полная версия

Ольга Мицкевич
Недомолвки

Артем

Впервые увидев ее, я был поражен. Я помню это очень отчетливо, хотя не должен бы: мне хорошо если исполнился год к моменту нашей первой встречи. Мама рассказывала, что я перестал плакать и просто замер, перегнулся через край коляски и потянулся к ней руками, словно к солнцу.

И на протяжении долгих лет она оставалась моим солнцем – честная, добрая, верная, упрямая, иногда заносчивая, и всегда неповторимо красивая. Для меня она всегда была красивой, хотя сама этого никогда не замечала. И я любил ее, хотя очень долго не мог понять, что влюблен. Она была рядом, всегда, вне зависимости от того, в соре ли мы, злимся ли друг на друга или у нас период мира. Она была единственной постоянной величиной в моей сумбурной вселенной, и я слишком поздно понял, что принимал ее как должное.

А когда понял, так испугался собственных чувств, что у меня ушел год и три бутылки шампанского на двоих, чтобы, наконец, признаться ей во всем.

Той ночью нас было только двое на всей планете. С тех пор для меня существовали только ее губы, только ее кожа и ее хриплый голос, нашептывающий нежные слова.

Я знал, что стал ее первым. И отчаянно хотел быть последним. Потому, проснувшись утром – полуодетый, с затекшей спиной и похмельем, – и не найдя ее рядом, я запаниковал. Мы были так молоды, так невинны. И мне стало страшно – а вдруг она жалеет о случившимся. Вдруг, для нее эта ночь не стала целым миром, как для меня? Еще больше в этой мысли меня утвердило то, что в комплексе гостевого дома, снятого нами по случаю выпускного, я ее не нашел. Кто-то из девочек сказал, что рано утром она позвонила родителям и те ее забрали.

Вечером того же дня, разговаривая по телефону, она казалась прежней, вот только сказала, что так напилась прошлой ночью, что ничего не помнит начиная с момента, как мы спустились к воде. И все не умолкала, как это будет чудесно – вновь уехать на целый месяц прочь от родителей, к морю, солнцу и сосновому лесу, перед университетом денег заработать. Это последний год, когда она могла претендовать на должность в кемпинге, и планы у нее были грандиозные. Я слушал и умирал внутри.

Я возненавидел то лето – жаркое, бесконечное, заполненное тренировками и нервотрепкой из-за поступления в университет. И я поклялся, что вернувшись домой, обязательно поговорю с ней, с глазу на глаз, никаких телефонов. Я летел домой, проклиная пробки и проливной дождь на трассе, потому, что там меня ждала она.

Вот только она не ждала. Я выслушал восторженный рассказ о каком-то очередном парне, с которым они сплавлялись на лодках по Гауе⁴ и ночевали в палатках; как она подавала документы в университет и повстречала отличную девчонку, у которой брат на третьем курсе и он обещал помогать им в учебе. Я слушал и умирал понемногу, вновь. Потому, что она даже не помнила и жила дальше, а я был не в состоянии забыть. Ее губы, ее руки, слова шёпотом – она словно выжжена у меня под кожей.

Я не умею быть ненужным. Поэтому я нашел единственный способ, который, как мне казалось, был способен изгнать из меня этот голод: я загулял. Пил, полуночничал с однокурсниками по барам и вечеринкам, менял девушек, быстрее, чем успевал запомнить их имена. Время утекало, как вода сквозь пальцы, мы незаметно взрослели. У нее было пару парней, у меня была пара сотен девушек, но никогда это не было чем-то большим. И на время, как будто отпустило.

А потом устал, приелось, и в тот самый миг появился он: холеный, самоуверенны и имевший с ней то, чего я всегда был лишен – историю. Я чувствовал себя больным от злости, и буквально сходил с ума, глядя на них двоих, тесно прижавшихся друг к другу в танце и желал, чтобы мир сгорел в ледяном огне. Наплевав на гордость и доводы рассудка, я попросил ее остаться. Желание высказаться, признаться наконец во всем, безжалостно зудело под кожей.

А она уехала с ним, и мой мир замер.

Два дня не помню: пил, спал и снова пил. Потом проспался, умылся и наподдав себе пинка за жалкий скулеж, поехал к ней, да вот только из машины выйти не успел – к ее подъезду бодрым шагом шагал Ваня с огромным букетом роз и улыбкой на лице. Сидел, курил впервые за шесть лет и думал, как быть дальше. На следующий день приехал вновь и вновь увидел Ваню и букет роз.

И тем холодным, снежным днем, в непривычно прокуренной машине, мою голову посетила безжалостная мысль – а что, если я ей просто не интересен. Ведь это возможно: той единственной, которая всегда имела для меня значение, я не нужен. А мне не нужна ни одна другая. Возможно с ним она счастлива, а ведь это единственное, чего я хочу, искренне – чтобы она была счастлива. Пусть и с другим. И мне стоит отойти в сторонку, дать им место. А себе время.

И тогда я ушел.

Следующие две недели я просто спал, смотрел телевизор и пытался совладать с яростным желанием пойти и набить морду ее напыщенному кавалеру – или кому еще, не важно. Только бы унять эту густую, щемящую боль в груди, которая душит.

Но у вселенной своеобразное чувство юмора.

И вот теперь она здесь, со мной, говорит что любит. Что всегда любила только меня и всегда ждала. А я, как слепой, все эти годы бродил в темноте, выискивая в других ее черты и выбрасывал, не находя.

Она мое все, мое «навсегда» и мне совершенно безразлично, каким способом мир сходит с ума, пока она со мной рядом. И все не важно, лишь бы с ней…