Ольга Кузьмина
Путь лиса
– Я не знал, что он любимчик этого… восьмихвостого, – Рыжун шмыгнул носом. – А хоть бы и и так! Нечего язык распускать! Думает, ежели я не родился оборотнем, так об меня можно лапы вытирать и обзывать по всякому?! И вообще, я же его не убил…
– Ты лишил его красоты! Расцарапал морду и откусил ухо! А что ты сделал с его хвостами? – Бай Хуан повернулся к Лешему. – Этот не в меру талантливый юноша наколдовал бочку смолы и опрокинул на своего противника. А вымыть из шерсти смолу невероятно трудно, проще остричь наголо. И это не смешно!
– Кому как, – Леший прикусил губу, сдерживая ухмылку. – Но я не понял, что такого страшного приключилось? Подрались и подрались. Дело молодое.
– Страшное в том, что пострадавший оказался фаворитом Ху Фэна, самого могущественного лиса Поднебесной. – Бай Хуан скорбно вздохнул. – Когда господин Ху, кипя от возмущения и горя жаждой мести, явился требовать голову Рыжуна, это оказалось тяжёлым испытанием для скромного даоса.
– Но учитель меня всё равно не выдал! – Рыжун засиял до кончиков ушей. – И тогда нас обоих изгнали.
– Поэтому теперь бездомные странники смиренно просят у тебя приюта, – закончил Бай Хуан, низко кланяясь.
Леший представил, сколько у него возникнет проблем из-за хули-цзин и содрогнулся. Пусти лиса-оборотня на порог – вся тайга его станет. Умом Леший понимал, что надо решительно отказать, но Рыжун смотрел жалобными глазами, а в сердце по-прежнему пели птицы и очень не хотелось, чтобы они умолкли.
– Живите, что с вами поделаешь. Но только уговор, – Леший поднял палец, – беззакония в лесу не творить! На зайцев можете охотиться, на куропаток и на всех прочих, на кого лисы охотятся, согласно природе своей. Но людей не трогайте!
– И браконьеров? – вскинулся Рыжун.
Леший с досадой крякнул. Браконьеры были его постоянной головной болью. Тайга хоть и заповедная, но большая, за всеми не уследишь. Случалось, что и капканы ставили, и зверьё летом стреляли, забавы ради. Родители Рыжуна так погибли. Если хули-цзин приструнит людишек, которые без стыда и совести живут, всем польза будет.
– Браконьеров можно. Но больше никого! И не колдуйте мне тут напропалую, лесу это не на пользу.
– Благодарность переполняет моё сердце весенним половодьем! – Хуан прижал лапы к груди. – Клянусь полной луной и своими хвостами, о великодушный Хранитель, тебе не придётся пожалеть о своём решении!
Леший с сомнением хмыкнул. Веры иноземному оборотню у него не было ни на воробьиный нос. С другой стороны, Рыжун – вот он, живой и здоровый. Превращаться научился. И по всему видать, учитель его не угнетает. Скорее уж, наоборот.
***
– А ведь я на тебя плохо подумал, – признался Леший вечером, когда показывал гостю свои владения. Намаявшийся Рыжун, которого учитель заставил облагораживать выделенную им старую медвежью берлогу, уснул на незаконченной циновке, укрывшись хвостами. – Тогда, осенью, я следом за вами отправился, но не догнал. Зато увидел кое-что…
– Понимаю. – Хуан сочувственно покивал. – Тебе попалась на глаза добыча мафу, горного духа, похожего обличьем на тигра. Не знаю, чем ему не угодил тот бедолага-лис, но зрелище и впрямь было отвратительное. А ты решил, что это растерзанный мною Рыжун?
– Прости. Не следовало винить, не разобравшись.
– О, признаться, у меня и правда была идея поглотить силу чудесной сливы вместе с тем, кто её съел.
– Отчего же передумал? Дао убивать не велит?
– Всё не так просто. Великое Дао – это не бог. Это… скажем так, путь. А путь лиса – это путь хищника. Путь хитрости и обмана. – Бай Хуан посмотрел на Лешего без своей обычной улыбки. – Всему живому надлежит следовать своему предназначению. Но мои намерения изменились, когда вы с Рыжуном спасли мне жизнь. Знаю, о хули-цзин ходят нехорошие слухи, однако в чёрной неблагодарности нас никто не обвинит.
– Ты поэтому не выдал Рыжуна?
– Защищать ученика – долг учителя. Я бы не выдал его в любом случае. К тому же, в итоге всё сложилось не худшим образом. Давно мечтал пожить в дикой природе. – Бай Хуан сорвал цветок перелеска, понюхал и заправил за ухо. – Восхитительное место! Здесь чувствуешь себя по-настоящему живым и молодеешь с каждым вдохом.
– Кстати, – спохватился Леший, – а почему Рыжун мальчишкой стал? Ведь по лисьим меркам он уже взрослый.
– Зато по меркам хули-цзин – сущий младенец. В результате получилось нечто среднее. Признаться, для меня это оказалось не слишком приятным сюрпризом. Совершенно не умею обращаться с детьми.
– Ничего, – Леший похлопал его по плечу, – обучишься. Ты как, жениться не собираешься?
– Что ты! – отшатнулся Хуан. – Не собирался прежде и, тем более, не собираюсь теперь. Кому нужен бездомный изгнанник с непослушным учеником на шее?
– Не скажи. – Леший прислушался к шорохам в кустах. – Ты из себя видный, так что желающие найдутся. Но держи ухо востро, особенно с девицами-мухоморами.
– О, я наслышан о их несказанных прелестях! – оживился Бай Хуан. – Будет ли мне оказана честь познакомиться с этими прекрасными феями?
В кустах захихикали.
– Познакомлю при случае. – Леший про себя усмехнулся. Если девицы-мухоморы всерьёз возьмутся за оборотня, у того уже не хватит сил на другие проказы. – А насчёт Рыжуна обращайся в любое время, я его приструню. Не то он тебе, того и гляди, на голову сядет.
Бай Хуан переливчато рассмеялся. Скорее всего, он сообразил, что Леший намерен больше приглядывать за учителем, чем за учеником, но ничем не выказал недовольства. «Глядишь, и поладим», – с осторожным оптимизмом подумал Леший.
Словно угадав его мысли, хули-цзин отцепил от пояса тыкву-горлянку, заткнутую деревянной пробкой, и встряхнул. Внутри забулькало.
– Предлагаю скрепить наш договор глотком доброго рисового вина.
– Один глоток – это маловато будет. – Леший прикинул, сколько у него осталось припасов, и решил, что на пирушку для двоих хватит. – Пошли, у меня в берлоге непочатый бочонок медовухи припрятан.
– Медовое вино? – Бай Хуан восхищённо цокнул языком. – О, это воистину небесное наслаждение! Как сказал поэт: «Жбан приоткрыв, лью-разливаю по чаркам яшмовый сок, жёлтого золота жир»1.
– Жир? – переспросил Леший. – Кто же мёд с жиром смешивает? Разве что для лекарских надобностей.
– Это поэтическое иносказание.
– А, ну да… – Леший покивал с глубокомысленным видом, хотя так и не смог представить себе сок, выжатый из яшмы.
Перед своей берлогой он замешкался, сообразив, что не удосужился прибраться после спячки, даже не проветрил, бросил всё, как есть, провонявшее и отсыревшее.
– Ты это… здесь подожди. – Леший обмахнул рукавом плоский валун у входа, специально сюда прикаченный прошлым летом, когда Болотник повадился в гости захаживать, в зернь играть. – Чем спёртым воздухом дышать, лучше на крыльце повечеряем.
Он нырнул в берлогу, прикрыв за собой дверь из заговорённого дёрна. Вытащил из ниши в стене бочонок медовухи, надёжно заклятый от порчи, и туесок с орехами. Прихватил было стаканы из бересты, но бросил – потемнели, покоробились. Лучше новые свернуть.
– Чем богаты… – начал Леший, плечом открывая дверь, и осёкся.
Валун исчез под зелёной, в тон халату хули-цзин, скатертью. А на скатерти стояло серебряное блюдо с чем-то белёсым. Не то густой творог, не то рыхлый сыр.
– Гость взял на себя смелость помочь хозяину. – Хули-цзин с улыбкой достал из широкого рукава две фарфоровые чаши с узором из синих драконов и золотых птиц. – Весна в лесу – голодное время, а мне не сложно достать угощение там, где всего вдоволь.
– Достать или украсть? – Леший принюхался к непонятной еде. В нос шибануло тухлятиной так, что даже слёзы на глазах выступили. – Что это?!
– Это называется тофу, – хули-цзин облизнулся, – соевый творог.
– Да не может творог так вонять!
– О, это особый вонючий тофу. Редкостный деликатес! Чтобы добиться такого благоухания, творог длительное время выдерживают в рассоле из протухшего соевого молока. Чувствуешь, как многообразен и сложен аромат? – Бай Хуан с наслаждением потянул носом воздух. – Настоящая поэма. Навевает воспоминания…
– О деревенском отхожем месте в жаркий летний полдень! – прогнусавил Леший. У него уже не только слёзы текли, но и сопли.
– Отрадно слышать слова истинного ценителя! – просиял хули-цзин. – Улавливает ли тонко чувствующий Хранитель нотки тухлых носков и сточных вод?
– Убери! – рыкнул Леший. – Иначе себя самого вылавливать будешь – из сточных вод.
Бай Хуан поджал губы, но без дальнейших споров сунул блюдо в рукав, где оно бесследно исчезло. Вместо тофу хули-цзин извлёк из рукава серебряный чайник и вылил в него вино из тыквы-горлянки. Над носиком чайника закурился пар.
Леший хотел сказать, что не след мешать медовуху с рисовым вином, тем более, с подогретым, но промолчал. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А узнать побольше о замыслах хули-цзин не помешает.
Начали они с медовухи. Бай Хуан смаковал золотистый напиток, закатывая глаза и причмокивая от удовольствия. Пил он наравне с Лешим, но признаков опьянения не выказывал. Нараспев цитировал стихотворные строки, которые, на слух Лешего, и на стихи-то не походили, восхищался красотой сон-травы, густо растущей возле берлоги. Потом вдруг умолк и погрустнел. Только когда бочонок опустел, а по чашам разлили тёплое вино из чайника, язык у Бай Хуана снова развязался.
– Жизнь прекрасна, – со вздохом произнёс он, – только трещина протянулась поперёк неба. Как солнцу и луне перейти?
– Опять иносказание поэтическое? – осторожно уточнил Леший.
– Почти. Так у нас говорят о трудных временах. – Бай Хуан заглянул в чайник и вытряхнул из него последние капли в свою чашу. – Камень лежит на моей душе, и где взять столько вина, чтобы растопить его?
Хуан попытался затолкать чайник в рукав халата, но промахнулся.
– Тебе уже хватит, – Леший отобрал у него чайник. – Цело твоё небо, нет на нём никакой трещины, сам посмотри. И нечего грустить. Жив, здоров, голова и хвосты на месте, вот что главное, Ваня. Остальное приложится.
– Прости, что поправляю, но моё имя Хуан.
– Так я и говорю – Иван. Ваня, по-дружески.
– О, скромный даос счастлив назваться другом Хранителя прекраснейшего из земных лесов, беседа с которым окрыляет дух! – Бай Хуан вскочил, попытался поклониться, но споткнулся о собственный хвост и рухнул на куртинку сон-травы.
– Горе мне, недостойному! – Он на коленях отполз от раздавленных цветов. – Ведь сказано: тот, кто любит цветы и охраняет их, увеличивает свое счастье и обретёт блаженство. А тот, кто обходится с ними дурно, будет несчастен и подвергнется самым строгим наказаниям!
– Да ладно тебе причитать! Никто тебя не собирается наказывать. – Леший потянулся, не вставая с места, и погладил сон-траву, расправляя смятые лиловые лепестки. – Видишь, пуще прежнего зацвела.
– Воистину, ты лекарь для природы! – Хули-цзин всплеснул рукавами. – Прикоснулся рукой – родил весну!
– Скажешь тоже… – смущённо пробормотал Леший. Он сполз с земляного крыльца и лёг, привалившись к валуну. В голове убаюкивающе шумело. «Всё-таки не два глотка было в той тыкве. Ой, не два… Или вино заколдованное?..»
Засыпая, он слышал, как тихо, без слов, поёт хули-цзин, и как шуршит шёлк его халата. «Танцует, что ли?» – Леший попытался открыть глаза, но веки словно мёдом намазали. Тело одновременно ощущалось невесомым и неподъёмным. Лицо овевал сладко пахнущий ветер, словно рядом махала крылом большая птица.
«Вот ведь, зачаровал, краснобай… Прочухаюсь, морду набью…» – лениво подумал Леший. И улёгся поудобнее, завернувшись в тёплый и пушистый, как лисьи хвосты, сон.
Глава 3. Лисьи чары
«Лисье племя только льстит да манит».
Русская пословица
Проснулся Леший бодрым, свежим и насквозь промокшим от росы. Над каменным столом клубился вечерний туман, заползал в пустой бочонок. И никаких следов ни Бай Хуана, ни его чайника.
«Зачаровал, как есть зачаровал! – сердито думал Леший, направляясь к жилищу хули-цзин. – Ежели не признается, все семь хвостов накручу, чтоб не смел больше. А то ишь, завёл моду колдовать, когда не просят! Целый день из-за него проспал!»
Первым Лешему встретился Рыжун. Весь перемазанный в глине, он катил от речки Быстринки кривобокий валун в половину себя высотой. Валун этот Леший знал. На нём удобно было сидеть, точить лясы с водяницами.
– Доброго утречка! Смотри, как могу. – Рыжун остановился, смахнул пот с носа и, картинно подбоченившись, толкнул камень одной рукой. Тот закачался туда-сюда, словно сомневаясь, и замер. Рыжун зашипел и врезал по камню ногой. Валун, вихляясь, покатился к холму – сначала медленно, потом быстрее. С разгону одолел склон и остановился, утвердившись во впадине на вершине. Рыжун гордо глянул на Лешего и вытер руки о халат. – Это для учителя. Будет сидеть, на закат любоваться. А ты выспался, да?
– Вроде того, – буркнул Леший. Расставаться с валуном было жалко, но и ругать Рыжуна язык не поворачивался. Не для себя ведь старается.
Леший оглядел поляну перед бывшей медвежьей берлогой и озадаченно поднял брови. Кучи валежника и жухлая прошлогодняя трава исчезли, а вместо них появилось странное сооружение из плитняка, невесть откуда взятого. Землю вокруг словно стадо кротов перепахало.
– Что это?
– Беседка для размышлений… Будет, – пояснил Рыжун. – И цветник вокруг. Тоже будет, когда семена прорастут.
Леший с сомнением посмотрел на массивную плиту, водружённую на шаткие столбы из плиток поменьше.
– А не рухнет? Прямо на размышляющую голову?
– Учитель потом заколдует. И ещё глициния, это лиана такая, всё обовьёт для крепости.
– А учитель твой где?
– Что же ты держишь гостя у входа, Рыжун? – В холме отворилась дверь из плотно подогнанных друг к другу бамбуковых досок. Внутри что-то светилось – тепло и зазывно. Бай Хуан, в новом, небесно-голубом халате, с узором из облаков и летящих ласточек, низко поклонился. – Смиренно прошу прощения за неразумного ученика, достопочтенный Хранитель, и молю удостоить наше скромное жилище своим посещением. А ты, – он погрозил пальцем мальчишке, – отправляйся к ближайшей драконьей обители и приведи себя в надлежащий вид.
– Чего? – Рыжун захлопал рыжими ресницами.
– Иди к реке, говорю! Умойся и халат постирай.
– А-а… – протянул Рыжун и без особой охоты, нога за ногу, побрёл в сторону Быстринки.
– Вода – самое мягкое и слабое существо в мире, но в преодолении твёрдого и крепкого она непобедима, и нет на свете ей равного, – назидательно сказал Хуан ему вслед.
– Не любит он мыться, – усмехнулся Леший. – Помниться, прошлой осенью совсем от блох извёлся, и то я еле-еле загнал его в реку.
– От блох хорошо помогает порошок из полыни.
– Оно так, только где в тайге полынь найдёшь? Обошлись. Сунул я Рыжуну в зубы пучок травы и велел с головой в реку залезать, чтобы только нос наружу торчал. Верное средство, главное, медленно в воду окунаться, чтобы блохи вверх убегали. А как они все на клок травы соберутся, тут его и надо из зубов выпустить. Вода унесёт, а ты и чистый, и здоровый.
– Какой остроумный способ избавиться от паразитов! – Бай Хуан хлопнул в ладоши. – С твоего позволения, о многомудрый Хранитель, я запишу рецепт. Но что же мы стоим? Входи, молю тебя! Я приготовил тушёный рис с овощами.
– Благодарствую, но как-нибудь потом. Дел невпроворот. Припозднился я нынче, а время-то не ждёт. – Леший повернулся уходить и вспомнил, зачем пришёл. Ну надо же, опять ему зубы заговорили! – Ты вот что скажи: зачаровал меня давеча?
Хули-цзин стрельнул глазами по сторонам, словно прикидывая, куда бежать, упал на колени и склонил голову в земном поклоне.
– Прости, что осмелился, лесной владыка, но тебе настоятельно требовалось выспаться.
– Как ты догадался? И перестань пресмыкаться!
– Рыжун сказал, что ты выглядишь усталым, словно не спал всю зиму. Несложно было догадаться, что именно явилось причиной бессонницы. – Бай Хуан поднял голову, но остался стоять на коленях. – Разве моя помощь оказалась неуместной?
– Уместной-то уместной, но больше так не делай. Не колдуй без предупреждения, я имею в виду. Даже на пользу.
– А если на предупреждение не найдётся времени? К примеру, если придётся спасать жизнь?
– Ну, тогда действуй без промедления. Да вставай уже, не позорь меня!
Бай Хуан снова поклонился, сложив перед собой руки, и поднялся на ноги.
– Я тебя услышал.
Леший кивнул в ответ, с удовольствием отметив, что хули-цзин способен выражать свои мысли без замысловатых витиеватостей, ежели пошёл серьёзный разговор.
– Вы где плитняк раскопали? – спросил он. – На сотню вёрст в округе ни одного карьера нет.
– Ах, это сущие пустяки! Верстой больше, верстой меньше… – Хуан беспечно махнул рукой. Из широкого рукава белым мотыльком выпорхнул бумажный веер. Мелькнули чёрные загогулины иероглифов. – Для тех, кто умеет прокладывать тропы, всё близко. Кстати, если тебе что-то понадобится, обращайся в любое время. Доставать необходимое – моя специальность.
– Я запомню. – Леший принюхался. От деревянных планок веера тянуло знакомым ароматом. Так вот что за птица чудилась в полусне!
– Позволь преподнести тебе эту безделицу в подарок. – Хуан сложил веер и протянул Лешему на раскрытых ладонях. – Здесь написано: «Каждый шаг оставляет след».
– Да на что мне твоя безделка? Сломаю ещё. – Леший покраснел под бородой, представив себя с веером. Не то что сороки, ежи засмеют! – А ты ветер-то не поднимай почём зря, сначала беседку укрепи. Не ровен час, придавит кому-нибудь хвост.
Хуан посмотрел на хлипкое сооружение и вздохнул.
– Следовало бы допустить, чтобы придавила. Для вразумления. Но ведь мне потом и лечить!
Он взмахнул веером, и Леший невольно ахнул. Камни зашевелились, поднялись в воздух и затанцевали. Плавно скользя вверх и вниз, плитки зависали на миг, дожидаясь очередного взмаха веера, и каждая занимала своё, только ей предназначенное место. Эти грациозные, выверенные движения и сравнить нельзя было с неуклюжим забегом валуна на холм. Сейчас работал не ученик, а мастер. Не успел отсвет заката на макушке сосны погаснуть, как беседка приняла завершённый вид. Из земли потянулись гибкие стебли, обвили камни, и стало казаться, что так было всегда.
Лешего царапнуло по сердцу. Поляна вдруг стала чужой. Он открыл было рот для суровой отповеди, мол, не след гостю в доме хозяина свои порядки устанавливать, однако смолчал. Тайга большая, нелепо из-за одной поляны ссориться. Но и слов, чтобы похвалить чужое мастерство, не нашлось.
Леший бесшумно сделал шаг назад. Когда Бай Хуан, удовлетворённо кивнув, обернулся, рядом уже никого не было.
***
Река Быстринка только весной и осенью оправдывала своё название. Летом её заяц без труда перепрыгивал. Во время засухи водяные обитатели либо в донный ил зарывались, либо к Болотнику перебирались на временное жительство.
В эту весну Быстринка сама себя превзошла – разлилась на десять саженей. И столько мусора от деревни принесла, что Леший исплевался, берега обходя. Раньше люди бережливее жили. Горшок треснул – берестой запеленали, сапог прохудился – латку поставили, а то и вовсе лаптями обходились. Торговать по санному пути только за зерном ездили. А нынче каждую осень полные телеги барахла с ярмарки привозят – и чугунки новомодные, и сапоги со скрипом, и безделушки всякие, вовсе в обиходе бесполезные, вроде часов с кукушкой. Одна обида настоящим птицам! И откуда лишние деньги берутся? Не иначе, пушного зверя по зиме тайком бьют больше оговоренного.
Деревня, построенная в тайге триста лет назад беглецами от царского притеснения, с каждым годом росла и богатела – медовыми бортями, скотом да огородами, на которых всё росло сам-десять. Первые поселенцы с понятием оказались – честь по чести поклонились лесному хозяину хлебом и солью, жеребёнком и тёлочкой. И потомки их договор свято соблюдали, жертвы приносили в срок, даже в голодные годы. Леший отдаривался сторицей, от всей щедрой таёжной души. Люди ему, по большей части, нравились. Ещё бы мусорили поменьше и не жадничали. Охотников, что без меры зверьё и птицу промышляли, к лесу уважения не проявляя, Леший карал нещадно. Дважды предупреждал, как по закону положено. А на третий раз… Не любил Леший живые души губить, но так рассуждал: ежели у тебя жадность вместо совести, то и души нет.
Заплечный короб постепенно тяжелел. Тряпьё и кожаные ошмётки Леший не подбирал – само сгниёт. В короб закидывал только ржавые железки да стеклянные осколки. В них опасность для зверья.
В очередной раз разогнувшись, Леший заметил на ветках ивы развешенный для просушки холщовый халат. Рядом сидел Рыжун в лисьем обличье и катал лапой ржавое ведро.
– Ты мне тут мусор не раскидывай! – сказал Леший. – Или починить хочешь?
– Думаю я… – Рыжун поднял на друга исполненный муки взгляд. – Учитель сказал, что Дао пустое и при этом неисчерпаемое. Как же это, а? Как может пустое быть неисчерпаемым? Вот ведро пустое, так? А ежели в него воду налить, так её запросто вычерпаешь.
– Делать тебе нечего! – фыркнул Леший. – Лучше бы на мышей охотился, а то расплодились не в меру. Подкопаются под деревенские огороды, неладно будет.
– Нет, я понять хочу…
– Да что тут понимать-то! – Леший выхватил у него ведро и ударом кулака вышиб гнилое дно. – Смотри.
Он зачерпнул бесполезным ведром речную воду. Поднял, дал вытечь и снова зачерпнул.
– Видишь? И пустое, и неисчерпаемое.
Рыжун вытаращился на ведро, как на диво дивное. Потом вскочил и умчался с ликующим воплем, распугав стаю куропаток. Леший только головой повертел. В лисьем обличье Рыжун выглядел взрослым, но по глазам и повадкам сразу ясно становилось – недолисок. И что из него вырастет при таком учителе, неизвестно.
Леший смял ведро в блин и забросил в короб. Пошёл было дальше, но вернулся и забрал халат, а то ветки под ним совсем низко склонились, того и гляди, водяницы утащат.
«Пока мышей вокруг деревни не переловит, не отдам! – решил Леший. – Каждый своё дело делать должен. Ежели ты лис, так лови мышей. Вот и всё Дао!»
***
За халатом Рыжун явился через три дня – на дрожащих лапах и с высунутым языком. Шерсть на хвостах стояла дыбом и потрескивала.
– Ну как, постиг Дао? – с ехидцей спросил Леший. Уборку он закончил, мусор закопал на дне оврага и теперь отдыхал на любимой поляне в тени раскидистой лиственницы.
– Дао непостижимо, – буркнул Рыжун. – А мышей я отвадил. Три круга протоптал, всю деревню с огородами охватил. Ни одна мышь не проскочит, заклятье моё крепкое.
– Совсем ты со своим колдовством звериный навык растеряешь, – проворчал Леший, доставая из короба свёрнутый халат и расстилая на чистой молодой траве.
– Это навряд ли! – Рыжун нырнул в халат и вскочил уже мальчишкой. – Нюх у меня даже лучше стал и слух тоже. Кстати, ты слыхал, что сороки болтают? Будто железную дорогу через тайгу проложили. На днях поезд по ней погонят!
– Знаю, как ни знать. Но это далеко. Три недели на юг, потом налево от двухголовой горы ещё неделю. Даже моим шагом дня четыре туда-сюда, не меньше.
– Да, не близко… – Рыжун пригорюнился. – А я поглядеть хотел.
– Поглядеть бы неплохо, – согласился Леший. Ему и самому было любопытно. – Но тебе лучше людям на глаза не попадаться, пока не научишься уши и хвосты прятать.
– Подумаешь! Шапку надену и штаны пошире. – Рыжун заискивающе улыбнулся. – Поговори с учителем, а? Ежели он тропу проложит, мы одним днём обернёмся.
– Некогда мне. Сам со своим учителем договаривайся.
– Ну Ле-еший! – заныл Рыжун. – Тебе что, жалко? Ну поговори! Тебе он не откажет.
– Посмотрим, – буркнул Леший. Что помешанный на церемониях хули-цзин не откажет хозяину тайги, можно не сомневаться. Но потом ведь отдариваться придётся, иначе сам себя уважать перестанешь.
Рыжун больше просить не стал. Сел рядом, уткнувшись подбородком в острые колени. Посопел умиротворённо, жмурясь от солнечных зайчиков.
– Хорошо у нас…
– Лучше, чем в Поднебесной?
– Спрашиваешь! Даже сравнения нет. Хотя, там теплее, конечно. И еды больше. Даже охотиться не надо – сами несут.
– Кто?
– Да крестьяне местные. Мы в роще жили, в большом таком кургане. А вокруг – поля. Там всю мало-мальски пригодную землю распахивают. А наша роща нетронутая осталась, потому что крестьяне учителю поклонялись. В Поднебесной ведь лисиц не только боятся, но и уважают. Так и говорят: «Там, где нет лисы, нельзя деревню основать». У нашего холма стол поставили с горшками для подношений, украсили всё, как у них в храмах принято. Ленты развесили и всякие вещи приносили красивые. Записки оставляли с просьбами не вредить посевам и вообще… благодетельствовать. А для надёжности специальные доски вешали с резными надписями: «Есть у меня просьба – молю ответить» или «Смилуйся над нами, стадом живых»… – Он вдруг хлопнул себя по лбу. – Ой, совсем забыл! Мне учитель велел на доске умную мысль залакировать и у входа повесить! Побегу я. Приходи потом, посмотришь. Я такое изречение выбрал, сто лет думай, лучше не придумаешь: «Мудрец стремится к тому, чтобы сделать жизнь сытой»2!
– Действительно, неглупо сказано, – согласился Леший.
«Это что же получается, – подумал он, оставшись в одиночестве. – Бай Хуан навроде божества у местных крестьян был? Небось избаловали его по самое не могу. А здесь – ни поклонения, ни жертв…»
Что-то беспокоило хозяина тайги в рассказе Рыжуна. Какое-то слово…
– Курган! – Леший резко сел. В дупле над его головой всполошилась белка, выскочила наружу, сердито цокая. – Не ругайся, мать, – примирительно сказал ей Леший. – Никто на твоё гнездо не посягает.
Он пошарил в карманах зипуна, достал завалявшийся с осени орех и протянул белке. Та приняла подарок и скрылась в дупле, мазнув хвостом по пальцам.
– Курган, – прошептал Леший, – это ведь могильный холм. Что же получается, хули-цзин в могильниках обитают?!
Это следовало прояснить. Одно дело – живой лис, пусть и оборотень. И совсем другое – нежить кладбищенская. Не оттого ли Бай Хуан не умер сразу от меча, что уже мертвец давно? Помнится, крови из него совсем немного вытекло…
С нежитью Леший никогда дела не имел. Таёжный заповедный народ, хоть водяных возьми, хоть древесных – все природные духи, матушкой-землёй рождённые. Это в других местах, по слухам, русалки-утопленницы и кикиморы-заморыши хороводы водят, а в своей тайге Леший отродясь ни одного непокойника не встречал. Пришлось сходить к Болотнику. Тот удивился, но рассказал всё, что знал об утопленниках, которые, случалось, со дна поднимались.
– Упокоить их как? – спросил Леший.
– Ну-у… Смотря зачем с того света вернулся. – Болотник почесал в склизкой от водорослей бороде. – Ежели рассказать чего хочет – выслушать. А ежели отомстить, тогда дело плохо. Человек с таким не справится. Разве что огонь поможет. А тебе-то зачем? Я своих утопцев из болота не выпускаю, договор ещё с батюшкой твоим заключали, сам знаешь. Али пришлая нежить в лесу завелась?
Леший рассказал про хули-цзин.
– Слыхал, как не слыхать! – Болотник ухмыльнулся во весь лягушачий рот. – Девицы-мухоморы только про этого лисьего красавчика и шушукаются. Не сомневайся, живой он. У наших красоток на мужиков нюх отменный. Нежить им без надобности, сам понимаешь.
– Нюх и отбить можно. Зря, что ли, от него всё время чем-то сладким пахнет?
– Так прямо спроси, чего гадать? Ты в своём праве.
– Спрошу, – решил Леший.
От болота он направился к Быстринке, а от неё свернул на звериную тропу, заметно расширенную прокатившимся валуном. Вскоре Леший вышел к каменной беседке. На пороге сидел Рыжун и старательно водил кисточкой по аккуратной доске тёмного дерева. Пахло от него, как от лотка с деревянными игрушками на ярмарке.
– Ой, как ты вовремя! – обрадовался Рыжун. – Учитель только что вернулся. Он…
– Ты что натворил! – Дверь в холме распахнулась и наружу выскочил Бай Хуан. Жёлтые глаза его метали молнии, сложенный веер потрескивал в сжатых пальцах. – Что ты сделал с яйцами, олух Небесного Императора?!
Завидев Лешего, хули-цзин резко остановился и закашлялся.
– Прости, достопочтенный Хранитель, – просипел он, – что позволил себе повысить голос в твоём присутствии!
– Да что случилось-то? – спросил Леший, на всякий случай заслоняя собой Рыжуна.
– Полагаю, недопонимание, – вздохнул Бай Хуан. – Сегодня утром я добыл пять утиных яиц. Из самой Поднебесной, между прочим! С риском для жизни! Ведь здесь утки ещё не гнездятся. Но стоило мне отлучиться по делам, как этот не в меру шустрый ученик успел приготовить из драгоценных яиц омлет!
– А что, надо было глазунью пожарить? – робко спросил Рыжун.
– Вообще не надо было их трогать!
– Высиживать собрался? – усмехнулся Леший.
– Я хотел приготовить сунхуадань.
– Чего? – опешил Леший. – Ты дурными словами не выражайся, я этого не люблю!
– Сунхуадань – это особое блюдо, – пояснил хули-цзин. – Сырое утиное яйцо долгое время выдерживают в смеси соломы и глины, после чего освобождают от скорлупы и подают на стол как изысканную закуску. Вот, я прихватил одно – уже готовое.
Он извлёк из рукава полупрозрачный шарик с чем-то чёрным внутри. Рыжун издал сдавленный звук. Леший сглотнул. Подозрения его всколыхнулись с новой силой. Только нежить способна жрать вонючий тофу и тухлые яйца!
– Ну, вот что, – сказал он, – давай-ка начистоту, всю правду-матку!
И разом высказал всё, что в душе накопилось – и про курган, и про отрубленную голову, и про запах подозрительный…
Раскосые глаза Бай Хуана стали круглыми. Рыжун обеими руками зажал себе рот и сполз по стене беседки, сотрясаясь от хохота.
– Дощечки моего веера вырезаны из сандала, – растерянно сказал Бай Хуан. – Я люблю этот запах и часто зажигаю ароматические палочки. Оттого и одежда пропитывается ароматом. А что касается крови… Если бы я позволил ей вытечь из моего тела, то не сумел бы ожить, даже с помощью волшебной сливы. Рыжун, прекрати! Ты ведёшь себя неподобающе.
– Ой, не могу… – Рыжун вытер слёзы. – Леший, хули-цзин живут в курганах просто потому, что это самое безопасное место. Могильники-то люди не раскапывают, как простые лисьи норы.
– Зато заливают водой, – сумрачно усмехнулся Бай Хуан. – А потом убивают всех, кто сумеет выбраться из затопленных нор. Господин Ху в молодости с большим трудом избежал такой злой смерти. Жаль, конечно… Мда… Впрочем, я понимаю твои опасения, уважаемый Хранитель. Хули-цзин часто путают с демонами и неупокоенными душам умерших. Скажи, что может развеять твои сомнения?
