Ольга Мицкевич
Недомолвки
– За меня не беспокойся, я доберусь с Ваней, – процедила я сквозь зубы и, к собственному стыду, обрадовалась, заметив, как дернулось его лицо. Артем закрыл глаза, откинулся на стену и запустил пальцы в волосы. Пару секунд постоял так, тяжело вздохнул, и вновь вперил в меня взгляд, полный непонятной злости и тоски.
– Не делай этого, – произнес он и, оттолкнувшись от стены, шагнул в мою сторону.
Я замерла, боясь даже дышать. Что-то и с ним не так сегодня, определенно. Но мысли мои прервала хлопнувшая дверь туалета и, застывшая в шаге от нас, новая знакомая Артема. Почувствовав, как что-то дернулось и оборвалось у меня в области сердца, я медленно выдохнула.
– Не тебе читать мне мораль, – постаралась улыбнуться я. – Увидимся.
Неожиданно для самой себя, я шагнула, прижалась губами к его теплой щеке и ушла, не желая знать, как он проведет сегодняшнюю ночь. Мы слишком долго и слишком хорошо друг друга знаем, в этом наше благословение и наше проклятье.
Ваня ждал меня у бара. После того, как он заказал такси и расплатился с барменом, мы неспешно оделись и вышли на морозный, напоенный светом ночных фонарей, воздух. Не успела я запахнуть пальто, как оказалась прижата к шершавой стене: кирпичная кладка холодила спину в области лопаток, а Ванины руки и губы жадно исследовали все, до чего могли дотянуться. Запретив себе думать, я просто отдалась этому моменту и выбросила из головы все лишние мысли. В тот миг я отчаянно хотела, чтобы он вновь помог мне забыть какого это – любить Артема Синицына.
4.
В такси, когда водитель спросил адрес, мы с Ваней неуверенно посмотрели друг на друга.
– Ты где живешь? – поглаживая мое колено, спросил он тихим, рокочущим голосом, и внутри у меня все сладко заныло.
– На Барона, это в пяти минутах.
– Отлично, – выдохнул он мне в губы. – К тебе гораздо ближе.
Не колеблясь, я назвала адрес. Время полетело с удвоенной скоростью и замедлилось одновременно. Мы не могли успокоиться всю дорогу до квартиры, ни в машине, ни в подъезде. Едва захлопнулась входная дверь и щелкнул замок, словно безумные, кружили и путались, срывая друг с друга одежду и оставляя на коже влажные следы поцелуев. Прежде со мной такого никогда не было и это было волшебно.
Мы горели и таяли, пока луна бледным привидением неторопливо скользила по небу, а на горизонте, в утреннем мареве, таяли звезды.
А утро заставило меня пожалеть о каждом моем слове, прикосновении и вздохе с того момента, как я повстречала Ваню в, пронизанном ароматами осени и праздника, баре. Как я и сказала, прежде со мной такого еще никогда не было и, надеюсь, больше никогда не будет.
Я проснулась от звука льющейся в душе воды. Открыла глаза, огляделась и сладко потянулась, вспоминая прошедшую ночь. Протянула руку за лежащим на прикроватной тумбочке, мобильным телефоном, чтобы проверить который час, и случайно сбила Ванин бумажник. Он глухо шмякнулся об пол и раздался тихий металлический звон. Без какой-либо задней мысли, я перегнулась через край кровати, и посмотрела вниз. Там, на дне бездны моей глупости, лежал раскрывшейся бумажник с вложенной в прозрачный кармашек фотографией курчавого карапуза с Ваниными небесно-синими глазами и ямочками на щеках, и тонкий ободок золотого кольца. Видимо, Ваня спрятал его в кармашек, когда мы вчера встретились.
Сон прошел мгновенно, желудок скрутило холодным узлом, и я почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
Он женат.
«Ну, разумеется, глупая ты корова!» – истерично возопила моя треклятая совесть. – «Ты же так торопилась скинуть с себя всю одежду и придаться воспоминаниям, что ни о чем его не спросила! А вы взрослые теперь, жизнь не стоит на месте и люди меняются. Так что поделом!»
Это было плохой, ужасной идеей. И я сама во всем виновата. Правда, осознание собственной вины не принесло облегчения, только боль стальным обручем сжала голову. Я почувствовала себя больной от злости, и замаранной.
Вода в душе смолкала, пара минут тишины, а затем звук босых ступней по паркету. Когда Ваня зашел, я так и сидела на краю кровати, свесив окоченевшие ноги и небрежно прикрывшись простыней. Скандалить не хотелось. Я не столько сердилась на Ваню, сколько на себя. Со мной так вечно: сначала сделаю, а потом как будто наблюдаю со стороны за размерами развернувшейся катастрофы. Вчера вечером я все сама себе придумала: и что он все еще помнит меня, и что из этой одной, короткой встречи можно построить целую жизнь, если только броситься в омут с головой. Сама воскресила в душе и сердце образ первой любви, и решила что Ваня – тот самый принц, который, с мечом наперевес, вновь спасет мое глупое девичье сердце. Вот только Ваня не принц, Тёма не дракон, а я глупая дуреха с ПМС, а никакая ни принцесса.
Моя проблема в том, что я сентиментальна и излишне эмоциональна. Я это осознаю. И это одна из причин, почему малознакомым людям иногда сложно меня понять, ведь я всему придаю эмоциональную подоплеку. Для меня у всех поступков существует сентиментальное обоснование: к примеру, мне гораздо важнее кто подарил мне, скажем, кружку – по какому случаю, с какими пожеланиями, – а не то, удобно ли из нее пить в принципе. Раньше я обижалась, потому что мне казалось, что все люди должны так чувствовать. У меня ушло много лет и слез, дабы понять, что это совсем даже не так. Иногда, кружка – это просто кружка. А секс – это просто секс…
Не оборачиваясь, я протянула Ване его бумажник с, прижатым сверху, обручальным кольцом.
– Пожалуй, тебе стоит уйти, – сказала я, а сама удивилась, как спокойно и равнодушно звучал мой голос.
Он молчал с минуту, оставаясь неподвижным, но я спиной чувствовала его взгляд. Потом Ваня сказал, неожиданно твердо, с нотами злости:
– Все не так.
– Ох, избавь меня от этого! – воскликнула я, чувствуя, как слезы подбираются к глазам.
Ваня вырвал из моих онемевших пальцев свой бумажник и яростно швырнул его на одеяло. Обошел кровать и, присев на корточки, замер передо мной. Когда наши взгляды встретились, он тяжело вздохнул и потянулся было ко мне, но я отпрянула, вздрогнув от внезапного приступа гадливости.
– Я хотел тебе сказать, правда. Но… как-то к слову не пришлось.
– Ты серьезно? Как на счет того момента, когда ты просил меня «остаться еще немного»? Или когда целовал и шептал, что никогда не забывал какие сладкие у меня губы? – я почти кричала, захлебываясь словами, но не могла остановиться. – Или когда предложил уехать вместе? Или когда здесь, на этой самой кровати, срывал с меня одежду и клялся, что никогда и ни с кем так себя не чувствовал? Как на счет любого из этих моментов, а?
Не осознавая, что делаю, я толкнула его в грудь, и Ваня покачнулся, едва удержавшись на ногах. Он не отрывал от меня взгляд, пока я говорила, и даже сквозь застилавшую пелену слез, я видела синее пламя, бушевавшее в глубине его глаз – чистое, яркое, отчаянное.
– Я не врал, – несмотря на мои протесты, Ваня потянулся и обхватил мое лицо, заставил посмотреть на него, услышать. – Я не врал тебе, ни разу. Я никогда, ни на один день, не забывал тебя. Ты ушла, подарив мне один короткий месяц, а я не удержал, не разглядел тогда чем ты для меня стала! А потом задыхался, потому что не мог забыть, не мог выкинуть тебя из головы и из сердца! Боже, мне ведь было всего восемнадцать! Я думал, что время все вылечит, – он на миг зажмурился. – Но шли месяцы, а ничего не менялось. Милая…
– Не называй меня так, – вздрогнула я.
– … когда я вчера тебя встретил, я понял, что судьба подарила мне еще один шанс. Нам.
Я смотрела на Ваню, не в силах дышать от гремучей смеси переполнявших меня эмоций: удивления, брезгливости, злости. Такого я не ожидала. Чего угодно – что он посмеется надо мной, узнав, что я придаю этой ночи какое-то значение; пожмет плечами, сказав, что я перегибаю палку; закатит глаза и уйдет, или разозлится, или что там они, мужчины, обычно делают в таких случаях, – но не этого! Что, ради всего святого, он несет?
– Вань, ну что за бред? Ты мог найти меня. Я тебя умоляю, в наше то время! Мы же в одной школе учились, у нас куча общих знакомых, не говоря уже о ФэйсБуке, Ватсапе и других социальных сетях. Господи, да ты с Тёмой знаком, он дал бы тебе мой номер! К чему такая драма?
При упоминании Артема, Ванино лицо дернулось и приобрело злое выражение:
– Я спрашивал. Твой драгоценный дружок велел держаться от тебя подальше. Сказал, что ты давно все забыла и счастлива с другим.
– Что? С кем? – он говорил с Тёмой? И Тёма мне ничего не сказал? Чем дальше, тем запутаннее, а голова болит все сильнее.
– С ним.
– С Тёмой? Ты что-то не так понял, – уверенно сказала я, отказываясь верить, что Артем способен на такую ложь. Да и зачем?
– Да черт с ним, с Артемом! – подавшись вперед, Ваня притянул меня к себе. Простыня начала соскальзывать, и я судорожно ухватилась за края, не имея ни малейшего желания оказаться перед ним еще более уязвимой, чем уже себя чувствовала. От прикосновения его горячей кожи к моей холодной я ощутила дрожь во всем теле, и это была совсем не та дрожь долгожданного соединения, пронзавшая меня прошлой ночью. Это было что-то, очень похожее на ужас.
Я не хотела верить ему, не хотела, чтобы его слова были правдой, но боялась что это все же так. Потому что, если быть до конца честной, я никогда не любила Ваню. Не достаточно. Да, я была увлечена им, может даже, немного влюблена, но никогда – ни тогда, ни тем более, сейчас, – это не было той всепоглощающей страстью и тоской, которой горели его глаза.
– Тебе лучше уйти, – повторила я.
– Но почему? – Ваня вскочил на ноги и несколько раз быстро прошелся по комнате, запустив руки в волосы. – Ты вообще слышала, что я говорил?
– Ты женат, – лаконично ответила я. – И, насколько я понимаю, ты отец. Все это как-то не вписывается в нарисованную тобой картину душевных терзаний.
– Это было ошибкой! – вырвалось у него, и по Ваниному лицу стало ясно, что он впервые произнес эти слова вслух. Может, даже для себя. И мне стало нестерпимо гадко.
– Это мерзко. Как ты можешь называть свою семью ошибкой? – вновь завелась я, начиная терять самообладание. Все, чего мне сейчас хотелось, так это остаться одной и соскоблить с кожи его запах. Этим поступком Ваня одним махом перечеркнул все-то хорошее, что когда-то нас связывало. – Эта женщина, кем бы она ни была, наверняка любит тебя. Она подарила тебе чудесного малыша Вань, и не заслуживает того, что происходит сейчас. И я не заслуживаю. – Ваня просто стоял и смотрел на меня, а его, некогда такие знакомые синие глаза, углями тлели под сведенными бровями. – Если ты не любишь ее, это ваше дело. Но я не хочу быть частью этой грязи. Мы уже давно не дети, Вань, и принятые нами решения накладывают и ряд обязательств. Уходи.
– У тебя все так просто, – горько усмехнулся он, продолжая прожигать меня взглядом. – Не жизнь, а шахматная доска.
