Ольга Пустошинская
Божена Прекрасная
***
Они ездили молиться в православный собор Александра Невского на улице Дарю. Николай Григорьевич своей вере изменять не собирался и считал это едва ли не самым страшным грехом.
– Красота какая… – шептал он, с благоговение рассматривая луковицы башен-колоколен с золотыми куполами.
Внутри церковь украшена настенной живописью, изображающей Богоматерь, Спасителя, Святою Троицу и святых. Дети во время службы таращили глаза на картины с библейскими сюжетами. Крошка Майя, вытащив замусоленный пальчик изо рта, показывала на Христа, ходящего по воде.
– Па, там дядя!
– Это Спаситель, доченька. – Генерал обожал детей, младшую Майечку в особенности.
Божене в церкви опять стало дурно. Она едва стояла на слабых, как будто ватных ногах, чувствуя сильное головокружение. Всё так и вертелось, мелькало перед глазами: яркие фрески, иконы, светильники, пятна горящих свечей в руках молящихся…
Божена вытерла кружевным платочком лоб, прикрыла глаза, чтобы унять эту бесконечную круговерть перед глазами.
– Мадам, вам нехорошо?
Женевьев, присматривающая за детьми, первой заметила, что Божене снова стало дурно.
"Странно, – подумала она, – почему мадам всегда делается плохо в церкви?"
– Да, мне душно, я выйду на воздух.
Едва Божена миновала паперть, как почувствовала облегчение, а отойдя на десяток метров от собора, и вовсе позабыла про недомогание.
"А матушка спокойно ходила в церковь, – вспомнила она, – добрая была… Старинной книгой не пользовалась, да и мне отдавать её не хотела, перед смертью велела сжечь".
Божена хотела исполнить матушкину просьбу, но открыла кожаный переплёт, украшенный золотым тиснением, и рука не поднялась. Удивительно, что в книге ей всё было понятным: прорисованные знаки, схемы, подписи к ним, все незнакомые ранее слова и заклинания. Это сила, это власть… нет, добровольно Божена с ней не расстанется. Лежит книга в запертом на ключ ящичке вместе с чёрными свечами и мешочками высушенных трав.
Служба закончилась. Нарядные прихожане выходят из собора, лица у них умиротворённые, светлые. Вот и генерал с детьми и няней показался, а с ними какой-то незнакомый солидный господин.
– Дорогая, это русский доктор, Пётр Аркадьевич, – отрекомендовал он, подходя к Божене. – Он будет тебя лечить.
– Здравствуйте, – доктор поклонился.
– Здравствуйте… Но зачем, Николенька? У меня есть врач, месье Леру.
– Не доверяю я этому французику, вот Пётр Аркадьевич придёт и осмотрит тебя.
Что ж, или она отговорит мужа от этой затеи, или придётся перед доктором изображать себя больной.
– Буду очень рада, месье, – Божена обворожительно улыбнулась.
4
– Жюли, Жюли! – заволновалась кухарка в белом чепце и фартуке, увидев в кухне мелькнувший подол. – Спроси мадам что готовить на ужин: рябчика или курицу?
– Я не хочу лишний раз попадаться ей на глаза, – испугалась горничная, – вдруг она снова не в духе? Спроси сама.
– Не могу. Когда я захожу в комнаты, она говорит, что теперь всюду воняет кухней… Пригласи мадам сюда, я сама скажу. Дурочка, чего ты боишься?
– Боюсь, злая она… Как посмотрит своими глазищами, так душа в пятки. – Хорошенькая, с пикантным личиком Жюли опустила голову. – Ну хорошо, если ты просишь, то позову…
Она заглянула в гостиную, в детскую.
– Мадмуазель Мари, вы не видели свою матушку?
– Она сказала, что будет читать у себя в комнате, – ответила Маша.
Жюли прошла через коридор к комнате Божены и тихо постучала. Ей не ответили. Горничная приоткрыла створку двери и заглянула в щель.
– Мадам, кухарка просит вас зайти на минуточку… Мадам? – она подошла ближе.
В комнате был полумрак от задёрнутых тяжёлых штор, на столике горели чёрные свечи и лежала раскрытая толстая книга, а мадам Хелена сидела, не шевелясь, и будто спала, но её серые глаза были широко открыты, в них плясали огоньки от пламени свечей.
Жюли стало страшно. И от этого обездвиженного тела, и от стеклянного взгляда, и от чёрных свечей, и от странной книги, в которой она заметила какие-то рисунки в виде кругов и звёзд.
Горничная на цыпочках вышла из комнаты, плотно прикрыв дверь.
– Мадам спит, не стала её будить, я же не сумасшедшая, – сказала Жюли кухарке. – Готовь что хочешь, потом скажешь, что она так решила.
Ей, болтушке и сплетнице, было тяжело держать язык за зубами: это же такая интересная история! А вдруг Хелен колдует? На неё, правда, не похоже, но факты, факты…
Отозвав в сторонку Женевьев, тряся кудряшками, горничная, не жалея красок, передала подробности про спящую мадам, про книгу и про чёрные свечи.
Женевьев слушала с вытаращенными глазами и отвисшей губой, а потом убеждённо сказала:
– Мадам – ведьма, я и раньше подозревала.
– Почему? – изумилась Жюли. – Потому что она злая?
Няня махнула рукой:
– Злая, но не поэтому… ей в церкви всегда дурно. Месье Николя молится и слезами умывается, а на Хелен лица нет, то краснеет, то бледнеет, дышать нечем, ломает её всю. Я сзади стою и всё вижу… А как выйдет – сразу здорова.
– Я теперь ещё больше боюсь, – с дрожью в голосе сказала Жюли, и её хорошенькое личико исказилось от страха, – придётся новое место подыскивать.
Женевьев кое-как успокоила подругу и вернулась в детскую.
"Ну надо же… надо же… – думала она, переодевая малышку, – такая ангельская внешность, такая милая, почти детская улыбка – и занимается колдовством! Интересно, а что это за книга? Есть ли там заклинание на богатство или удачу?"
Женевьев как-то по-новому стала поглядывать на Божену, теперь к неприязни добавилось ещё и любопытство, смешанное со страхом.
***
Майечка раскапризничалась. Куда-то подевалась её любимая кукла с настоящими волосами и фарфоровой головой.
– Не плачь, солнышко, сейчас няня найдёт твою куклу, – увещевала Женевьев.
В гостиной занимались музыкой мадам и мадмуазель Мари, из-за неплотно закрытой двери раздавались звуки вальса, то и дело прерываемые отрывистыми замечаниями Божены.
Женевьев прошла по комнатам, заглянула в будуар мадам и увидела куклу, брошенную кем-то в кресло-качалку. Она взяла игрушку за набитое ватой тело и вдруг взгляд упал на торчащий в ящике стола ключ, забытый Боженой. Няня приблизилась к столу и, прислушиваясь к звукам рояля, открыла ящик.
Ох, это женское любопытство… Сколько оно сгубило Варвар, кошек и тому подобных существ! Зачем Женевьев полезла в хозяйский стол, зачем достала толстую книгу, что она хотела там прочесть, не понимая по-русски ни слова?
В гостиной по-прежнему звучал рояль, няня листала пожелтевшие страницы, разглядывала непонятные рисунки. Она отложила книгу и вынула из ящика чёрный свечной огарок и бархатные мешочки, завязанные золотой тесьмой, в которых казались пахучие сухие травы.
Женевьев запустила руку в ящик и вынула нож с узким длинным лезвием, его рукоятка была украшена затейливой гравировкой. Её внимание привлекла белая шкатулка из слоновой кости, няня открыла крышку и замерла в восхищении. Какие украшения! Золотые браслеты с камнями, кольца, серьги, броши, подвески… Как же любит месье Николя свою жену, если дарит такие дорогие подарки!
Звуки рояли смолкли. Женевьев вздрогнула и стала быстро запихивать вещи в ящик стола…
Когда Божена распахнула дверь будуара, то застигла няню со шкатулкой в руках, которую она не успела поставить на место. Женевьев затравлено смотрела на хозяйку, и вид у неё был, как у мышонка, которого кошка застала у мешка с зерном.
Вид у мадам был страшен: глаза зло полыхнули, рот исказился, и оттуда, раздвигая алые губы, – Женевьев могла бы поклясться в этом – показался чёрный раздвоенный язык.
– Мра-а-азь… – прошипела Божена. – Как ты смеешь рыться в моих вещах?!
– Мадам, простите… я искала куклу… я думала, я ничего не видела, правда… – заикаясь, лепетала няня.
Божена звучно, с двух рук, надавала Женевьев пощечин. Она бы убила бедняжку, если бы не Николай Григорьевич, поспешивший на шум и крики.
– Она хотела меня обокрасть! Она рылась в моих драгоценностях! – мешая русские и французские слова, кричала Божена.
Женевьев плакала и говорила, что просто хотела посмотреть.
– Успокойся, дорогая, я выгоню её сию минуту, – уговаривал генерал.
– Нет, не надо, Николенька… после. Пусть поработает ещё, пока мы не найдём новую няню, – сказала Божена уже спокойным тоном.
Женевьев вышла из будуара ни жива ни мертва.
***
Божена выдвинула ящик стола. Нарушенный порядок не оставлял никаких сомнений: нянька копалась в вещах, брала книгу и мешочки с травами, свечи… Шкатулка – это так, для отвода глаз. В честности Женевьев она не сомневалась, знала, что та не возьмёт и забытого на столе франка, а о драгоценностях и говорить нечего.
Плохо, очень плохо… Нянька может разболтать – и поползут по всему Парижу многократно преувеличенные слухи. Муха станет слоном, можно не сомневаться. Господа, которые были очарованы ею, будут холодно кивать и отворачиваться. Их чопорные жёны сделают вид, что не знают никакой мадам Хелен. Надо немедленно заткнуть рот этой мерзавке, пока она не начала болтать. Жаль, конечно, дети её любят… Но ничего, полюбят и другую няню.
Женевьев ходила тише воды и ниже травы, стараясь не попадаться мадам на глаза, решая все вопросы через месье Николя. День шёл за днём, и няня успокоилась, решив, что самое страшное позади. Она потихоньку рассказала Жюли о том, что случилось в будуаре мадам. Горничная была в ужасе:
– Ты с ума сошла! Зачем ты полезла в ящик? Что ты там хотела найти?
– Не знаю… мне было просто любопытно, хотела сама убедиться в том, что давно подозревала.
– Ну, убедилась?
– Убедилась, она ведьма. Там мешочки с какими-то колдовскими травами, нож серебряный и книга с заклинаниями, – расширила глаза няня.
– Дурочка ты, Женевьев. Теперь тебя выгонят и рекомендаций не дадут, что тогда делать будешь?
