Павел Павлович Гусев
Историйки с 41-го года. Верность
Воины-освободители
В день Победы над фашистской Германией красноармейцы принесли на древке красный стяг полка и водрузили его на Бранденбургские ворота в столице поверженного врага. Четыре года они ждали этого дня. И вот их мечта свершилась! После тяжелых изнурительных боев, потери друзей и товарищей они победили захватчика, напавшего на Родину, и изгнали туда, откуда он пришел.
Стяг крепко стоял, закрепленный в камне. Он был освещен яркими солнечными лучами и колыхался от ветра, то поднимаясь вверх, гордясь героизмом своих солдат, то опускаясь вниз и сверкая алым цветом, будто напоминая всем, что эту Победу приближали и те погибшие воины, которые уже не смогут увидеть этот славный день. Красноармейцы ликовали возле развевающегося стяга, который всегда вдохновлял их и был в каждой атаке впереди всех.
И только белое полотнище, закрепленное на палке и распластанное под аркой на каменной брусчатке, не радовалось и вопило:
– Я тоже флаг, и мне тоже должны уделять внимание. Меня так же несли впереди, высоко поднимая в руках.
– Несли-то тебя несли. Да только это фрицы сдаваться пришли, – прочеканил ему стяг. – Немец с тобой капитулировал. Сдался. Убежал. Войну проиграл и тебя бросил. Сам же ты обычный лоскут от белой простыни и теперь никому не нужен.
В этот момент по брусчатой площади торжественно, четко ступая сапогами, прошли маршем воинские части с красными знаменами, крепко держа их за древко. Это были воины-победители, воины-освободители своей Родины от ненавистного врага. После марша красноармейцев от белого лоскута ничего не осталось. Он был растоптан вместе с палкой. А по Берлину еще долго разносилось наше громкое эхо:
– Победа-а! Ура-а!
Эхо войны
Война закончена, и весь металл, участвующий в боевых сражениях, отправили на переплавку для мирного строительства.
Только одна металлическая пуля осталась возле сердца солдата. Она радовалась: «До меня не доберетесь!»
А ее давно достали бы, но было сказано: «Пока она не сдвинется сама, – лучше не трогать».
Солдат со всеми вместе занимался восстановительными работами, а пуля очень хотела помешать этому – порой колола его так, что он вздохнуть не мог.
«Никуда я отсюда не уйду. Должен же кто-то помнить металл войны», – ехидничала она.
Однажды измученный ветеран воскликнул:
– Лучше пойду туда, где товарищи мои лежат, чем всю оставшуюся жизнь терпеть эту дуру – пулю!
– Не-ет! Туда я не пойду! – заговорила она и сдвинулась с места.
Тогда ее вытащили и выкинули.
– Чего она, проклятая, так напугалась? – спросил ветеран у врача, а тот с негодованием ответил:
– Она знала, что попадет тогда в вечный огненный Ад! А не в Рай – где твои товарищи-однополчане.
Секретная каша
В день Победы над фашизмом немецкий флаг трепетал на ветру и низко склонился перед советским красным стягом. Увидев на параде идущую по площади торжественную мощную военную технику, а впереди всей колонны походную солдатскую кухню с котлом и черпаком, он громко прошуршал, скользя полотнищем по брущатке:
– Теперь-то я понимаю, почему мы потерпели крах в войне! Во всем виновата ваша секретная гречневая каша! Она всегда в самый тяжелый момент боя приходила на позиции красноармейцев и заполняла их пустые котелки. Они со смаком ели кашу, а ее аромат доносился аж до наших солдат, которые после этого уже не могли сражаться. Довольствуясь приятным дуновением гречневой каши, все думали, как бы ее вкусить. От приятного запаха разыгрывался аппетит, и мы тоже устраивали обед с галетами. А у вас после перекуса еще гармошка весело играла, и смех из окопа разносился. Каша сил красноармейцам прибавляла, и они гнали нас с боем туда, откуда мы пришли. Мы отступали.
– Да не в гречневой каше тут дело, – ответил красный стяг. – А в силе солдатского духа и его народа. Они хотели прогнать всех врагов, напавших на нашу Родину, и недоброжелателей, не желающих процветания нашей стране.
И, подумав еще, стяг добавил:
– И что вы не додумаетесь до этого. Каждый раз приходится вам твердить одно и то же.
Кирзовые Сапоги
Два неразлучных брата, Кирзовых Сапога, разговаривают друг с другом:
– Вот стоим мы с тобой и никому не нужны, а раньше ни один Солдат не обходился без нас. Всю войну страшную с тобой прошагали: взрывы, огонь, грязь на себе испытали, все голенище у нас обожженное. Устали мы.
– А война закончилась, натерли нас ваксой до блеска и поставили в чулан.
– А мы еще крепкие, могли бы пригодиться!
Недолго горевали Сапоги, однажды их надели на ноги, и они пошли, не зная куда:
– Неужели опять война? – встревожились.
Пришли они в лес, воздух чистый, без гари и огня, трава мягкая, Сапогам идти легко. Деревья в зеленой листве медом пахнут. Птицы весело щебечут. Кузнечики стрекочут. Бабочки на Сапоги садятся, дружно крылышками машут. Долго ходили Сапоги по лесу, по полянкам, радовались, как все вокруг красиво, и совсем не устали. А хозяин за это время набрал полное лукошко грибов.
– Вот бы всегда так было! – сказали Сапоги.
Пепел
Костер угасал и, грустно вздохнув, произнес:
– Я много сделал добрых дел. Согревал всех возле себя. Пищей и чаем угощал со всей теплотой. Не было случая, чтоб я не выручил заблудившегося. И кто бы не был рядом со мной, всегда уходил молча. Так и не увидев, что я ему отдал всего себя и стал пеплом.
Сын отечества
Обгоревший комсомольский билет с сохранившейся на нем фотографией нашли с останками солдата, погибшего в Великой Отечественной войне. Его положили на белоснежную простынку, а простынку – на траву, покрытую утренней росой.
Билет еще не понимал, что происходит после многих лет забвения, и спросил:
– Что случилось и почему ты такая влажная?
– Мы ищем погибших на войне и забытых солдат. А влажная я от слез, потому что плачу, видя все это. Солдат-то на фотографии – совсем молодой, если бы не война, дожил бы до сегодняшнего дня.
– Я его знаю с того времени, как только его приняли в комсомол, – продолжал разговор билет. – Он в тот же день пошел добровольцем в армию. Его быстро научили военному делу и сразу направили на фронт. Враг был близко от города, и он попал в самое пекло, кругом все взрывалось и горело. Танки неприятеля наступали. Страшно было. Он меня в нагрудном кармане держал, все прижимал, чтобы я не выпал. Однажды взял бутылку с горючей смесью и пополз к танкам. Первый танк он поджег, а второй не успел уничтожить, танк наехал на окоп, и солдат погиб.
Тут простынка наклонилась над комсомольским билетом, протерла его, и ей показалось, что глаза солдата на фотографии ожили.
– Теперь солдат не будет без вести пропавшим, – вздохнула она и обняла его своим уголком.
Захоронили солдата с почестями. На гранитной плите вычеканили: «Вечная память сыну Отечества».
А комсомольский билет с фотографией героя выставили на аллее Славы.
Самоходная Пушка
Закончилась война. Наступила мирная жизнь.
Гора оружия, больше не нужная для боев, готовилась на переплавку. Здесь находилась и многочисленная техника, среди которой был вражеский танк «Тигр», искореженный снарядом. Танк увидел перед собой самоходную Пушку, которая прострелила его мощную броню, и проскрежетал:
– Это ты меня в последнем сражении подорвала. Я узнал тебя. Ты в предыдущих боях не счесть сколько наших уничтожила… А теперь вот из меня будут мирные детали делать, мост разрушенный восстановят. А ты-то почему тут оказалась?
– Да мне тоже нелегко было воевать с вами, – отвечала Пушка. – После каждого выстрела по немецкому танку пороховая гарь от снаряда все пространство в самоходке заволакивала, дышать было нечем. У моего командира-капитана глаза слезились от дыма, весь в поту был от перегретого мотора, лицо черно от копоти, а все равно не прекращал бить вас, захватчиков. Как-то он открыл люк, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха, и рядом бомба вражеская взорвалась, капитана ранило. После этого я его не видела. А вскоре победа пришла, фашистов разгромили, я стала никому не нужна вот и нахожусь здесь.
В этот момент к самоходной Пушке подошли красноармейцы. Ее помыли, почистили, от самого низа до верхнего люка, покрасили в белый маскировочный цвет и поставили на постамент в центре города, который она защитила от врага. Рядом с ней укрепили мраморную плиту с высеченными заслугами об уничтоженных ею вражеских танках и немецких полках, тех, что вероломно напали на нашу Родину.
Люди – взрослые и дети – подходили к пьедесталу и восхищались храбростью Пушки, а она с грустью воспринимала эти хвалебные слова и твердила:
– Командира благодарить надо, он герой, а не я! – и тосковала, вспоминая его. – Где сейчас мой капитан, с которым я прошла через все невзгоды войны… Мы с ним были неразлучны. Порой день и ночь вели бой с неприятелем…он даже спал всегда рядом…
И тут к ней подошел военный, весь в орденах и со звездой героя. Он обошел вокруг самоходки и доброжелательно похлопал ее. Когда герой поднял голову, она узнала в нем своего боевого товарища – своего капитана. Он обнял ее – Пушку, низко, по-мужски склонил над ней голову и, не стесняясь, заплакал. Если бы сейчас у самоходки было в моторе горючее… Она бы тоже завыла от встречи с командиром и от нахлынувших воспоминаний.
Вскоре и на ее броне нарисовали большой Орден Победы за мужество и героизм.
Конверт треугольником
На почте убирали старые, запыленные, никому не нужные мешки. Когда их перетряхивали, вдруг выпал конверт, сложенный треугольником. На нем был только адрес воинской части и кому доставить.
Так это письмо с фронта, со времен Великой Отечественной войны! – воскликнул почтальон.
Конверт, оказавшийся в груде пересылочного материала, глубоко вздохнул:
– Как долго я добирался, пожелтел весь, хорошо, что адрес назначения сохранился.
– Кто ты и откуда? – стали расспрашивать его красивая открытка и конверт, оклеенный изящными марками.
– С фронта я. Меня солдат в окопе на прикладе винтовки писал, поэтому все буквы неровные. Да и где ему было приладиться – кругом грязь, копоть, взрывы, пули свистят. Успел он только сложить письмо треугольником и в атаку опять пошел.
– А что там написано? – поинтересовалась открытка.
– Да совсем немного: «Дорогая Анюта, скоро войне конец. Последний бой. Жди. Целую. Петр».
– Ты долго пролежал в мешке и не знаешь, что война давно закончилась. Да и Анюта, наверно, вышла замуж и дети у нее появились. Ты – без вести пропавший. Лежи уж здесь и не беспокой ее налаженную жизнь!
– А, может, меня все это время ждут?! – грустно прошуршал конверт.
– Ну, как знаешь.
Конверт отнесли по адресу и вручили.
«Неужели это Анюта?» – подумал конверт, когда его взяла в руки жизнерадостная, но пожилая женщина. Она испуганно посмотрела на него, потом раскрыла треугольник и звонко засмеялась.
На ее смех, прихрамывая, вышел мужчина с тросточкой.
– Ах, ты, мой петушок, не пропавший! – весело сказала она и крепко обняла его.
Конверт был рад, что добрался до адресата. Его прикрепили к раме, где был портрет Петра в лихо надвинутой набок пограничной фуражке.
Сухарик
На выставочном стенде лежали Батон свежего хлеба и маленький кусочек хлеба, превратившийся в Сухарик. Зрители останавливались у маленького Сухарика и долго молча рассматривали его.
– Странно, – удивился Батон, – на меня никто не смотрит, а на тебя глядят аж влажными глазами.
– Ничего тут странного нет, – вздохнул Сухарик. – Кто-то из посетителей, видимо, вспомнил страшные военные годы, когда Сухарики, как я – «сто грамм», спасли им жизнь.
– Все равно не понимаю! – не унимался Батон. – Я – мягкий, вкусный, ароматный, ешь меня, сколько хочешь, а зрители все идут и идут и смотрят на тебя.
– Эх, – вздохнул еще раз Сухарик, – несмышленый ты, Батон. Чтобы понять, тебе надо самому выстрадать эту войну, но я тебе не пожелаю даже один день ее испытать и пережить.
Кто главный
К Петиному папе пришли друзья-офицеры, а фуражки оставили на полке в прихожей.
Пришел Петя и тоже закинул свою кепку на полку.
И тут услышал он разговор фуражек:
– Знаете, кто самый главный в армии?
Интересно стало Пете, дай, думает, послушаю, интересно узнать!
– Летчик, – говорит одна из Фуражек. – Он летает высоко, далеко, быстро. Он самый главный!
Петя взял ее в руки, и она стала выделывать разные фигуры пилотажа, гудя, как настоящий самолет: «ЖЖЖЖ!»
– А мне кажется, танкист – самый важный в армии, – вступила в разговор следующая Фуражка. – Он мчится по лугам, по полям, лес и горы ему не страшны.
Петя едва успел схватить ее, как она помчалась и затарахтела: «Трах! Трах! Tax!»
– Вы все ошибаетесь, – зашумела третья Фуражка. – Главный – это моряк. Он огромные океаны переплывает, бури и волны преодолевает, всё ему подвластно.
Петя прошелся с Фуражкой по всей раздевалке то быстро, то медленно, словно сталкивался с волною, а она клокотала: «Бух! Бух! Бух!»
Тут Петя громко сказал:
– Мой папа прошел путь в армии от солдата до генерала, был танкистом, летчиком, на корабле служил, а вот Пилотку солдата сберег на всю жизнь.
Петя надел ее и добавил:
– Я думаю, что самый главный в армии – это солдат!
– Так точно! – ответили Фуражки и приподняли свои козырьки.
И Петя в Пилотке, чеканя шаг, прошелся мимо офицерских Фуражек. А они громко заявили:
– Хорошая смена растет. Настоящий защитник Отечества!
Гимнастерка
Гимнастерка военных времен и обычный пиджак висели рядом в платяном шкафу и разговаривали:
– Что ты, милая, загрустила? – спрашивает Пиджак Гимнастерку. – Раньше я замечал, как ты разгладишь все складочки, поправишь погоны, ордена наденешь – и идешь гордая, вся сияющая в парк гулять.
– Да вот Хозяин что-то долго не приходит, – вздохнула Гимнастерка, – может, забыл он меня?
– Тебя забыть? Это невозможно! – воскликнул Пиджак. – Он всю войну с тобой прошел, вон даже дырочка от пули спереди у тебя виднеется.
– Он от этого ранения и болеет, – еще раз вздохнула Гимнастерка и добавила: – Кроме хозяина я никому не нужна. Без него выкинут меня в ветошь.
И правда, однажды Гимнастерку сняли с вешалки, взяли ордена и куда-то понесли.
– Прощай! – сказала она на всякий случай Пиджаку.
А Гимнастерку принесли в музей, и чего там только не было! Военная форма, оружие разное, орденов превеликое множество и красивые подарки от всей страны.
Гимнастерку положили на зеркальный стенд, ордена прикрепили, а рядом поставили фотографию солдата. Поглядела Гимнастерка на нее – хозяина узнала, еще молодого, без усов, как был в военные годы.
Народ собрался возле стенда, теплые слова стали говорить:
– Герой ушел!
Но Гимнастерка-то знала – никуда хозяин не ушел, он с ней рядом, навсегда.
Медаль
В торжественном зале в честь очередной годовщины победы над врагом повесили красное бархатное полотно с наградами. Они радостно звенели, приветствуя друг друга. Только одна Медаль с выбитым боком не издавала ни звука. Это заметил блестящий Орден, находившийся рядом с ней, и спросил:
– Ты почему молчишь? Может, ты одинока? Вот у нас у всех хозяева есть. И здесь мы временно, для торжества.
– Я совсем не одинока. Меня хозяин всегда на груди носит, – ответила Медаль.
– Такую покореженную? – удивился Орден.
– Да, мы никогда с ним не расстаемся. А вон и он, идет навестить меня.
К Медали подошел седой Генерал, снял ее, поцеловал и сказал:
– Извини, что оставил тебя тут. Меня попросили, чтоб в честь победы ты здесь была, спасительница моя. Если бы ты не защитила меня от пули, я бы погиб!
Он погладил ее выбитый бок, прикрепил снова и, уходя, не отрываясь смотрел на нее, словно не хотел с ней расставаться.
Орден с уважением посмотрел на Медаль, и все остальные ордена повернулись к ней, торжественно зазвеня:
– Медаль – герой! Спасла жизнь Генералу!
Три тополя
На опушке леса стояли три тополя: большие, не в обхват, с сухими веточками и с пожелтевшими листьями. Земля, на которой они росли, была давно сухая. На эти деревья никто бы не обратил внимания, если бы не их пух, который долетал до хуторян. И они решили спилить тополя, чтобы не засоряли пухом огороды и дворы.
Топор первый начал рубить дерево, да только от него отскакивал, весь затупился и ни одной зарубки так и не сделал.
Затем Пила начала пилить, а дерево не поддается, лишь искры от него летят, и от пилы зубья отламываются.
Тут с макушки дерева закаркал потревоженный Ворон:
– Вы что не знаете, что эти деревья железные? В них много пуль да осколков от снарядов напичкано. Как они еще живы, удивляюсь?! Здесь во время войны ожесточенные бои шли, солдаты этот край от фашистов защищали, многим красноармейцам эти деревья жизнь спасли, а некоторые тут погибли! – Ворону, видно, было очень грустно вспоминать те военные дни, и он замолчал.
Эта новость быстро долетела до хуторян. Пила и Топор рассказали ее, показывая всем, какими они стали от встречи с железными тополями.
В этот день хуторяне – взрослые, школьники, дети – убрали на опушке леса возле тополей залежавшую листву, засохшие сучья и напоили деревца водицей. Вскоре возле тополей поставили дощечку с надписью: «Здесь бойцы Красной армии и эти деревья защищали нашу землю от немецких захватчиков».
Тополя словно почувствовали проявленное к ним внимание, что их не забыли. Макушки деревьев поднялись в высь, листья у них зазеленели, пух повис большими белыми сережками, и стали они тихо падать, разлетаясь во все стороны… А хуторяне говорили:
– Это тополя плачут о погибших солдатах.
Маленький кусочек хлеба
На выставке вооруженных сил, победивших в войне и разгромивших врага – фашистскую Германию, стояли танки, пушки, пулеметы. Все они сверкали праздничным блеском. Рядом с ними на стенде висели: винтовка, каска, фляга, котелок – солдатские принадлежности, а неподалеку от них лежал маленький кусочек хлеба.
– Ты как сюда попал? – удивленно спросил его котелок.
– Со времен ленинградской блокады сохранился, – тихо ответил он.
– А… я слышал об этой страшной трагедии. Расскажи нам о ней.
И кусочек хлеба повел рассказ.
…Нацисты окружили Ленинград и уничтожили склад с провизией. Еды в городе стало не хватать. Завод пек хлеб из того, что осталось, каждому ленинградцу выдавалось по маленькому кусочку. Настал голод, многие заболели. Вот и у меня на глазах мать маленькой девочки слегла. Она не стала есть хлеб, спрятала меня под подушку, чтобы в случае ее гибели я дочке достался.
«Может, хоть она выживет», – думала мать и вскоре умерла. Дочка стала поправлять подушку и тут меня, хлебушек, обнаружила. Откусила сразу половину, а остаток хотела облизать, как конфетку, да видно ослабла, упала. Ее соседи нашли. Мать отнесли на повозку, а девочку в санбат отправили. Врач долго ее отхаживал и все хотел меня, кусочек, из ее рук вытащить, да не смог. Так и лечили ее вместе со мной.
Много лет прошло, девочка выросла, а меня все время носила с собой в платочке в кармашке. И вот только сейчас отдала меня на выставку.
Все, кто слушал рассказ хлебушка, загрустили и утвердительно произнесли:
– Ты непременно должен быть на самом виду, чтобы все знали о тебе!
– А вот и хозяюшка моя идет, – перебил он. – Я ее по седой пряди узнаю.
И все увидели пожилую женщину, лицо которой со временем избороздили крупные морщины.
Память
Голубь и Голубка сидели на гранитной плите, стоящей на площади, с которой был виден весь город.
– Ты почему каждый раз, когда смотришь на площадь, грустно курлыкаешь? – спросила Голубя Голубка.
– Да когда-то возле памятника, на котором мы сидим, было много народу, – ответил голубь, – а сейчас никого нет! Он даже мхом покрылся. Мне рассказывали, что когда тут хоронили солдата, о нем говорили: «До Берлина героем дошел, с фашистской нечистью сражался. Война закончилась, его направили остатки врага добивать, скрывающегося от преследования. Он приказ выполнил, но сам погиб, на мине подорвался». Теперь здесь лежит, так и не увидев мирную жизнь. Хоронили его с почестями, много было прощальных речей и салютов. Со временем поставили вот этот памятник. Навещали часто, ухаживали за ним, а затем стали реже приходить, а сейчас совсем забыли. Я мох немного выклевал на поверхности постамента и увидел надпись: «Никто не забыт, ничто не забыто!» – вот еще немного мох повыщиплю, может, имя героя-солдата узнаю.
Голубка была поражена рассказом Голубя. Она взлетела высоко-высоко и громко, на всю площадь закричала:
– Памятник! Памятник надо сберечь! Он – па-мя-ть защитников Отечества!
А Голубь по-прежнему сидел и грустно курлыкал.
Песня Скрипки
В реставрационной мастерской Контрабас спрашивает Скрипку:
– Почему все так нежно обращаются с тобой? Ты же обычная скрипка. В тебе нет никакой ценности.
Не знаю, – отвечает она, – я никогда в концертных залах не выступала. Всю войну на фронте играла. Как привал – я к солдатам. Они слушают меня, у них суровость на лице пропадает, улыбки появляются, глаза ясные как воздух становятся. А после боя, если кто-то из бойцов не вернулся, я с оставшимися солдатами их оплакивала. У меня не раз струны от горя лопались. К концу войны моего хозяина ранило. Пуля через гриф попала ему в руку. Он играть не мог, я тоже, и нас обоих демобилизовали. Кроме музыки его ничего не интересовало. Положит меня на стул, смотрит на меня и пишет, сочиняет что-нибудь… и так днями напролет. Однажды он ушел. Я долго его ждала, думала, может, счастье свое нашел, свою половинку. Он же в жизни ничего хорошего не видел. Но не дождалась и вскоре здесь оказалась, вместе с нотами хозяина…
Контрабас от услышанного загудел, не зная, как ее успокоить. Тут скрипку кто-то взял в руки и нежно провел по струнам, точь-в-точь, как это делал хозяин. Скрипка даже встрепенулась, но это был не он. И она запела так проникновенно, что в этой мелодии, что сочинил ее хозяин, слышалась война. Потом радость наступившей победы. Затем мир и любовь. Любовь, которую хозяин так и не увидел. И ей казалось, что стоит он где-то рядом и слушает ее. А Контрабас, словно почувствовав настроение Скрипки, гулко гудел ей в такт: «Уу-уу-уу!»
