Ольга Гутарёва
Вырь. Час пса и волка
– Чур тебя, названный! Чур! – «священник» принялся палить знаменьем лежащего на земле «Роздай Беда».
– Живей, уходим, – Мизгирь подтолкнул Грачонка в сторону. – Я уже вижу, как сюда приближается стража. Сейчас начнут лупить всех направо и налево. Живей, сказал.
Грачонок засуетилась, но спорить не стала. Лишь последний раз бросила зачарованный взгляд за спину, на «Волчью Пасть».
– «Дерьмо, а не представление», – проворчал Каргаш, когда они оторвались от толпы зрителей.
Грачонок с горячностью забежала вперёд и проделала руками два замысловатых жеста.
– Что значит «найти представление»? – с негодованием ответил Мизгирь.
– Смотреть представление, – жестом показала Грачонок.
Каргаш хмыкнул:
– «Что ж, а неплохая была задумка приспособить девку крутить пальцами. Вон как разговорилась, не заткнуть».
Мизгирь тяжело вздохнул.
– Послушай меня внимательно, – обратился он к Грачонку, заметно погрустневшей. – Предупреждай, ежели тебе в голову взбредёт отвлечься. Где монеты, которые я тебе дал? Ага. Славно. Я уж было подумал, что ты отдала их тем бродячим шутам.
Они подошли к краю площади, где их ждала телега. Возница, он же горшечник, привезший товар на продажу, отсутствовал. Жена его, полнотелая середовка, варила в котле похлёбку. Дождавшись момента, когда женщина отойдёт в отхожее место, Мизгирь обратился к Грачонку:
– Ты же помнишь, что мне нужно попасть в монастырь?
Грачонок кивнула, будучи увлеченной тем, что ковыряла ногти.
– Монастырь мужской, в нём строгие правила, – Мизгирь сжал предплечье, на котором под рукавом чернело клеймо. – Если пойдешь со мной, придётся быть ниже травы тише воды.
Грачонок кивнула в такт собственным мыслям. Выглядела она отстраненно. Не иначе сердилась из-за представления.
– В этом монастыре, – Мизгирь помолчал, взвешивая слова. – В монастыре хранится одна святыня. Мне нужно до неё добраться.
Снова кивнула.
Мизгирь кашлянул, опустил взгляд.
– Если ты не хочешь, я не стану тебя заставлять. Могу сперва пристроить тебя при одном женском монастыре. Здесь, неподалеку. Там тебе не придётся…
Грачонок подскочила на ноги, быстро-быстро завертела головой.
Мизгирь стыло усмехнулся. Он не знал, радоваться или горевать.
– Ладно. Я тебя понял.
– «Ты ей неважен», – Каргаш стоял за спиной у Грачонка. – «Она хочет силы. Хочет знаний, что ты способен ей дать».
Грачонок выдернула из кузовка прутик и принялась чертить им по земле. Мизгирь свёл брови, пригляделся. Грачонок нарисовала человечков, идущих по дороге.
9. Благота
– Что это за место?
– Руины церкви. Здесь люди поклонялись Подателю. Совсем как в твоей истории.
На склоне горы, среди буково-грабового леса, таилась однонефная каменная церквушка. Небольшая звонница над входом, лишенная колокола, поросла мхом и теперь служила гнездовьем для мухоловок.
– О, солнце! – выразился Благота, старательно задирая ноги и обступая две поросшие высокой травой старинные могильные плиты. – Я вижу собственными глазами. Просто удивлен. Мы шли в это место?
– Да, – невозмутимо отозвалась Смильяна, ступая за ним следом.
Благота наклонился возле одной из плит. Отставив осиновую палку к камню, он принялся слабо очищать её от поросшего бурьяна, вчитываясь в проявляющиеся выбитые руны. Пробивающиеся сквозь густую листву над головой солнечные лучи легли ему на тыл ладони, обжигая кожу теплом.
Подобные руны Благота видел впервые в своей жизни.
– Полагаю, это могилы монахов-отшельников.
– Только одна.
Только теперь Благота обратил внимание, что нетронутой оставалась одна из могил. Вторая плита со скошенными углами, невообразимым чудом пронизанная пурпурными соцветиями, сияла на солнце следами свежей краски в углублениях рун.
– Ты ухаживаешь за этим местом, – догадался Благота, оборачиваясь через плечо, в попытке обнаружить отражение переживаний на её замкнутом лице.
Смильяна не дрогнула, не изменила своему ледяному виду. Но взор из-под полуопущенных ресниц вилы теперь был прикован к могильному камню, из которого прорастали цветы.
– Чуть выше по склону – тёплый источник, – отозвалась она, пропуская его замечание мимо ушей. – Можешь утолить в нём жажду. Умыться, если пожелаешь. Вода здесь лечебная.
– Не желаешь мне говорить, – протянул Благота, выпрямляясь и утирая ладонь об одежду. – Воля твоя, господица Смильяна. Кто я такой, чтобы настаивать?
– Сперва заверши свою историю.
Благота утомлённо выдохнул.
– Можно я осмотрюсь?
Смильяна промолчала. Благота осторожно подошёл к церкви, оглядывая поросший фасад. Надпись над входом – дата строительства. Совсем новая. Не прошло и полвека. И ни единой руны, что он видел на могильных плитах.
«Церковь построена человеком, в отличие от захоронений», – предугадал Благота.
Возле круглого оконца располагался каменный барельеф.
– Походит на семейный герб, – выразился себе под нос Благота, перешагивая порог церкви.
Внутри его встретили пустой очаг и алтарь со свежими подношениями: сплетенными оберегами в виде венков из полыни, ячменными лепёшками и деревянной бутылью. Благота подошёл к алтарю, отставил осиновую палку и взял бутыль. Откупорил, поднёс к носу.
– Крестьяне очень стараются тебя задобрить, – усмехнулся Благота, возвращая полынное вино на алтарь.
Смильяна, вошедшая за ним следом, без особого любопытства проследила за его действиями.
– По ту сторону горы живут люди. Их женщины боятся, я стану похищать мужчин.
– Мужчин? Так значит, вилы всё же совокупляются с людьми?
– Если бы не совокуплялись, их бы не было.
– Хм.
Благота снял со спины дорожный мешок и поставил рядом с алтарем. Принялся расстёгивать на груди плащ.
– Тебя отвести к источнику?
– К источнику? – Благота растерянно размял затёкшие пальцы. – Ах, да. Прошу, отведи.
Они вышли из церкви. Благота вытер вспотевшие усы, шмыгнул забитым пылью носом. С готовностью посмотрел на едва заметную тропку, ведущую вверх по склону.
– Полагаю, нам предстоит подняться туда?
– Верно.
– Тогда… на чём я остановился?
10. Грачонок
Теперь Грачонок знала – всему необходима плата. Поэтому важно знать, кому и за что ты в итоге останешься должен.
Потому что так говорил Мизгирь.
Повозка стояла на краю пыльной дороги. Извозчик, высокий старик с рыхлым носом, вонял. И вонял отвратительно. Запах его пота казался на удивление сильным в предгрозовой духоте.
– Сколько я тебе должен, господин лекарь?
– Нисколько, – Мизгирь слез на землю. – Благодарен за дорогу.
– Ерунда. По твоей милости жёнка моя оправилась после родов. Покорнейше благодарю.
Дышать по-прежнему удавалось с трудом: воздух замер в ожидании подступающей бури. С юго-запада можно было разглядеть заражающую небо темноту.
Извозчик виновато развёл руками.
– Дальше не проехать, не обессудь. Погляди-ка, народу-то столпилось! Любопытно, чего это у них стряслось.
На очищенной поляне лежали поваленные стволы сосен. На несколько вёрст тянулись следы лесорубочных работ. Умятый слой земли дорогой вёл вдоль заготовленной древесины и опустелой порубки.
Место это Грачонку не нравилось. Большое скопление поваленных живых деревьев навевало нехорошее предчувствие.
– «Надеюсь, у них кто-то умер», – не преминул высказаться Каргаш, спрыгивая с телеги вслед за ней.
Привыкнуть к бесу не удавалось, в особенности к его назойливым прикосновениям. Они не были физическими, но вызывали чувства напряжения и холода.
Первое время Грачонок пыталась подружиться с бесом, прощала ему маленькие шалости. Но в ответ на её слабые потуги в попытках наладить с ним общение он вёл себя некрасиво, на грани мерзости. Каргаш постоянно на неё глазел. Подсматривал, когда она переодевалась, называл «страшненькой» и «тощей, как коза», доводя до слёз. Корчил рожи, будил посреди ночи громким хрюканьем или карканьем. Грачонок больше не сомневалась – будь у беса телесная оболочка, он бы в довесок толкался и дёргал за волосы.
В присутствии Мизгиря бес вёл себя сдержанней, но от словесных нападок воздержаться не мог ни при каких условиях.
Однажды, когда Мизгирь снова провалился в глубокий сон, бес привычно пристал к ней с унижениями. Тогда Грачонок, набравшись храбрости, мысленно заявила:
– «Ты клякса и урод! Лучше бы ты исчез!»
– «Ты совсем страх потеряла, коза тупорылая?» – ожесточился Каргаш. – «Знай своё место».
– «Нет, это ты знай своё!»
И тогда бес сделал то, чего Грачонок простить была не в силах. Каргаш принял обличье человека со шрамом на лбу, надругавшегося над ней в церкви. Лишившего левого глаза.
– «Заткнись», – бес подражал голосу её мучителя. – «Заткнись, сраная уродина. Не то я ударю тебя в челюсть, а затем начну срывать с тебя одежду».
В ответ на это Грачонок забилась в припадке паники, закричала так громко, что Мизгирь был вынужден очнуться. После этого Каргаш заявил, что больше не станет принимать это обличье, но вовсе не из-за бережности к её чувствам.
– «Слишком скучно становится, когда ты так себя ведёшь. Лучше-ка вот, опробуем это», – бес стал оборачиваться Мизгирем. – «Ой, да! Да, так куда веселее! Похож? Как это нет? Врёшь, дрянь. Похож. Я с этим идиотом дольше тебя хожу, мне видней».
И вот они стояли на дороге, ведущей к мужскому Хвалицкому монастырю. Около съезжей избы толпился народ. Крестьяне сходились на поляну, будто желая разглядеть нечто небывалое.
– Пойдём, Грачонок, – Мизгирь горестно вздохнул, предвидя новые трудности.
Грачонок коснулась кончиками пальцем своей глазной повязки. Словно убеждая себя, что ей ничего не грозило.
Собравшихся крестьян появление чужаков никак не взволновало. Паломников в этих краях было в избытке.
– Да пребудет с тобой господня благодать, добрый человек, – припав на трость, Мизгирь обратился к одному из крестьян, стоявшему возле гружённой древесиной повозки. – Скажи на милость, что здесь происходит?
Крестьянин продолжил тянуть узкое лицо и таращить блестящие глаза.
Грачонок подумала, что мужчина во многом походил на щуку.
– А? – щучье лицо дернулось, широкий рот глотнул воздуха. – Да, добрый человек, да призрит и тебя Податель! Взгляни-ка, вон там. Сам настоятель Савва стоит!
– Ну и ну, – делано восхитился Мизгирь. – И чего ради стоит?
– Так Илюшки не стало!
– Какого Илюшки?
– Лесоруба Илюшки.
– Убило при рубке пару дней назад, – подсказал другой крестьянин, середович с крупнорубленым лицом. – Ветка сломалась, упала на голову. Свернуло шею насмерть.
Мизгирь помолчал, взвешивая сказанное.
– Стало быть, хорошим человеком был этот ваш Илюшка, раз сам настоятель здесь.
– Заблуждаешься, братец! – возразило щучье лицо. – Дело тут нечистое. Иначе стали бы настоятеля беспокоить? А всё из-за того, что над Илюшкой свеча не зажглась при отпевании.
– Ещё глаз… глаз! После смерти один глаз остался открытым. Хочет, стало быть, ещё посмотреть на этот мир. Примета неоспоримая. Упырем возродится! Кровопийцей.
– Неоспоримей некуда, – последнее Мизгирь проворчал себе под нос. – Грачонок, дай руку. Пойдём.
Грачонок затаила дыхание. В детстве ей доводилось слышать множество быличек про упырей и людей, способными ими стать. Но теперь всё было иначе.
Теперь она сама была иной.
Духовидица, способная видеть сквозь Покров. Так назвал её Мизгирь, в надежде утешить и скрасить доставшееся ей уродство.
Обычно умение видеть царство потустороннего передавалось по наследству. Остаточный признак, указывающий на кудесника в роду. Кто-то когда-то уплатил некому богу сполна.
Её случай во многом был с этим схож. Мизгирь заплатил за её спасение Явиди. Грачонок догадывалась об этом со слов Каргаша. Бес болтал без умолку. В противовес Мизгирю. Мизгирь вечно от неё что-то утаивал.
«Он мне не доверяет», – думала Грачонок. – «Считает, что я слишком бестолкова. И, наверное, он прав. Он всегда оказывается прав».
Одной рукой Грачонок послушно взялась за протянутый рукав, второй – поспешно оправила повязку на лбу. Поднявшийся ветер ерошил отрастающие волосы.
Грачонок чувствовала страх. Волнение. Ей не хотелось приближаться к избе, не хотелось оказываться на виду у всех этих страшных людей. Но Мизгирю надо было увидеть настоятеля, чтобы вызнать о святыне, затаенной в храме. Мизгирь считал, что эта святыня могла помочь против шва Явиди и бесовского глаза Грачонка.
Пройдя за Мизгирем сквозь толпу столпившихся крестьян, Грачонок уставилась на носилки, на которых лежал покойник. Даже присутствие настоятеля не столь притягивало взгляд, как восковое неподвижное тело, завёрнутое в простыню.
– Не годится так, господин! – выкрикивал кучерявый середович, указывая на покойника. – Нельзя эдак в гроб класть!
Над носилками стоял сутулый старец. Одет он был в бедные монашеские одежды, на груди висела перевитая цепь с чернением. Старик, словно не слыша обращений, оставался безмолвным, точно могильная плита. В руке его, костлявой и сморщенной, как птичья лапа, застыли чётки.
– Замолчи, невежа! – полнотелый монах, стоящий рядом с настоятелем, воинственно потрясал увесистыми ладонями. – В присутствии настоятеля веди себя подобающе! Не то велю выпороть!..
– Нельзя! Неправильно! – не унимался смутьян. – Нужно резать покойника! Резать пальцы и ступни… Голову! Неужто мало нам серого пса, являющегося по ночам?
– Верно Зот говорит! – подхватили из толпы. – Резать надобно, не то из могилы вылезать повадится!
– Вон, в Подгорке! – ещё громче воскликнул Зот. – Захоронили покойного не глядя, так после в домах рядом с кладбищем люди повымирали!..
Грачонок поёжилась от холодного ветра, ставшего невыносимым.
– «Злоба человеческая кипит», – голос Каргаша, не заглушаемый даже роптанием собравшихся, донёсся у Грачонка над головой. – «Её нужно излить… ошпарить других. Превосходно для этого подойдут те, кто отличаются. Отличаются от остальных хоть чем-то…»
Руки Грачонка мелко затряслись. Желудок сжался узлом.
– «А теперь представь», – Каргаш в предвкушении сбавил голос, – «что станет после смерти с телом человека, у которого обнаружится бесовской глаз. Смотри-ка. Они готовы разорвать этого бедолагу в клочья – а ведь его всего-навсего слегка перекосило после смерти».
Грачонок заставила себя опустить руку, тянущуюся к глазной повязке.
– «Железное копьё в сердце – меньшее, чего тебе стоит ожидать. О нет, такого будет явно недостаточно».
– Упокой, Податель, душу усопшего, – голос подал настоятель Савва.
Все умолкли, наступила тишина. Стало слышно, как ветер бьёт по крыше избы.
– Как имя будет? – спросил настоятель голосом мягким и мелодичным.
– Ч-что?.. – полнотелый монах растерянно согнулся, будто не расслышав вопроса.
– Имя, – терпеливо повторил настоятель.
– Илюшкой звали, досточтимый отец, – выкрикнул кто-то из собравшихся. – Илюшка Микитин.
Настоятель Савва кивнул.
– Податель, отец милости и щедрот. Услышь звон цепей наших, за упокой души раба твоего Илюшки. Без покаяния внезапно скончавшегося…
Закончив молитву, старец вдруг стал оседать на землю. Полнотелый монах бросился было настоятелю на помощь, испугавшись, что старцу в силу возраста стало невмоготу стоять на ногах. Но настоятель отринул помощь. На глазах у собравшихся, старец взял горсть земли, поднялся, с трудом опираясь на трость.
– Мне ли не знать, что среди даже самых ярых приверженцев Благой Веры и по сей день существуют расхожие представления о погребальных обрядах, – встав вровень с носилками, старец положил на грудь покойника горсть земли. – Но этот мир не обязательно должен быть уродлив. Есть способы иные. Чем плохо доброе пожелание напоследок? Чем уступит оно искусству уродовать тело?
Старец коснулся ног покойного.
– Да будет тебе земля лёгкой, что ком на твоей груди. И да не станешь ты бесцельно блуждать во смерти…
– «Ты погляди-ка», – Каргаш усмехнулся. – «Кажется кто-то места себе не находит».
Грачонок обвела взглядом чернецов и крестьян, стоявших возле настоятеля. Все, казалось, внимательно слушали старца. За исключением кучерявого середовича по имени Зот, рьяно выступающего за искалечивание покойника.
– «Боится», – не тая весёлости зашипел Каргаш. – «Боится так, что аж поджилки трясутся».
Бес оказался прав. Зот вёл себя необычно. Взгляд его на застывшем бледном как пепел лице был поддёрнут кровью. Косматая борода дрожала. Грачонку казалось, что середович способен был ринуться на чернецов с кулачьями, отбросить настоятеля в сторону.
Грачонок затаила дыхание. Хор призрачных голосов запружал её разум. Такое стало происходить с ней довольно часто с тех пор, как у неё появился бесовской глаз. Но каждый раз Грачонок не то что расслышать, узнать шепчущих была не в состоянии.
В области лба и висков возникла привычная боль, и Грачонок была вынуждена страдальчески поморщиться.
– «Кто же-кто же», – растягивая слова в ухмылке, повторил Каргаш. – «Кто же станет бояться покойника? Бояться его возвращения».
В это самое мгновение Зот поймал на себе её внимательный взгляд. Грачонок дёрнулась, опустила подбородок. Кровь тут же застыла в жилах, отяжелила тело.
Зот заметил её. Заметил.
Каргаш тихо посмеивался, шатаясь из стороны в сторону. Довольный тем, что сумел её снова напугать. Мизгирь по-прежнему стоял неподвижно, не обращал на беса внимания. Порой Грачонку казалось, что за долгие года Мизгирь научился воспринимать трёп Каргаша за куриное квохтанье.
До его умения слышать, но не вслушиваться, самой ей было далеко.
Распорядившись осыпать могилу покойного льном и маком, настоятель Савва отступил. Толстотелый монах помог старцу опереться о свою руку и, обернувшись к собравшимся, громко распорядился:
– Святому отцу надлежит отдых! Покойного можете относить на кладбище.
Настоятель, с ним толстотелый монах и несколько послушников двинулись к избе. Мизгирь без промедлений последовал за ними.
Грачонок замешкалась. Ей не хотелось отставать, но страх толкнул её обернуться.
– Чего уставился?
Она отступила. На неё глядел Зот, не находящий себе места возле покойного. В глазах середовича клубилась ненависть.
– Тебя спрашиваю, уродец, – прорычал Зот, нависая над Грачонком. – Неприятностей захотелось? А ну пошёл отсюда. Пока шею не свернул.
Глаза Зота, залитые кровью, следили за каждым её движением. Тяжёлое смурое лицо, искаженное потаенным страхом, застыло глиной. Грачонок содрогнулась, вспомнив сказанное Каргашем: «Кто станет бояться покойника?».
У Грачонка больше не оставалось сомнений. Она тут же бросилась прочь с места, чувствуя, как взгляд Зота продолжал буравить её затылок.
– Счастлив тот, с кем прощаются мудро! – окликнул чернецов Мизгирь, опираясь на трость.
Толстотелый монах обернулся и, смерив Мизгиря недовольным взглядом, улыбнулся. Но улыбкой некрепкой, поддельной.
– Мы рады паломникам в нашей обители. Однако тебе, добрый человек, сейчас не стоит отвлекать настоятеля.
– Я не паломник. Увы.
Чернец недовольно огладил короткими пальцами жиденькую бородку, едва прикрывающую толстую шею.
– Что же тогда тебя привело к нашему порогу?
Мизгирь остановился, сгорбил плечи. Украдкой глянул на старца, глядящего вдаль.
– Господь, – Мизгирь не смог сдержать усмешки.
Толстотелый монах с досадой поморщился.
– Далеко не всё разумно приписывать воле господней.
– Так стало быть – господне попущение?
Толстяк состроил надутую гримасу, однако ответить не успел.
– Я думал, что не доживу до нашей встречи, – морщинистое лицо настоятеля озарилось улыбкой. – И, если взаправду попущение, как дивно проявляет себя оно! Ну же, мальчик мой. Виктор! Подойди. Дай мне взглянуть на тебя ещё раз. Прошло так много лет с нашей последней встречи.
Грачонок покосилась на Мизгиря, гадая, почему настоятель обратился к нему как к Виктору. Она никогда прежде не слышала, чтобы Мизгирь себя так называл.
– Святой отец! – толстотелый монах изумлённо воззрился на старика. – Ты знаком с этим?..
Мизгирь сделал шаг. Старик поднял голову, щурясь на солнце. Увидев перед собой Мизгиря – худого и измученного, опирающегося на трость, – вместо улыбки старик сделался грустным.
– Ты повзрослел.
– Куда было деваться?
Помолчали.
Настоятель Савва переступил на месте, оглянулся на покойного. Сухой скрюченный палец настоятеля указал на носилки.
– Боюсь, горсти земли будет недостаточно. Тело так или иначе изуродуют. А затем сплетут быличку о кровожадном чудище, поверженном в прах.
– Чего ради тогда ты тратил на них своё время, святой отец? – сочувственно спросил Мизгирь.
Настоятель коснулся дрожащей рукой его руки.
– Сие надлежало сделать. Не оставлять попыток к вразумлению.
– А ты всё такой же упрямец, святой отец.
– А ты всё столь же ответственен, – теперь старец с улыбкой смотрел на Грачонка. – Как и шесть лет назад. Когда ты спас меня от хвори.
***
В избе было тепло и сухо. Грачонок сидела на лавке, то и дело ёрзая на месте. Иногда, стоило ей повернуться, чтобы посмотреть украдкой на спящую на печке кошку, она чувствовала запах сидящего рядом Мизгиря. От него пахло потом, сермягой и сушёными травами. От него всегда пахло травами, будто листья были вшиты ему в одежду.
– Значит, ты всё-таки вернулся в эти края, – вздохнул настоятель.
– Вернулся спросить, как правильно молиться. Так, чтобы Податель наверняка услышал.
Настоятель, которого слова Мизгиря позабавили, позволил себе тихо посмеяться. Посмеяться натужно, по-стариковски.
– Вижу, теперь ты не один.
Почувствовав на себе взгляд настоятеля, Грачонок выпрямилась, сложила руки на коленях. Поправила волосы на лбу.
– Это Грачонок, – представил её Мизгирь.
– Рад нашему знакомству, – настоятель слегка склонил голову, будто бы вовсе не удивившись её странному прозвищу. – Скажи-ка, Грачонок, нет ли у тебя желания остаться при монастыре? На дорогах неспокойно, а мы всегда готовы предложить крышу над головой и хлеб. И рыбу. Представить себе не можешь, как превосходна на вкус рыба с перцем с нашей кухни. Тебе когда-нибудь приходилось пробовать перец?
Мизгирь кашлянул.
– Грачонок… Он немой. Так что, боюсь, проку от него здесь будет, как от козла молока.
Грачонок уже давно привыкла представляться на людях юношей. Но отчего-то ждала, что, сидя наедине с настоятелем, Мизгирь захочет рассказать правду. Настоятель Савва казался ей добрым человеком. Поэтому Грачонок немного расстроилась, осознав, что ей снова придётся представляться мужчиной.
– Молятся не устами, а сердцем, – настоятель весело прищурился, указал Мизгирю на грудь. – Вот, собственно, и ответ на твой вопрос.
– Боюсь всё же…
– Не надо бояться, мальчик мой, – отмахнулся настоятель. Ну-ка, Грачонок, а ты? Скажи-ка, хочешь ли остаться при монастыре?
Грачонок украдкой глянула на Мизгиря и, немного помедлив, сцепила руки в выученном жесте.
– «Пёс», – она складывала выученные жесты, что придумал для них двоих Мизгирь. – «Здесь живёт пёс?»
Настоятель в недоумении вытянул лицо.
– Чего это с ним?
– Спрашивает про какого-то пса, – недоверчиво растолковал её жесты Мизгирь.
– Пса?
Мизгирь пожал плечами.
– Ах пса-а!.. – настоятель вкрадчиво рассмеялся. Казалось, сама старость мешает ему смеяться во весь голос. – Поговаривают, в округе завёлся человек, принимающий обличье большого серого пса. Мол, бродит по кладбищам ночью. Иногда заглядывает в окна…
Грачонок подивилась тому, с какой лёгкостью настоятель рассказывал им об оборотне. Ведь в оборотнях было много чего дурного. В отличие от духов, оборотни обитали по эту сторону Покрова и были способны грызть скот и портить посевы.
За способности оборотню приходилось расплачиваться своим рассудком. Каждое превращение наносило вред телу, искажая органы и раскраивая сознание.
Так говорил Мизгирь.
– Тому есть подтверждения? – спросил он.
– Бесчисленное множество!
– А жертвы?..
– Ни одной.
– Да я погляжу, здесь у вас целое стойбище нечисти, – фыркнул Мизгирь, и по его голосу Грачонок поняла, что он не верит словам настоятеля. – Упыри, оборотни… водяницы не беспокоят?
– Бывает крадут холсты и пряжу, а в остальном…
– Как же ваша хваленая святыня? – Мизгирь изобразил свойственную ему ухмылку. – Как вы её называете, запамятовал. Безымянная икона? Неужто ваша Безымянка действовать перестала?
Настоятель рассеянно ущипнул себя за рукав.
– В чём дело? – ухмылка сползла с губ Мизгиря.
– Проделки духов мелкие, несуразные, она всегда допускала, – глухо заговорил настоятель, подбирая слова. – Потому-то мы не сразу заметили, как… как исчезла.
– Исчезла? – Мизгирь сделался строгим. – Кто исчезла? Только не говори, что…
Настоятель вздохнул печально, будто речь шла о житейских хлопотах.
– Икона Безымянная. Одна из старейших святынь нашего монастыря.
Каргаш, раскачивающийся под потолком меж стропил, развязно бормотал:
– «Сворачиваем наше дружное паломничество. Эти идиоты умудрились похерить драгоценнейшую вещь, что им доверили».
Грачонок повернулась к Мизгирю. Ожидая, что он посмотрит на неё в ответ, погладит по голове и скажет, что это – пустяк. Но тот сидел неподвижно, отрешённо глядя перед собой мимо настоятеля.
Каждому приходилось платить. В особенности, когда речь заходила о кудовстве.
Но больше всего платить вынужден был вырь-двоедушник, воссозданный Явидью. За возможность плести кудеса с быстротой и умением, недоступной прочим, вырь платил после смерти. Всем без остатка.
Так говорил Мизгирь.