Ольга Пустошинская
Божена Прекрасная
Она стремительно вскочила, опрокинув стул, и бросила на ходу:
– Скажи детям, чтобы не беспокоили, мне надо написать важное письмо.
Оказавшись в своём будуаре, Божена заперлась на ключ, вынула свечи и книгу из ящика стола.
– Ничего у вас не получится, маленькие мерзавцы, – шипела она.
Мерцали зажжённые свечи, Божена неподвижно сидела на стуле, глядя в зеркало, а дух её был уже далеко…
***
– Она через картину выходит, как в открытую дверь… сжечь надо, – услышала Божена детский голос и увидела белоголового мальчика лет семи, а с ним ещё двоих мальчишек постарше.
– Не сме-е-еть… – зашипела Божена, и мальчики отпрянули от портрета.
– Я видел змеиный язык!
– Не надо бояться, – закричал маленький.
А сам боится, Божена это чувствует. Он всего-навсего ребёнок.
Мальчишки сняли картину и вынесли её за амбар, сломали раму и подожгли портрет.
– Не горит, зараза… ещё дровишек…
– Лёшка, что это?!
Божена, вся объятая языками пламени, бросилась на ненавистных детей, пытаясь утащить их в огонь, уничтожить маленьких тварей. Те с визгом шарахнулись от неё.
– Мама Соня говорит, что не надо бояться!
Божена хохотала и тянулась огненными руками… и вдруг будто на невидимую каменную стену наткнулась. Прочерченный на снегу круг не выпускал её за свою границу.
– А-а-а-а! – взревела Божена.
– Вы что, сукины дети, амбар спалить хотите?!
Подбежавший чернобородый мужик неосторожно заступил за черту, и огненная фигура набросилась на него.
– Вам со мной не справится, маленькие мерзавцы!
И вдруг – темнота. И тишина без шорохов, без звуков… Медленно-медленно к ней возвращалось сознание. Сначала послышался лёгкий звон в ушах, потом появился слабый свет, принявший очертания окна в её будуаре с лёгкими занавесками, с устремлённой в небо Эйфелевой башней.
Перед Боженой в кресле-качалке сидел муж и с глубокой грустью смотрел на неё. Чёрные огарки свечей были потушены, а книга в кожаном переплёте с золотым тиснением исчезла.
– Как… как ты вошёл? – заикаясь, спросила Божена.
– Открыл своим ключом. – Николай Григорьевич вынул из кармана маленький ключ.
– Где книга? Куда ты её дел?
Она бросала взгляды по сторонам, выдвинула ящик стола, шарила по дну руками…
– Не ищи, её больше нет.
– Куда ты её дел?! – Бледная как смерть, с перекошенным лицом, с горящими глазами, Божена приблизилась к генералу.
– Сжёг.
Подобный звериному вопль сотряс стены будуара, она бросилась к камину в гостиную, упала перед решёткой на колени.
Книга догорала, книга умерла… Ещё был цел обугленный кожаный переплёт, но страницы превратились в лёгкую серую золу с искорками огня.
– Что ты наделал…
– Если бы я меньше любил тебя, то сразу бы выгнал, – сказал появившийся в дверях генерал. – У меня отец был священником.
Божена молчала, закрыв лицо руками.
Где-то хлопнула дверь и в гостиную забежала Майечка, ткнулась матери в шёлковый подол.
– Ма? – она отвела руку, с удивлением заглянула в лицо и спросила:
– Пап, а где мама?
– Вот, смотри, смотри, что ты наделал! – в ярости закричала Божена, поднимаясь с пола.
Николай Григорьевич ахнул и протёр глаза.
От прежней красавицы теперь осталось только дорогое платье, трещавшее по швам. Исчезла её завораживающая красота, сводившая с ума стольких мужчин, она поблекла, словно смытая влажной губкой. Стали серыми льняные волосы, увяла, покрылась оспинками, морщинками, веснушками некогда ослепительной белизны кожа, выцвели яркие губы, потускнели серые глаза.
– Бог мой… Что с тобой случилось, Божена?
– Вот какая я на самом деле. Колдовство помогало мне быть такой, какой ты меня знал… Что ты наделал, Николенька…
***
Эпилог
Божена открыла пудреницу и, приблизив лицо к зеркалу, прошлась пуховкой по коже. Отошла на шаг… Нет, не таким она привыкла видеть своё отражение, совсем не таким. Потерять красоту было для неё равнозначно смерти. Зачем ей такая жизнь, если знакомые солидные господа будут отворачиваться от неё, как от жабы? А у дам сочувствие на лице сменится ничем не прикрытым злорадством.
Поблекла красота Божены и потеряла смысл сама жизнь. Она стала совершенной затворницей, поездки в свет прекратились, даже свою комнату покидала редко. «Мадам Хелен больна, бедняжка», – прошёл по городу слух.
Со яростью и криком Божена швырнула в зеркало тяжёлое пресс-папье. Раздался треск, стекло покрылось извилистыми трещинами. На шум прибежала горничная, глянула и всё поняла. Молча собрала осколки и унесла из комнаты, не глядя на рыдающую Божену.
В церковь, на которой особенно настаивал месье Николя, ездила только в вуальке. Поначалу её так же бросало в жар и холод, трясло и ломало, но постепенно сошло на нет.
Однажды за обедом, куда уговорил Божену выйти месье Николя, он сказал с улыбкой:
– Знаешь, Божественная, а Жюли стало лучше, лечение помогло. За ней скоро приедут родственники. Врачи считают, что перемена обстановки сыграла положительную роль. Я очень рад. Ты не хочешь навестить Жюли, пока она не уехала в Шартр?
Мадам только взглянула на генерала и ничего не ответила…
***
В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.
