Павел Цапюк
Какнога
Часть 2. Осень восьмого
Глава первая. «Почему ты мне не сказал?»
Ennio Morricone – Intimamente (feat. Edda Dell'Orso)
предупреждение: собственные имена докторов заменены на индексы (A2, B1 и т. д.)
«Почему ты мне не сказал?»
Этот вопрос мне задавали чаще всего. На него в первую очередь и отвечу.
Не сказал по двум причинам. Во-первых, потому что не привык грузить своими проблемами ближнего, особенно когда знаю, что ближний ничем не поможет (не в смысле чужой черствости, а в смысле что мне нужна была операция, это было по-настоящему необходимо). Во-вторых, и пусть это прозвучит трижды эгоистично, но все, кто интересовался мною, узнали все довольно быстро.
Написал текст «Как я провел 2006 год», выложил его на сайте 1 сентября и дал анонс в ЖЖ – как обычно.
Через 20 минут мне позвонила доктор Лиза Глинка и расспросила о деталях. Поскольку комментарии к анонсу в ЖЖ я запретил, те, кто прочел, писали мне в почту, по аське, смсили.
В течение двух месяцев на сайте не было ни одного обновления и как обновленный значился только блог, в нем верхняя запись – о главном.
Таким образом, мой нескрываемо эгоистичный расчет был таков: все, кому я интересен, узна́ют.
Я сказал в тот же день, как стало известно, своему руководителю. Он знал о том, что делали пункцию, что никак не получат результата. Что поэтому я немного нервничаю и не всегда сдержан с коллегами.
Я приехал в офис и попросил его выйти поговорить. Мы шли к курилке, я сказал, что услышал от доктора. «Да твою ж мать!» – воскликнул он в сердцах. Мы договорились, что я закрываю текущие проекты, новых не беру и ложусь на лечение. Остальных он обещал поставить в известность сам.
Жене (каждый раз, как пишу, думаю о том, что получается омонимия, ударение можно ставить и так, и так) я сказал через два дня. При других обстоятельствах сказал бы позже, но мы всерьез обдумывали отпуск в Израиле в октябре, изучали путеводитель, и оттягивать смысла не было. Я мыл посуду – не самое характерное для меня занятие, – и сказал, что есть две новости, как обычно, хорошая и плохая. Хорошая: на отпуске можно сэкономить. Плохая – сэкономить в принципе не получится.
Маме не сказал. Она через неделю уезжала в Крым к своей маме, и я, как и в прошлый раз, не видел смысла портить ей отпуск. Сказал, когда уже вернулась. И никак не мог придумать, как ей сказать. Получилось как-то само. Я отказался дать прочитать чужую книжку (у меня и правда есть такой бзик, не люблю никому давать чужое, не люблю разделять ответственность), мама возмутилась, тут я ее и огорошил. Наверное, с психологической точки зрения это имело смысл: сбить эмоцией эмоцию и погасить таким образом обе.
…Когда я приехал к доктору за результатом пункции, в ординаторской был он, В2 и мой первый врач, В1.
Я сидел на диване, мне все рассказали, я спокойно задал несколько возникших вопросов: какие прогнозы, будет ли химия – и так далее.
Молчавший все время В1 время от времени отрывался от монитора и косился на меня.
– Что вы на меня так смотрите? Удивлены, что я не бьюсь в истерике?
– Вообще да. Редко кто так реагирует.
– Знаете, я за эти две недели уже все передумал и перебоялся. А когда получил смску о необходимости приехать, в принципе, уже было все понятно. Когда мне в шестом году в первый раз сказали «опухоль», я на полном серьезе прощался с жизнью. А оказалось, что варианты все же есть.
Вечером того дня – это была пятница – мы договорились погулять с друзьями, которых я нашел через ЖЖ, Ксюхой и Ромой.
Поскольку я был без машины, пока Рома заканчивал работу, Ксюха заехала за мной в мой офис. Я напоил ее кофе и поставил свою любимую музыку. Это такое развлечение для ровесников или почти ровесников, когда ставишь песню года так 93-го и наблюдаешь, как скоро человек угадает ее. Как с «Парком Горького», например.
Потом мы поехали гулять. Обошли Патриаршие, увидели экскурсию, очевидно, по булгаковским мотивам. Во всяком случае, один человек с натянутым по самую макушку пальто изображал обезглавленного Берлиоза, а другая барышня, глядя на него, истошно визжала. Вид у «Берлиоза» был мерзотный, с учетом усталости и одиннадцатого часа ночи хотелось догнать и прикрутить голову на место.
Мы дошли до музея Михал Афанасьича, где поиграли в шахматы. Рома обратил внимание Ксюхи на мою очевидную ошибку, и партию я слил. Потом мы пили чай в буфете. Домой я попал абсолютно без сил.
Самое главное – можно было ни о чем не думать. Ребята, еще раз спасибо вам за тот вечер.
Глава вторая. Перестраховка. Квота
Beatles – Let It Be
Третьего сентября, в Ср, я с вещами приехал в Первую Градскую, чтобы поставить кава-фильтр. Немного теории: в прошлый раз, пока я лежал после операции, вены ноги затромбировались, кусок тромба отвалился и забил легочную артерию, что могло привести в том числе к летальному исходу. Чтобы этого не произошло снова, мне должны были поставить в нижнюю полую вену (cava – «полая» на латыни) специальную ловушку. По форме ловушка напоминает воланчик для бадминтона. Если тромб образуется и пытается улететь вверх, ловушка удерживает его. Приятного мало и в этом случае, но с таким точно проще справиться, чем с эмболией легочной артерии, инсультом или инфарктом. В общем, вещь полезная. В хозяйстве. (См. фото. Тип моего фильтра – «ёлочка».)
В Первой Градской меня встретил однокашник и проводил к кабинету, где всех оформляли. Пока мы сидели в очереди, выяснилось, что фильтр лучше ставить не навсегда, а только на время операции, в общей сложности – не более чем на 50–60 дней.
Мы посчитали, что с учетом трех возможных химий операция будет не раньше, чем в конце ноября – начале декабря, так что ставить фильтр сейчас смысла нет.
Я позвонил доктору В2 – тот сказал, что этот вопрос должен решаться старшим врачом. Дозвонился А2, тот сказал, что спецам в Первой Градской виднее и, если на время химии фильтр не нужен, можно пока не ставить.
Госпитализация не состоялась. Я поехал с сумкой в Герцена за направлением на квоту.
Это такое ощущение, когда ты еще почти летним солнечным днем выходишь из больницы и идешь себе куда глаза глядят. Хорошее такое ощущение. Не отмененный расстрел Достоевского, конечно. Но на душе светло.
Доктор В2 был в отпуске, и я попросил другого врача оформить мне направление, благо все документы у них сохраняются. Он поднял старый файл шестого года и кое-что в нем подправил. Обернулся ко мне:
– Вам же сейчас уже, наверное, не 28 лет?
– Да, – говорю. – Чуть больше.
Поинтересовался у доктора, где нынче раздают квоты. Он дал мне списать заранее приготовленную на такой случай памятку.
– Говорят, там сейчас процесс получения квот существенно упростили…
Для справки: квота – это такой документ, по которому граждане РФ получают право на бесплатное «сложное» лечение, скажем, с химией, протезированием и прочим. Чтобы получить заветный квиток розового цвета в
2006-м, надо было в теснющем коридорчике салатового здания, что в Оружейном переулке, отстоять, даже придя к началу, часа четыре, в толкотне и духоте, получить направление на Бауманку (там какой-то онкодиспансер), там, отсидев в очереди (было хотя бы, где сидеть), еще часа три, не считая их обеденного перерыва, получаешь второе промежуточное направление, после чего, вернувшись на Оружейный и отстояв там еще несколько часов, уже можно было получить квоту. Если везло и хватало сил, можно было успеть все сделать за один день. Как правило – только в два захода. Случаев отказов при наличии всех необходимых документов я не помню, разве что в самом конце года просили прийти в январе, мол, квоты на этот год кончились.
Сил ехать еще и за квотой, в тот же день, с сумкой наперевес, без машины, уже не было, двинул домой. Впрочем, оставив сумку и взяв недостающее пенсионное, поехал хотя бы найти нужный дом.
Здание оказалось так искусно спрятано во дворах, что ни по одной электронной карте, доступной с мобильных устройств, найти его не удавалось. Только по разбросанным то тут, то там бумажкам, приклеенным на стену. То есть во второй раз попасть туда проще простого, объяснить, как пройти – тоже элементарно, найти самому в первый раз – крайне сложно. Квест, в общем.
Приемные часы уже закончились, но я поговорил с охраной, спросил, надо ли очередь занимать с утра. Охранники сказали, что не надо…
На следующий день добрался до нужного здания Минздрава только к обеденному перерыву.
После обеда я зашел в здание с некоторой опаской. Мало ли чего они там упростили…
В первом зале стояли кресла, большая часть которых была занята. Во, думаю, вот тебе и упрощение, толпа народа как была, так и осталась, разве что сидеть теперь есть где.
Подошел к заветной двери. Перед ней стояло человек пять.
– Кто последний сюда вот? – тычу пальцем в дверь.
На меня посмотрели, как на психа:
– Никого.
В это время дверь приоткрылась, кто-то вышел, а сидевший в дальнем углу комнаты сотрудник энергично замахал руками и закричал:
– Заходите, заходите скорее!
Я вошел, сел, протянул все бумаги. Сотрудник просмотрел их, сложил вместе, что-то записал и сказал мне:
– Квота будет в понедельник, в 16:00. Зайдете в основной зал, сядете и будете ждать, пока назовут вашу фамилию.
Я опешил:
– И что, можно идти? Это все?
– Да, – говорит. – А вы что-то еще хотели?
– Нет, ничего. Просто как-то непривычно. Раньше эта процедура занимала несколько больше времени…
– Ну, что ж. Когда каждый сидит на своем месте, сделать удобно несложно. Вы понимаете…
– Ага, понимаю, – пробормотал, на самом деле ничего не понимавший, я. – Спасибо.
Оказалось, что люди, сидевшие в зале, ждали уже готовую квоту.
В Пн я вошел в здание без пяти четыре. В пять минут пятого я вышел с нужной бумажкой на улицу.
Это было потрясение основ. Особенно если учесть, что человеческое отношение к людям в любых организациях, связанных с обслуживанием, это мой пунктик.
А тут такая, не побоюсь этого слова, революция! Вместо двухдневных скитаний, толканий и удушья пять минут на отдать и столько же – на забрать. Так и вправду можно поверить, что уже наши дети будут жить в государстве достойного сервиса. Это моя мечта, как у Мартина Лютера Кинга.
Глава третья. Резекция 9 см
Genesis – Jesus He Knows Me
Карту из поликлиники держал дома. Во-первых, так ее не нужно было забирать из регистратуры перед каждым обследованием (а сами сотрудники института не всегда это делали). Во-вторых, мне так было спокойнее: однажды мою карту уже теряли, примерно сутки никто не знал, где она. Дома оно сохраннее. Когда я звонил доктору А3, чтобы сказать про квоту, тот велел карту привезти, чтобы они могли все обсудить с коллегами.
На картинке аппарат, проводящий магнитно-резонансную томографию. Внутрь человека запихивают той частью, которую надо обследовать (в кино обычно головой, у меня было наоборот). Перед этим дают беруши, потому что во время обследования аппарат громко издает звуки, отдаленно напоминающие кислотные дискотеки 90-х, такое разнотоновое и разночастотное «дын-дын-дын-дын». Я обычно на МРТ сплю, поскольку минут сорок слушать монотонные повторяющиеся звуки – не знаю, как кого, а меня очень успокаивает.
Я приехал, доктор А3 отправил меня на обследования, обычный набор: рентген, КТ, МРТ, сканирование костного скелета. Я спросил, нельзя ли меня госпитализировать по полученной квоте и уже как стационарного больного обследовать. Оказалось, что нельзя. Что квота на лечение, а не на обследование. И вообще…
– Понимаете, – пытался я донести свою мысль, – дело даже не в деньгах, хотя выбрасывать десять тысяч мне тоже не хотелось бы (а все вместе около того и получалось). Дело в том, что почти на все обследования, как правило, очередь недели на три-четыре. А стационарников смотрят без очереди…
В общем, отправили меня на рентген. Благо, там очереди никогда нет.
Сопровождал меня доктор В4. Он принес металлическую линейку, чтобы на снимке было видно, сколько вырезать.
Прямая проекция не показала вообще ничего. Буквально.
– Не понимаю, как такое может быть, – бормотал заметно удивленный В4. – На снимке ничего нет.
– Ну что же, – усмехнулся я, – я не против, если это будет первый случай чудесного исцеления онкологического больного…
– А мы-то как будем не против! – подхватил он. – Вы себе даже не представляете!
Чуда не случилось, боковой снимок дал нужную картинку.
Когда я попал наконец в кабинет доктора А3, простояв сперва перед дверью с час, тот сказал, что вырежут порядка 9 см, протез закажут в Пт, делают его обычно около месяца, но очередь на операции все равно пока расписана на три недели вперед. На словах «резекция 9 см» я подумал: «Спасибо папе и маме, что родили меня такого длинного, – есть хоть из чего эти самые 9 см вырезать». Получалось, что ждать еще с месяц.
Приехал домой, решил почитать френдленту, чего не делал уже очень давно. Наткнулся на пост доктора Лизы, посвященный мне. Был сражен и растроган двумя сотнями комментариев от людей, которые меня вообще не знали (во всяком случае, я смог узнать только двоих). Никак не мог придумать, как бы их всех отблагодарить. Так, чтобы не получилось, что я вымогаю еще какую-то поддержку. Написал самой Лизе. Еще был пост названой сестры Дины. И там тоже – сочувствующие, поддерживающие, ободряющие слова…
Через некоторое время собрался с силами, еще раз все перечитал и сказал «спасибо» всем написавшим. Это был один из самых приятных моментов в жизни, когда чувствуешь такое количество протянутых рук, готовых помочь. Собственно, как я теперь понимаю, такая помощь и была нужнее всего.
Спустя день или два сделал-таки все обследования. Без очереди. При содействии одного из ординаторов, к которому направил доктор А3. 12 000 руб. Фактически это официальная стоимость. Так что за срочность я не переплачивал. Правда, позже выяснилось, что результаты тех моих обследований забыли внести в карту и моему лечащему пришлось их добывать.
И предварительную стоимость операции огласили в тот же день.
Глава четвертая. Снова Пироговка
Чичерина – 40 000 км
В общей сложности госпитализация заняла у меня пять часов. С момента, когда я вошел во внутренний двор – и до момента, когда я опустил сумку на пол своей палаты. Пять часов.
Даже если просто перечислить все пройденные чекпойнты, не будет понятно, почему так долго. Сперва в том самом кабинете первичного оформления. Потом в регистратуре, где тетушки вчетвером (!) обсуждали какие-то жизненные вопросы, одна из них как-то пыталась меня оформлять, одновременно следя за ходом разговора и принимая в нем активное участие. Потом обратно на третий этаж к первичному кабинету. Врач ушла на обед. Прошла с коллегой мимо меня, стоящего у двери, и вернулась минут через 20. Выписала пару бумажек и отправила на УЗИ.
Перед кабинетом УЗИ один человек. Вру, два. В кабинете два доктора. Что делают? Угадали, ведут оживленную беседу. Плюс к ним время от времени заходят коллеги, отчего беседа затягивается.
Ко мне, пока я сидел в очереди, подошел однокашник, мы поговорили немного, я пообещал сообщить номер палаты, и он ушел.
Сидевший напротив дядя ухмыльнулся:
– Надо же, такой молодой, а уже доктор.
Однокашник и правда относится к тому редкому типу ровесников, что к началу четвертого десятка не обзавелись ни пузом, ни лысиной, сохранив юношескую стройность и, в общем, свежесть.
– Ему, как и мне, – говорю, – тридцать один.
– Надо же! – удивился дядя, – и мне тридцать один!
«Надо же, – воскликнул про себя я, – я бы тебе сорокет дал не глядя…»
Доктора, которая должна была делать мне УЗИ, я ждал даже на кушетке. И все же она пришла наконец и посмотрела вены ног. Обследование она делала с таким выражением лица, что впору было напрячься и подумать, что вместо палаты меня сразу отправят в реанимацию, на чистку вен. Впрочем, в венах доктор не нашла ничего интересного. Как в детстве писали при плановом осмотре зубов: «Полость рта санирована».
Потом обратно в первичный кабинет, оттуда – на оформление госпитализации в некий 7 корпус. Чапаю туда. Нахожу нужный вход. Занимаю очередь, что весьма условно при том, что принимающих докторов два и скорая время от времени привозит экстренных. В очереди читаю башорг[4] мобильником и время от времени совершенно неуместно ржу. А что, тут рядом никто не умирает, имею право жить.
Часа через полтора попадаю в кабинет к хирургу, оформляющему больных.
Минут за сорок пять общения с доктором я четыре раза сообщил, что аллергии на лекарства у меня нет. Причем каждый раз мой ответ он записывал. Несколько раз он куда-то выходил – или по велению сердца, или по просьбе коллег.
Осмотрел зачем-то ногу, уложив меня на кушетку (самое главное при постановке кава-фильтра в связи с операцией по поводу костной опухоли – это внешне осмотреть ногу, вне всяких сомнений).
– Как чувствуете себя?
– Хорошо.
– В самом деле? Ну, вот, скажем, с физической формой у вас как?
– Хотите, я вас подниму?
– Что вы, не надо! Я тяжелый.
Я не настаивал.
Какая-то тетка не из персонала зашла спокойно, даже не постучавшись, положила на стол документы ее отца. Доктор так же невозмутимо дал ей направление на рентген. Потом она еще заходила – так же молча, как к себе на кухню, и он так же беззвучно отправлял ее еще куда-то, только раз на четвертый сказав: «А теперь подождите в коридоре, я закончу оформление и займусь вами». Я даже как-то, признаться, был удивлен.
Доктор задал мне миллион вопросов. Ну, что я за день примерно в пятый раз ответил, где и кем работаю, – это ладно. Дураку понятно, что консультанту в области клиентских отношений ставить фильтр надо не так, как пожарному или водителю троллейбуса. Ответил также, что никогда не болел малярией и за последние полгода не был в Китае (птичий грипп и все такое).
Вкатили каталку с больным, привезенным скорой. Острое обострение чего-то, упал на улице, похоже, бездомный.
Доктор оживился:
– О, давайте-ка его на кушетку, снимайте одежду, сейчас мы его осмотрим.
Я поинтересовался:
– Может, я лучше снаружи подожду?
– Конечно! А я, как только закончу, вас позову.
Читаю башорг еще минут 20.
Наконец выписали все нужные бумажки, вызвали сопровождающего для меня и еще какой-то дамы, с которой нам было по пути. Между седьмым корпусом и тем, где мне предстояло лежать, пятым, был переход на уровне второго этажа, организованный, как обычно изображают входы в секретные бункеры ЦРУ в кино: тут поднес пропуск – запищало, прошел, там приложил – запищало, прошел дальше. И вот наконец мы на этаже.
Во двор больницы я вошел в начале двенадцатого.
В палате я был в начале пятого.
Глава пятая. «А кака пинтература?»
Prodigy – Smack My Bitch Up
В соседнем боксе (одна палата – два бокса, один туалет и один душ – отдельные) лежал пожилой джентльмен, мы познакомились. Ночью обнаружилось, что джентльмен храпит так, что никакие стены не спасают. Но все же мне как-то удалось уснуть. Наутро джентльмена увезли на операцию, а вечером пришли две бабули с большими мешками для мусора. И начали молча собирать его вещи.
– Эээ… – осторожно поинтересовался было я.
– Да вы не волнуйтесь, – правильно истолковав мой невнятный вопрос, откликнулась одна из них, – его просто после операции переводят в кардиологию.
Несмотря на то что я был в новом здании с новыми палатами, большинство из которых были либо двушками, либо однушками, Первая Градская все равно оставалась Первой Градской. Но я на этот раз был не в полусознательном состоянии в реанимации, а бодр, свеж и полон сил объяснить каждому медработнику, каким образом, в соответствии с моими представлениями о прекрасном, следует обращаться с пациентами. Ну или, во всяком случае, со мной.
(Интересная деталь. Через неделю организация пространства уже становится привычной. Но это через неделю. Поначалу в этом лабиринте не хватает только Минотавра. Первая дорога от палаты до буфета и обратно заняла у меня минут пятнадцать. И то я не потерялся только благодаря тем, кто уже ориентировался здесь. Никакой навигации типа «выход тут», «лифт там», «пост сестры здесь» не было в принципе. Жить захочешь – сам все найдешь. И, конечно, шедевральной была нумерация комнат. Представьте еще раз палату: общая дверь, за ней еще четыре: душ, бокс, еще бокс, туалет. Так вот, нумерация общих дверей была одной, дверей боксов и дверей туалета-душа – другой. То есть, если на общей двери было написано, скажем, 3210, у боксов могли быть номера 3224 и 3225. Почему так – я понять не смог. Как и то, зачем номера туалету и душу, будто туда кого-то отдельно приписывают или оформляют заказ-наряды: «обновить рулон туалетной бумаги в туалете № таком-то».)
Первой была дежурная сестра, в 6:30 включившая верхний свет, пихнувшая меня в бок и сунувшая в мои едва приоткрытые глаза градусник.
– ЧТО?!
– Температуру надо измерить, вот что!
Не знаю, что меня остановило, чтобы сказать все, что я думаю об эффективности метода лечения больных любой стадии тяжести, когда вместо продолжительного утреннего сна, дающего силы, их будят тычком и всовывают в них градусники. Я только отвернулся, пробормотал, что у меня свой электронный градусник и попросил удалиться как можно скорее, закрыв за собой дверь и выключив свет. Сестра не настаивала. Я больше уснуть не смог.
Я даже измерил температуру. 35,8. Правда, за результатом так никто и не явился.
Потом была медсестра, которая пришла брать анализ крови. Я сказал, что все анализы сдал накануне, буквально позавчера, специально ради этого ездил в «Инвитро», потратив время и деньги. Результаты анализов в карте. Она не могла отступить от схемы «мама сказала деньги в бидоне доктор сказал взять анализы» и переспросила:
– Так вы отказываетесь сдавать кровь?
– Да.
Ушла обиженной.
Потом была вереница каких-то невнятных докторов, которых я не мог даже запомнить, а сами они, понятное дело, не представлялись: зачем?
Они приходили, укладывали меня на кушетку, просили снять штаны и показать ногу. Сперва я хотел было поднять штанину, на что доктор заметил: «Вы же не на пляже». И правда, подумал я, это на пляже обычно все сидят с задранной левой штаниной. В больнице все должны скидывать портки по первому требованию.
Фирменный стиль местных докторов – осматривая больного, усесться на койку. Основательно, всей задницей, по-отечески, как будто родитель пришел поцеловать ребенка на ночь и пожелать ему спокойной ночки. В итоге приходится двигаться, чтобы доктор поместился.
Один спросил:
– А почему вы так поздно к нам поступили, в пятом часу?
– Я приехал сюда в двенадцать.
– Зачем же они вас так долго мурыжили?
– Хотите – отведу вас к ним, вы спросите сами…
Некоторые, услышав про опухоль, сразу начинали щупать лимфоузлы (молодцы! хоть что-то помнили со времен институтского курса по онкологии), задавали одинаковые бессмысленные вопросы и уходили. Я отвечал односложно, так, чтобы поскорее оставили в покое. Что и получалось обычно.
Доктор-барышня пришла ко мне с обиженной сестрой и попыталась отчитать за несданную кровь. Я напомнил про все необходимые анализы в карте. Она попросила назавтра все-таки сдать. Я нехотя согласился.
Когда шел на ужин, встретил в коридоре на удивление знакомое лицо. Правда, мы не виделись год или два. Прихожу в палату, пишу смс: «Прости за идиотский вопрос, но ты где сейчас?» Отвечает: «В больнице, а что?» «Ну, – пишу, – если скажешь, что в Первой Градской, то тогда я точно тебя видел только что в буфете». Оказалось, так и есть. Однокашница из параллельного класса. Мы поговорили, она рассказала про свои злоключения, я, не вдаваясь в подробности, про свои. Поймал себя на мысли, что все-таки пока не самая привычная для нашего возраста тема – обсуждать болячки.
Уже на следующий день ее выписали, так что я остался без приятной компании.
Перед тем, как ложиться спать, несколько раз подошел к сестре, сменившей вчерашнюю, с градусником наперевес и попросил не будить меня наутро. Ни за температурой, ни за чем бы то ни было еще. Только если вдруг решат делать операцию. Сестра только улыбалась в ответ. Впрочем, больше меня ни свет ни заря не будил никто.
Глава шестая. Аутоинъекция
Сергей Михалков – Прививка
Еще немного об организации жизни в Первой Градской. Шкафов в довольно просторных боксах нет. В предбаннике тоже. Вещи можно держать в сумке либо на стуле. Холодильник один, в общей комнате, условно назовем, досуга. На дверной табличке там значилось «комната дневного пребывания». Естественно, холодильник переполненный. Еще парочка их была размещена в случайном порядке в нескольких боксах, но эти места надо было знать (квест продолжался). Телевизор также был один на все палаты, в той самой досуговой комнате. Это скорее плюс, поскольку обычно гремящий с утра до вечера даже в соседнем боксе телек задалбывает невероятно. А так лежишь себе спокойно в своей двушке или однушке, смотришь кино с ноута, и никто тебе не мешает.
Фактически все время со среды, когда я приехал, до понедельника, когда мне наконец поставили фильтр, я провалялся, глядя фильма по четыре в день, иногда плюс еще одна игра КВН вместо «Спокойной ночи, малыши».
После этого у меня наступило то, что можно назвать киноз, или передоз кинематографом: после в Герцена я как привез с собой 100 дисков, так и увез, смотрел только принесенные «Офис» и «Школу злословия» с Горчевым.
Я откровенно изнывал, не понимая, что я здесь делаю. И окружавшие меня скрюченные бабки и дедки, видя в коридоре здорового во всех смыслах дядю, идущего в буфет за едой, словно не понимали: этот-то что здесь ходит?
Пока смотришь кино или читаешь журнал, время от времени слышишь шелестящие шаги в коридоре. Твердые удары каблуков – доктора. Еле слышное шарканье – больные. Громкий шелест – посетители. В бахилах.
Ощущение, как в детском саду: пришли, но не к тебе. Не за тобой.
Впрочем, некоторые развлечения все же были. Так, на второй день пришли двое, которые в прошлый раз представились «лечащими врачами» и сказали, что по поводу меня накануне был «большой-пребольшой консилиум», на котором принято решение фильтр мне не ставить. Я не мог понять, то ли радоваться мне (собирайся да поезжай домой), то ли огорчаться: все-таки тромбоз в прошлый раз был и риск повторения есть, почему не поставить ловушку?
Пока размышлял, пошел за кашей на завтрак.
Сразу после пришли много врачей, в том числе профессор К. и еще один, судя по табличке на двери его кабинета, член-корреспондент и все такое. Ощупали меня всего, обсудили за дверью. Профессор К. вернулся и сказал, что фильтр таки ставить будут. Велел перестать пить варфарин и начать колоть клексан. Либо колоть местный гепарин, которого много и он бесплатный. Насколько хватило моего образования, я понял, что на варфарине (обычное кроверазжижающее противотромбозное средство, которое я пил в таблетках раз в сутки) операции не делают из-за риска слишком большой потери крови. Надо было переходить на менее сильные средства. Непонятно было только, почему нельзя было отменить варфарин за пару дней до госпитализации, чтобы я не проедал здесь напрасно казенные харчи и провел больше времени дома.
Варианта было два. Насколько я опять-таки мог понять, гепарин работал по принципу «дешево и сердито». Разжижал кровь, спасая от тромбозов, но существенно сокращал количество тромбоцитов, из-за чего со свертываемостью крови все же могли быть определенные проблемы. Но зато он был в любой больнице и ничего не стоил для пациентов.
Клексан же работал тоньше. От тромбозов спасал не хуже, а с тромбоцитами обращался обходительнее. Но зато отсутствовал в Первой Градской. А в аптеке стоил порядка 400 р. за шприц. Мне понадобилось бы коробки три, не меньше (3×10). Забегая вперед, скажу, что я израсходовал семь. В Герцена, кстати, клексан был, но дозировка слишком маленькая – 0,2. То есть мне, чтобы добрать свою дозу, пришлось бы вколоть 4 шприца разом.
Жена нашла лекарство, привезла мне, вечером сделали первый укол. Я тщательно прочитал инструкцию, выяснил, как надо и как не надо колоть, и уже на третий день попросил сестру только проконтролировать, когда я сам буду делать укол. Я понимал, что, как только меня выпишут, делать это все равно придется самому, так что лучше уж научиться под присмотром специалиста.
Это, в общем, несложно. Правда. Помнится, когда после химии в шестом году мне надо было раз в несколько дней вкалывать специальное лекарство так же, подкожно, то, чтобы не ехать в больницу, мы с женой кололи в четыре руки: она держала складку кожи на плече, я втыкал и колол. Очень громоздко.
Здесь все было проще. Да, конечно, самое, с психологической точки зрения, сложное – это преодолеть страх момента введения иглы. Как мне потом объясняла сиделка, лучше воткнуть быстрее, а вот вводить жидкость лучше мягко, как можно медленнее. Так или иначе, каждый день в 22:00 я доставал шприц, разовую спиртовую салфетку, ложился, оттягивал складку кожи на животе, вгонял шприц и вводил клексан.
Учитывая, что удалять себе ноготь мне уже однажды приходилось и делать подкожные инъекции себе я уже умею, очевидно, следующей стадией инициации должно стать, не приведи Господь, наложение самому себе швов. Рембо, первая кровь.
Глава седьмая. Операция «Фильтр»
Агата Кристи – Как на войне
В Пн сперва через врача выбил себе анализ крови на свертываемость, коагулограмму – без указания врача брать кровь не хотели, а назначить анализ врач забыл. Ничего, об этом помнил я. Указание дали, кровь взяли.
Кто-то заглянул в палату до завтрака и предупредил, что есть сегодня нельзя, пить – по минимуму.
Потом зашел еще кто-то другой и сообщил все то же самое почти слово в слово.
Часа два или три слонялся голодный по этажу, не зная, куда себя приткнуть. Наконец ближе к полудню пришла сестра и сделала предваряющий оперативное вмешательство укол. Значит, уже скоро.
Привезли каталку, велели раздеться и ложиться. Не без труда, хоть и довольно быстро, уговорил дежурившую сестру взять пакет с моими наиболее ценными вещами и поместить в комнату персонала. Почему-то я решил снять с себя и крест, и очки (как выяснилось после второго раза, совершенно напрасно, никому они не мешали).
Привезли в операционную, положили на стол, под плечевой пояс – получился такой полусамолет, «лететь с одним крылом». Сестра поставила катетер для внутривенных вливаний, наклеила контакты для системы мониторинга сердцебиения, надела на палец прищепку для измерения пульса. Что-то ввели через катетер, предварительно, как обычно, уточнив, нет ли аллергии на какое-либо лекарство.
Вошел профессор Ф. Операцию делал сам, без ассистентов, вызывая только в случае необходимости. Накрыл меня какой-то тканью, часть под тем местом, через которое ставится фильтр, часть – над, у лица уже. Ввел в район левой ключицы заморозку, предупредив спокойным и ровным голосом: «Сделаю несколько уколов, будет немного больно». После чего, судя по звуку (в этом месте уже все онемело), сделал надрез.
