Ольга Вечная
F20. Балансировать на грани
И мнение об Алине регулярно меняется на диаметрально противоположное. То она видится мне расчётливой дрянью, имеющей влияние на молодого парня, то блёклой тенью, не способной на собственное мнение. Я перечисляю крайности, конечно. Но где искать золотую середину, отражающую реальный характер погибшей много лет назад девушки?
Перед глазами вновь и вновь всплывают фотографии с помолвки. На них Алина выглядела более чем скромно. А ведь это была поездка к родителям жениха, следовало нарядиться, сделать причёску, хотя бы накрасить ресницы и губы.
Решив утром поговорить с Катей, я захожу в квартиру, встречающую тишиной. Странно, обычно вечерами Олег слушает музыку. Сегодня днём он звонил, обещал приготовить ужин, сказал, что ждёт к семи. Игривый тон позволил рассчитывать на продолжение вчерашнего. Смотрю на часы – семь ноль пять.
– Олег? – зову я. – Милый?
Боже, что могло случиться? Не разуваясь, я как есть бросаюсь в комнату, оказавшуюся пустой. На очереди балкон и… о нет, пожалуйста, только не ванная. Сделав шаг в сторону ванной, я чувствую, как кто-то сзади хватает за плечи и заваливает на диван. Пытаюсь вырваться, но сила соперника намного превосходит мою. Грабитель? Почему-то подумалось о том самом пьянице, от которого Олег спас накануне. Выследил меня с целью завершить начатое? Бред. Но кто же тогда придавливает меня к матрасу? Кричу во всю мощь, зову на помощь, и он зажимает мне рот ладонью.
Попытки брыкаться прекращаются в тот момент, когда я узнаю в маньяке Олега, перевернувшего меня на спину и, вероятно, недоумевающего по поводу истерики. Да кто ещё-то может быть в моей квартире? Замки не сломаны, этаж не первый. Понятно, что это он. Зачем я начала вырываться? Повела себя как дура. Опять ролевая игра? Я не против, но…
– Где ты была? – Его глаза налиты кровью и хищно прищурены, меняя лицо любимого мной человека до неузнаваемости.
Дыхание сбивается, я мычу что-то невнятное, так как рот всё ещё зажат. Пытаюсь успокоиться, понимая, что нахожусь в руках своего мужчины, – для паники нет повода. Олег сжимает губы, показывая, что не собирается играть со мной.
– Где. Ты. Была? – медленно рычит сквозь зубы. Его напряжённое лицо, шея, на которой вздулись вены, предупреждают, что он в бешенстве. Никогда не видела его таким, не думала, что он может быть таким.
Я снова что-то мычу.
– Подумай хорошо, прежде чем начать врать. Я всё знаю, – говорит он и убирает ладонь.
Жадно хватаю воздух. Оказывается, несколько секунд я не дышала. Закашливаюсь.
– Олег, что за грёбаная игра? Это не смешно, пусти.
– Ты ездила к Игорю. Зачем?
– Как ты узнал?
Он больно трясёт за плечи.
– Зачем?!
– Прости! Хотела кое-что узнать о твоём лечении. Знаю, я обещала, что теперь буду задавать вопросы только тебе, но я должна была поехать.
– Не ври! Признайся, ты с ним спишь. – Он сжимает мои руки сильнее, и я взвизгиваю. – Просто признайся мне. И я тебя отпущу. – Ослабляет хватку. – Я просто должен знать правду. Не могу жить, сомневаясь. Давно ты с ним трахаешься? С тех пор, как познакомилась со мной?
– Что ты несёшь? – Вероятно, искреннее изумление в моих глазах лишает его уверенности, он дёргает головой, то ли кивая, то ли наоборот, отрицая свои слова. – У тебя окончательно съехала крыша? Я его видела во второй раз в жизни, причём в первый раз была с тобой, когда Сергей вызвал скорую. Забыл?
– Я весь вечер пытался вспомнить ваши взгляды, жесты, пока представлял тебя ему.
– Олег, очнись! Я тебя люблю. Я тебе ни с кем не изменяю. А с Игорем тем более, у него жена, дети. Он асексуален.
– Аля, зачем ты мне врёшь? У меня уже нет моральных сил делать вид, что верю тебе. Пожалуйста, умоляю, скажи правду. Прекрати вот это, – он кивает на руки, которыми не даёт мне шевелиться. – Просто скажи, что ты мне изменяешь, и всё закончится.
– Да пошёл ты на хрен, придурок, – выплёвываю слова ему в лицо, против воли забрызгав слюной. – Я хочу детей от тебя, которых ты мне обещал. Пытаюсь вытащить твою задницу из грёбаной кучи дерьма, в которой мы оба оказались из-за твоей болезни. Я тебя не обвиняю, с болезнью мы справимся, но вот с твоей тупой ревностью понятия не имею, что делать.
– Ты меня боишься? – спрашивает Олег, целуя мои сомкнутые губы. Я отворачиваю лицо, но он делает это слова.
– Остановись. Меня возбуждает насилие, только когда оно в меру. Сейчас ты ведёшь себя как ублюдок.
– Я знаю. И мне самому от этого противно. Но я хочу добиться правды.
– Какой? Настоящей? Или той, которую ты сам придумал?
Он резко отходит от меня, заложив руки за голову.
– Я не знаю, что думать. Аля, я никогда не ошибаюсь, и сейчас моя интуиция подсказывает, что мне нужно уйти от тебя. Но я не вижу повода. Чувствую, что ты не только моя, но не могу это доказать. А уйти от тебя просто так я не способен.
– Почему?
– Потому что не представляю, как без тебя жить.
Он садится на корточки, обхватывает колени руками. Я придвигаюсь на край дивана, потирая ноющие плечи, которые скоро покроют следы его пальцев в виде синяков. Молчим.
– Олег, кажется, у нас проблема.
Он кивает.
– Ты просил честности от меня. Я требую того же. Ты согласен?
Снова кивает.
– Олег, ты принимаешь нейролептики?
Он молчит, всё сильнее раскачивается вперёд-назад. Смотрит в одну точку. Светлые взъерошенные волосы падают на глаза влажными, слипшимися от пота сосульками.
– Олег?
– Нет, не принимаю.
– Давно?
– С тех пор как вышел из больницы.
– О Боже. – Я поражённо прикрываю глаза. – Если ты не доверяешь Игорю, можно найти другого врача. Помнишь, ты говорил, что знаешь хорошего? Поехали к нему? Я уволюсь, слышишь? Честное слово. Пошлю Сергея ко всем чертям. Поживём несколько лет в пригороде. Но так нельзя, Олег, ты чуть было не задушил меня только что. Я действительно испугалась тебя.
– Аля, – улыбается он, а лицо меняет гримаса, будто сейчас заплачет, но слёз нет, – ты же обещала мне доверять. Я знаю, что делаю. Ни один врач не сможет меня лечить лучше, чем я сам.
Что ж, два ноль в пользу Игоря. Руки дрожат, я прижимаю их к груди, чтобы одновременно скрыть панику и сделать менее слышимым стук сердца. Поднимаюсь с дивана и подхожу к нему. Олег тоже выпрямляется в полный рост.
– Ты, правда, всё ещё хочешь детей от меня?
– Да, очень. Я хочу семью, ради этого готова на многое. И семью я хочу только с тобой, слышишь? Запомни это, пожалуйста, раз и навсегда. Для меня существуешь только ты.
– Прости меня, – говорит он, обнимая, а я прижимаю его к себе, поглаживаю по голове и плечам, как маленького мальчика, жалея, обещая, что мама всегда будет рядом.
Несколько минут в комнате тихо. Потом мы продолжаем разговор.
– Олег, я не сомневаюсь, что ты очень умный. Помнишь, ты сам мне покупал лекарства и делал уколы. Мне помогло: кровь уже полгода не идёт, мигрени ушли. Я тебе верю и, если мне станет хуже, снова обращусь за помощью именно к тебе. – Он кивает. – Но, милый, невозможно лечить самого себя. Ты должен это понимать. Ты не можешь быть объективным.
– У меня получится. Я никому не могу доверить твоё или своё здоровье. Сам всё сделаю. Просто продолжай мне верить.
– Но Олег!
Мои аргументы разбиваются о непробиваемую стену. Игорь прав от начала и до конца. Олег – самодур, упёртый, не желающий никого слушать баран. Уверенность, с которой он утверждает, что не сомневается в своих способностях лечить себя самостоятельно, и с которой при этом смотрит на меня, пугает сильнее любых уличных маньяков. Ну в данный момент мне так кажется. Ощущаю себя в шаге от чёрной дыры, точки невозврата, о которой недавно смотрела программу. Олег не собирается лечиться, он планирует и далее загонять себя, и меня заодно, в могилу. Нужно что-то делать. Вероятно, лучшим решением будет подождать некоторое время и вернуться к этому разговору позже, начать издалека и по-хорошему. Но, ведомая эмоциями и желанием помочь, я решаюсь. Набираю в грудь воздуха, резко выдыхаю:
– Олег, милый, – стараюсь говорить мягко, – ты для меня самый лучший, но… Ты же единожды уже ошибался. С Алиной.
Внутри всё обрывается. Я говорю жестокие, непростительные вещи. Он вытаращил глаза и делает шаг назад. Хочется забрать бездумно оброненные слова обратно, повернуть время вспять, всё что угодно сделать, только не продолжать то, что начала. Но я уже сказала основное, отступать поздно.
– Ты неправильно лечил Алину, поэтому она умерла. Олег, прости, что напоминаю об этом, но ты ошибся один раз, и я очень боюсь, что ошибёшься снова, и я потеряю тебя. А я не смогу жить, оставшись одна. Помнишь, ты говорил, что никогда меня не оставишь? Ты клялся мне.
– Аля. – Он тяжело вздыхает, опускает глаза, потом поднимает их. Взгляд открытый и честный, словно он никогда в жизни не мыслил настолько ясно, как сейчас. – Аля, я никогда не ошибаюсь, когда дело касается медицины.
– Ты слышишь, что я тебе говорю, милый? Алину не вернёшь, но нужно учиться на своих ошибках.
– Это ты меня не слышишь. Я никогда не ошибаюсь, Аль, – голос звучит твёрдо.
– Я не понимаю, что ты хочешь сейчас сказать.
– Понимаешь. Ты умная девочка. Обещаю, что объясню подробнее, только… Только не смотри на меня так, словно я призрак. Аля, в данную минуту важно лишь то, что я один из лучших специалистов в своей области, несмотря на то что не имею лицензии. Я прекрасно вижу ситуацию, осознаю свои проблемы. И твои. Я долго думал, что больше никогда не смогу лечить людей, но ты поверила в меня, после чего я смог поверить в себя. Сначала моё лечение походило на эксперимент, который я ставил над собой, потому что терять было нечего. Потом, когда появилась ты, я по-настоящему захотел вернуться к полноценной жизни, прочувствовать сопутствующую ей гамму эмоций. Заботиться о тебе, заниматься с тобой любовью, строить планы на будущее. Аля, это оказалось восхитительно, но затем мне стало страшно, что я не справлюсь. Одно цеплялось за другое: страх, что твоё здоровье окончательно испортится, увольнение, угроза снова попасть в клинику – всё это спровоцировало ухудшение. Но рядом всегда была ты, и я снова практически выбрался. Обещаю, что я всегда буду выбираться, возвращаться к тебе.
Он пытается меня обнять, но я делаю шаг назад и выставляю вперёд ладони, предупреждая, чтобы не подходил. Олег наговорил кучу слов, в данный момент представляющих собой бессмысленный набор звуков. Нелепых и необязательных. Выдуманная мной иллюзия счастливой жизни со стоящим передо мной мужчиной рушится, не имея больше фундамента.
– Когда ты собирался сказать, что смерть Алины не была несчастным случаем?
Меня окатывает жаром, а потом холодом, словно тело, так же как и разум, не может смириться с жестокой ложью, в которой я живу больше двух лет.
– Ты не спрашивала.
– Ты знал, что я считаю тебя невиновным, готова разорвать отношения с каждым, кто думает иначе.
– Аля, я никогда не причиню тебе вред. У меня были причины так поступить. Давай сядем и спокойно обо всём поговорим.
– Тогда записка Пестрова имеет смысл. Боже, это было предупреждение! Предупреждение всем нам! – С каждой секундой я понимаю всё больше. – Олег, ты убийца. Сумасшедший убийца.
Трясущимися руками лезу в сумку и достаю из потайного кармана клочок бумаги, протягиваю Олегу. Он читает, сминает и засовывает в задний карман джинсов.
– Пестров был жертвой экстремального лечения, считающегося в наше время особо жестоким, его фантазии не имеют никакого отношения к действительности. Он писатель. Сказочник, не способный отличить реальность от безумия, в котором живёт.
– Он просил тебя больше не убивать!
– Смерть Алины была необходимостью. Освобождением. И я безумно жалею об этом, если тебе станет легче.
– Для кого освобождением? Для тебя от парализованной жены?
– Для неё от неподвижного тела. Аля, она просила меня. Она сама этого хотела.
– Мать твою, Олег, ты не Господь Бог, ты не можешь принимать такие решения! У Алины были родители, друзья. Тебе нужно было развестись с ней, оставить её, но не делать того, что ты натворил. Как ты посмел взять на себя такую ответственность?
– Посмел. Потому что я мог сделать это. Врачи так делают, берут на себя ответственность, принимают важные решения. А я был очень хорошим врачом.
– А если ты когда-нибудь решишь, что мне тоже пора на тот свет? – Я пячусь к двери. – Если у нас будут дети, и тебе покажется, например из-за проваленного экзамена, что жизнь этого человека отныне не имеет смысла?!
– Аля, ты несёшь чушь. Пожалуйста, давай обсудим случившееся спокойно. Кроме Пестрова, я никому не рассказывал о том, что совершил и какие у меня были соображения, но я хочу поделиться ими с тобой. Ты же любишь меня. Аля…
Я у входной двери, ожидая в любую секунду, что он накинется, как сделал это, когда я только зашла в квартиру. Но Олег не собирается нападать, держится на расстоянии пары метров, тянет ко мне руку, предлагая остаться, позволить ему выговориться. Или точнее, запудрить мне мозги, оправдывая убийство.
– Аля, я же твой единственный, ты говорила мне только что. Пожалуйста, не бросай меня.
– Не подходи! Олег, не заставляй меня сочувствовать тебе. Ты навредил беззащитному, нуждающемуся в помощи человеку. Мне нужно побыть одной, не видеть тебя некоторое время. Как ты мог врать мне?
Я смотрю на него, всё ещё такого родного и любимого, и меня лихорадит от понимания, что больше никогда я не смогу быть с ним. Ведь теперь ни о каком доверии не может быть и речи. А что мне тогда остаётся?
– Но Аля, разве бы ты была со мной, если бы знала правду?
– Никогда. Я тебя боюсь.
Глава 24. Олег
Она бросается вниз по лестнице, словно я чудовище, способное причинить ей вред. Навредить моей Але. Ладонь жжёт от удара о стену, следом я утыкаюсь в шершавую поверхность лбом и медленно съезжаю на корточки, царапая кожу, не соображая, что делаю.
Её слова били больно, но по силе не могли сравниться с отталкивающим взглядом расширенных в ужасе глаз. С резкими жестами, с интуитивными блоками в виде растопыренных пальцев рук, что были направлены на меня, предупреждая, что она не вытерпит моих прикосновений, что она не хочет, чтобы я когда-либо оказался рядом с ней.
Бесы, что же я натворил?
Она была не готова к правде, я не успел её подготовить, не смог объяснить так, как следует. Грёбаный придурок, зачем я рассказал ей об Алине? Кому нужна эта правда?
Лучше лечь в больницу, повторно потерять себя, свой разум, чувства и эмоции, но получить возможность быть с ней. Понимая, что не достоин любви, я чувствую, что согласен на сострадание и жалость, лишь бы не ненависть.
Что я делаю? Осознаю, что стою на коленях у открытой входной двери и глухо стучу лбом о стену. Нужно догнать и сказать, что я солгал, что бесы внушили мне эти мысли. Да я сегодня же вечером лягу в психбольницу, поцелую в зад Игоря, или что там ещё нужно сделать, чтобы он почувствовал себя главным. Да всё, что его извращённой душе угодно. А сейчас догнать и объяснить.
Вскочив, я кидаюсь следом, перепрыгивая через три ступеньки, не разбирая этажей и не обращая внимания на встречающихся и шарахающихся от меня соседей. Алю нужно догнать немедленно, пока она не наделала глупостей, пока не поверила в то, что я наговорил.
Она на первом этаже, кому-то звонит. Завидев меня, бросается к выходу. Я следом.
– Аля, подожди, я всё объясню. Аля, мне нужна минута!
Она не собирается давать мне и доли секунды. Бежит по улице, махая рукой, стараясь поймать машину. Взъерошенная, рыдающая, какая-то худая и маленькая. Меньше чем обычно. Тонкие ноги-палочки в ботинках на каблуках дрожат, словно вот-вот сломаются. Когда она успела так похудеть? Куда я смотрел?
Да чего я довел её, заставив разбираться в своей сломленной судьбе, барахтаться в болоте, в котором увяз по горло. Я только что сам сказал, что грёбаный специалист в своей проклятой профессии, я же понимаю, что бесы крепко держат меня за ноги. Они никогда не отпустят. Либо я утону один, либо с ней. Нужно её отпустить, но вместо этого я продолжаю преследовать.
В тот момент, когда я почти настигаю её, Аля, понимая, что не сможет убежать и что она слишком хорошо воспитана, чтобы начать посреди оживлённой улицы кричать и звать на помощь, кидается через дорогу. Две полосы в одну сторону, две в другую. Понимаю, что уже не хочу гнаться за ней, замираю, показывая, что погоня прекращена, я собираюсь уйти. Но она не смотрит на меня, не понимает моих намерений.
– Аля, стой! – кричу что есть мочи. – Стой, идиотка! – А голос будто не мой. Сильный и глубокий, словно я вкладываю в него всю душу, словно согласен умереть, когда закончу её звать. Да так и есть на самом деле. Лишь бы с ней ничего не случилось.
И она слушается. Замирает и оборачивается на меня. На её лице – удивление, она не ожидала, что послушается моего крика, прозвучавшего на шумной улице приказом. Шок длится долю секунды, и перед ней, буквально в пяти сантиметрах, с громким сигналом проносится мусоровоз, едва не зацепив мою Алю, почти сбивая её. Прохожие без особого интереса, осуждающе поглядывают на нас. Аля отскакивает назад, пугаясь проезжающей так близко от неё машины, а мусоровоз всё сигналит и сигналит, тормозя. Сигнал громкий, протяжный и мерзкий, рвущий перепонки. Затмевающий прочие звуки улицы. В том числе мой крик и еле слышный скрип-гудок ржавой шестёрки, на полосу которой выскакивает Аля.
События длятся пару мгновений, но для меня они растягиваются на вечность. Словно мои бесы, окончательно обнаглев, замедлили время, чтобы я от начала и до конца «насладился» моментом, потому что в прошлый раз видел лишь результат аварии.
Говорят, что на долю людей не выпадает несчастий больше, чем они могли бы выдержать. Либо мой ангел-хранитель от меня отказался, либо слишком хорошо обо мне думает. Не знаю, верю ли в Бога, но в эту секунду почему-то подумалось именно о нём. Так всегда делают врачи и пациенты, если ситуация безнадёжная. Начинают молить о чуде.
Но чуда не случается. А мне давно уже следует верить только в пожирающих мой мозг демонов.
Мгновение – Аля слушается меня, замирает, и мусоровоз проносится мимо. Она почти спасена. Мгновение – Аля испуганно оборачивается, смотрит в мою сторону. На её лице отражается потребность в моей защите. Это инстинкты, которые ещё не успели пропасть после того ужаса, что я вывалил на неё только что. Её руки тянутся ко мне, к её мужчине, который обязан помочь. Если бы мог, я бы заслонил собой, я бы спас. Несусь со всех ног, но не успеваю. Мой крик: «Обернись!» – она не слышит. Я яростно жестикулирую в нужном направлении и бегу к ней. Мгновение – на лице таксиста кавказской национальности отражается паника, парню не более двадцати лет. Вижу, что его глаза готовы вылезти из орбит. Шестёрка замирает, но поздно – моя Аля лежит перед ней на асфальте.
Пальцы печатают номер экстренной службы спасения, голос звучит ровно, потому что я делаю то, что необходимо.
– Авария. Машина сбила пешехода, молодую девушку. Срочно нужна карета скорой помощи.
– Говорите адрес.
Озираюсь по сторонам. Мать вашу, я живу тут третий год, почему в голове лишь адрес родителей? Через пару секунд взгляд цепляется за табличку с номером дома, и я сообщаю его оператору, после чего сбрасываю звонок и кричу:
– Я врач, отойдите все!
Кровь бьёт в висках, мешая соображать. Руки трясутся так сильно, что я не могу дотронуться одной до другой. Понимаю, что, если поддамся чувствам, лягу замертво рядом с Алей, поэтому включаю выработанную за годы учёбы холодность и отстранённость, помогающую трезво оценивать ситуацию. Мечтаю наглотаться нейролептиков, чтобы заглушить раздирающий изнутри ужас, чтобы от мысли, что её сердце не бьётся, не вырвать своё собственное.
А бесы смеются в голове, хохочут и хрюкают.
– Заткнитесь все! – кричу я, ударяя по ушам.
Окружившие нас прохожие замолкают, думая, что я обращаюсь к ним. А я их даже не вижу. Смотрю на белую, как наволочка в психбольнице, Алю, на кровь, пропитавшую её одежду. На её неестественную позу.
Но помогает: в голове становится пусто, и я тут же заполняю свободное пространство мыслями о первой медицинской. Проверяю пульс – сердце бьётся. Осторожно ощупываю тело, понимая, что повреждена левая рука, а кровь идёт от ссадины на голове, но череп не должен быть пробит. Рву рубашку и зажимаю рану.
– Аля, ты меня слышишь? Девочка моя, я здесь, – говорю ей, замечая, что её ресницы дрожат. Она силится открыть глаза, едва шевелит губами.
– Олег, – зовёт меня, смотря перед собой невидящими глазами. Она не знает, что я рядом, но продолжает звать в бреду. Где скорая? – Олег, – шепчет мне, – так холодно.
Но она могла и не говорить этого – я уже понял, что у неё повреждён позвоночник.
Надеюсь, что сошёл с ума и нахожусь где-нибудь в доме с белыми стенами, привязанный к кровати, и происходящее мне только кажется. Не может быть, чтобы ситуация повторилась. Это невозможно.
Улицу сотрясает рёв сирены, к нам подъезжают сразу две скорые, из которых высыпают врачи. Быстро сообщаю им, что случилось, какие у Али повреждения, и отхожу в сторону, не мешая.
– Я её не видел, слышь, женщина сама выскочила на середину дороги! – откуда-то издалека доносится на ломаном русском.
Кажется, парень сейчас сам грохнется в обморок от ужаса. И полиция уже здесь. Оглядываюсь. Алю на носилках заносят в машину, бегло сообщив мне, в какую именно клинику везут.
У полиции целая куча свидетелей, думаю, они справятся без меня. Оставив свои и Алины данные, я беру такси и еду в больницу, всё ещё надеясь, что вот-вот проснусь едва живым, голодным и замёрзшим на тонком матрасе в одной из палат больницы. Я бы с радостью осознал себя даже в вонючей «камере смертников», из которой живыми не выбираются. Обещаю себе, что буду глотать всё, что предложат врачи, только бы понять, что происходящее лишь плод моего больного воображения.
Понятия не имею, сколько времени заняла дорога, помню только, что просил выключить радио, уж больно весёлые песенки там крутились.
Обещаю себе, что Аля поправится, если я ни разу не присяду, пока врачи борются за её жизнь, стабилизируя состояние. Глупо? Возможно. Можете попробовать, представив себя в моей шкуре, мыслить разумнее. Мерю коридор шагами, часто сбиваясь, начиная считать заново. Заламываю себе пальцы, щипаю кожу, прогоняя нехорошие мысли. А предатель-рассудок снова и снова рисует в голове картины похорон, картины моей жизни без неё. В полном, безграничном одиночестве. Ну если не считать чёртовых бесов, которые, кстати, упорно молчат, позволяя мне пропустить через себя весь спектр чувств, от страха и ужаса до бездонной грусти, приправленной отчаянием.
Врач говорит, что её состояние стабилизировали, но позвоночник действительно повреждён, будут в самое ближайшее время собирать консилиум и решать, стоит ли проводить операцию, взвешивать риски.
Свежий воздух несколько проясняет мысли, добавляет решимости. Уже глубокая ночь, но, несмотря на это, у входа в больницу скорой помощи толпятся взволнованные люди, доказывая, что сегодняшний день обернулся трагедией не только для моей жизни. Я присаживаюсь на корточки рядом с больничным крыльцом, так чтобы на меня никто не обращал внимания, и, докурив четвёртую подряд сигарету, набираю номер отца.
– Олег? – Ну разумеется, он удивляется. Я впервые за последние лет десять звоню ему первым. А, нет, я пытался с ним связаться, когда Алина попала в аварию. – Олег? Ты меня слышишь? – спрашивает, насторожившись.
– Да, отец, – выдыхаю я.
От его голоса внутри всё сжимается. Авторитет отца, которым он давил на меня всю жизнь, так и не позволил нам стать друзьями. Я солгал тогда Але. Моя мать никогда не считала его божеством. Дома отец старался быть простым человеком, хотя и неизменно оставался лидером в семье, впрочем, как и положено мужчине.
Именно я возомнил его недостижимым, великим и чуть ли не бессмертным человеком, обладающим сокровенными знаниями мироздания, способным вершить людские судьбы. Имеющим на это право. За годы практики он спас жизни сотен людей, он стал легендой. Невероятным, достойным поклонения. Я считал, что смогу добиться того же в психиатрии. Собирался быть с ним на равных. Ненавидел его за ту планку, что он задрал для меня, сам того не желая. А он презирал меня за то, что я предал его мечты, выбрав собственную дорогу. Я знаю, что он всегда считал меня виноватым в смерти Алины. Он не понимал, как врач может ошибиться, рассчитывая дозировку наркотиков, когда каждый день от твёрдости руки отца зависит будущее человека. Папа не мог позволить себе ни малейшего лишнего движения и всегда справлялся. В моём же распоряжении тогда был целый вечер, чтобы не спеша сделать нужный укол. Но его презрение – меньшая из моих проблем на данный момент.
– Олег, сынок, говори же уже! – Шокирует волнение, с которым сказаны эти слова. Я не ожидал почувствовать заботу с его стороны.
– Папа, – голос звучит тихо и хрипло, – папа, всё повторилось.
– Что повторилось? Олег, не молчи, умоляю тебя.
– Авария. Аля попала под машину. У неё сломана шея. Всё повторилось, в точности, как тогда. – Я двумя руками удерживаю трубку у уха, чтобы не выронить её, зубы стучат так громко, словно я сижу в проруби.
– О Боже, где ты?
Называю номер больницы.
– Олег, я буду через сорок минут, слышишь? Олежка, ты, главное, держись. Я осмотрю Алю, и только если ситуация будет безнадёжна, только тогда мы начнём паниковать вместе, хорошо?
Я киваю, не понимая, что он не может видеть меня.
– Олег, просто держись. Если у тебя начнётся рецидив, ты ей не поможешь. Ты это понимаешь?
Как полный кретин продолжаю кивать, а он будто видит меня. Говорит:
– Вот и молодец. Сынок, я тебя люблю. Скоро я буду, дождись меня.
Он прибывает даже раньше, чем обещал. Находит меня, сидящего в больничном коридоре на одинокой лавке в нескольких метрах от реанимации. Я сразу поднимаюсь и делаю несколько шагов в его направлении, заглядывая в глаза, ища в них надёжность и уверенность, как делал это в детстве. В детстве я считал, что мой папа может всё. Грёбаные бесы, с тех пор ничего не изменилось.
Я ищу во взгляде отца что-то вроде: «Теперь я здесь, возьму твои проблемы на себя», и самое удивительное – нахожу.
– Ты как? – спрашивает он уверенно и спокойно. Видимо, за время, пока отец сюда добирался, он сумел совладать с эмоциями. Хирургу предстоит работа, он собран и внимателен.
– Мы поссорились, и она побежала через дорогу. Как в тот раз, – объясняю я, поджимая губы. – История повторилась в точности, как шесть лет назад. – Опускаю глаза, не зная, что ещё добавить.
Обращаюсь в слух, ожидая от отца ответной реакции. Но вместо слов или тяжёлого вздоха, он крепко меня обнимает.
– Я осмотрю Алю, а ты жди здесь. Потом мы обсудим, как будем лечить её дальше. Олег, посмотри на меня.
Повинуюсь.
– Я тобой горжусь.
Отводя глаза в сторону, я почти улыбаюсь, понимая, что выбранный отцом момент сообщить, что я ему не безразличен, совершенно неудачен.
– Ты сильный, ты с этим справишься. Мы вместе справимся.
Он уходит разговаривать с врачами. Благодаря его влиянию, никто из персонала даже не думает сказать слово против. А я остаюсь ждать, веря в своего отца, как никогда раньше.
Последующие часы телефон разрывается. Мать просит, чтобы я приехал ночевать домой. Говорит, что любит больше всех на свете. Обещает сообщить Алиным родителям, вероятно опасаясь, что у меня поедет крыша, если я свяжусь с ними сам. Спорить желания нет. Ещё несколько звонков от Нины, Сергея и Кати я сбрасываю. Пока нечего сказать им. Возможно, эти люди звонят, чтобы поддержать, но мне хочется побыть наедине с собой. Вместо пустых разговоров я снова и снова прокручиваю в голове реакцию Али на моё необдуманное признание. Она казалась совершенно разбитой, потерянной, словно физически раненой. Денег у меня нет. Разумеется, она терпела меня и моих бесов не из-за сомнительного наследства в виде загородного особняка и пары немецких автомобилей, которое мне когда-нибудь, лет через двадцать, достанется, тем более напополам с Катей.
У меня нет ничего, что она бы не смогла получить без меня. Только я сам. Бесы, она полюбила меня такого, каким я стал после психбольницы. К кому я её ревновал? Передёргивает от воспоминаний об отвращении, которое я к ней испытывал, когда ночами она прижималась к моей спине и робко целовала лопатки. Кретин. Как и всегда, я думал только о себе. Алина говорила, что единственная любовь в моей жизни, – это я сам. Перед аварией мы часто ругались, ей казалось, что я пренебрегал ею. Впрочем, так и было.
Сейчас я понимаю, что Алина была права, утверждая, что я не находил среди окружающих равного и презирал людей. «Законченный эгоист», – говорила она мне, когда я в очередной раз игнорировал её просьбы завести ребёнка. А когда я наконец признался, что вообще не хочу детей, что воспитание отнимает слишком много сил и времени, которое мне и без того есть на что потратить, она рявкнула, что я сдохну в одиночестве, обнимая свой диплом. Вероятно, так и будет, не считая диплома разумеется.
В коридоре появляется отец, но в этот раз я не делаю и шага навстречу ему. Сердце колотится, как обезумевшее, хочется убежать, чтобы продлить агонию под названием «надежда». Я действительно делаю пару шагов назад, но отец окликает.
– Олег. – Он подходит совсем близко. Серьёзное лицо не выражает ничего, что могло бы прояснить результат осмотра. Я обращаюсь в слух. – У нас есть хорошие шансы. Намного больше, чем в случае Алины. Тридцать процентов, что Аля сможет ходить. Не просто ходить, а бегать.
– Тридцать? – переспрашиваю я.
– Я проведу операцию послезавтра, уже обо всём договорился. Обещаю, сделаю всё, что в моих силах. И даже больше. Мы вытащим её. – Задумывается и потом добавляет, положив ладонь на моё плечо: – И тебя вытащим.
Отец увозит меня домой, потому что вот-вот должна приехать Алина мать, которая, по его словам, не в себе. Родители посчитали, что мне не стоит пока с ней видеться. Всю дорогу он рассказывает о более сложных операциях, чем та, что предстоит моей Але. Говорит, что на его памяти случалось всякое, но в данной ситуации для паники нет повода, по крайней мере, пока. Хочется в это верить.
