Петр Ингвин
Смыжи
Глава 10. Андрей
Дверь, звонок, ночное приключение
Ночь – не лучшее время для экспедиций. Темнота давила на психику. И тишина давила. И ощущение присутствия рядом неведомой опасности, чья природа не поддавалась логике.
В пустоте широкого холла обрисовались клумбы с модифицированными цветами. Обрадованные, что в неурочный час к ним заглянули люди, бутоны раскрылись, будто желали посмотреть, кто пришел, их разноцветные головки склонились в приветственном поклоне. В Зайчатнике проектированием цветов не занимались, а эти, в центре вестибюля, остались в память о Кузьме Артемоновиче – когда старик понял, что в профессиональном плане за молодыми гениями не угнаться, он много времени уделял красоте и комфорту в помещениях – от этого, как правильно считал, зависят рабочий настрой и, соответственно, успехи коллег. И не только от этого. По мнению Сальера, на трудоспособность влияло невероятное множество факторов, от солнечной активности и атмосферного давления до количества озона в воздухе и приятных запахов.
За цветами павлиньим хвостом распустился веер освежающего и мощно благоухающего фонтана – еще одна фишка Сальера, ведь текущая вода во все века признавалась лучшим фоном к работе и отдыху.
Взмахом руки Андрей отключил фонтан. Одновременно цветы погрузились в сон – до появления более благодарных прохожих, умеющих ценить красоту.
Слева виднелись проемы главной и пожарной лестниц, пожарную перекрывала прозрачная завеса с предупреждением, что проход затруднен и что лестница открывается в исключительных случаях. Сложившаяся ситуация для автоматики таковой не являлась, на раздавшийся шепотом приказ Милицы, решившей это проверить, завеса не отреагировала, и вертикальный лаз остался вне доступа.
Впереди темнели кабинки лифтов, но Андрей предпочел не рисковать. Ноги ступили на главную лестницу. Стоило бы затребовать освещение, хотя бы минимальное, но Андрей вновь не рискнул – по той же причине, по которой не воспользовался уличным. Так ребенок прячется под одеялом в уверенности, что уж теперь-то его ни капельки не видно.
Лестница навевала мысли об одиночестве, здесь всегда царили тишина, темнота и пустота. Пешим восхождением в здании пользовались редко, обычно сотрудники поднимались на лифтах, а если прилетали на птериках, то высаживались на крыше.
От следовавшей позади Милицы донесся шепот:
– Ты как-нибудь замешан в этом?
В чем «этом» пояснять не требовалось.
– Нет.
Андрей не успел ни спросить, откуда взялось такое подозрение, ни поинтересоваться ответно.
– А твои родственники?
– Нет, и не могли, – отрезал он. Вопрос заставил мысли взбурлить. – Почему ты спрашиваешь?
Видно, что причина есть, и она не дает Милице покоя.
Тихо донеслось:
– Я виновата перед тобой.
Андрей вздрогнул, ноги запнулись о ступеньку. Ткнувшаяся в его спину Милица ощутила это и возмущенно прошипела:
– К случившемуся я непричастна, как тебе такое в голову пришло?!
– Ты отказалась от сканирования…
– Глупости. Я скрывала тайну, она касалась другого человека. Позже сканирование провели, но выборочное. Будь я замешана, это бы обнаружилось. И меня бы не послали с тобой.
– Твой довод работает и в обратную сторону – меня послали с тобой, так почему же ты подумала на меня?
– Из-за твоих родителей. В прошлом году из-за них в экономическом блоке случились проблемы, я узнала это из разговора Раисы Прохоровны, когда случайно оказалась рядом. Мне показалось, что если у проблем были последствия, каким-то образом это могло привести к нынешней трагедии.
– Чушь несусветная. Мои родители – художники, кроме искусства и друг друга их ничто не интересует.
– Я слышала про них. Родоначальники нового направления в искусстве. Одна часть духовников считает их непревзойденными гениями, другая – затесавшимися в благородное семейство самозванцами и шарлатанами.
– А ты к чему склоняешься?
Медленно поднимавшийся по ступенькам Андрей почувствовал, как участился пульс. Отношение Милицы к его родителям почему-то показалось важным. Как ни странно, но он уже смотрел на свою напарницу как на близкого человека.
– Я не искусствовед, а как простому зрителю мне нравится, что они делают, – сообщила Милица, и у Андрея отлегло от сердца. – Их сравнивали с Малевичем. После «Черного квадрата» и «Черной точки» он привел живопись к логическому концу— выставил «Белое на белом». Но дальше Малевич уперся в стену, а твои родители с каждым разом берут все новые и новые высоты.
– Спасибо. Я не сторонник «неожиданного искусства», но меня радует, когда у них получается вновь удивить планету. – После приятного требовалось разъяснить, наконец, неприятное. – Ты призналась, что виновата. В чем?
– Я рассказала чрезвычайщикам о неладах твоих родителей с экономистами. Я поступила как требовал долг, но теперь мне стыдно перед тобой. Мне сразу показалось, что твои родители не замешаны в чем-то серьезном, а я все равно рассказала.
– Ты все сделала правильно.
– Спасибо.– После небольшой паузы Милица добавила:– Мне важно было это услышать.
Андрей почувствовал, как в груди потеплело.
Разговор на время отвлек мысли, это помогло добраться до верхнего этажа без того, чтобы сердца остановились от напряжения.
А теперь они все же остановились. В книгах про такие моменты пишут: «В жилах застыла кровь». На самом деле она стала вязкой и будто бы обрела собственное мнение, разновекторное и, в любом случае, несогласное с остальным организмом. Время тоже загустело, а воздух пропитался страхом. Единственное желание – бежать без оглядки. Единственная мысль, бившаяся изнутри об опустевший череп, – провалиться сквозь землю, желательно – в иное измерение или другое, более приятное для ночных прогулок, время. Единственное чувство— беспросветный безоглядный страх.
Андрей сделал последний шаг и рванул на себя входную дверь этажа.
На себя – потому что во времена своей работы здесь она открывалась именно наружу.
Она не открылась.
Андрей нажал на ручку и толкнул дверь от себя. Подергал ее.
Эффект тот же.
Заперто.
В новые времена такое бывает, если внутри небезопасно. Иногда, все реже и реже, встречаются личные мотивы, когда находящийся внутри человек хочет покоя. Но в таких случаях чаще оставляют сообщения для желающих войти, запираются по старинке в основном те, кому за сотню.
На вид дверь оставалась прежней, ничего не изменилось. Здания, построенного в середине двадцать первого века, не коснулись новые веяния с раздвигающимися створками или расползающимися сегментами. Меняя быт людей с привычного на фантастический, на работе Зайцев оставался традиционалистом. Лаборатории – последнее место, которое затронули бы нововведения.
И все же…
На мысленный приказ дверь тоже не отреагировала. Нет так нет, а попробовать стоило.
Кнопки, выключатели и рубильники тоже отсутствовали.
– Когда я здесь работал, – тихо произнес Андрей, – эту дверь не закрывали.
– Да, – подтвердила Милица, – до сегодняшнего дня было так.
В конце фразы ее голос дрогнул.
Андрей потряс дверную ручку еще раз, изо всех сил.
Включилось освещение – это Милица не выдержала, и ее команда заставила стены и потолок замерцать, а края ступенек и двери выделиться мягким светом.
Андрей поморщился:
– Зачем?
– Если внутри кто-то есть, про нас он уже знает. – Милица вызвала чрезвычайщиков: – Заперто. Вы что-нибудь видите?
– Вам ничего не угрожает, – ответил оператор,– за дверью пусто.
Андрей приготовился ударить плечом:
– Мы попробуем ее выломать.
Современные материалы – не чета старинному пластику и, тем более, дереву, но против лома, как говорится, нет приема. Не получится плечом— можно применить подручные средства. На этажах наверняка найдется что-то тяжелое, лаборатории полны мебели и оборудования. Позже разбитый прибор можно распечатать заново, главное, чтобы он успешно выполнил роль тарана.
Оператор остановил:
– Не нужно. Уходите оттуда. Мы все проверим, и если что-то обнаружится, вам немедленно сообщат. Сейчас ни один датчик в зданиях не реагирует на чужое присутствие, аппаратура видит только вас.
– Дверной замок дублирован механическими приспособлениями? – спросил Андрей.
– Нет.
– Он настроен на профессора и его заместителя, – объяснила Милица. – Если что-то запирается, войти туда можно только с их разрешения.
– И часто у вас запиралось? – пробурчал Андрей.
В его время в Зайчатнике ни от кого секретов не было.
– Никогда, – сказала Милица. – Но каждого известили, что такое возможно при опасных экспериментах.
– Сегодня ночью мы еще раз проверим все лаборатории, а вам советуем вернуться в поселок. – Оператор дождался от обоих подтверждения, что совет принят к действию, и отключился.
Милица потянула Андрея вниз по лестнице:
– Дверь могли запереть утром, при первом осмотре.
– К этому времени Максим Максимович и Вадик уже исчезли, – напомнил Андрей. – Ты сама знаешь, что система идентификации другим не подчинится.
– Чрезвычайщикам подчинится.
На это возразить было нечего. Впрочем, если бы чрезвычайщики сами закрыли дверь, они об этом знают. Андрей снова связался с дежурным:
– Кто и когда запер вход на верхний этаж?
– Одну минуту. – Оператор что-то посмотрел на параллельной линии или проконсультировался с кем-то. – На момент ночного осмотра этаж был открыт, дверь заперли ночью по распоряжению координатора. Основание – обезопасить возможные улики от случайностей, поскольку на этом этаже проводились основные эксперименты.
Вот так. Надо было сразу спросить, а не ломиться среди ночи в специально запертые помещения.
И все же что-то здесь нечисто. Андрея не остановили, а даже посоветовали взять собой Милицу. Выходит, от того, что мелькнуло в окне, может исходить угроза, и это признается на официальном уровне.
Не самая приятная мысль для завершения похода.
На улице поджидала прежняя беда. Змеи. Милица застыла в дверях, взгляд рыскал по темной траве. Там что-то шелестело и шевелилось.
Андрей включил вечернее освещение, и зелень засияла приятными зелено-голубыми оттенками.
– Завтра сделаю повторное сканирование местности, проверю змей на изменения и распечатаю для тебя пугач, – сказал он.
Рот Милицы забавно приоткрылся в непонимании, лоб сошелся вертикальными складками. Андрей улыбнулся:
– Отпугиватель гадюк. На людей и других животных не действует. Но сначала нужно определить уровень проблемы и разобраться, откуда змеи свалились на нашу голову. Прогонять с пути – не решение, это разозлит их, и к пониманию ситуации не приблизит.
– Думаешь, гадюки как-то причастны к случившемуся? – дошло до Милицы.
– Проверить не мешает.
Весь обратный путь он снова вел Милицу за руку. Около ее комнаты, теперь представлявшей из себя кровать и рамку на лужайке, они расстались.
Время приближалось к полуночи. Перед тем как лечь, Андрей, направился в гиеник…
Условия следственного эксперимента требовали оставить стены и потолок открытыми, а перегородки прозрачными. Только сейчас дошло: а гиеник?!
Кстати: «следственный эксперимент». Странное название. Этот термин раньше использовали для выяснения деталей преступления, а не для предотвращения его повторения.
Андрей вызвал оператора:
– Вопрос по внутренней шторке.
– Которая разделяет спальню и гиеник?
– Когда я давал согласие, не думал, что она относится…
– Да, прозрачными должны быть именно ВСЕ преграды внутри немешарика, иначе средства визуального контроля не заметят возможной чрезвычайной ситуации, и группа быстрого реагирования не успеет на помощь. Ваша напарница уже задавала этот вопрос. Мы уверили, что вы не пойдете к ней среди ночи без вызова, а наблюдать за каждым из вас будут сотрудники соответствующего пола. К тому же, если произойдет нечто несущее угрозу всему человечеству, поверьте, вам будет не до мелкого стеснения. Когда пожарный несет через огонь принимавшую ванну девушку, его мысли далеки от деструктивных импульсов.
Дав исчерпывающий ответ, оператор отключился.
Андрей представил себя на месте такого пожарного. О чем бы он думал?
Естественно о спасении человека, а не о том, как тот выглядит.
Но если бы тот выглядел, как Милица…
Милица. Прекрасная, удивительная, с особой красотой девочки, помещенной в тело женщины. Нежная, милая, очаровательная. Наивная, при этом начитанная, мудрая и гениальная. В медкапсуле Андрей не терял времени и ознакомился с ее работами. За научный прорыв Зайцев должен быть благодарен не только Вадику, открытия Чайкина начались с идей Милицы.
Милица, Милица, Милица. Заноза в мозгу. Дурман перед глазами. Смотреть на мир теперь приходилось через призму «Милица», и получавшийся вид отличался от прежнего.
Нет, заснуть не удастся. Можно еще поработать, но из гиеника Андрей отправился прямо в кровать. Лучшая работа – мозговая.
Сегодня он напоминал нуля – не снимал очки с самого утра. Постоянно требовались какие-то данные, и не хотелось терять драгоценные секунды на снимание-надевание. Старики вроде Кузьмы Артемоновича Сальера хранили очки в специальном футлярчике, словно те могли сломаться, и доставание превращалось в долгий, напоминавший религиозный ритуал, почти сакральный процесс. Андрей этого не понимал. Очки – инструмент, они всегда должны быть в пределах досягаемости, чтобы выполнить главную функцию – дополнить реальность нужной информацией. Даже если они каким-то образом сломаются (опыт показывал, что это довольно трудно), ближайший принтер мгновенно распечатает новые очки. Нули их вообще не снимают, для этого существуют особые эргономичные модели.
Теперь и Андрей не снимал. Пришла мысль распечатать те самые эргономические очки, в которых можно спать даже лицом в подушку. Мало ли. Никто не знает, что случится ночью и куда забросит судьба руками (лапами?) неведомого противника
Впрочем, если куда-то забросит, информационного потока там либо не будет, либо он будет другой, несовместимый с имевшимся у человечества на данном этапе.
Над головой мерцали звезды, тело приятно окутывало пушистое живое одеяло, щеки овевал ветерок. Если пойдет дождь, придется восстановить часть стен ради потолка. Чрезвычайщики распоряжений насчет дождя не оставили. Возможно, если над поселком соберется туча, они вмешаются в погоду – безопасность должна быть на первом месте.
Интересно, как идея безопасности сочетается с ловлей преступника на живца. Никто не оспорит, что Андрей и Милица – наживка, их роль – спровоцировать на подобное вчерашнему нападение, об этом оператор сказал прямым текстом.
Андрей переключился на дополненную реальность.
Поток выдал записи всего, что происходило в поселке и за его пределами. Все данные расследования, не касавшиеся личностей Андрея и Милицы, были в их распоряжении. Они оба знали, что тоже под подозрением. Сейчас под подозрением все. Можно было встречно собирать компромат на чрезвычайный блок – кто поручится, что координатор или один из сотрудников не замыслил чего-то для установления автократии, о которой чрезвычайщики знали едва ли не больше, чем историки и социологи?
Если бы Андрей заметил что-то в их поведении и стал разбираться, что и почему, его бы только поддержали – все, включая самих чрезвычайщиков. Пока нет явного виновника, копать нужно во всех направлениях.
Замерцал сигнал вызова.
– Спишь? – раздался тихий голос.
Глупее вопроса не придумать. Если включил связь – не спит.
В то же время, Андрей был рад, что Милица его потревожила.
– Собирался. Пока не спится.
Он вывел изображение, но сделал, чтобы понизу передаваемая картинка ограничивалась плечами. Милица поступила так же. Перед Андреем раскинулись волосы на подушке, похожие на змей, которых так боялась обладательница этих длинных блестящих волос. Настройка резкости с ограничением по глубине привела к тому, что подушка за затылком выглядела полупрозрачной и расплывалась, сквозь нее пробивались звезды – Андрей лежал на спине и глядел вертикально вверх.
Словно вопрошающее о чем-то девичье лицо глядело на него с небес, как лик мироздания, оно было огромным, ресницы вскинулись, глаза были почти круглыми, что-то выискивающими и будто бы ждущими чего-то. Глубоко внутри в них прятался страх. Или страдание. Или это пробивались вызванные одиночеством усталость и отчаяние? Наверное, все сразу. Ее бездумно поднятая рука застыла у приоткрытого рта, зубы совсем по-детски принялись грызть ноготь мизинца. От таких привычек избавляются еще в младенчестве, но в минуты опасности в человеке вылазит самое непредставимое и даже неприглядное. Координатор Кривов, например, постоянно чешет нос, а когда замечает это, делает вид, что поднял руку подкрутить и без того удалые фельдфебельские усы.
Милица отдернула руку, лицо залилось румянцем.
– Из-за того, что нет ни одной зацепки, – сказала она, – в голову лезут дикие мысли. Что, если люди не исчезли в немешариках, а перенеслись во времени? Вдруг завтра утром наши коллеги выйдут из домов, привычно кивнут и, как ни в чем не бывало, отправятся на работу?
– Почему именно завтра? А если их перенесет на миллион лет? Или на тот же миллион, но они окажутся не в будущем, а в прошлом?
– Тогда мы все – их потомки, – подавленно улыбнулась Милица.
– Теория замкнутого круга. Несерьезно.
– А если закрывшиеся немешарики – порталы в иные миры?
– Кто же сделал их такими и как сумел? Явно не мы. У тебя есть версии?
– Смыжи.
Андрея подбросило:
– Ты знаешь кто это?!
– Просто вкинула вариант, ведь других объяснений нет.
И это хуже всего. Будь хоть что-то, от чего оттолкнуться… Архимеду, чтобы перевернуть Землю, требовался рычаг. Вот так всегда: уже и всемогущие принтеры изобрели, которые распечататывают все, что человек в состоянии изобрести, но ему по-прежнему чего-то не хватает.
– Почему же порталами работают не все немешарики? – успокоившись, проворчал Андрей.
Приподнявшийся на локтях, он вновь лег на подушку, руки подтянули одеяло до ключиц.
Для Милицы он тоже парил в небе, и сейчас она глядела далеко сквозь него, ее мысли унеслись в бездонные глубины космоса.
– Думаю над этим. Пока безрезультатно. А ты что думаешь?
– Что утро вечера мудренее.
Милица на миг поджала губы.
– Для нас утро может не наступить. Ты боишься?
– Да.
– Это хорошо. Приятно бояться не в одиночестве.
– Спокойной ночи.
– Мы же договорились желать неспокойной.
– Ну, тогда самой кошмарной, чтобы нас укокошило и развеяло по мирозданию, и Гаврила Иванович, наконец, получил хоть какие-то факты.
***
Зудящий вызов вырвал из сна, поскольку мерцание не сработало.
Милица. Что-то случилось?!
Андрей вновь включил изображение, чтобы показывало только голову.
– Андрей! – Взгляд Милицы метался, вытянутое лицо побелело.
– Что с тобой?!
– Пока ничего. Я боюсь змей.
Фу ты, а то ведь напугала. Андрей ощутил, как застрекотавшее пулеметом сердце успокаивается. Никто не исчез, ничего ужасного не случилось.
Змеи давно неопасны, но боязнь – иррациональная, ничем не обоснованная – у многих осталась. Медики называют ее герпетофобией или офидиофобией. Некоторым людям достаточно увидеть изображение скользкого «гада» (вот же, даже название наполнили мерзким содержанием), и кожа покрывается мурашками, руки трясутся, пульс растет, горло пересыхает, дыхание затрудняется и возникает тошнота с признаками рвоты. Причины – генетические, страх – естественная реакция на опасность. Опасность канула в прошлое, а страх, отвращение, брезгливость и общая неприязнь к безногим братьям нашим меньшим остались. Мужчины змей тоже не любят, но смиряются с ползучими соседями, а женщины их почему-то панически боятся. При виде змей они становятся беспокойными, их действия – непредсказуемыми.
– Ты в доме, тебе ничего не грозит, – объяснил Андрей.
– Они переползут.
– Не смогут. Даже если бы смогли, немешарик их не пустит.
– Сам знаешь: случается даже невозможное.
Тяжелый случай. Посоветовать стандартное лечение – дыхательные упражнения и медитацию? Они направят подсознание в правильное русло. Но вряд ли Милица этого не знает. Значит, не помогло.
– Могу посоветовать лечь в гамак.
– Его некуда повесить. Нам сказано спать с опущенными стенами, а рамка на такое не рассчитана.
В голове крутилось решение, дикое по нынешним временам, пришедшее из дремучего прошлого: прийти к девушке домой и там по-рыцарски охранять ее сон. Или предложить переселиться к ней, хотя бы в гостевую комнату, чтобы на месте защищать от невзгод и опасностей. Кто, если не он? В поселке больше никого нет. Ну, кроме призрака лабораторного корпуса.
В древности так сделал бы любой мужчина, а сейчас на первое место выходили вежливость и недопущение ситуаций, что ставят человека в неудобное положение.
Но не могла ли Милица думать именно о таком варианте?
Что за глупости. Андрей принял другое решение.
– Сейчас я закажу пугач и отправлю на твой принтер. Как распечатаешь, включи на минимум, чтобы работал только в пределах дома.
Что мелькнуло на лице отключившейся Милицы: радость? благодарность? сожаление?
Не понять. Даже при повторном воспроизведении. Чужая душа – потемки, а уж женская…
Андрей долго ворочался, поочередно разглядывая то звездное небо, то деревья и темные купола немешариков.
Заснул ли он, или ему пригрезилось в полудреме, когда уставшее сознание плавает в миражах, но еще не отключилось окончательно?
Конечно же, заснул. Ни за что Андрей не сделал бы такого наяву. Потому что он поднялся и направился туда, куда тянуло больше всего на свете.
По земле ползали гадюки. Он переступал через них, не обращая внимания. Мысли были далеко. «Вот эта улица, вот этот дом, вот эта девушка, что я влюблен», – звучала в голове старинная песенка, подхваченная, как древний вирус, где-то на просторах потока.
Влюблен?!
Ми ли ца. Как перезвон колокольчиков. А еще похоже на маленькую птичку. Си-ни-ца. Из поговорки. Которая в руке.
В руке ли? Нет, Милица – журавль в небе.
Милица.
Хм. Влюблен.
Влюблен ли?
Почему нет? Разве что-то еще заставило бы подняться среди ночи и вопреки всем нормам морали с замиранием сердца отправиться туда, куда не приглашали? Закон говорит: «Поступай с другими, как хотел бы, чтобы поступили с тобой». Никто не спорит, все именно так, как сказано, по-другому нельзя. Но. Любовь делит мир на Единственного и всех остальных. И тогда закон обрастает странностями. Хорошо, если чувство ответно, а если нет? Хочется поцеловать любимого человека, прижать к груди и не отпускать всю жизнь… А он, допустим, к тебе такого не ощущает. Как же тогда с «к другим как к себе»? Мыслить нужно общими категориями, приемлемыми для всех, но сердце не хочет общего, оно требует личного.
Милица спала. Мягкий живой полог укрывал ее по самый верх груди, но под одеялом тело разметалось, чуть свернутые набок ноги будто бы бежали куда-то, а раскинутые над головой руки подрагивали. Закрытые глаза смотрели вглубь, куда-то очень далеко, в другой мир. Губы приоткрылись. Грудь под одеялом нервно и сильно вздымалась – снился не очень приятный сон.
С каким-то несвойственным себе куражом Андрей переступил открытые границы чужого дома. Он знал, что так поступать нельзя, и живой дом знал, но не прозвучало ни сигнала, ни виртуального намека. Ничто не встало на пути и не остановило, будто защита личного пространства, как пишут в книгах, «приказала долго жить».
Андрей остановился в шаге от кровати. На полу стояла коробочка пугача, включенного, как и требовалось, на минимум.
Милица заворочалась, будто во сне что-то произошло. Глаза внезапно открылись. Они уставились на Андрея – настороженные, но спокойные, ничего не боявшиеся.
– Чего ты хочешь?
Она смотрела прямо на Андрея.
Он вдруг понял, что пришел в том виде, как лег спать, то есть, не так, как допустимо ходить в гости. Происходящее выходило за рамки не только вежливости, но и приличий.
Вот и подтверждение, что происходящее – сон. Иначе быть не может, наяву никакая сила не заставила бы Андрея отправиться к девушке, которая нравится, не только без приглашения, но и без штанов.
А поскольку это сон…
Была не была.
– Я хочу тебя поцеловать, – просто объявил Андрей.
С тех пор, как Милица заметила его присутствие, два взгляда не расцеплялись. Продолжая смотреть ему в глаза, она откинула одеяло, поднялась и встала напротив – тоненькая и маленькая по сравнению с ним, ей даже пришлось вскинуть лицо, чтобы не разорвать взглядов.
Глаза в глаза. Как метание лазера между двумя зеркалами.
– Все это несколько дерзко, если не сказать нагло, – произнесла Милица.
Жесткость смысла перечеркнуло уютной ласковостью интонации.
– Меня привело сюда что-то более сильное, чем я сам, – сказал Андрей. – Назовем это судьбой. Тогда все правильно. Я хочу тебя поцеловать, и закон на моей стороне: я хочу, чтобы в этом случае он исполнился. «Поступай с другим так, как хочешь, чтобы он поступил с тобой».
– Ты думаешь, что это происходит во сне?
– А как же?
Милица на миг задумалась.
Ее взгляд опустился. Она зажмурилась, лицо поднялось, а руки приглашающе распахнулись.
Это было больше, чем Андрей мог представить. Собственно, он и не представлял ничего, просто делал, что велело сердце.
Неуклюжее конфузливое соприкосновение завершилось крепким объятием. Губы слились. Для этого Андрею пришлось склониться, а Милице встать на цыпочки.
Ее кожа пошла пупырышками – ночью в этих местах даже летом прохладно, это не Кавказ, куда уехали Мартыновы, и, тем более, не Африка, куда отправился ушедший в отставку Сальер.
Сознание Андрея видело себя и Милицу одновременно снаружи и изнутри. Случившийся поцелуй расплескал мысли, но не отвлек внимания от красивой пары, нарисованной перед внутренним взором.
Губы еще раз встретились и разъединились.
Бегающие глаза. Пятнисто-пунцовые щеки. Вздымающаяся грудь. Сбитое нервное дыхание.
Они смущенно распались из единого целого на две тоскливые половинки. Его руки хотели вернуть потерянное счастье, но Милица высвободилась и сделала шаг назад.
Сон зашел далеко. И он не выглядел сном. При этом случившееся не могло быть явью, в реальной жизни такого не произошло бы никогда.
Милица опустила глаза.
– Я, наверное, пойду. – Андрей тоже отвел взгляд.
– Да.
Он развернулся и сделал шаг, но вслед раздалось:
– Подожди!
Милицу принесло, как ураганом, она повисла на обернувшемся Андрее, их губы снова встретились.
На этот раз все было по-другому.
Губы. Ее влажные, горячие, сногсшибательные губы.
Головокружительные ощущения.
Когда тело решило, что может решать за хозяина, поцелуй прервался.
– Прости. – Милица отстранилась. – Впрочем… Это же сон, а во сне бывает даже то, чего не бывает.
– Спасибо.
Она не ответила.
Туман в голове выбил из памяти обратную дорогу. Андрей пришел в себя в постели, глаза глядели в ночь.
Было или пригрезилось?
