Павел Сергеевич Марков
Однажды в Древней Греции
Это дельфин
Агапий и Агафон с задумчивым видом сидели на берегу моря. Согнув ноги в коленях, они угрюмо смотрели в сторону горизонта – туда, где бескрайняя водная гладь соприкасалась с голубым куполом небосвода. Свежий ветер налетал с морских просторов, шелестя в зеленых кронах пальм и заставляя курчавые шевелюры приятелей разлетаться в разные стороны. Однако им не было до этого никакого дела, равно как и до криков чаек, пролетающих над головами в поисках рыбы. Сегодня утром, после процедуры остракизма[1], их изгнали из Аттики, а уже вечером они должны покинуть полис. Осознание того, что оба уезжают из родного дома на десять лет, серьезно омрачало настроение и полностью занимало сознание. Поэтому друзья ничего не замечали, погрузившись в мысли о будущем… пока в море, локтях десяти[2] от берега не показался темный плавник. Разрезав толщу воды, он сверкнул в лучах полуденного солнца, подобно наконечнику стального копья, а затем скрылся из виду.
– Смотри, дельфин, – равнодушным тоном подметил Агапий.
– Нет, это акула, – пресно отозвался Агафон.
– Дельфин.
– Акула.
– Поспорим? – предложил Агапий.
– На что? – сухо ответил вопросом на вопрос Агафон.
– На двести драхм[3].
– Всего двести?
– У тебя есть с собой больше?
– Ты вообще кошель не взял.
Агапий хмыкнул:
– Мой скарб прибудет в порт перед отплытием. Тогда и расплачусь. А пока могу дать устное обещание.
– Устное обещание мошенника?
– Кто бы говорил!
Губы Агафона подернула усмешка:
– И кто полезет проверять?
– А ты как думаешь?
Агафон покосился на приятеля:
– Тот, кто предложил, тот и лезет.
К его легкому изумлению, Агапий тут же встал и начал стягивать тунику.
– Ты и вправду собираешься нырять? Слушай, изгнание это еще не так плохо, по сравнению с пастью акулы…
– Это дельфин, – перебил его Агапий, бросая тунику на песок и нагибаясь, чтобы снять сандалии, – так, что мне ничто не угрожает. А лишняя пара сотен драхм не повредит.
– Боюсь, она тебе не понадобится, – буркнул Агафон.
– Тогда давай так, – Агапий погрузил босые ноги в песок, – если это и вправду акула, то я, скорее всего, не вернусь. Оставь кошель с драхмами на берегу и уходи. Прилив смоет его в море, а мы с Посейдоном разделим куш на дне морском.
Агафон воззрился на друга, словно видит перед собой умственно отсталого:
– Подожди, ты вот это сейчас серьезно?!
Агапий оглядел свое худощавое обнаженное тело:
– А что, разве не видно?
– Клянусь бородой Зевса, ты спятил!
Агапий хохотнул:
– Кто не рискует, тот не видит драхм.
– Но ведь акула… – начал было Агафон, к этому моменту уже окончательно позабыв об изгнании и уверившись в том, что друг не шутит.
– Дельфин, – резко перебил его тот и широким шагом направился к кромке воды, – готовь драхмы, старина.
– Идиот!
Но Агапий его не слышал. Он уже с всплеском погрузился в воду и, делая широкие взмахи, направился к тому месту, где минутами ранее показался темный плавник.
Агафон резко вскочил и вцепился взором в Агапия, словно от этого зависела его собственная жизнь. Вот тот добрался до нужного места и, набрав полные легкие воздуха, нырнул.
Тяжело дыша и обливаясь потом, Агафон следил за тем, как по поверхности воды расходятся слабые круги. Секунды превратились в часы. Минуты – в вечность. Казалось, весь окружающий мир приостановил свое движение и присоединился к нему в томительном ожидании развязки.
И она последовала.
У Агафона екнуло сердце, когда он увидел, что на воде начинает расплываться алое пятно…
***
Кошелек с драхмами одиноко лежал на песке, когда чья-то худощавая рука подняла его в своей ладони. Судя по весу, монет там было предостаточно. Пара сотен, не меньше.
– Купился, Агафон, – тихо захихикал Агапий. – Я чуть не лопнул со смеху, когда увидел твое перекошенное лицо. Как бы тебя удар не хватил сегодня вечером. Решишь, что я с того света вернулся.
Он перевел взгляд на свою правую руку. Широкая багровая полоса протянулась от запястья до локтя, из которой продолжала сочиться кровь.
– А камень оказался острее, чем я думал. Еще и соль попала. Жжет будь здоров! Быть может, не стоило так сильно резать? Хотя, без труда – не получить звонкого кошелька! К тому же, мне все равно ничего не угрожало. Ведь это был дельфин.
Еще раз задорно хихикнув, Агапий оглядел пляж:
– Так, а где мои…
Веселое настроение медленно испарялось по мере того, как до него начало доходить, что Агафон, уйдя с берега, заодно прихватил его одежду. И теперь до порта, откуда должен отбыть их корабль, ему придется добираться в чем мать родила. Улыбка съехала с лица, уступая место досаде и осознанию того, что его обвели вокруг пальца.
– Ах, ты… – он в гневе топнул босой ногой по влажному песку, – Агафон!!!! Чтоб тебя сатиры утащили! Мошенник!
Злобный и досадливый рык, сорвавшийся с уст, вспугнул местных пернатых из прибрежных кустарников, которые тут же взмыли вверх, предпочитая на время переместиться подальше.
Скрипя зубами от негодования, Агапий размахнулся и яростно швырнул кошель в море. Тот с тихим всплеском разрезал толщу воды, мгновенно погружаясь на дно.
Оглядев пляж еще раз и, вновь убедившись, что тунику с сандалиями уволок приятель, Агапий направился в сторону порта, в мыслях прикидывая наименее многолюдный маршрут.
[1]Остракизм – в Древних Афинах народное голосование с помощью глиняных черепков (остраконов), по итогам которого определяли человека, наиболее опасного для государственного строя, и изгоняли его на 10 лет.
[2]Чуть более 4 м.
[3]Драхма – денежная единица в древнегреческих полисах и эллинистических государствах.
Бессмертный
Вокруг царил хаос.
Крики и стоны сотен воинов заполонили собой узкое пространство. Фермопильское ущелье. Но разум Тахира оставался холодным и ясным, словно не поддаваясь кровавому безумию, происходящему вокруг. Даже когда перед ним, будто из-под земли, возник разъяренный спартанец, прикрывающийся круглым бронзовым щитом с нанесенным черным символом «Λ», он остался абсолютно спокойным. Серые глаза перса быстро оценили противника. Обоюдоострый блестящий меч ксифос был длиннее его собственного, слегка искривленного, клинка. Гоплон защищал всю левую часть туловища греческого воина. В глазах, смотревших на Тахира сквозь прорези шлема с конским гребнем, читалась ярость, безумие и решимость. Решимость умереть, но не пропустить захватчиков вглубь Эллады.
Тахир про себя кивнул.
«То, что нужно».
Подправив плечо кожаного нагрудника, перс сделал шаг навстречу. Издав свирепый клич, спартанец набросился на врага и сделал колющий выпад. Тахир спокойно отбил удар. Легко и непринужденно, словно на тренировке в зале Бессмертных. Грек попытался ударить ребром щита по голове, однако Тахир легко увернулся.
«Слишком просто. Ну, давай же, удиви меня».
Последовала череда взаимных ударов и выпадов, ни один из которых не достиг цели. Звон от скрещенной стали потонул в общей вакханалии хаоса и смерти.
Рядом замертво рухнул один из греков, пронзенный тростниковой стрелой. Его соратник, не сводивший глаз с Тахира, едва не упал, споткнувшись о тело товарища. Однако перс не собирался воспользоваться секундным замешательством врага и спокойно выжидал, когда тот нанесет очередной удар.
«Быть может, я ошибся в тебе? Возможно, ты не тот, кто мне нужен? Что ж, дам еще пару шансов, а затем поищу другого».
Взревев, спартанец бросился на таран, пытаясь сбить Тахира с ног ударом гоплона. Перс снова легко ушел, подставил подножку и повалил грека на землю. Тот тут же кувырнулся и принял на щит удар изогнутого клинка, предназначавшегося сердцу. Тахир провел обводящую атаку, но спартанец парировал и ее, при этом едва не выбив оружие из руки перса. Ребро гоплона больно заехало по кисти. Тахир поморщился и слегка дернул ушибленной конечностью, словно стараясь сбросить досадливое ноющее ощущение.
«Ну, давай же. Я начинаю терять терпение».
***
– Я начинаю терять терпение, – тихо произнес Тахир, демонстративно положив руку на рукоятку меча, пристегнутого к поясу.
Пухлый розовощекий лекарь с длинной черной и завитой бородой до груди нервно сглотнул. Несмотря на тихий и спокойный тон знатного воина, угроза от сказанных слов исходила явная и неприкрытая.
Стараясь подбирать правильные выражения и, теребя пальцы, он произнес:
– Г-господин Тахир… я… это… я сделал все, от меня зависящее… я… клянусь памятью Заратуштры[1]! Но мои усилия разбились, подобно волне о скалы!
Бессмертный поджал губы. Внезапно лекарь увидел в его серых очах пустоту. Пропасть, стремительно разрастающуюся в размерах. И этот славный воин Персидской империи медленно начал исчезать в ее недрах прямо у него на глазах.
Отвернувшись от испуганного лекаря, Тахир посмотрел в сторону. Туда, где на огромной двуспальной кровати за прозрачной голубоватой ширмой и ворохом мягких подушек скрывалась она. Адина. Несмотря на сильную бледность и истощение, болезнь не смогла стереть с нее естественной красоты. Длинные вьющиеся локоны цвета воронова крыла волнами ниспадали на плечи, подчеркивая правильные черты лица. Пухлые губы и слегка вздернутый носик, из которого сейчас вырывалось тяжелое дыхание.
Тахир вновь посмотрел на лекаря. Несмотря на прохладу, царившую в просторных покоях, тот полностью покрылся липким потом.
– А ребенок? – глухо спросил воин.
Лекарь тяжело выдохнул:
– Господин Тахир… я… это…
– А ребенок? – грозно и, при этом, безжизненно повторил Бессмертный.
Врачеватель лишь сокрушенно покачал головой:
– Простите, господин.
На секунду Тахир прикрыл глаза:
– Сколько?
– Ну, – замялся лекарь, – это… десять серебряных сиклей[2].
Бессмертный поднял веки. Взгляд серых глаз едва не заставил собеседника провалиться сквозь мраморный пол.
– Я не об этом, – четко выговаривая каждое слово, молвил Тахир.
– А-а… – начал было лекарь, однако быстро сообразил, – не более суток, господин…
