Ольга Пустошинская
Божена Прекрасная
– Может, и не выгонит. Мадам вроде успокоилась…
А через три дня это и случилось…
– Женевьев, тебя мадам зовёт, – заглянула в детскую Жюли.
– А что она хочет, ты не знаешь?
– Не знаю. Да не бойся, настроение у неё как будто хорошее, – подбодрила горничная.
Няня пригладила волосы и пошла к мадам, правда, не без дрожи в ногах.
– А, вот и ты! – Божена встала с кресла-качалки и подошла, улыбаясь и протягивая обе руки няне. Та робко подала свои.
– Женевьев, я хочу перед тобой извиниться.
– За что, мадам? – изумлённо подняла глаза няня.
– Я была очень груба с тобой, дала тебе пощёчину и обвинила в воровстве. А это не так. Я знаю, что ты не возьмёшь чужого, ты честная девушка.
– Спасибо, мадам.
– Я хочу отблагодарить тебя. У меня есть чудесное голубое платье, всё в кружевах и ленточках, оно очень подойдёт к твоим небесным глазам.
– Спасибо, мадам, – ещё раз поблагодарила девушка, не смея отказаться.
– Залезь, пожалуйста, на антресоли, там найдёшь плетёную корзину, в ней лежит платье. Забери его себе.
Веря и не веря, Женевьев под немигающим взглядом мадам вышла в коридор, где находились широкие антресоли, и поднялась по массивной лестнице наверх.
Нужная плетёная корзина нашлась в углу, няня открыла крышку и достала из неё нежно-голубое платье, украшенное несколькими рядами кружев по подолу и лифу.
– О, мадам, какая прелесть…
Прижимая ношу к груди, Женевьев стала спускаться с лестницы, держась одной рукой за перила. Вдруг её нога соскользнула со ступеньки, она потеряла равновесие и кубарем полетела с лестницы. Божена молча смотрела, как Женевьев, перевернулась через голову и замерла на полу, а потом спокойным движением подтянула колени к груди. Божена подошла и тронула носком туфли ногу девушки.
– Ну вот и всё, – тихо сказала она, а потом закричала изо всех сил:
– О мон дьё! Женевьев! Николенька! Женевьев упала с лестницы!
Прибежал Николай Григорьевич, опустился на колени, взял несчастную за руку, проверяя пульс:
– Умерла… Бедная девушка… – трагически прошептал он. – Господи, Боженочка, как же это случилось?
– Я велела поискать Женевьев корзину на антресолях, наверно, она оступилась и упала.
Выскочили из кухни Жюли и кухарка, ахнули, закричали от ужаса, заголосили…
– Дайте же простыню, я не хочу, чтобы увидели дети, – бросил Николай Григорьевич.
Вызванный доктор Пётр Аркадьевич констатировал смерть.
– Сломала шею, не повезло девушке, – грустно сказал он.
Доктору пришлось оказывать помощь Божене, которая так расстроилась из-за смерти бедняжки, что слегла в постель, а Жюли так тряслась от рыданий и страха, что пришлось отпаивать её успокоительными каплями.
5
– Не беспокойте меня, – сказала Божена детям и прислуге, – я собираюсь написать несколько писем.
– Хорошо, мадам.
Новая няня Катрин подхватила Майечку и унесла в детскую, несмотря на её протесты.
Божена закрыла дверь на ключ, вынула книгу и чёрные огарки свечей, зажгла их. В сумрачной зашторенной комнате яркие огоньки мерцали, чуть подрагивая, создавая атмосферу таинственности.
И вот она уже в поместье, ходит незримая по комнатам, по бывшей людской, заходит в амбар. Несколько дней назад Божена умертвила лошадь и корову, хоть и жаль было своё добро. Стоя в стороне, она наслаждалась отчаяньем и слезами скотниц, окруживших павшую корову.
– Мало вам… Мой хлеб едят, моё молоко пьют…
Божена достала из корсажа платья мешочек с высушенными мухами и высыпала весь в лари с мукой, не пропустив ни один.
– Кушайте на здоровьичко, гости дорогие, – хохотнула она.
Дохлые мухи вдруг ожили, зашевелились, расползлись по муке.
Рант утром повариха пошла в амбар за мукой для лепёшек, набрала полный таз. А там опарыши! Её крик и на краю деревни, наверно, услышали.
– Мать честная! С такими на рыбалку хорошо ходить, – почесал затылок председатель. – Откуда это?
– Из ларя.
Вся мука оказалась усеяна толстыми белыми червями.
– Чертовщина какая-то…
– А я что говорила? А ты не слушал, – азартно подхватила повариха.
Игнат понюхал горсть муки, стряхнул и вытер ладонь о штаны.
– Нормальная… вроде не воняет, есть можно.
Коммунары просеяли всю муку, опарышей отдали курам. Божена смеялась – шутка удалась!
***
Шорк-шорк-шорк… Сидя на корточках, Жюли чистила щёткой ковёр в гостиной. Однообразные движения не мешали ей думать, и горничная сотый раз вспоминала скорчившуюся возле лестницы Женевьев. Не может ли такого быть, что её смерть подстроена? Вдруг это мадам столкнула девушку с лестницы? Жюли замерла от этой догадки. Ну а что, это возможно… Никто не видел, как упала Женевьев, а хозяйка была рядом.
"Хелен ещё не знает, что я знаю", – внезапно пришло ей в голову, и от этой мысли у Жюли по спине забегали мурашки.
На пороге гостиной показалась Божена с каким-то французским романом в руках.
– Жюли, оставь в покое ковёр, он уже чистый. Лучше прибери на антресоли там пыли по щиколотку.
Услышав про антресоль, горничная побледнела и задрожала от страха.
– Мадам, пожалуйста… не надо… – пролепетала она, глядя снизу вверх на Божену. – Не надо, я ничего не видела и не знаю… У меня старая мать и маленький брат…
– Да ты с ума сошла!
– Умоляю, мадам… я не хочу умирать, как Женевьев…
Божена рывком подняла Жюли с ковра.
– Закрой рот! Что ты видела и знаешь?
Глаза мадам впились пиявками в лицо горничной, она не сумела солгать:
– Ничего… только свечи…
– Свечи… – Божена повернула кольцо на пальце камнем внутрь и ударила горничную ладонью по лбу. Та замолчала на полуслове.
***
– Мадам! Пойдёмте со мной в детскую… – заглянула в будуар испуганная няня.
– Что ещё случилось? – Божена недовольно закрыла книгу, не забыв заложить меж страниц закладку.
– Там Жюли… с ней что-то странное…
Мадам поднялась с кресла и прошла в детскую, которую делили на двоих сёстры Маша и Майечка. На полу, поджав ноги, сидела Жюли, расставив кукол вокруг себя полукругом. Куклы были Машиной гордостью, никому на свете она не разрешала прикасаться к ним. Это были маленькие барышни в шляпках и шёлковых платьицах, украшенных лентами, куклы с маленькими сумочками и букетиками искусственных цветов, куклы с собачками, кукла-китаянка и кукла-мулатка цвета кофе с молоком…
Жюли напевала песенку без слов и, держа на коленях куклу с длинными белокурыми локонами, неровно обрезала ей пряди волос маленькими ножницами.
– Я не смогла отнять, простите… – бормотала Катрин, стискивая кулачки.
– Жюли! Что происходит?
Горничная не повернула головы, продолжая мурлыкать под нос песенку. В детскую забежала разрумянившаяся Маша, застыла на пороге с широко раскрытыми глазами и немедленно разразилась плачем.
Куклу у Жюли попытались отнять, она выла и не отдавала, мёртво вцепившись в розовое кукольное платье. А потом стала нести такую околесицу, что месье Николя надел сюртук и лично поехал за врачом.
Говорить Жюли не могла, она или выла, или плакала, или напевала какой-то мотив без слов, а потом впала в ступор, прозрачная слюна висела в уголке губ.
– Психическое расстройство, может, шизофрения, – задумчиво сказал Пётр Аркадьевич. – Может быть, на неё так повлияла смерть той девушки… как её звали? Да, Женевьев. Это, конечно, неточный диагноз, могу и ошибаться – я не психиатр. Мои коллеги из госпиталя Святой Анны, безусловно, разберутся…
– Это уже не наша забота, а её родственников, – отрезала мадам, и врач с удивлением посмотрел на неё.
– Нет у неё здесь родственников, – раздался голос кухарки, наблюдавшей за происходящим из коридора, – Жюли приехала из Шартра.
– Ничего не попишешь, придётся нам заняться беднягой, – сказал Николай Григорьевич.
– А никаких странностей за ней не замечалось? Перемены настроения или подавленность? – Врач поводил туда-сюда своими часами перед глазами Жюли, она не обратила на это ни малейшего внимания.
– Нет, абсолютно ничего, никаких странностей, – пожал плечами генерал. – Ты ничего не замечала, дорогая?
– Жюли была сильно огорчена смертью Женевьев, но больше ничего необычного в её поведении я не замечала… Так жаль бедняжку, плохо, что у неё нет здесь родных… – Божена достала кружевной платочек, всхлипнула и сделала вид, что вытирает слезу.
– Мадам, я вам могу предложить успокоительных капель? А потом мы с вашим мужем займёмся девушкой.
– Да, пожалуйста…
Кухарка помогла одеть Жюли, и врач с Николаем Григорьевичем под руки вывели её из квартиры.
6
Семейные обеды теперь проходили почти при полном молчании, изредка прерываемом фразами: "Передай, пожалуйста…" или: "Люси, можешь подавать второе".
Новая горничная была довольно бестолковой, к тому же страшно напуганной рассказами соседской прислуги об умерших и сумасшедших девушках у месье Николя. Если бы ей не так нужна была работа…
Притихшие дети быстро управились с супом и мясным рулетом, невнятно поблагодарили и ушли из-за стола.
– Её поместили в госпиталь Святой Анны, где лечат душевнобольных, – сказал вдруг генерал.
Божена отложила вилку и промокнула салфеткой губы.
– Ты о Жюли?
– О ком же ещё.
– Она говорила что-нибудь?
– Нет, Жюли совсем не разговаривает, странно это, – нахмурился Николай Григорьевич.
– Не переживай так, Николенька… Люси, подавай чай… Всего-навсего какая-то служанка.
Генерал опешил. Салфетка выскользнула у него из рук, глухо звякнув, упала на пол вилка.
– Божена, я тебя просто не узнаю… Неужели тебе не жаль бедных девушек? Первой повезло даже больше. Не приведи бог оказаться на месте Жюли. Как у Пушкина, ты помнишь?
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад…
– У каждого своя судьба, ей так на роду написано… Я много подобных историй знаю… – Божена вдруг замолчала, уставившись в одну точку. – Проклятые мальчишки! Они хотят сжечь мой портрет! Как они догадались?!
– Божественная, ты о ком, о Мите?
