Павел Сергеевич Марков
Однажды в Древней Греции
– Деньги возьмешь у моего управляющего, – бросил воин, отворачиваясь и давая понять, что разговор окончен.
– Спасибо, господин, – промямлил врачеватель, кланяясь, – простите за…
– Убирайся, – могильным голосом отрезал Бессмертный.
Не произнося ни слова и кланяясь чуть ли не до земли, лекарь на цыпочках вышел из покоев, тихо прикрыв за собой кипарисовую дверь.
Как только его шаги растворились вдали, Тахир медленно протянул руку к поясу и достал из-за него глиняную табличку. Взгляд его серых глаз еще раз пробежался по строкам, тщательно выведенным клинышком для письма:
«По велению Великого Царя Ксеркса, сына Дария, царя Персии и Мидии, Царя Царей, Царя земель, владыки Ливии и Египта, господина всех живущих на земле от восхода до заката солнца, Всесвятейшего, Праведнейшего и Высочайшего, Непобедимого и Благословленного единым богом Ахурой-Маздой и Всемогущего среди смертных приказано явиться в Сарды, дабы обрести очередную славу Великой Персии и принести в дар Царю победу над непокорными варварами».
Тонкие губы Тахира разомкнулись, и он беззвучно произнес:
– Я иду, мой Царь. Теперь я готов.
***
Спартанец нанес рубящий удар, намереваясь снести персу голову. Тот не стал отклоняться, просто отбил атаку. Грек отступил, досадливо сплюнув на землю.
Тахир не сводил с него глаз.
«Да что же это такое? Сколько можно? Мои усилия разбиваются, подобно волне о скалы… волне о скалы».
На секунду перс словно перенесся из гущи сражения обратно домой. В просторные и уютные покои, с выложенным мрамором полом. Где за голубой ширмой скрывалась она…
Только когда свирепое лицо спартанца мелькнуло чуть ли не у носа, а ксифос готов был вспороть Тахиру живот, выпуская наружу кишки, тот вернулся в реальность, отскакивая назад. Острие меча прошло плотную защиту нагрудника и полоснуло кожу чуть выше пупка. Однако лезвие не вошло глубоко, повредив лишь верхние слои. Тахир почувствовал, как под доспехами разливается горячая кровь. Стараясь закрепить успех, гоплит ринулся вперед, словно голодный волк. Иступленный град ударов посыпался на Тахира. Звон металла больно бил по ушам, но он отражал каждую атаку врага. Спартанец начинал выдыхаться.
«Этот грек подобен волне. А я камень, о который та разбивается в капли. О, Ахура-Мазда, как же я хочу быть волной…».
Истощенный спартанец в отчаянном прыжке бросился вперед, пытаясь достать ксифосом до горла неприятеля. Тахир метнулся вправо, уходя с траектории движения соперника, а затем, совершив уворот, оказался за спиной воина Эллады. Изогнутый меч с мерзким чавканьем вошел в плоть между лопаток. Спартанец выронил щит и упал на колени. Тахир резко рванул клинок, вынимая оружие из тела поверженного врага. Из рваной раны на спине хлынула кровь. Издав тихий вздох, грек повалился на землю, накрывая собой гоплон.
Перс резко тряхнул мечом, словно пытаясь очистить лезвие от багряных пятен.
«Как у вас там говорится? Со щитом или на щите?».
В его серых глазах сквозило разочарование. Он хотел быть волной, разбивающейся о скалы. Как многие из его товарищей, нашедших свою смерть на наконечниках копий спартанских гоплитов. Но только не он. Ахура-Мазда решил, что сегодня Тахир будет скалой, а его противники – волнами, разбивающимися в капли.
Над головой засвистела целая туча стрел. Подобно стае разъяренных пчел, она жалила оставшихся греков, нанося им смертельные раны. Не щадили вестники гибели и собственных воинов. Однако Тахир оставался невредим. Будто подтверждая собственный титул.
Бессмертный.
«Ничего. Это не последний бой. Скоро будет новый. И кто знает, может там я, наконец, стану волной, разбившейся о скалы».
[1] Заратуштра – основатель зороастризма, второй из известных монотеистических религий, жрец и пророк.
[2] Серебряный сикль – монета Древней Персии.
Дар Афродиты
Бормоча что-то невнятное под нос, я плелся к дому по дорожке через сад. Известняк приятно хрустел под остроносыми сапогами. В кожаных штанах было непривычно жарко. Утреннее солнце уже неплохо припекало. Ощущение от надвигавшегося зноя немного скрадывало то, что на мне не было одежды по пояс. Загорелая кожа начинала лосниться от пота. Остановившись на секунду, я поднес ко рту небольшую амфору, которую держал в левой руке. Сладкое вино немного освежило и смочило гортань. Полегчало. Громко причмокнув, я продолжил путь неуверенной походкой. Над головой щебетали птицы. По колоннам, выстроенным вдоль тропинки, вились виноградные лозы. Из-под листьев доносилось приглушенное жужжание ос.
– Терпеть вас не могу, букашки проклятые, – тихо продолжал ворчать я.
До входа на виллу оставалось несколько шагов. Я шумно втянул носом воздух и выдохнул. Споткнулся. Ноги заплелись, и я чуть не выронил амфору.
– Дионис, сохрани, – с губ сорвался смешок и пьяное хихиканье.
Восстановив равновесие, я сделал еще пару неловких движений и, наконец, оказался в тени крыльца. С облегчением выдохнул. А затем, не мешкая, обрушил правый кулак на крепкую деревянную дверь. Бесцеремонный грохот разлетелся по округе. Вроде, даже птицы на мгновение замолчали.
– Геронтий! – проорал я хриплым басом.
Меня слегка шатало. Словно тонкий ствол деревца под умеренным ветром. Однако я был полон решимости. И когда спустя пару минут мне никто не ответил, постучал вновь.
– Геронтий, собака!
На этот раз кто-то все же решил снизойти до меня. По ту сторону двери послышались отдаленные шаги. Некто приближался, шаркая сандалиями по кафельной плитке. Я насупился и, в ожидании пока откроют, окинул беглым взглядом виллу. Два этажа. Хороший кирпич из белоснежного мрамора. Крыша с местом для отдыха.
– Живет же, малака[1].
Тем временем раздался скрип отпираемого засова. Дверь отворилась, и на пороге показался почтенный старец. К сожалению, не Геронтий[2]. Да и почтенным назвать хозяина дома язык бы не повернулся. Мужчина был облачен в просторный серый хитон. На висках блестела серебристая седина. Плешивая макушка сливалась с морщинистым лбом. Тонкие белые брови сошлись на переносице, и из-под них на мир смотрели серые глаза.
Окинув меня презрительным взглядом, старик высокомерно спросил:
– Что тебе угодно?
Я расплылся в похабной ухмылке:
– Мне нужен Геронтий.
– Господина Геронтия сейчас нет дома, – холодно отрезал тот.
– А ты кто такой? – ткнул в него пальцем я.
Старик и бровью не повел:
– Я Мелетий, привратник господина Геронтия. С кем имею честь…
– Плевать, – перебил я и пошатнулся, – пусти, я подожду… ик… твоего хозяина дома.
– Незнакомцев в дом не пускаю, – бесстрашно молвил он и презрительно добавил, – особенно таких.
Я почувствовал, что закипаю. И явно не от зноя.
– Это каких еще «таких», а?!
– Я повторяю свой вопрос, – невозмутимо продолжил Мелетий, – с кем имею честь?
– А тебе не все ли равно? – снова икнул я и махнул рукой. – Арта… Артав-а-а… Артавадри-и-я.
Привратник посмотрел на мою всклокоченную бороду и произнес, буквально выплевывая слова в лицо:
– Господин Геронтий, как настоящий гражданин Афин и истинный эллин, не станет якшаться с варварами востока.
– Варварами?! – крякнул я.
– Убирайся, перс.
Он уже хотел закрыть дверь перед моим носом, но я просунул ногу в проем.
– Погоди-ка, дедушка!
– Что ты себе позволяешь?! – впервые за наш диалог голос Мелетия повысился. – Я сейчас стражу позову.
– Зови! – я сплюнул прямо на кафель, чем вызвал гневный румянец на щеках старика. – Я тогда такое всем нарасскажу про твоего дурака-господина. Все Афины ржать начнут!
– Господин Геронтий не запятнан ни в каких делах. Его не за что высмеивать.
Я отпил из амфоры и смачно рыгнул:
– Тогда я прямо сейчас побегу к Аристофану[3] и закажу у него комедию. Вот смеху будет.
Щеки Мелетия и вовсе стали пунцовыми:
– Говори, что тебе нужно, варвар, и убирайся.
– Мне нужен Геронтий! – взревел я и пошатнулся.
– Я ведь уже сказал, господина сейчас нет дома.
– Тогда я подожду внутри!
– Исключено.
– Малака!
Я вновь плюнул на кафель и случайно попал на сандалию привратника. Теперь его лицо походило на спелое яблоко. Мне даже почудилось, что старика сейчас хватит удар. Однако он продолжил стойко держаться.
– Зачем тебе понадобился мой господин?
– Он проиграл мне в кости пятьсот драхм[4]! И не желает их отдать! Старый козел! – я рубанул кулаком воздух и чуть не выронил амфору.
– Господин Геронтий не страдает азартными играми, – возразил привратник.
Я заржал, как лошадь:
– Конечно, не страдает. Он ими наслаждается!
– Последний раз предупреждаю. Или уйдешь по-хорошему, или я зову стражу.
Закусив левый уголок рта, я оглянулся через плечо. Возле входа на виллу уже столпилось несколько человек и с любопытством наблюдало за представлением. Среди них я заметил парочку стражников, однако вмешиваться те не спешили, явно выжидая, чем все закончиться.
Хмыкнув, я посмотрел на Мелетия.
– Тогда отправляюсь прямо в театр, – подмигнул и пьяно ухмыльнулся, – Аристофану как раз нужны новые истории, дабы повеселить народ.
– От меня-то что нужно?
– Мне нужны мои деньги! – взревел я.
Внезапно лицо Мелетия разгладилось и прояснилось. Краснота стала сходить с его щек, а на тонких губах под прямым носом заиграла вялая улыбка. Меня даже озадачила эта смена настроения привратника. Старик полез в складки хитона и через пару секунд выудил оттуда один медный обол[5]. Уста Мелетия разошлись в злорадной ухмылке.
– Держи, – и бросил монету прямо в амфору, – тебе на опохмел, варвар. А теперь пошел вон! – и прежде, чем я опомнился, захлопнул дверь. Послышался скрип запираемого засова.
Я тупо уставился на сосуд с вином, в котором утонула монета. Затем перевел налитые кровью глаза на вход.
– Козел ты эллинский! – раздался мой рык, вспугнувший пролетавших мимо птиц. – Ну, держите меня Бессмертные[6]! Я еще до вас доберусь, ублюдки! Отдайте мне мои деньги!
