Ольга Вечная
F20. Балансировать на грани
Глава 11. Аля
Когда вместо положенных восьми часов ты спишь два или три, то по определению не можешь хорошо себя чувствовать. Но я ни разу с самого детства не ощущала себя настолько отдохнувшей, полной сил и счастливой, как сейчас. То, что вчера произошло между мной и Олегом, было потрясающей дикостью, в которой не нашлось места стеснению, желанию понравиться, выглядеть красивой и эротичной, казаться лучше, чем есть на самом деле, как случалось у меня с другими мужчинами.
Обычно на протяжении всего полового акта мои мысли занимало то, насколько сексуально я выгляжу, хорошо ли смотрюсь в этой позе, не слишком ли яркое освещение, возможно, сейчас видны дефекты тела, вдруг он думает, что мне давно пора на депиляцию или что я поправилась?
Вчера я и близко не думала о чём-то подобном. Мой шизофреник оказался сумасшедшим, безбашенным любовником, который делал всё, лишь бы я улетала. Сколько же у меня оргазмов было? А ведь это только оральный секс!
Поднимаюсь с кровати и иду в душ. Трогая себя под струями горячей воды, вспоминаю, что он делал со мной. Боже, я бы ни одному другому мужчине не позволила подобного. Сгорела бы со стыда! Он так глубоко засовывал язык, облизывал мои бёдра, тысячи раз целовал. Смотрю на себя в зеркало. А ведь это всё я! Именно я просила снова и снова ставить засосы на шее, груди и бёдрах. На запястье обнаружился целый браслет из его поцелуев. А он совершенно не удивлялся этим сумасшедшим желаниям – просто кидался на меня, как голодный тигр, целуя везде, где я только ни попрошу.
Через полчаса я решаю, что пора будить Олега. Он отправляется в душ, а я, уже при макияже и с причёской, принимаюсь готовить завтрак, думая о том, что мне нравится о нём заботиться.
Если у меня нет желания – я не готовлю. Если он не хочет помогать убирать – не делает этого. И никто ни на кого не обижается, никто ничего не требует. Мы изначально понимали всю абсурдность наших отношений, поэтому стараемся сделать всё, чтобы ещё больше не усложнять их.
Пока Олег умывается, я вспоминаю, что подвигло меня вчера вечером пойти поговорить. Его дневники. Я не ожидала, что он так сильно расстроится из-за того, что я не ночевала дома.
«Мне кажется, что я не человек, а песочная фигура, которая медленно сохнет, рассыпается и раздувается ветром».
«Моя привязанность к ней пробивается даже сквозь стотонные глыбы безразличия ко всему миру, возведённые посредством нескольких лет непрерывного приёма лекарств».
«Мне всегда нравилось смотреть на женщин. Даже когда я был в невменяемом состоянии в больнице, я предпочитал, чтобы за мной ухаживала медсестра, а не медбрат. Но я уже давно перестал надеяться, что смогу испытать столь сильные чувства. Хочется ободрать кожу со своих рук, потому что в этот момент я не чувствую её прикосновений, но знаю, что чьи-то другие руки ласкают её».
«Я успел забыть, как это больно – не иметь возможности обладать женщиной, которую отчаянно хочешь».
Нет сомнений, он писал это не только для того, чтобы я узнала, хоть и понимал, что я в любом случае прочитаю. Он всегда говорил то, о чём думает, как бы это ни шокировало людей, особенно поначалу.
Заметно, что Олег не знает, как себя вести. Он нерешительно замирает в дверях кухни, поглядывая на приготовленную для него тарелку с кашей. Я оттягиваю воротник пижамы и показываю следы его любви. Кажется, он ещё больше смущается, убирает мокрые пряди с лица за уши. Тогда я подхожу и целую в губы, а он отвечает на поцелуй.
Утро проходит по обычной программе, но, несмотря на это, на работу мы опаздываем. Наверное, дело в том, что Олег успевает потискать меня каждый раз, когда я прохожу мимо, на что уходит больше времени, чем можно рассчитывать. Пока я за рулём, он ведёт себя смирно, не мешая следить за дорогой, но как только мы заходим в лифт, снова обнимает, резко прижимая к себе, и подобно страстным мужчинам из мексиканских сериалов, чувственно проводит ладонями по моему телу, лаская бёдра, талию, грудь, через высокий воротник целуя шею. Двери лифта открываются, и половина нашего проекта, ожидающая опаздывающую на утреннюю планёрку директоршу, замирает, таращась на нас. У некоторых от удивления отпадает челюсть. Олег опускает руки, а я поправляю платье. Он идёт вперёд, но я успеваю окликнуть, выходя следом:
– Олег, подожди, – задерживаю его за рукав. Он поворачивает голову, ожидая чего угодно, но не лёгкого поцелуя в губы. – До вечера, – говорю я.
Он широко улыбается, кивает и уходит по коридору в сторону кабинета системных администраторов, где пару недель назад ему, наконец, поставили стол.
– Так, чего ждём? – обращаюсь я к ошалевшей толпе. – В зал переговоров. – И, громко цокая каблуками, иду впереди всех.
Планёрку веду намного жёстче, чем обычно. Переполняющая меня энергия бурлит, бьёт через край. Хочется прыгать, жестикулировать, призывать к активным действиям. Невыспавшийся народ угрюмо смотрит на меня, мечтая вставить спички в глаза и подозревая, должно быть, что их начальница сама недалека от получения диагноза. Я настолько бойко подбадриваю коллег, что, забывшись, закатываю рукава кофты, открывая вид на моё новое украшение, оставленное губами Олега. Разработчики и аналитики хихикают как подростки, но я, вместо того чтобы покраснеть и опустить рукав, щёлкаю пальцами у себя перед глазами, привлекая внимание:
– Смотрим на моё лицо и думаем о работе, а не о моей личной жизни, в которой, кстати, всё в полном порядке. – И продолжаю тему планёрки.
Теперь мы занимаемся оральным сексом каждый вечер. Возможно, не всегда так долго, как в первый раз, но обязательно до нескольких моих оргазмов и одного его. Когда я сильно устаю в офисе, он начинает с массажа – теперь я раздеваюсь полностью. Ему вообще нравится, когда я хожу по дому или сплю обнажённая. Он разминает мои мышцы, изредка надавливая на особые точки, называемые нервными окончаниями. Это жутко больно, но после неизменно становится легко и хорошо. Затем он начинает целовать мою спину и плечи. Мы покупаем только съедобные масла для массажа.
В офисе Баль ведёт себя неизменно прилично, никогда меня не компрометирует, хотя признаюсь, поначалу переживала, что с этим могут быть проблемы. Очень редко прикасается. Точнее, лишь в те минуты, когда я вызываю его помочь мне «привести в чувства» компьютер. Он становится позади моего стула, наклоняется, прижимаясь своей щекой к моей, покрывает своей ладонью мою, держащую мышку, и проверяет, что именно моему компьютеру не нравится. Это абсолютно ненавязчиво и очень приятно.
Олег уникален – ни один мужчина не удовлетворял меня так, как он, и я говорю сейчас не только о сексе, хотя и об этом тоже. А ещё, кажется, ему становится лучше, не зря же он написал в своем дневнике: «С тех пор, как я стал заниматься любовью, я снова начал чувствовать мир».
* * *
В последнее время я изо всех сил стараюсь свести к минимуму общение с подругами, но совсем избежать этих встреч не получается. Мои отношения с психически нездоровым человеком неизменно становятся главной темой вечера, к которой девочки умудряются свести любые наши сплетни. Наверное, если бы одна из моих подруг вдруг стала жить с убийцей-шизофреником, мне бы это тоже не понравилось, поэтому я на них не обижаюсь.
– Как же ты с ним встречаешься, если он импотент? – удивляется Маша. Та самая девушка, которая рассказывала небылицы на дне рождения у Кати. Кстати, Катя никогда не приходит на встречи, если там я. – Специально уточнила у знакомого врача, назвала ему диагноз, который поставили Олегу. Врач сказал, что из-за таблеток мужское бессилие вероятно в восьмидесяти пяти процентах случаев.
– Девочки, даже если бы он был бессилен, – решаю я заступиться за своего шизофреника, – вы себе даже не представляете, что он творит с помощью языка. – Широко улыбаюсь и быстро облизываю вдруг пересохшие губы.
Девочки охают, рисуя в головах ясно какие сцены. Заметно, что они сгорают от любопытства, желая услышать детали. Недоступное, странное и необычное всегда притягивает. А Олег к тому же очень симпатичный шизофреник – никто не может не согласиться с этим. Его опасность, непредсказуемость притягивают, возможно, и меня тоже, но, разумеется, хочется верить, что я испытываю к нему более глубокие чувства.
Несмотря на все старания, после очередного девичника я снова возвращаюсь домой в паршивом настроении. Мне говорили о неизбежности рецидива, о прошлом Олега, о его нестабильности. О том, что у него никогда не будет нормальной работы, карьеры, он всегда останется просто шизиком. На всю жизнь. Говорили, что нельзя рожать от него, потому что поражённый ген передаётся по наследству. Меня спрашивали, понимаю ли я, зачем пошла на такие отношения. Чего я от них жду? Как долго планирую их продолжать? А что потом? Выгнать его на улицу? Что будет, когда мне захочется нормальной семьи, детей?
Кстати, о нормальной семье. Ну почти о нормальной. Сергей продолжает приглашать на свидания. Я благодарна судьбе, что в тот раз по пути в гостиницу мы попали в аварию. Во время ужина он говорил о карьере, о его помощи мне. О возможностях, которые передо мной могут вдруг открыться с помощью влиятельного покровителя. Боже, я повела себя как настоящая проститутка! Непонятно, что тогда на меня нашло, почему показалось, что обязательно надо переспать со своим боссом. Сергей непременно хотел, чтобы это «что-то» нашло снова.
Однажды он даже предложил родить от него ребёнка. Не прямым текстом, конечно. Этот опытный в общении с людьми… вернее, с клиентами мужчина завёл разговор издалека. Начал убеждать, хотя я и не спорила, что счастье наше в детях, ведь ничто не сравнится с ощущениями, подаренными материнством, в его случае – отцовством. Жаловался, что мечтает о сыне, хотя его жена, родив ему десять лет назад чудесную дочурку, наотрез отказалась продолжать размножаться. А потом он вдруг сказал про биологические часы, которые тикают, как бы мы ни пытались молодиться. К счастью, на этом наш разговор прервал телефонный звонок, и я поспешила скорее убраться из кабинета. Услышала вслед: «Аля, я не шучу. Подумай».
* * *
Глава 12.1. Олег
Как-то раз я спросил у Али, хотела бы она, чтобы я был обычным человеком, а не шизофреником. Она ответила, что вполне достаточно того, что я буду оставаться таким, какой есть.
Потратив несколько дней на обдумывание её ответа, я прихожу к выводу, что она меня оставит, если мне станет хуже. А как иначе можно истолковать её слова?
Жить становится легче, когда всё, хоть каплю значимое для тебя, уже потеряно.
Терять вообще очень больно, поэтому, когда в моей жизни не осталось ничего, чем я дорожил, я принял решение самостоятельно взяться за собственное лечение. Несмотря на то, что мой диплом давно сожжён, некоторые знания в голове до сих пор живы. Когда после перевода в новую клинику мне значительно снизили дозу лекарств, и я начал потихоньку соображать, то очень медленно и мучительно пришёл к мысли, что собирался когда-то лечить людей, страдающих недугом, от которого сейчас мучаюсь сам. Моя непоколебимая уверенность, что я смогу помочь пациентам с психическими расстройствами, оказалась столь сильной, что умудрилась выжить, несмотря на всю дрянь, которой меня пичкали.
Ещё во время учёбы в университете, читая профлитературу и общаясь с моим ментором, пусть земля будет ему пухом, профессором Кирилловым, я пришёл к четкому пониманию: шизофрения – это не заболевание, или точнее, шизофрении не существует. Большинство лжеврачей, едва взглянув на пациента, ставят крест на его жизни, накачивая психотропами, постепенно разрушающими центральную нервную систему, превращая в безвольное растение, лишая возможности жить нормальной жизнью. Хотя, кто из людей мечтает жить «нормально»? За годы своей жизни я понял следующее: абсолютно все, и больные, и здоровые, мечтают стать счастливыми. Не нормальными, а счастливыми!
Когда я вышел из больницы, единственной моей целью было снова научиться искренне улыбаться.
* * *
Сегодня мы впервые пришли в гости к её друзьям. Признаюсь, с первой секунды я почувствовал себя не в своей тарелке. У меня не получилось сразу запомнить имена чужих людей, поэтому я ни к кому никак не обращаюсь. Хожу за Алей по пятам, изредка выходя покурить, слушаю её разговоры с незнакомыми мне людьми, совершенно не понимая, над чем они смеются.
В психбольнице я стал крайне мнительным: если кто-то где-то шутил, мне казалось, что надо мной. Не так. Я был на сто процентов уверен, что надо мной. Единственное, чего удалось достичь в борьбе с этим недугом, – я перестал обижаться, приняв насмешки как неизбежное.
Теперь же, каждый раз, когда все начинают смеяться, я внимательно смотрю на лицо Али, пытаясь понять, о чём она думает. Аля не станет смеяться надо мной. А раз ей весело, значит всё в порядке. Как и везде, куда мы приходили с Алей и где знали про мою проблему, мужчины с недоверием поглядывают на то, как я обнимаю её, как она прижимается ко мне. Они не понимают, почему такая красотка, как Алечка, тратит на меня время.
До меня у неё были только успешные, состоятельные мужчины. Избранные.
– Олег, а ты не мог бы подробнее рассказать о своей болезни? – обращается ко мне одна из девушек.
Она невысокого роста, что компенсируется огромными каблуками, на которых её ноги кажутся ещё более кривыми, чем есть на самом деле. Блондинка с голубыми глазами и неправильным прикусом, портящим всё впечатление о ней, как только она открывает рот. Я хочу посоветовать ей обратиться к Катькиному мужу, ортодонту, но вовремя себя останавливаю. Судя по тону, кажется, она со мной кокетничает.
– Шизофрения – это не болезнь, – отвечаю. – В большинстве случаев, это другой взгляд на мир, который чужд сначала родителям, потом психиатру, после чего последний начинает превращать пациента в больного человека.
– То есть ты считаешь, что психиатрия – это зло?
– Далеко не всегда, но часто. Психиатрия – это искусство, абсолютно не логическая профессия. Чтобы помочь пациенту, врачу в первую очередь необходимо его понять, а для этого нужно прочувствовать проблему, поставить себя на место этого человека, пустить внутрь переживания пациента и лишь потом оценить, насколько неадекватным является его поведение. Такое вполне возможно, но это, разумеется, большой духовный труд. Намного проще выписать психотропы, чтобы тот не выкаблучивался и не отвлекал на себя внимание, да и дело закрыто.
– А как же голоса? Галлюцинации?
– Всё относительно. Например, что есть депрессия? Допустим, у человека кто-то умер, бросила девушка, выгнали с работы – каждый реагирует по-своему. Кто-то плюнет и пойдёт дальше, у кого-то пропадёт сон, аппетит, могут появиться приступы агрессии и раздражительности. Замечая, что с человеком не всё в порядке, близкие тащат несчастного к врачу, тот, не вникая в его жизнь, подмахивает назначение и диагноз – получаем больного.
– Ну это депрессия. А что насчёт шизофрении? – настойчиво возвращает к интересующей его теме один из мужчин.
Как оказалось, вокруг нас собралась целая куча народа, все с интересом слушают, что я вещаю.
– Я тебя уверяю, – говорю, – менее двадцати процентов пациентов психбольниц действительно нуждаются в лечении. Остальным поломали жизни наши чудо-доктора. Допустим, меня сейчас лечит мой бывший сокурсник. Я прекрасно знаю, на что способен этот «врач», и каждый раз прихожу в ужас от лекарств, которые он мне прописывает.
Чувствую, как кто-то меня обнимает. Моя Аля. Пришла меня защищать, как обычно делает, когда я нахожусь в большой компании.
– А ты слышишь голоса? – спрашивает кто-то.
– Слышал, – отвечаю. – Сейчас нет.
– Это началось после смерти твоей жены?
– Это началось после того, как меня посадили на транквилизаторы и некоторые другие психотропные препараты, – улыбаюсь я, чувствуя округлости моей девочки.
– А что шептали голоса?
– Это была моя покойная жена, – говорю, – звала меня на помощь. Я даже видел её, видел, как она тянет ко мне руки.
Чувствую, что Аля прижимается очень сильно. Жалеет меня. Я глажу её по распущенным восхитительным волосам.
– Я бы утопился, – шепчет кто-то из друзей Али.
– Я решил отравиться, – зачем-то добавляю, хотя ко мне не обращались с вопросом. Кажется, я делаю успехи в общении, начинаю самостоятельно поддерживать разговор с незнакомыми людьми.
Щекотливую тему никто продолжать не хочет. Мужчины и женщины поражённо смотрят на Алю, не понимая, почему она проводит время со мной. Я тоже не понимаю.
Домой едем молча.
– Я всё испортил? – спрашиваю, когда она, надев спортивные штаны, разминается перед йогой.
– Нет, с чего ты взял? Ты отвечал на вопросы.
Она не смотрит на меня. Спрашиваю почему.
– Олег, у меня сердце сжимается. Мне до безумия жаль тебя. Что может быть страшнее, чем пережить смерть любимой женщины? А потом ещё слышать её голос.
– Я солгал. Я не слышал её голос. Просто обычно после такого ответа любопытные прекращают спрашивать.
– Ты солгал? – Аля поражённо смотрит на меня.
– Конечно. Мои галлюцинации были результатом приёма слишком большой дозы нейролептиков в сочетании с успокоительными. Обычный бред, воплощение переваренной мозгом информации, которая была получена за прошедшее время. Примерно то, что может присниться.
– Всё равно это ужасно. Представляю, как ты любил её, раз решил отравиться.
– Это тоже не совсем правда. Конечно, я любил свою бывшую жену, по крайней мере, хочется сейчас так думать. Я не помню, что чувствовал. Родители уговорили показаться врачам после смерти Алины. В то время гремело расследование, шли непрерывные допросы, обвинения. В общем, они практически насильно притащили меня к психиатру. Отец не верил в мою профессию, да и сейчас не верит, но ему было намного легче думать, что у меня поехала крыша, чем что я допустил столь ужасную ошибку при расчёте дозировки лекарства. Я был расстроен, сильно переживал… кажется. «Доктор» с первого взгляда нашёл у меня психоз, положили в палату. Не успел я прийти в себя, как начали колоть лошадиные дозы психотропов. Я пытался отказываться, так как понимал, что они делают и какой будет результат, но меня никто не слушал, а сопротивляться сил не было. Иногда меня привязывали к кровати. Через два месяца выпустили. Тут я допустил ошибку: сразу бросил принимать лекарства. Мне хотелось, чтобы эта дрянь скорее из меня вышла, и… началась ломка. Сильнейшие отходняки. Депрессия. Я неделями не выходил из дома, не желал никого видеть. Кричал, разбивал мебель. Плохо соображал. В то время я совсем не помнил об Алине, меня волновало другое. Казалось, что кто-то следит за мной, близкие сговорились с целью сплавить меня в психбольницу. Что меня все ненавидят. Я сражался с невидимыми, несуществующими врагами, пока не проиграл. Сдался.
Я понимаю, что поступаю эгоистично, но продолжаю говорить.
– Сожрал львиную дозу лекарств, запил всё водкой и отключился. Когда меня откачали и вернули в психбольницу, опять начали колоть дрянь. Опасаясь, что я вновь попытаюсь навредить себе, дозу увеличили. Я находился словно в коматозе, ничего не видел, не слышал, не замечал. Помню только, что было очень страшно. Непонятно от чего. Я шугался любой тени, не говоря уже о людях. Был уверен, что против меня ведётся заговор вселенского масштаба. Безумно хотелось убежать, спастись от этого ужаса и боли, которую, как тогда казалось, все хотели причинить мне. Как только отпускали домой, я искал способ сбежать на тот свет, пока меня окончательно не заперли в психбольнице, – говорю очень спокойно, без каких-либо эмоций. Я анализирую своё прошлое, собираю в кучу факты, которые и вываливаю на неё. Наверное, мне давно хотелось поделиться, раз я произнёс столько слов.
Аля смотрит на меня, хлопая ресницами, поджимает губы. Я смущаюсь.
– Кажется, я стал говорить слишком много. Прости меня.
– Олег, дорогой, что ты несёшь! – Она садится ко мне на колени, обнимает. – Сейчас всё позади, ты на свободе. Ты же больше не хочешь сбежать на тот свет? Не боишься?
Отрицательно качаю головой.
– Практически нет. Мне крупно повезло, что больницу, в которой меня держали, закрыли, и меня пришлось перевести в другую. Там я попал к настоящему врачу, который быстро распознал во мне зомби, напичканного всякой гадостью, чтобы не доставлял санитарам проблем. Он урезал дозу нейролептиков, и я постепенно, в течение пары месяцев пришёл в себя. Начал думать, разговаривать. Ещё через три меня посчитали готовым к выписке.
– Но ты сказал, что сейчас наблюдаешься у плохого доктора.
– Да. К тому ездить далеко, к сожалению. Но ничего, я теперь в состоянии следить за тем, что мне прописывают, контролировать дозировку.
– Голоса больше не слышишь?
Опять качаю головой.
– Мой теперешний «доктор» ставит диагноз «вялотекущая шизофрения», другими словами, это шизофрения без симптомов. То есть болезнь, которой нет. – Я пожимаю плечами. – Ты бы доверяла такому врачу?
– Я совсем ничего в этом не понимаю. Но очень хочу, чтобы ты выздоровел.
– Не знаю, что значит выздороветь. Всё, что со мной случилось, наложило отпечаток на характер, поменяло отношение к жизни. Сейчас я смотрю на мир как будто со стороны, наблюдаю за собой, тобой. Делаю выводы, которые ты каждый вечер читаешь в блокнотах, надеюсь, они тебя не пугают. Не думаю, что смогу когда-нибудь стать тем, кем был до психбольницы. Да я уже и не помню, каким был.
– Чего тогда ты хочешь от жизни?
– Покоя. И возможности испытывать эмоции. Понимаешь, нейролептики глушат абсолютно все всплески: горе, радость, любовь. А мне нравится испытывать что-либо.
– Олег, можно я буду всегда с тобой?
– Ты можешь быть со мной столько, сколько тебе хочется, помнишь? Мы живём по твоим правилам.
Я легко целую кончик её носа, потом губы. Что-то во мне очень возбуждает Алю, и я склонен думать, что это не моя ущербность. По крайней мере, она всегда относится ко мне как к здоровому мужчине, особенно во время секса.
