Хазарским было неплохо в том плане, что их переезд в США был равноценен переезду из еще пока богатой страны СССР в страну ― процветающую. Это сравнимо с переездом Марии после замужества из Кемерово на постоянное место жительство ко мне в Москву. Да, ей, конечно, необходимо было привыкнуть к новым условиям жизни, но адаптация прошла быстро и безболезненно.
Мой товарищ, как я после вычитал из его тетрадки в отличие от нас проблем материального характера не имел, лишь только некоторое время ― языковые и еще моральные, им необходимо было притереться. Это могло занять и месяцы, и многие годы. Все упиралось в различия в менталитете.
Экономика нашей страны тогда недолго оставалась на высоте, это стало заметно по снижению запусков ракет в космос: через год-другой все полетело в тартарары. Я помню шок людей однажды, отправившихся в магазин и увидевших ценники на товарах. Сливочное масло вместо трех рублей и пятидесяти копеек отчего-то стало стоить пятьдесят, курица под сотню и так далее и это при зарплате в месяц, начиная от восьмидесяти рублей и несколько выше. Жена тогда получала чуть более сотни, я две сотни. И все до поры до времени было неплохо, но вот жизнь неожиданно изменилась и в это непростое время, я наконец в черновом варианте закончил диссертационную работу и сдал ее на проверку своему научному руководителю Юрию Алексеевичу. Я тогда стоял перед дилеммой: следует ли ее вообще защищать? Зачем трепать себе и близким людям нервы.
Одни коллеги меня жалели: раньше нужно было это все делать, другие подсмеивались, и я понимал почему, увеличение зарплаты, которое обычно следовало после получения диплома кандидата технических наук на тот момент было просто смехотворно. Это всего лишь сто пятьдесят рублей.
Я помню, как носился со своей диссертацией, что с писаной торбой и не выходил на защиту: не на чем было ее напечатать. Меня тогда выручила мать Марии, она перед тем, как отправиться к нам в столицу в отпуск, догадалась и позвонила по телефону, и первый ее вопрос был ко мне:
– Семен, ну ты как там ― уже наверняка защитился? ― я ответил: ― Нет бумаги. ― И она привезла мне целых две больших пачки и не нашей ― серой, а финской отменного качества. Достала у себя на предприятии. Это меня тогда сподвигло начать оформление работы. Через полгода на столе лежали пять готовых томов диссертации. А еще сто экземпляров автореферата. Для выхода на защиту требовались около двадцати положительных рецензий не только от отдельных лиц ученого коллектива, но и от головного предприятия, на котором я внедрял свою работу. Что важно? Я должен был представить Ученому совету ожидаемый экономический эффект в народном хозяйстве от своей работы, он на тот момент имел значение. Мне пришлось основательно потрудиться, прежде чем я получил нужную бумагу. Затем я заручился поддержкой оппонентов ― двух маститых ученых, составил список научных трудов. И все бы ничего: но неожиданно серьезно заболел мой научный руководитель. Я посетил Юрия Алексеевича в больнице: он из того, что я принес взял лишь одну баночку земляничного варенья. Она ему напомнила детство. Не знал я тогда, что вижу его в последний раз. Мужик прошел всю войну, лишился руки и вот не выдержал перемен в стране, умер.
У меня опустились руки, и я уж собирался все забросить, но нашлись друзья, которые не дали мне этого сделать.
Защита моей диссертационной работы проходила уже с другим руководителем, его товарищем и другом. Многое мне пришлось переделать, правда, это не касалось результатов самой работы, всего лишь оформления, а еще я переписал автореферат, который затем издал на свои деньги в частной типографии.
То, что я поступил правильно, понял не сразу. Эта моя работа была больше нужна мне, а не стране. Я, занимаясь писательством, кропал небольшие рассказы и в большей мере детские и их публиковали в детском журнале. Мои произведения малой формы радовали детей в первую очередь моих, хотя книгами в девяностые годы были забиты все переходы метро и прилавки магазинов, но я подобно как в том анекдоте на вопрос товарища: «Эй, дружище, ты чем занят?», ― отвечал: ― «Да-а-а, книгу пишу», ― «А что так?» ― Вместо слов: ― «Нечего читать!» ― я тогда говорил: ― Не на что купить». Это было так. Однако, я, начав в далекие восьмидесятые годы прошлого века писать, подобно Джорджу Оруэллу, роман: «1984» и, сказав о том Хазарскому, ни чуть ему не соврал, просто он у меня долгое время не получался. Хотя бы из-за того, что я не мог тогда легко и свободно оперировать большими массами текста. А еще мне не хватало опыта правильно строить сюжетную линию, для меня это было тяжело. Написанные мной главы трудно было соединить между собой в законченное произведение. Лишь, написав диссертацию и защитив ее, я вдруг обрел уверенность, что смогу не только писать рассказы, повести, но и продолжить свой роман, а затем, на зло всем трудностям, успешно его закончить. Вот отправлю Хазарскому свой «шедевр», пусть на досуге читает, радуется за меня.
Анализируя прошлое, я знал, что только после «перестройки», затем «перестрелки» по прошествии лет двадцати-тридцати жизнь в стране должна была наладится. Капиталистическая система не такая расторопная, как социалистическая ― это, наглядно показала Европа после второй мировой войны. Она, не тратя на вооружение: ― ее защищали с одной стороны ― США, с другой ― СССР, ― очень долго отстраивалась. Мы, как нам не тяжело было находиться в ожидании будущего благополучия растили своих детей, а значит зарабатывали деньги и не всегда честными способами, но для нарождающегося в стране капитализма весьма приемлемыми.
Мне памятно время, когда я вместе со своим начальником попеременно, убегая с основной работы ― научно-исследовательского института, работал в цехе одного московского завода, занимаясь термической обработкой деталей для кофемолок и прочей кухонной техники. Мы тогда с ним зарабатывали прилично ― по миллиону рублей в месяц. Для семейного бюджета это было ощутимо. Однако шиковать пришлось недолго. Нам двоим на замену нашли одного человека и на меньшие деньги. Через полгода я, продолжая числиться в институте, устроился в частную фирму и получал деньги в долларах, в настоящее время это примерно сорок тысяч рублей ― не густо, но тогда они имели вес. Затем, я подвязывался и участвовал, в так называемых, левых договорах, то есть идущих мимо кассы института. Многие мои знакомые тогда халтурили. Это даже было нормой. Где платили туда люди и шли.
Однажды мне удалось показать дочери Маше свой институт и дать ей посидеть за своим рабочим столом. А еще мы походили по кабинетам, я сводил ее в лабораторию, где она посмотрела уникальное оборудование, а затем даже немного поиграла на персональном компьютере. У меня было желание вместе с нею побывать на первомайской демонстрации. Я тогда побывал с дочерью у начальника отдела и договорился, но неожиданно праздник отменили.
Я долго не хотел бросать институт и из последних сил держался за место старшего научного сотрудника, пока наконец не понял, что следует уходить, так как НИИ никому не был нужен ― дышал на ладан. Для руководства самое ценное в нем представляло, не люди, а большое двадцатиэтажное здание. Оно, после приватизации было у коллектива за копейки отобрано и в настоящее время является доходным бизнесом ― используется под сдачу многочисленных помещений различным фирмам и фирмочкам. Я даже знаю в нем кто шикует, но это ничуть не меняет дело.
Мне тогда пришлось переквалифицироваться и заняться проблемами сертификации и качества продукции на литейно-механическом заводе, расположенном у дома. Я устроился начальником отдела. Моей жене Марии с работой библиотекаря тоже пришлось расстаться. Ей предложили место учительницы в престижной школе с углубленным изучением английского языка ― туда куда ходила наша дочь. Это стало необходимым условием чтобы в школу взяли и сына. Для того чтобы в будущем не возникло никаких проблем Мария закончила вечернее отделение Московского педагогического института. На работу в школу она ходила вместе с детьми, что было очень удобно.
Наши дети учились. Им приходилось нелегко, например, во втором классе у них кроме обычных предметов начиналось преподавание уроков английского языка. Ему уделялось по семь часов в неделю, не то, что сейчас, хорошо, если четыре-пять. Тех знаний, которые давали раньше в школе уже не дают. Наши дети неплохо знают язык и при поездках заграницу легко им пользуются.
Что можно сказать о том времени: я в детстве мечтал учиться игре на баяне, но в Щурово тогда не было музыкальной школы и я сам, как мог пиликал, заглядывая в самоучитель. Для устройства детей в музыкальную школу я потратил немало времени: Маша пошла обучаться игре на гитаре, а Женя на флейте. Дочь неплохо справлялась с инструментом ― ходила к известному гитаристу Пенькову Игорю Александровичу, порой он отсутствовал, так как работал в ансамбле Юрия Антонова разъезжал по концертам. Женя учился на флейте. В последствии он не доучился ― забросил. Однако при написании небольших программ на компьютере, где требовались музыкальные заставки он легко справлялся. Ему пригодилась нотная грамота. Дочь музыкальную школу закончила на «хорошо». Мы думали, что она время от времени будет нас радовать своей игрой, но нет, вдруг неожиданно ее гитара замолкла и теперь пылится на шкафу. Знакомая, учившая Машу игре на фортепьяно, однажды при случайной встрече с женой, в одном из магазинов, поздоровалась и не удержавшись со слезами на глазах сообщила о гибели нашего преподавателя. Его убили грабители, когда он после окончания занятий торопился из музыкальной школы домой. Не знаю, возможно, отказ дочери играть на инструменте пришелся на этот трагический момент. Что-то в ней перевернулось.
Пришло время, дочь успешно закончила школу с углубленным изучением английского языка, и я с учетом ее интересов подобрал для нее институт. Она поступила на факультет журналистики и переводчиков. Во время обучения Маши на старшем курсе, я устроил ее на полставки редактором в журнал, в котором печатал свои научные труды. Это после помогло ей в будущем пойти работать по специальности.
Проблем с сыном тоже не было. Для него я подыскал колледж информационных технологий. Он желал заниматься программированием. Однажды Женя, обучаясь в девятом классе, на одном из конкурсов занял первое место за разработку школьного сайта и получил от муниципалитета премию. Данное мероприятие было для него толчком. Он загорелся идеей стать классным программистом. Сына тогда взяли на должность лаборанта, чтобы он в свободное от учебы время занимался школьным сайтом и еще Женя по вечерам по удлиненной программе два года вместо одного ходил в колледж. Окончив школу, а затем через год и колледж, парень поступил в институт.
За детей я был спокоен. Им уже не нужны были мои сказки и рассказы. Да и печатать их было уже негде, журнал был закрыт, и я мог писать в стол, затем у меня появилась возможность писать в Интернет. После я понял, что это почти одно и тоже. Однако Хоби есть Хоби. Оно меня ни раз выручало от нервных срывов. Наступило время, и я снова взялся за роман: «1984». Материала для его написания было предостаточно, стоило лишь немного над ним поработать и сформировать сюжет. Я, недолго думая, забрался на антресоль и достал не только тетрадку Хазарского с голубой коленкоровой обложкой, но и свои записи, после чего сел за компьютер и принялся писать. Вначале шли мои главы. Мне их пришлось немного подкорректировать под полученный моим товарищем материал, что мной было сделано без особого труда. А еще, я наморщил лоб, вспомнил приезд Марии Хазарской в Россию и застолье у нас в доме. Этого было достаточно чтобы с новыми силами начать работать над книгой.
Глава 7
«Радуйтесь, обладая женщиной, любуйтесь ее красотой и наслаждайтесь в постели. Знайте, наступают времена, когда она под влиянием Дьявола изменится до не узнаваемости, и станет вам вначале ненавистна, а затем страшна и будете вы искать себе утешения в кругу таких же как вы горемык и хорошо, если со стаканом водки в руке, а не вне потребных оргиях и извращениях».
Не знаю, чьи это были слова, которые я не без шока прочитал в тетрадке у Михаила Хазарского, но наверняка не его, а какого-то ветхозаветного пророка. Меня они тронули до глубины души.
Нужно ли нам людям: мужчинам и женщинам мельтешиться на этом свете, что-то делать непотребное, вызывающее отвращение друг к дружке. Требуется ведь не так уж много ― мужчине любить женщину, а женщине ― мужчину и не более того. Не зря же Иисус Христос сказал: «Я пришел чтобы дать вам любовь». Она, эта любовь для чего-то нужна и забывать о том не следует.
Однажды, в Щурово я встречался со своими поседевшими и потрепанными жизнью одноклассниками. Мы сидели за накрытыми столами в кафе, выпивали, закусывали и вели беседы. О чем мы тогда говорили, чем хвалились друг перед дружкой? Вы думаете речь шла о том, кто из нас каких достиг высот? Так вот нет, нет и, нет! Ни какое занимаемое в прошлом положение, никакая значимая должность для людей пенсионного возраста значения уже не имела. Речь шла о простом, но очень важном, о детях и внуках. У кого их сколько? Среди, нас нашлись и такие, которые сидели, опустив ниц головы. Им нечего было сказать. Правда, их оказалось немного. Наградой для каждого из нас за долгую прожитую жизнь ― медалью, орденом или же звездой героя были маленькие девочки и мальчики ― внучки и внуки. Мы восторженно рассказывали о их первых шагах, удачах и неудачах и готовы были это делать бесконечно долго.
Для русских людей, считающих, что жизнь человеку дана для чего-то возвышенного, пока нами до конца еще непонятого, а не для веселья и удовольствий с нашим менталитетом, в отличие от человека западного склада ума, найдется спасение. На нас смотрит Бог, а на них Черт. У них в крови бесстыдство и разврат, у нас благоразумие и воля дабы не пресечь в будущем род людской. Мы готовы жить под покровительством Бога, хотя у нас уже нет былого рвения расшибить в молитве лоб, но все еще очень велико желание в душе выполнять его заповеди.
Мне тяжело было разбираться в каракулях товарища. Я не сразу понял, что он хотел ими выразить. Текст, так называемая его «тайнопись», на первый взгляд выглядела безграмотной мазней. Ничего кроме эмоциональных картинок. Правда, это все написанное нельзя было отнести и к стенографии. Хотя Хазарский и был журналистом, но ею не владел, да и я, если честно сказать, однажды пытался изучить, но так и не осилил. Тут мы с ним были на равных. У нас тогда изучать стенографию уже не было особой необходимости: на смену ручкам и блокнотам пришли диктофоны.
Михаил не хотел, чтобы его записи попали к кому-нибудь другому кроме меня. В них должен был разобраться только один я. Даже, например, Мария, не знаю, жена ему на тот момент, а может, уже и нет, воспылай любопытством к этой странной тетрадке в голубой коленкоровой обложке, понять в ней ничего не смогла бы. Наверняка, женщина сделала попытку, но, затем плюнула и отдала ее мне. Занимайся, если делать нечего!
Я занялся. Вначале попытался перенести текст на компьютер, затем прошло время и мне уже не представляло труда понимать мысли своего товарища, оттого при написании романа, для получения информации пользовался исключительно ею.
«Хазарские плюс», то есть человек десять-двенадцать приехали не на пустое место об этом сообщила новоиспеченная американка. Им была предоставлена на время адаптации в иных условиях жизни хорошая жилплощадь, из слов Марии ― большой двухэтажный коттедж, с прекрасным благоустроенным двориком, на все их большое семейство. Проблем с питанием не было: в доме работал холодильник и был забит под завязку. Их проживание было оплачено еврейской диаспорой. Для получения вида на жительство всем этим евреям необходимо было в ускоренном порядке в течении полугода изучить английский язык, а еще сдать историю США и его политическое устройство.
Они жили вначале то ли в штате Иллинойс, а затем в Северной Каролине, то ли наоборот, я так и не понял, главное не на одном месте. Не знаю, с чем это было связано, может с выбором работы.
Михаил нашел себе место в русской газете с еврейским уклоном, а Мария, когда она, однажды, приехав в нашу страну, сидела за столом и уплетала рыбный пирог, запивая его чаем хотела похвалиться, куда она пристроилась, но, поправляя прическу, затянула, и не успела открыть рот, как влезла Валька Гулишвили и выкрикнула:
– Да знаем, знаем! ― Косметологом. Я это вижу по твоей ухоженной «морде», ― и громко, некрасиво засмеялась. Нет, не от зависти. Уж чего-чего, а этого «добра» у нас на тот момент не было. Ни у кого, из уминающих пироги, булки и другие кулинарные изыски моей жены, не мелькнула даже маленькая мысль: «Ах, как же там хорошо». Никто, из хозяев, представителей Российской Федерации, сидящих за столом, не хотел этого хорошего. У нас и своих проблем хватало, их бы разгрести.
– Да, косметологом! ― тут же подтвердила Мария: ― И, представьте, ни о чем не жалею. Вот так! Мне просто повезло. Заниматься грязной работой, я даже здесь не могла себе позволить, а уж там, тем более. Вы же знаете, в СССР я была вынуждена работать по специальности. Отработала целых три года. А уж после занялась любимым делом. Моего сына взяли в частную школу лишь из-за того, что я согласилась преподавать в ней эту как там? Долбаную биологию. А там, в США мой диплом не котируется. Это у них ― просто бумажка. Я, конечно, берегу его, но думаю, этого делать не следует: вот приеду домой, наберусь смелости и выброшу!
«Да, тяжело мне пришлось, хотя я и знал язык». ― Здесь и далее я свой текст дополняю словами из тетрадки Михаила Хазарского. ― «Знаний английского языка, полученных в СССР, для меня было недостаточно. Он был академическим, в нем не хватало эмоциональных изысков, ― написал мой товарищ: ― Я должен был крутиться, как белка в колесе. Я работал даже ночами: пошла публикация, ― получи, нет, ― соси лапу. Ну, не сидеть же на иждивении у жены? Хотя она тоже не была загружена работой. Ну, кто к ней пойдет. Год-другой работы косметологом в СССР ― это ничто. А еще она столкнулась с большим разнообразием всяких там косметологических средств на непонятном ей языке и растерялась. Что она могла сделать? «Пилите Шурик, пилите»! ― и все. Этого мало. Ходили вначале к ней свои люди, приводили знакомых со стороны. Она на них училась, пока не появился небольшой контингент. Но это все ей далось потом».
Для газеты нужны были статьи, охаивающие жизнь в СССР. Нести чушь не возбранялось, однако такого материала было много, и пройти могло что-то особенное еще нигде не засвеченное. Михаил старался. Ему порой приходилось придумывать или же перерабатывать анекдоты свежие еще неизвестные никому в Америке. Это звучало ново. Правда, в любой момент Хазарского могли уволить, хотя он и так в штате не числился. «Однажды мне о своей работе в заводской газете многотиражке рассказывал Семен, так у него положение было намного лучше: он получал зарплату. А еще мог войти в штат. Он, для сохранения своего доброго имени, не позарился на должность и отдал ее своему товарищу. Я был готов даже друга растоптать и несмотря ни на что занять его место. Здесь в Америке у меня на тот момент не было друзей. Я никому не мог довериться, лишь только своим родственникам, с которыми приехал в эту страну, но и то ― неизвестно, насколько? Они тоже в будущем могли вдруг меня предать. Я не понимал эту новую жизнь в новой стране и не мог уверенно сказать: ― мне повезло или же не повезло?»
Однажды, Хазарский из-за проблем с сыном в школе был вызван «на ковер» к директору. Для этого ему был назначен неподходящий час: он сдавал статью и процесс этот затянулся. Ждать было просто невозможно: ― поджимало время. Михаил, взглянув на часы, вдруг резко встал, извинился и рванул к выходу.
На улице мой товарищ был ошеломлен: рядом галдели, кричали крашеные полуголые парни и женщины, а еще били в бубны, размахивали погремушками и выказывали непристойные действия, извиваясь, как в аду на горячей сковородке, всем телом. Это было уму непостижимо.
Он в СССР ходил на торжества в честь Великого Октября и на день Победы ― девятого мая, а еще на Первомайские демонстрации, ему это даже нравилось, иначе бы не взял однажды с собой сына, но такого что творилось здесь, никогда не видел. Хазарский был в замешательстве и не знал, что делать? Наверное, ему стоило эту на всю улицу колонну как-то обогнать и поторопиться на прием в школу, но мужчине неожиданно припомнилась траурная процессия недалеко от Курска. Он тогда на своем автомобиле торопился к бабе Циле ― своей матери, а еще мои слова: «… обгонять ни в коем случае не следует, это все равно, что торопиться на тот свет», ― нужно, пристроившись вместе со всеми чинно следовать до тех пор, пока тебе не освободится проезд, а уж тогда жми на акселератор. И Хазарский сдался, он шел и шел.
От понимания, своего положения: он опаздывал и намного, мой товарищ для снятия стресса заорал на своем и, поливая этот некультурный народ всеми цветами радуги ― русским отборным матом продолжил путь. Пусть эти янки знают «наших». Он здесь был еще чужой. Это ему придавало силы и уверенности в своей правоте. И все бы ничего, но среди гомосексуалистов, трансвеститов, лесбиянок и прочего сброда, мелькнуло вдруг лицо начальника, нет, не отдела, а почитай непростого ― босса газеты, в которой Михаил работал. Ох, как он его напугал, дождавшись удачного момента «новый американец» сразу же улизнул и, ничего не подозревая о полученной поневоле раскраске: кто в толпе из этого отребья его только не целовал, ― тут же бросился в подворотню, а уж затем, торопливо семеня ногами, добрался до школы.
Хазарский, не нашел желания или же целесообразности чтобы описывать учебное заведение, в котором учился его сын Ефим. Не знаю, с чем это было связано? Тетрадь, была небольшого объема и, наверное, оттого не могла изобиловать подробностями, хоть самому садись за стол, да пиши.
Однако, я этого делать не буду, так как за границей не был, чего доброго, «навру в три короба», но, чтобы как-то дополнить товарища сошлюсь на кинематограф. В девяностые годы чего только мы не крутили. Мне запомнился фильм Роберта Замякиса: «Назад в будущее». Школа восьмидесятых годов, а еще в ней длинный коридор, галдящие на перемене дети, надзиратель лысоватый вездесущий мистер Стрикленд, пытающийся успокоить всех и навести порядок.
Наверное, этого достаточно, чтобы с помощью Голливуда дать представление об их буржуйской школе. Наша ― другая, она отличается от американской, да и от западноевропейской школы наличием в интерьере естественных материалов, а не огромного количества пластика.
Я помню, когда у нас в Москве стало модно делать евроремонт, многие квартиры стали похожи на офисы.
Так вот Хазарский оказавшись внутри учебного заведения, в таком вот коридоре, нашел надзирателя, и он его сопроводил до кабинета своего босса. Далее уже слова Михаила: «Директор лицея, несмотря на мое опоздание, едва я появился на пороге, осмотрел меня и встретил в полном восторге».
– Я рад, я рад, что вы один из наших. Мне с вами будет проще разговаривать. Я по поводу вашего мальчика или может девочки?
– Он у меня мальчик.
– Ну, хорошо, пусть будет мальчик. А что так строго. ― Мужчина, взглянул на меня, окинув сверху донизу.
– Вы, так понимаю мужчина!
– Да, мужчина, ― с небольшим раздражением ответил я и мгновенно сообразил, что мне здесь в кабинете директора так вести не следует. Он ко мне настроен благодушно, зачем злоупотреблять его доверием, себе вредить. А еще мне вдруг вспомнился один инцидент из детства сына, отдыхая у бабы Цили, он играл на лугу в любимую им лапту и, бегая с ребятней, напоролся на кол, который кто-то из владельцев козы, гоняя ее на выпас, отчего-то не удосужился вытащить из земли. Ефим тогда распорол себе мошонку и неделю пролежал в больнице.
– Знаете, ― чтобы не втягивать сына в половые конфликты, разгоравшиеся в стране, уже мягче, сказал Хазарский пожилому, похожему на петуха человеку, ― он у нас был девочкой. У него остались шрамы, там внизу, ― и показал рукой между ног. ― Мы ему об операции и о том, что он уже совершенно другой человек, даже не заикаемся. Это у нас в семье табу! Да и зачем травмировать детскую психику? Я так думаю, что этот факт останется, между нами.
– О-о-о, да, я понимаю, вы хотели мальчика, а родилась девочка…, Больше ни слова. Я молчу, ― заверил директор и, пригласив Хазарского присесть на один из стульев, принялся говорить об успехах Ефима, точнее, ― неуспехах, правда, недолго, расстались они ― хорошо, по-доброму.
От этого посещения школы Михаил Хазарский неожиданно приобрел единомышленника, жизнь у сына оттого наладилась, оценки отчего-то стали выше. Нельзя было сказать, о чрезмерном усердии Ефима. Он не стал больше времени уделять урокам: сидел за учебниками из-под палки, орудовал карандашом в тетрадке с не охотой, он был не такой человек.
Что еще? Неожиданно изменилось отношение к мальчику друзей, хотя какие они ему друзья? Дети просто стали к нему обращаться намного деликатнее, хотя и давили, на молодежном сленге ― буллили, но уже не так рьяно, как раньше. Ефим перестал слышать от одноклассников в свой адрес за спиной грязных слов и откровенных ругательств: «У, русская свинья, что она там все хрюкает, опять жизнью недовольна». Это паренька несколько успокоило.
Жизнь у «нового американца» ― его отца, побывавшего в толпе ― на параде, разнуздавшихся трансгендеров, как мужчин, так и женщин, тоже стала другой более яркой и эмоциональной.
Однажды кто-то из сотрудников газеты остановил его у лифта и тихо так сказал, что ему не следует при посещении офиса одеваться в строгий английский костюм, не к чему это, добавьте больше цветного, будьте своим человеком. У нас уже все о вас знают. И этот «новый американец» ― в прошлом москвич, был вынужден, кивнув головой, про себя подумать: «Хорошо бы и мне о себе все знать».
Что интересно? Проблема сдачи материала как-то сама собой разрешилась: статью бывшего советского журналиста известной молодежной московской газеты, оставленную на столе у начальника отдела, взяли и уже в следующем номере, она вдруг вышла в свет. Михаил в кассе получил полагаемые за нее деньги, и как показалось, отчего-то несколько больше, чем рассчитывал. Неужели гроза внештатных сотрудников попал в ДТП и прилично треснулся башкой, ведь он этот материал тогда не мог протолкнуть, очень уж начальник упорствовал и на чем свет стоит «поливал» все, что было написано отщепенцами из СССР и вдруг нате ― напечатали.
Да, мир перевернулся. Неожиданно, сразу же из бухгалтерии Хазарского вызвали в кабинет Главного редактора газеты. Он постучался и с боязнью, осторожно открывая двери, вошел.
За столом сидел «петух» ― Клин Гейц, весь из себя, собственной персоной. Один ему был знаком ― директор школы, в которой учился сын. Мой товарищ сумел найти к нему подход и втереться в доверие. Но то был пройденный этап, а сейчас он нервничал, его била дрожь, пытаясь ее унять, Михаил остановился на полпути и, подняв голову, поприветствовал Петуха, присвоив ему порядковый номер ― два.
– Заходите, заходите, не стесняйтесь, присаживайтесь, ― пожилой человек необычно одетый указал рукой на стул.
Хазарский присел. Лично за руку с Клин Гейцем он знаком не был, так как в штат сотрудников не входил, а значит у того не было необходимости тратить на него свое драгоценное время. Однако Хазарский знал его в лицо и тот его тоже. А еще моему товарищу говорили о необычайно строгом характере Главного редактора, оттого он был не на шутку всполошен. Ждал чего угодно и в первую очередь приключений на одно самое место и был просто ошарашен его неожиданным предложением.
– Я хочу вас взять на должность начальника отдела. Теперь, в случае нашего согласия, вы из разряда «свободных художников» будете вынуждены каждый день ходить ко мне в офис.
Он тут же назвал Михаилу сумму будущей зарплаты, резко сократив его время на раздумье.
– Да-да, я согласен! ― пролепетал торопливо мой товарищ: ― да это я по деньгам раз в пять переплюну свою жену Марию, ― мелькнуло у него в голове, ― непременно будет кусать себе локти. Непременно. А то уж совсем распоясалась, стала мной понукать, хоть и дома не появляйся.
– Ну, вот и хорошо, ― сказал Главный редактор Клин Гейц, поднялся, подошел к бару, достал из него бутылку виски и стаканы. Хазарский тогда подумал: ничего подобного у нас в Москве в молодежной газете не было, я был зачислен в газету на основании диплома, а вот Семен в свою многотиражку попал именно так, только его Главный редактор отчего-то предпочитал красное вино, а мой любит крепкие напитки. Тут, как говорится на вкус и цвет товарищей нет.
