Олли Ver
Апекс
Медный смотрит в глаза Куцему и видит всю бесполезность этого разговора. Тогда к чему он снова завел этот разговор?
– Ладно, поехали, – говорит Медный.
«Будь, как будет» – добро пожаловать тебе в этот Богом забытый кусок мира!
***
Открываю глаза. Я не спала, просто лежала с закрытыми глазами, но приятное покалывание в кончиках пальцев заставляет мои ресницы вздрогнуть. Рука медленно перебирает пальцами, лениво потягивается, за ней следует все тело. Губы растягиваются тонким полумесяцем, и в раскрытых глазах сужается зрачок, когда тонкое покалывание поднимается по руке, скатывается по плечу и расцветает в горле тонкой, томительной жаждой. Переворачиваюсь со спины на живот и вытягиваю вперед грязные руки, рассматриваю запекшуюся кровь. Никто не предоставил мне неосторожную возможность принять душ. Всматриваюсь в темноту коридора:
– Привет, сладенький мой.
Он выходит в круг света, отбрасываемый моей тюрьмой:
– Какие мы разговорчивые.
Я смеюсь, глядя на бледное лицо:
– Оказалось, возможность вспороть человеку брюхо, развязывает язык.
Он прячет глаза – не может смотреть на запекшуюся кровь вокруг моего рта. Останавливается напротив, в полуметре от стекла, и все-таки делает над собой усилие – смотрит на меня:
– Что ты собираешься делать?
– А у меня есть варианты?
– Допустим, я задумаю сводить тебя в душ?
– Очень неудачная затея.
Медленно поднимаюсь на ноги, подхожу вплотную к границе моей тюрьмы, кладу ладони на стекло и улыбаюсь кровавым ртом:
– А так я тебе не нравлюсь?
Подмигиваю, а он кривится:
– Хреновая из тебя женщина-вамп.
– Что, даже грим не помогает?
Мой рот открывается, и язык скользит по губам, покрывая блестящей слюной засохшую кровь.
– Да можешь хоть с ног до головы дерьмом вымазаться.
– О! Тогда заходи.
– Своим обойдешься. Тебе тут долго сидеть.
– То есть, душ отменяется?
Он замолкает, и я вижу, как предательски блестят его глаза. На какое-то мгновение я возвращаюсь в то время, когда он выворачивал меня наизнанку. Мой голос еле слышен из-за стекла:
– Хочешь, я расскажу тебе, как мне страшно? Как мне больно…
Я – единственная, кто знал, насколько страшно и больно ЕМУ. Мои воспоминания стирают ехидство с его лица – точно помню, это момент был самым ярким из тех, последних, когда я почувствовала себя человеком.
– Мне страшно, – говорю я.
Он молчит. Смотрит на меня блестящими глазами, поджимает губы, брови хмурятся, пытаются спрятать отчаянье. Он говорит:
– Когда мне все это окончательно надоест, я открою это чертову хрень и заберу тебя в душ.
– Почему не сейчас?
– Потому что он придет к тебе, а я очень хочу узнать, что эта ряженая тварь задумала.
Тут человек внутри меня отключается, растворяется в мерзкой твари, которая не брезгует человеческим нутром. Эта тварь распускается во мне кровавым бутоном, заполняет собой весь мир, застилает пеленой глаза, и вот одежда и кожа Куцего растворяются, обнажая скелет и внутренности. Я говорю:
– Заходи. Я все расскажу.
Куцый разворачивается и уходит, а я бросаю ему в спину смех, в котором уже нет ничего человеческого.
***
– Быстро! Быстро! – орет Медный.
Тройка и Вошь бегут впереди. Медный мог бы бежать быстрее, но ему приходится подстраиваться под ритм женщин, бегущих впереди. А нужно подстраиваться под тех, кто бежит сзади.
– Шевелитесь!!! – орет он.
Земля вибрирует под ногами, топот Красных оглушает – они уже близко, совсем рядом. Грохот сотен лап, гулкий рокот десятков глоток и пронзительный визг циркулярных пил.
Широкая улица стремительно заканчивается, и её хвост изгибается аппендиксом небольшой стоянки. То, что им нужно, стоит третьим с конца – темно-синий RAV-4, чей покатый зад уже вырисовывается на фоне острова заброшенных машин.
Возвращаться нельзя! Никакого Апекса. Возвращаться некуда!
Медный ускоряется, обгоняет Вошь, Тройку и вырывается вперед. Гул бессловесных глоток, резонанс земли усиливаются – огромная стая Красных приближается, и это заметно усиливает желание жить, а потому Вошь и Тройка прибавляют, залезая в долги там, откуда уже нечего брать – последние крупинки надежды, последние граны адреналина – их тела отдают последнее. Если ничего не выгорит сейчас, никто больше не рискнет Апексануть этот номер. Подохнут все трое, потому как никто не захочет повторить эту вылазку на «бис». Баста, карапузики, кончилися танцы.
Медный подлетает к авто, трясущаяся левая рука помогает трясущейся правой затолкать ключ в личинку замка. В какой-то момент Медный очень четко и ясно представляет, как ключ ломается, навсегда забираясь в металлическое ложе. Но нет – глухой щелчок, и дверь открывается. Рука Медного – к центральному замку – вверх, и остальные двери по команде снимают блокировку.
– Внутрь, – глухо рычит он, когда Тройка и Вошь оказываются за его спиной.
Медный – за руль, Тройка прыгает на пассажирское переднее, Вошь – на заднее. И вот настало то мгновение, которое решает все – ключ – в замок зажигания, поворот.
Мотор заурчал.
Внутренние замки закрывают двери. Послышались выдохи и мелодия натянутых до передела нервов с тихими матами.
RAV сорвался с места как раз в тот момент, когда улица заполнилась Красными до самой стоянки – поток красно-коричневого месива, живого, неразумного, но беспощадного, наводнил широкий проспект и теперь разрывал просветы между машинами отдельными фигурами, бесформенными телами с безлицыми головами. Машина взвизгнула колесами и понеслась по широкому проезду парковки. Зеркало заднего вида заполонили Красные. Медный бросил беглый взгляд по боковым зеркалам – там все пестрело алым.
– Сука, – стиснул зубы и вошел в поворот – дорога выезжала на главную, а дальше перед ними открывалось относительно свободное полотно широкого моста, главной аорты, соединяющий правый и левый берега города. RAV въехал на мост, Медный впился глазами в дорогу, педаль «газа» – в пол. Автомобиль помчался вперед, лавируя между брошенными автомобилями. Дорога широкая, почти полностью свободна, и лишь редкие бугры металла и стекла преграждали им путь, но не критично – вероятно, дорогу расчистили уже после Апекса те из людей, которым было жизненно необходимо иметь возможность беспрепятственно перебираться с одного берега на другой. «Северные». Медный вцепился в руль, костяшки огромных кулаков побелели, тонкие, бледные губы рыкнули:
– Держитесь крепче.
Женщины молча вцепились в ручки над головами – педаль – до упора, и RAV летит вперед.
Машину кидает из стороны в сторону, Тройка и Вошь закусывают губы, врастают руками в ручки и сиденья, пока их тела кидает по автомобилю. Машины одна за другой вырастают в обзоре лобового стекла, и это похоже на компьютерную игру, особенно когда оглядываешься назад – мост заливает Красным. Они разрезают воздух, они впиваются лапами в бетон, они толкают друг друга, и те, что по краям, беззвучно летят с моста вниз – в молчаливую реку. Месиво из красно-коричневой нежити растет, набухает, наливается, перетекает через высокие ограждения и срывается вниз огромными каплями. Медный бросает быстрый взгляд на водительское зеркало, чтобы обезумевшие глаза снова впивались в полотно дороги, разворачивающееся впереди. Безумная компьютерная игра. Только бы добраться бы до противоположного берега. Только бы увидеть его. Руки все сильнее стискивают руль. Апекс так работает – чтобы возвращаться в выбранную исходную точку, нужно увидеть её собственными глазами. Теоретически можно Апексоваться, куда захочешь, но… Быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Сука! Губа закушена до крови, женщины молча летают по салону… есть один нюанс – нужно точно знать, как выглядит это место в данный момент. Все, до мельчайших подробностей – каждый камень, каждая трещина, каждый мазок грязи на асфальте. Все. Абсолютно все имеет значение – не видя места таким, каким оно стало 17 сентября 2102 года, Апексоваться невозможно. Непонятно, как это работает, но взгляд сам фиксирует, и запоминать не нужно. Просто фото памяти. Взгляд в зеркало – позади до самых небес расцветает Красная лавина. Добраться бы до противоположного берега! Один взгляд – и можно сброситься на ноль. Взгляд вперед, в зеркало, снова вперед, в боковые зеркала – позади все кипит и бурлит живой мерзостью, застилая собой горизонт. Красная лава приближается слишком быстро. Один взгляд. Всего один взгляд. Середина моста, и Медный складывает дважды два.
Они не успеют.
Красных слишком много, они движутся слишком быстро. До конца моста им не дотянуть.
– Тройка, за руль! – кричит он.
Бледное лицо женщины вытягивается, глаза становятся хрустальными:
– Как?
– Я отвлеку их.
– Сдурел!?
– Им нужно сожрать кого-то. Нужен живой чело…
– Закрой рот! – взвизгнула Тройка.
Вошь молча трясется на заднем сиденье. Лавина Красных заливает дорогу, перекатывается чрез края, топит в себе машины, ограждения, фонарные столбы и словно кровь заливает высохшие русла вен – застилает собой мир.
– Я говорю, садись, блядь! – рявкает Медный.
– Я не умею! – орет Тройка, и повисает тишина.
Движение вперед, тряска, страх, отчаянье и металлический привкус смерти у всех на языке.
– Я умею, – говорит Вошь тихо и собранно. – Как ты собираешься выбираться?
– На ходу. Терять уже нечего. Переломаться не страшно, главное, остаться живым.
– Пожалуйста, не оставляй меня… – скулит Тройка.
Но Вошь уже лезет вперед, подпирает огромного мужика хрупким тельцем. Кто бы подумал? Под истеричное завывание Тройки, она забирается под бок Медного. Тот привстает, и женщина усаживает половину себя на самый край сиденья. Позади Красное зарево – город окрасился красным, воздух окрасился красным, мир окрасился красным. Тройка воет в голос, а тонкая рука Вши впивается в руль, вторая вцепляется в обивку кресла, пытаясь удержаться, правая нога подползает к педали газа и ждет.
– НЕ СМЕЙ!!! – кричит Тройка.
Водительская дверь распахивается, Медный выпрыгивает. От толчка ног тяжелого мужика RAV виляет, словно его пнули в бок – Вошь вцепляется в руль, поворачивает его сторону заноса, отпускает педаль газа. Медный кувыркается в воздухе. Машина резко виляет – руки Вши врастают в руль, глаза остекленело смотрят перед собой. Медный пролетает десяток метров. RAV выравнивается. Вошь топит педаль газа, и машина уносится вперед, скрываясь за огромным автобусом.
Медный с хрустом приземляется на левое плечо – ключица и плечевая кость – вдребезги. Он стискивает зубы и хрипит, пока его тело кувыркается, ломаясь об асфальт. Хрусть! Ломается правая нога, четыре ребра и левое запястье. Еще один оборот – вылетает правая половина зубов, хрустит надбровная дуга, лицо разбрызгивает кровь, заливает всю правую половину лица. Еще два оборота, и грузное тело приземляется на спину.
Медный смотрит в серое небо – он еще в сознании, но жизнь быстро растекается от него гранатово-красными лужами. Правую половину лица заливает кровь и вытекший глаз, глотка наполняется кровью и дроблеными зубами. Он хрипит, он странно булькает, и при каждом вздохе проткнутое ребром легкое все быстрее заполняется кровью. Дышать становится тяжело. Правая нога вывернута в обратную сторону, сломанная пополам бедренная кость торчи из штанины, из дыры в ноге льется кровь. Льется прямо на грязную мостовую. Медный закрывает глаза – последние секунды его жизни под бульканье крови в легких. Как же долго он этого ждал! Нет, жизнь не проносится перед глазами.
Лавина красных заливает собой мост.
Перед глазами Медного ничего не проносится.
Красные единым живым организмом устремляются к единственно живому существу, лежащему на асфальте.
Перед глазами Медного встает картина памяти, такая четкая и яркая, такая живая, будто она все еще здесь – протяни руку и можешь прикоснуться к ней.
Красные сходят с ума от жажды. Они группируются, и огромное живое существо из миллиарда отдельных тел единой волной устремляется к единственному носителю жизни.
Перед глазами Медного – крохотное курносое личико, сплошь покрытое веснушками, огненно-рыжие косички и улыбка, точь-в-точь, как у отца. Она улыбается ему, и разбитое мужское лицо слабо тянет левый уголок рта наверх.
«Встречай меня, Веснушка…» – улыбается Медный, когда мир полностью заполняет Красное, и миллиарды зубов в один миг взрывают его тело.
Глава 7
Апекс. Сброс на ноль.
***
День первый.
– Зачем ты остался со мной?
– Чтобы скучно не было.
– А с чего ты решил, что мне скучно?
Он поднимает глаза и смотрит, как она рябит перед ним, словно хреновое кабельное – её тело постоянно меняется, пытаясь подобрать подходящую версию оболочки, отчего четкие и лаконичные линии тела гнутся, ломаются и превращаются в сплошные помехи. Её тело хочет удивить его. Чего хочет её мозг, он даже думать не хочет.
Вот сейчас тонкая Вобла принимает форму пышной, обнаженной брюнетки с шикарной круглой грудью, тонкой талией и круглой задницей. По сочным бокам аппетитные складочки плавно спускаются к животику, а пышные бедра сжимаются, пряча самое сладкое.
– Расслабься, – говорит Куцый, садясь прямо на кафельный пол в полуметре от стеклянной стены. – Спустить я могу и по эту сторону.
Чувственный рот раскрывает створку пухлых губ:
– Ты бы не сидел на голом полу – застудишь…
– Застудить яйца – меньшая из моих проблем. Чего хочет Ряженый клоун?
Вобла, не сводя глаз с Куцего, медленно опускается на четвереньки, поднимая кверху идеально круглый зад. Мягкие, тягучие движения, совершенно не свойственные Вобле, раздражают Куцего. Она это чувствует, видит, ощущает как-то, а потому пышные формы начинают рябить – идеально выверенная геометрия круглого лица искажается помехами, и вот точеный нос съезжает на бок, огромные миндалевидные глаза стекают по щекам, как подтаявшее мороженое, правый уголок пухлых губ сползает на подбородок. Куцый смотрит на это и с ухмылкой вспоминает свои планы встретить конец света в плотно сидящих наушниках, с баночкой пива в руках, пребывая в полнейшей безответственности и глядя на Армагеддон с высоты обдолбанного равнодушия. Не вышло. Куцый смеется, а пышнотелая брюнетка рябит и смазывается помехами, пока, в конце концов, не исчезает совсем.
На полу сидит Вобла, вымазанная засохшей кровью. Сидит и смотрит на Куцего, как собака – внимательно и немо.
***
День второй.
Куцый медленно отползает назад и материт себя – надо было уезжать отсюда на хрен! Он пятится в темноту, проклиная её богатое воображение. Все было нормально, ничего не предвещало такого поворота. Просто сидели и говорили, почти как нормальные люди и вдруг – Бах! Бросается на стекло, выворачивается наизнанку, сотрясает стеклянную клетку. Выворачивается в самом прямом смысле – кишками наружу, взрываясь внутренностями, забрызгивая, заливая кровью стекло.
Я кричу. Кричу и плачу – мне больно! Куцый, помоги мне! Бога ради, сделай же что-нибудь!!! Я кричу, чувствуя, как изливается болью, выворачивается мое тело, как рвутся желудок, печень, легкие, кишки. В прямом смысле. Мне больно! Господи, как же горит… Куцый! Не убегай, Куцый, пожалуйста не бросай меня! Бога ради, помоги мне!!! И это не я – Ряженый втискивается в меня, забирается внутрь, разрывая мою плоть на куски, и она, разодранная, заворачивается вокруг меня, словно старый пергамент, кричит болью, горит в агонии. Улыбающаяся сволочь убивает меня, превращая нутро в конфетти. Мое тело соткано из огня, и оно пытается убежать само от себя – оно плачет, оно кричит, оно умоляет…
Куцый, помоги!!! МНЕ БОЛЬНО!!!
***
День третий.
Она сидит в углу, поджав ноги – её колотит. Затравленно смотрит по углам стеклянной клетки и ждет, когда явится Ряженый ублюдок. Она – почти человек, и сейчас очень хорошо понимает, что Куцый… он не сможет помочь ей. С чего она вообще решила, что хоть кто-то сможет помочь? Это – приговор. Она – смертник. Озирается по сторонам, вглядывается в темноту, окружающую крохотный островок света, и понимает, в чем именно смысл тюрьмы – к тебе может прийти кто угодно. Не тебе выбирать посетителя.
***
День четвертый.
– Знаешь, у меня тут полнейшая антисанитария, – говорит она, и кивает в сторону загнившей, подсыхающей лужи полупереваренных кишок и крови в дальнем углу. – Воняет.
Куцый поднимает глаза, смотрит в угол и лениво пожимает плечами:
– Ну, если ты не станешь это есть, ничего с тобой не случится, – опускает глаза и снова бегло просматривает страницу раскрытой книги.
– То есть, ты бы согласился жить рядом с кучей гниющих внутренностей?
– Для начала, меня бы никогда не стошнило кучей гниющих внутренностей.
Она подползает к стеклу:
– Считаешь это моя вина?
Куцый поднимает голову. Сначала его взгляд в сотый раз приковывает боевой раскрас кровью вокруг губ, по всему подбородку и шее, и лишь потом, поднимается наверх – в её глазах странная смесь ярости и мольбы. Она смотрит на него, двигается, прижимается лбом к стеклу и сверлит ненавидящим взглядом, в глубине которого, как монетка на дне колодца, блестит отчаянье. Словно признание вины сделает её свободной. Словно расставленные над «i» точки сделают её агонию осмысленной, и оттого менее болезненной. Словно это даст точку отсчета, ведь там, где есть начало, обязательно есть конец. Она хочет знать, что когда-нибудь это, наконец, закончится. Куцый говорит:
– Мне плевать, чья это вина. Когда у человека вирусный менингит, виноватых не ищут – его изолируют и лечат.
– Надеешься вылечить меня?
Куцый смотрит, Куцый молчит, Куцый опускает глаза:
– Ну что-нибудь произойдет обязательно. Чем черт не шутит…
***
День пятый.
Куцый стоит в нескольких метрах и смотрит на происходящее – его взгляд прыгает по стеклянному кубу, пытаясь успеть за ней. Он стоит у дальней стены и просто смотрит, потому что сделать тут ничего нельзя. Может, и можно, но он не знает – что, не знает – как, и это уже не отчаянье – простая усталость. Глаза красные, опухшие, но радужка пляшет в глазном яблоке, ловя в объектив тонкое тело.
Она скачет, она бросается на стены, она орет во все легкие и брызжет слюной, как бешеная псина. Стекло покрывается паутиной прозрачной слюны, отпечатками грязных рук, трясется под крошечным телом, словно тонкие руки и ноги отлиты из чугуна – это все безумие. Оно сильно. Оно освещает её изнутри, оно сочится сквозь плотные швы стекол, оно заливает прозрачную тюрьму, топит её внутри куба, а она отчаянно сопротивляется – вопит, бьется о стекла, выгибается, глаза лезут из орбит, губы полопались, и поверх запекшейся крови течет новая, свежая.
Куцый вздыхает.
В прозрачном кубе тонкая фигурка с безумными глазами забирается по стене, ползет вверх, застывает на потолке, грязные, слипшиеся волосы свисают вниз. Она оборачивается к нему:
– Это как-нибудь лечится, Куцый?
Безумный хохот отражается от стекла и приумножается сотнями тысяч тонких голосов.
***
День шестой.
– Пожалуйста…
– Нет.
– Я здесь сдохну.
– Там или здесь – все равно сдохнешь.
– Ты – тоже. Только ты что-то не торопишься на мое место.
– Может, и торопился бы, если б жрал людей.
– Я хочу пить.
– Кто хочет пить, тот хочет этого все пять дней, а не осознает это внезапно в конце шестого.
– Я хочу пить!
Молчание. Куцый молча сверлит Воблу взглядом, а затем тянется к трем литровым бутылкам, что стоят справа от него. Одна из них оказывается в его руке, он поднимается:
– Отойди к дальней стене.
– Я тебя не трону. Я просто хочу пить.
– Либо ты отходишь назад, либо продолжаешь хотеть дальше.
Она пятится, не отрывая затуманенных глаз от его грудной клетки. Естественно, Куцый понимает, что совершает невероятную глупость, но ничего не может с собой поделать – когда окровавленная девушка лезет на потолок и изрыгает из себя человеческие внутренности, руки так и чешутся дать ей водички. Она – в дальнем углу – замерла и смотрит. Хоть бы мигнула для правдоподобности. Никаких дополнительных окошек для еды не предусматривалось – Красные питаются только людьми. Весь этот куб был задуман только с одной целью – узнать, сколько времени Красный протянет без человечины, а потому, чтобы бутылка отказалась внутри куба, нужно открыть дверь. Куцый лязгает тяжелым навесным замком, Вобла застыла в противоположном углу и даже не дышит. Последний поворот ключа в тяжелом замке…
Вобла срывается с места – один большой прыжок и она с грохотом врезается в дверь. Вибрация и звон стекла – оно гнется, резонирует, но выдерживает напор. Руки Куцего трясутся, перенимая взрывную волну. Парень смеется:
– Поторопилась, – хохочет он.
Тяжелая металлическая щеколда все еще в пазах, и если вы человек, если вы способны сложить дважды два, вы поймете, что пока щеколда в пазах, дверь выдержит. Но если вы безумное нечто… Она по ту сторону стекла орет и колотиться о стеклянную дверь, пока Куцый закрывает замок. Он разворачивается и уходит, она бессвязно орет полнейшую неразбериху, которая очевиднее всего того, что было прежде – человека там не осталось. Стекло за спиной Куцего ходит ходуном, и он уже не впервые ловит себя на мысли: «Хоть бы она уже выломала эту гребаную дверь…»
Остаток этого дня он проводит, изучая единственную газетную вырезку, которая содержит в себе информацию об Апексе, как научном открытии, имеет скудные научные выкладки относительно понятным языком, цифры, данные и некоторые научные предположения относительно будущего развития прибора и открытия в целом. И это единственная возможность понять принцип его работы – там скудная, но единственно достоверная информация. Когда Апекс появился, он сразу же сожрал все вокруг, и, несмотря на то, что на момент появления информации было предостаточно, но вся она была в «сети», а потому, когда накрылся интернет, не осталось ни одного бумажного носителя. Кроме газетной вырезки – это было интервью с Марком Сельтцером. Огромная статья, в уголке крохотная черно-белая фотография человеком, похоронившим человечество.
***
День седьмой.
Он смотрит на неё. Она молчит. Под определенным углом кажется, что она вообще не настоящая – пустые глаза, словно стеклянные шарики, смотрят в одну точку, и точка эта где-то внутри её безумной головы. Какое-то время Куцый пытается подавить в себе желание постучать по стеклу, так сильно она напоминает золотую рыбку. Вяленую воблу.
Считаешь, это моя вина?
Он пытается перебить собственные мысли:
– Я тут покопался… знаешь, довольно интересно, – он опускает голову, смотрит на свои пальцы, которые мнут газетную вырезку. Он ловит себя на том, что таким растерянным, таким настоящим его еще не видел никто. – Информации мало, но если добавить к этому…
Поднимает голову и снова смотрит на пустое лицо – по ту сторону стекла пластмассовая кукла, и только грудная клетка выдает жизнь внутри картонного тела.
Надеешься вылечить меня?
Гребаная Вобла… вляпаться в такое дерьмо. Он опускает голову, замолкает. А потом его рот извергает лавину слов – никому не нужных, даже ему самому, но нужно чем-то заполнить огромное пространство, кучу свободного места, которое образовалось, спустя кучу смертей, и полного непонимания того, что он собирается делать дальше, а потому он сыплет бесполезным ворохом букв:
– «Апекс», на самом деле, не прибор, а пространственно-временное явление, свойство материи, открытое Сельтцером. Названо так по принципу действия. А еще ему слово понравилось. Редкостный придурок, правда?
Это как-нибудь лечится, Куцый?
Он жмурится, но не поднимает глаз, продолжая нести чушь, то ли для неё, то ли для себя:
– Там полстатьи научной терминологии, но если…
Хочешь, я расскажу тебе, как мне страшно?
– … если как следует вникнуть, – он сжимает зубы, желваки проступают под кожей, грубые пальцы сминают газету.
Как мне больно…
– В общем и целом все сводится к неизвестному ранее свойству любого тела, содержащего в себе некую потенциальную энергию, наличие которой Сельтцер доказал математически. Знаешь, почему – вода?
Он не поднимает на неё глаз – не может. Он продолжает нести никому не нужный бред:
– Потому что это очень дешево. А главное, именно на воде базировался самый первый удачный эксперимент. Суть в чем – абсолютно каждая материя содержит потенциальную энергию, назовем её энергия «А», которая находится в состоянии покоя все время существования, но активизируется в момент Апекса – наивысшей точки воздействия. И дело не только в высоте, важен любой «пик» – скорость, время, давление, сила, температура и даже аккумулирование стандартных носителей энергии – любая форма влияния на материю в момент её наивысшей точки. Раньше о существовании этой энергии никто даже не догадывался, а он смог не только доказать её наличие, но и извлечь. Вот тут-то и начинается, мать его за ногу, самое интересное – он взял каплю воды. Самую обычную воду, представляешь? Не дистиллированную, не очищенную, даже не кипяченую – из – под крана. Этот ублюдок наскоро сочинил прототип аппарата Апекса – сам, по своим же чертежам – и у себя дома, на коленке, создал машину времени. Естественно, тогда она не выглядела, как сейчас, но суть… суть осталась та же. Ты знаешь, что собой представляет Апекс? Апекс, как прибор? Два полых карбоновых шарика, вложенных один в другой – один чуть меньше другого. Тот, что чуть меньше, на треть заполнен водой, наверху пипетка. Положение внутренней сферы контролирует электронный гироскоп – он отвечает за вертикальное положение внутренней полости относительно притяжения земли. Без этого – никак, так как положение пипетки неизменяемо – она впаяна в корпус. Внешний шар – просто защита, предотвращающая от порчи внутренних элементов и потери воды. Итак, ты нажимаешь кнопку Апекса, и что же происходит внутри? Капает вода. Мать его! Проще просто некуда, но ты хоть представь, какую голову нужно иметь, чтобы предположить, вычислить математически, а потом и доказать, что когда капля воды из пипетки падает в бассейн, она отражается за счет поверхностного натяжения воды, и в тот момент, когда отраженная капля подпрыгивает и оказывается в самой верхней точке, потенциальная энергия становится активной, и – БАХ! Апекс – материя взрывается энергией «А»! Это энергия и позволяет нам «прыгать»! Она возвращает нас в прошлое!
Куцый поднимает глаза и шепчет:
– Твою мать…
За стеклом на него смотрит жуткая тварь – хорошо знакомое тело Воблы водрузило на хрупкие плечи огромную голову Ряженого. Руки Воблы поднимаются, мертво, словно движения марионетки, и аплодируют, в то время как серая рожа растягивает невероятно огромный красный рот в улыбке:
– Браво! – лают ярко-красные губы.
Тихие ленивые хлопки летят в звенящую тишину, огромные зубы сверкают в полумраке. Куцый отбрасывает газету и медленно пятится назад.
– Браво, молодой человек.
Тут тварь поднимается – тонкие руки упираются в пол и отрываются от земли, повисая вдоль тела как плети, ноги напрягают мышцы, и в тот момент, когда пустое, безжизненное тело распрямляет спину, Вобла взрывается Ряженым – тонкий, высокий, невероятно гибкий, бесформенный, но абсолютный в точности линий, серый Красный расцветает по ту сторону стекла, вбирая в себя остатки крохотной девушки. Он раскидывает в стороны руки, словно освободитель, несущий свободу рабам. Он смеется, и тонкий пронзительный голос отражается от стен куба, множится, превращается в гомон огромной птичьей стаи, поднимающей над землей.
А затем он шагает вперед – длинная тонкая нога пронзает стекло, словно воду, проходит насквозь и оказывается по эту сторону. Он застывает в театральной паузе, а затем наклоняется:
– А теперь представь, что может произойти, если источником энергии «А» станет что-то больше, сложнее, чем капля воды?
Куцый застыл – он смотрит на Ряженого, захлебывается воздухом и часто моргает, пытаясь отогнать черные блики перед глазами. Ряженный смотрит на парня своими мутными глазами – они слепо елозят по лицу человека, читая его судорожные мыслишки. Он говорит:
– Сам нажмешь или тебе помочь?
Дрожащая рука Куцего дергается к прибору, палец на кнопку…
… Апекс. Сброс на ноль.
День первый.
Куцый открывает глаза и чувствует на себе её взгляд. В первые секунды рождается жалкое, постыдное желание подняться на ноги и убежать. Сердце – секундная стрелка – отсчитывает мгновения, и чем дольше тикает, тем безумнее выглядит идея побега. Он поворачивается, и тут же стискивает зубы, сжимает кулаки, чувствуя, как заворачиваются кишки – по ту сторону стекла стоит Куцый и смотрит на него. От этого мгновенно кружится голова, двоится в глазах, и начинает подташнивать, потому что он всерьез начинает сомневаться, где именно находится настоящий Куцый, но основная причина, пожалуй, не в этом – просто все началось заново. Осознание этого проникает под кожу, забирается в мышцы, сухожилия, пускается по венам – и вот уже кровь превращается в битое стекло. Все заново! Стеклянные шарики глаз блестят в тусклом свете совершенно бессмысленно и пусто – по ту сторону зрачка змеится тонкое, воздушное безумие. Все сначала. Куцый видит, как в болезненно знакомых глазах, искрится квинтэссенция его страхов – почему-то больше всего в жизни он боялся сойти с ума. Случайно ли, что теперь по ту сторону, прильнув к стеклу грязными руками, на него пялится он сам – пустой, безумный, совершенно не человек. Куцый в прозрачном кубе выворачивает голову, как собака, стеклянные шарики глаз неотрывно смотрят на человека по ту сторону тюрьмы, и кто из них – заключенный, становится не ясно. Рот в запекшейся крови изгибается, и одна из засохших кровавых полосок трескается, осыпается, когда губы расходятся в оскале – существо по ту сторону стекла ощетинивается, обнажая зубы, но в этом оскале нет никакой агрессии. Оно просто демонстрирует ему то, что он и так знает до мелочей – два ряда зубов. Куцый с минуту просто смотрит, а затем, к своему удивлению, делает то же самое – обнажает зубы в беззлобном оскале.
Ему казалось, что эти семь дней окончательно лишили его страха. Но нет. Куцый по ту сторону складывается, как карточный домик – фигура вваливается сама в себя, осыпается сухим песком пикселей, превращаясь в то, что уже засохло в другом конце стеклянной тюрьмы – кучу свернувшейся крови и переваренных человеческих внутренностей.
– Гребанная сука… – прошептал Куцый, поднимаясь на ноги. Какое-то время он еще смотрел на стеклянный куб, а потом развернулся и побрел по коридору.
Он спустился по лестнице до самого низа – подземная стоянка, обжитая двуногими крысами, непривычна пуста. Куцый остановился, огляделся, глубоко вдохнул – вместе с выдохом последняя решимость рассыпалась в воздухе ворохом молекул углекислого газа. Он снова попытался убедить себя, что прав. Он был уверен, что поступает правильно с самого начала, просто каждый новый сантиметр на линейке времени, всякий «новый» день нагнетает напряжение своей безвыходностью. Ему казалось – приход Ряженого все изменит, но… Но пошли новые «первые» сутки, и если раньше вопрос бесплотным призраком скользил по стенкам стеклянного куба, то теперь он вопит, как пойманный в капкан зверь – ну запер ты её, а дальше-то что? Куцый прошел мимо стола, подошел к морозилке и протянул руку, но пальцы ничего не взяли, лишь прокатились подушечками по металлической поверхности дверцы. Куцый развернулся и побрел к выходу на первый этаж.
