Ольга Гутарёва
Вырь. Час пса и волка
Мизгирь открыл глаза.
«Слишком поздно», – обречённо подумал он. – «Мне не вытащить его с того света в одиночку».
Воевода скосил обезумевший взгляд на Мизгиря. Пространство вокруг зазвенело с утроенной силой. Почерневшая рука воеводы дрогнула, поднялась. С каждым хриплым вздохом всё выше и выше, сквозь пылающие киноварью нити света.
– Встань и иди сюда! – воскликнул Мизгирь, обрывая молитвенную тираду Прохора. – Возьми своего воеводу за руки! Живо!
– Господь всемогущий! – Прохор замер на месте.
Мизгирь оглянулся через плечо, продолжая удерживая хлещущие потоки красного света, опутывающие тело воеводы. Опалённый бешенством взгляд устремился на Прохора.
– Вставай, мать твою раз так!
Прохор дёрнулся, как от удара, умолк. Повиновался.
– Хватай его за руки. Держи крепко.
– Ч-что?.. Ч-что происходит? Так значит… оно взаправду? Ты?..
Воевода взметнулся вверх, ринулся на Мизгиря.
– Дер-жи!
Прохор выругался, схватил воеводу за руки. Момент яростной борьбы. Прохор скрутил бредящего больного, прижал всем весом к алтарю.
Мизгирь быстро извлёк из нашитой на груди подкладки мешочек, стряхнул из него на ладонь крохотную багровую жемчужину.
Он до последнего надеялся, что до этого не дойдёт.
«Тень» металась из угла в угол, подскакивала к потолку. Ползала по стенам, хватаясь за выступающие сквозь рвущийся Покров нити. Обрывала их изогнутыми когтями.
– «Слабоумный!» —хохотала «тень», и её пылающий взгляд сливался с мерцанием нитей, опутывающих пространство. – «Что ты задумал?!»
– Держи крепче! – раздирая глотку, завопил Мизгирь.
Быть может, не присоединись он к бегущим торговцам, всё сложилось бы иначе.
Мизгирь с трудом разжал вырывающемуся воеводе челюсть, протолкнул жемчужину тому меж щербатых рядов зубов и накрыл крепко-накрепко сверху ладонью.
Быть может, не раскрой он торговцам, на что способен, они бы не стали сдавать его военным – и всё сложилось бы иначе.
Мизгирь принялся тереть воеводу по шее, сталкивая скормленную жемчужину вглубь глотки. Время тянулось мучительно долго.
Быть может, не укуси того мальчика, слугу одного из торговцев, ядовитая змея, и не стань он исцелять его – всё сложилось бы иначе.
– «ПОГОВОРИ СО МНОЙ!» – вопли «тени» слились в единый шум. – «ПОГОВОРИ СО МНОЙ, ЛЕ-ЕКАРЬ! Что ты задумал? Зачем скармливаешь этому ничтожеству свой шанс на спасение? Только не говори… Ха-ха! Не говори, что ВО СЛАВУ МЕДИЦИНЫ! ВО СЛАВУ НАУЧНЫХ ИЗЫСКАНИЙ! Тебе ведь хочется поглядеть! Хочется, признайся. Что станет с этим человеком… как его разорвёт изнутри от слезы Явиди? О да, я способен согласиться! Признаю! Это – КУДА ЗАНЯТНЕЙ ампутаций!»
Прохор не выдержал первым: весь побледнел, губы его посинели – служилый хворо пошатнулся, сполз с алтаря на пол, как сорванная хоругвь.
Воевода взмахнул высвобожденной рукой, ударил Мизгиря в висок.
Быть может, не нарушь он клятву много лет назад, всё было бы иначе.
Нет. Слишком много в этой цепи «быть может».
– Я сказал тебе держать! – просипел Мизгирь. – Держать, мать твою раз так!
Прохор сплюнул кровь.
– Голова пошла кругом. Мне, кажется, не встать.
– Держи его! Я ещё не закончил.
– На берегу реки, которой нет… дождётся неминуемо, – гораздо тише, чем прежде, застонал воевода. – Четвёртой волной смоет. Восьмым костром изжуёт дотла.
– Молчи, – Мизгирь с досадой поморщился, глядя на воеводу. – Даже знать не желаю, что ты там мелешь. А ты, Прохор, или как тебя там, вставай. Это только начало.
***
Когда свет плетений погас, Мизгирь ещё долго сидел неподвижно, прежде чем глаза его привыкли к тусклому теплу лампадки. Он повернул голову и нашарил рукой тело Прохора. Служилый потерял сознание некоторое время назад и теперь лежал в горячке, тихо постанывая.
Второй рукой Мизгирь дотронулся до своей груди, до того места, где был пришит карман с мешочком. Едва ощутимый кончиками пальцев бугорок – последняя багровая слеза Явиди.
Последняя оставшаяся.
– Что… ты дал ему?
– Ещё живой? Как тебя там… Прохор?
– Ответь. Прошу. Мне ведь недолго осталось. Проклятье… оно сжигает меня заживо.
– Нет никакого проклятья, – Мизгирь устало откинулся спиной к подножью алтаря. – Жуткие видения, обжигающая боль и гангрены. Всё это вызвано отравлением спорыньёй. И началось оно задолго до того, как вы пришли в эту деревню. Просто все вы выбрали этого не замечать. Понадеялись, поди, что само пройдёт.
– Ту вещь, что ты дал воеводе. Это ведь камень из желудка козы? Я слышал, он лечит всё. У тебя найдётся ещё парочка таких камней?
– Нет, это не камень из желудка козы. Но оно было последним.
– Ох… эка досада.
Мизгирь встал на ноги. Бессилие надавило на плечи, отяжелило позвоночник. Он покачнулся, сжал левой рукой правую за предплечье.
– Потерпи до рассвета, – сказал Мизгирь, сглатывая кровь из носа.
Не расслышав ответа, Мизгирь встал и, пошатываясь, поплёлся в кладовую. На ощупь он поставил на полу подсвечник, валяющийся в проходе, зажёг свечи.
«Тень» хранила молчание. Глаза «тени» – два пылающих угля, – пристально смотрели на Мизгиря и ребёнка. Затем, наконец, молвила, тая стылую ненависть:
– «Знаешь, я уж было начал думать, тебе меня не удивить. Сколько лет мы сшиты друг с другом? Девять? Больше? Неважно. Важно то, что я ошибся и готов предстать перед тобой с аплодисментами, хотя, признаюсь, испытываю при этом несомненную долю беспокойства. Что за представление ты устроил, лекарь? Неужто рассудок твой истёрся окончательно? Впрочем, кто я такой, чтобы вмешиваться в твою работу? Давай. Ну же. Продлевай кошмар этого ребёнка, называя это спасением».
– «Каргаш».
– «Да?»
– «Иди на хер».
Каргаш кощунственно рассмеялся.
Мизгирь сел позади юницы, осторожно приподнял её тело. Скрестил ноги поверх девичьих тонких бёдер. Платье священнослужителя сползло на колени. Одной рукой Мизгирь обхватил юницу сзади. Теперь голова её безвольно клонилась ему на предплечье.
Быть может, он снова совершает ошибку.
Второй рукой Мизгирь поднёс к губам юницы последнюю багровую слезу. Сделал глубокий вдох. Когда он начнёт плести плетение, несчастная очнётся. Очнётся от кошмарной боли. Начнёт вырываться. Ему придётся держать её, держать и плести кудеса одновременно. Превозмогая боль от отдачи, разрушая шов Явиди на своём теле. Сокращая себе жизнь.
Приближая тот час, когда Нетленная заберёт его душу.
Но он устал. Невыносимо устал.
Значит, так тому и быть. Выбор сделан. Молочно-белые нити света завьются вдоль тела юницы, окрашиваясь в цвет ядовитой киновари.
3. Благота
Он выразительно замолчал, прервав рассказ. Внезапно налетевший порыв ветра, несущий в себе горечь горных трав, всплеснул подол одежды вилы. В долгих волосах заиграли нити золота.
Сгустилось продолжительное молчание. Благоте оставалось лишь с нарастающей тревогой ждать ответа вилы, усилием воли заставляя себя смотреть в переливающиеся цветом глаза. За время своего рассказа он обнаружил, что глаза вилы меняли цвет в зависимости от положения солнца.
Но не только глаза выдавали замешательство вилы. Она не двигалась с места и даже не пыталась больше слушать его душу, вытаскивая из глубины новые откровения.
И всё же Благота не удивился, когда вила обратилась к нему снова:
«Согласно поверьям, несмотря на свою возможную жестокость вилы дружелюбно относятся к обиженным и сиротам. Человек по имени Благота это знает, хочет этим воспользоваться. Но то, что Благота пытается преподнести виле – всего лишь слова. Далёкие, как звёзды в ночном небе. Не имеющие никакого отношения к нему самому».
– Звёзды и их расположение, – Благота покачал головой, выставляя вперёд флягу, – тебе ли не знать, что они влияют на будущие события. Слова, как и звёзды в созвездия, складываются в единую композицию. Указывают путь. Заставляют идти туда, куда нужно. Не торопись, прошу тебя. Не заглядывай наперёд мне в душу. Позволь мне поделиться ей с тобой самому. Понемногу. Пядь за пядью.
Благота согнул колено, выставив в него локоть. Качнул флягой.
– Или ты не почувствовала, как мои слова заставляют удивительным образом твоё сердце биться чаще? Разве ты не хочешь, чтобы оно билось так дольше?
Он тут же поморщился, рука его дрогнула, едва не выронив флягу.
«Вила, что живёт в этих краях, не любит людей», – таков был ответ. – «В эти дни, когда окрест поселились люди с оружием, нарушая смиренное одиночество вилы – она не любит их особенно сильно. От чувства ненависти сердце бьётся… часто. Этого вполне достаточно».
Благота убрал к поясу флягу, испустив вздох сожаления.
– Говорят, от ненависти до любви один шаг.
«Любви? Человек по имени Благота говорит ради смеха? Благота знает. Вилы – проклятые создания. Если вила полюбит, то любовь её сгинет ужасной смертью. Повстречав вилу – не пытаться ей понравиться. Не распалять её ненависти. Притвориться обездоленным и несчастным. Воспользоваться жалостью вилы против неё самой».
– И в мыслях не было, – с притворством заверил Благота.
«Времена меняются, но поступки людей остаются прежними. И пускай человек по имени Благота воздержится от мнения, что вила сидит на своей горе и ничего не знает».
– И всё-таки я ещё жив. Господица Скалы Слёз не избавилась от меня сразу.
Он ждал, что вила снова ворвётся в его память, сметая остатки стойкости. Но вместо этого она, по-прежнему невозмутимая и безмолвная по внешнему виду, продолжила:
«Человек по имени Благота разрывал ножом могилу», – теперь она разглядывала его всё с той же внимательностью, что он смотрел на неё прежде.
Поток мыслей вилы оборвался. Благота сдержался, чтобы не ответить колкостью, догадываясь, что подобную вольность вила могла счесть за оскорбление. Он попытался сделать глубокий медленный вдох. Долгий выдох.
– Господица вила так и продолжит перебирать всех мёртвых женщин, что я знал? Ах да. Наверное, правдой являются домыслы, что женщины сострадательны к трогательным мужчинам. Скажи, господица, неужто я начинаю располагать к себе? Начинаю нравиться? Ведь я ещё жив.
И тогда с уст вилы слетели следующие слова:
– У человека по имени Благота так мало причин быть уверенным в себе, – голос у неё оказался на удивление мягким, но уверенным. Слова вила произносила с выраженным акцентом. – Чересчур мало. Он трогателен ровно настолько, насколько проблемный. Поэтому ему приходится прибегать к истории о сиротах и обиженных.
4. София
Она кружится в ликующем танце, воздев руки к предзакатному небу. Подставив запястья солнцу. Свет окутывает мир вокруг ярким золотисто-красным цветом, закрадывается под смеженные веки, вызывая блаженное головокружение.
Из груди Софии рвётся волнение:
– И да оросятся слезами счастья ланиты ваши! – она знает сказание о святой Анфии назубок, и она гордится этим, гнёт пальцы от чувства обожания: – И да спадут ваши цепи про-очь!..
София открывает глаза, всё ещё ослепленная лучами солнца. Она ждёт, пока хвойный лес вокруг возвратит свои привычные очертания.
– О! Моя прекрасная сестрица! – смеется Елена, осыпая её ворохом цветных жухлых листьев, изображая поклонение перед святой мученицей: –Даруй нам всем милость Подателя!
– А вот и вы, мои вестницы.
София поворачивается на голос, щурит ослепленные глаза. Она видит перед собой смутно различимую мужскую фигуру в длинном одеянии. Сердце её переполняется звенящей радостью.
– Папа! Папенька!.. – Елена подбегает к отцу и целует его руку.
София и Елена похожи, как два цветка, распустившихся на одном стебле. И София представляет себя рядом с отцом заместо сестры. А ещё они обе были похожи на умершую мать. Так всегда говорит отец.
И всё же София удивлена видеть отца сейчас и здесь, с ними. Чаще он бывал с другими людьми, чем с семьей. Труд священника тяжел и постоянен. Совершение богослужения и помощь людям – первая его обязанность.
От отца зависит многое в деревне. И София знает это.
– Чем вы тут занимаетесь? – деревья отбрасывают тени на землю, движутся под ногами отца.
София опережает сестру, восклицает горделиво:
– Я представлялся себя святой, папенька. Когда я вырасту, хочу быть как святая Анфия!
София умолкает, в надежде услышать от отца слова похвалы. Но отец молчит. Долго, слишком долго. Она не может разглядеть его лица – слабость и усталость в её глазах нарастает каждый раз, стоит начать всматриваться в его черты.
Елена, всё ещё стоя рядом с отцом, вдруг отворачивается. София видит, как её пальцы сжимают края одежды священника.
Гулкий звон сосен, шелест крыльев. Голос отца строг.
—Чтобы стать такой, как она – готова ли ты выдержать все испытания и мучения?
– Я?.. – вторит София.
В свете заходящего солнца стволы мачтовых сосен алеют, покрытые маслянистыми отблесками. Смола стекает по коре, теплится в лучах.
– Бегите через окно в ризнице, – соседский голос доносится до Софии словно сквозь толщу воды. – Не оглядывайтесь, бегите!
София поворачивается к отцу и сестре спиной, в ожидании увидеть, откуда доносится голос. Безмолвный лес отторгает её присутствие, отдаляется, становясь глубоким и бесконечным.
Перед собой София видит вырытые в ряд могилы. Вопли соседей доносятся из-под взрытой земли, осыпающейся у неё под ногами.
София кричит, едва успев отпрянуть.
– Я буду послушной! – из глаз Софии прыщут слёзы, она рвётся прочь, стараясь удержать равновесие на уходящей из-под ног почве. – Только не оставляйте меня! Не оставляй! Папенька! Сестрица! Я не хочу. Я не хочу становиться святой. Не хочу. Мне слишком страшно!
София поворачивается к отцу, надеясь увидеть его защитный образ. Протягивает к нему руку, уверенная, что он успеет вытащить её, не даст провалиться под землю.
Не даст ей быть погребенной заживо.
Мужская фигура в одеянии священника качается в петле.
София перестает кричать, молкнет. Падает на колени. Кто-то цепляется за подол её юбки, тянет вниз – снова, снова вниз, в проваленную могилу, в стылую глубину, пахнущую плесенью. София опускает взгляд от петли и видит Елену. Заместо глаз у сестрицы – колотые глазницы, исходящие кровью.
– Слишком поздно, – трескучим голосом шепчет ослепленная покойница.
Чужие голоса, чужая речь. Чужие руки хватают Софию. Земля, не прекращая осыпаться, уходит из-под ног. Тело Софии взмывает в воздух.
Беспрестанное чувство беспомощности. Холод на губах. София задыхается от боли. Один и тот же повторяющийся кошмар.
Рвущая саму душу боль в левом глазу.
София была послушной. Всегда выполняла указания отца, утром и вечером помогала в церкви. Знала наизусть сложные молитвы. Она молилась. Она так усердно молилась.
Софии с рождения твердили, что бояться стоит Явиди, Сотканной из тысячи лиц.
Стало быть – этот человек, одно из них?
От мужчины со шрамом на лбу пахнет гарью и мочой.
София срывает голос.
Боль в промежности. Отвращение. Под кожей кипит стыд. Её тело ей больше не принадлежит.
София силится кричать. Это её вина. Она пожелала стать святой, стать мученицей. Такой как Анфия. Всё это произошло из-за её гордыни.
Пылающая на лице боль. Боль в левом глазу. Пустота. Кромешная пустота.
***
– Ты должна поесть.
Во рту теплилась похлёбка со вкусом редьки. София моргнула. Раз, другой. Похлёбка вылилась из её рта, запачкала подбородок и грудь. Но вместо того, чтобы подставить ладонь, София продолжила сидеть в неподвижности.
«Как долго я спала? Неужели это был сон?»
– Тьфу ты, чёрт, – тихий незнакомый голос. – Что же мне с тобой делать, грачонок?
Что-то мешало её глазам, закрывало лицо. София сосредоточила внимание на человеке, сидящем напротив. При тускловатом свете костра он казался безликим.
Сердце Софии забилось чаще. Она отпрянула, закрыла голову руками. Из пересохшего горла вырвался кашель.
–Успокойся, – снова незнакомый голос. – Тебя никто не тронет.
«Не тронет?»
Память услужливо подсказывала – ложь. Боль, стыд и отвращение. Вот что теперь было к ней привязано. София закричала, упала на спину. Забилась в судорогах.
«Заткнись!» – голос человека со шрамом на лбу неумолчно звенел в голове колоколом.
В горле стало невыносимо больно. Голова закружилась. Потеряв силы, София изнеможённо распрямилась. Руки и ноги слабо шевельнулись, будто тело не оставило попыток подняться с земли.
– Тише, дыши медленней, – приятное серебристое свечение коснулось лица Софии. – Дыши. Дышать полезно.
Боль в горле отступила, наступило облегчение. София открыла глаза и не смогла им поверить. Над ней кружился целый ворох сияющих светлячков.
– Смотри на свет, – мягко, но требовательно велел незнакомец. – Дыши. Теперь самостоятельно. Ты должна дышать правильно. Положи одну руку себе на живот. Правильно, молодец. Теперь вторую руку положи, как показываю я.
София с усилием перевела взгляд со светлячков на незнакомца. На мгновенье ей показалось, что он – и не человек вовсе. А призрак или лесной дух.
Ей потребовалось время, чтобы догадаться – незнакомец держал руку у себя на груди.
Рядом горел костёр, но тепла она не ощущала вовсе.
– С тобой не имели права так поступать, – стоило незнакомцу склонить голову, как пламя костра осветило его лицо.
София почувствовала укол в сердце, оцепенела.
Незнакомец был умеренного телосложения, сутуловатый. Тёмно-русые с проседью волосы и короткая борода выглядели грязными и спутанными. Под глазами пролегали глубокие тени, заметные даже в полутемноте.
В зелёных глазах отражалось пламя костра. Шрама на его лбу не было.
– Главное, что ты выжила, – незнакомец возвратил свой взгляд на огонь. – И теперь ты в безопасности.
София прервала дыхание, схватила себя за шею. Из глаз заструились невыносимо жгучие слёзы.
– Знаю, – продолжил незнакомец, по-прежнему отказываясь встречаться с ней взглядами. – Знаю. Но если ты хочешь, чтобы тебе стало легче – нужно приложить усилия.
С пальцев незнакомца сорвался ещё один светлячок – крупинка света взмыла вверх, закружилась, не тая, в стылом воздухе. Робко подмигивая, крупинка подлетела и легла на руку Софии.
София ожидала почувствовать жжение на коже, но заместо боли ощутила лишь приятное тепло.
– Послушай меня, грачонок, – повторил незнакомец. – Главное сейчас, что ты выжила. Ты разрешишь мне тебе помочь?
София не шевелилась. Взор её застилали слёзы, с трудом удавалось различать кружащиеся крупинки света, что прежде она приняла за живых светлячков.
– Как тебя зовут?
«София», – мысленно ответила она, но собственный голос её не послушался. – «Меня зовут… звали София. Но больше никого не осталось, кто бы помнил моё имя. Кто бы мог узнать меня. Может так будет лучше. Ведь я не хочу, чтобы кто-то узнал о том, что со мной произошло. Я чувствую страх и стыд. А ещё отвращение. Отвращение к самой себе».
София пришла в себя и поняла, что незнакомец всё это время ждал от неё ответа. Он выглядел задумчивым, может быть даже сердился на неё за её никудышность.
Крупинка света на руке Софии исчезла, обратившись в пепел.
«Он знает обо мне правду, знает, что со мной произошло», – София сцепила ледяные пальцы.
– Мне нужно к тебе как-то обращаться, – вздохнул незнакомец. – С этим ничего не поделаешь. Даже если ты не хочешь называть мне своего имени. Не называть же тебя и дальше грачонком, ведь так?
Незнакомец помолчал, и молчал он долго. София успела испугаться, что он начнёт кричать. Возможно, даже ударит её по лицу.
София вдруг поняла, что лицо её и вправду ощущается тяжело, неправильно. Она коснулась своего лица. Запястье её так и застыло, поднятое.
– Не снимай повязку, – в голосе незнакомца София уловила тревогу. – Ещё рано.
София с трудом присела, ощупала на себе незнакомую одежду и плащ, служивший покрывалом. От плаща пахло конским потом и навозом. Она повернулась и уткнулась носом в стенку шалаша, служившего ей укрытием.
– Теперь это твои вещи. Не бойся их запачкать. Они и без того нуждаются в стирке. Я должен сказать. Должен был сразу, но не хотел пугать тебя. Я знахарь. Зна-харь. Прости, я плохо говорю на твоём языке. Понимаешь, что я говорю? Мне стоило сперва… спросить тебя об этом.
«Знахарь!» – София помертвела, представив, как этот незнакомец притрагивался к её телу, пока она была без сознания.
Притрагивался. Притрагивался. Человек со шрамом на лбу. Запах гари и мочи. И ещё – сладко-приторный. Запах разложения. Она была знакома с этим запахом. Ей часто приходилось видеть мёртвых, провожать их в последний путь вместе с отцом.
Но тот человек со шрамом был живым. И он делал ей больно.
– Нет-нет, – словно прочитав её мысли, незнакомец стал говорить быстрее. – Я не стану дотрагиваться до тебя без твоего разрешения. И никто больше не станет. Не веришь? Разумеется, не веришь. Так даже правильней.
София схватилась за повязку у себя на голове и, прежде чем незнакомец успел её остановить, сорвала, оставив болтаться на шее.
Незнакомец вскочил с места, но тут же замер на полусогнутых ногах, не успев приблизиться. Теперь они смотрели друг на друга, глаза в глаза.
София не двигалась. Теперь, когда левый глаз перестала скрывать повязка, она почувствовала себя немного спокойнее.
Но что-то в поведении незнакомца показалось ей в этот момент неправильным.
– Ты… – незнакомец недоуменно воззрился на неё, будто увидев перед собой нечто неожиданное. – Твой глаз. О, нет! Этого не должно было произойти. Нет-нет! То есть, я хотел сказать… Послушай. Послушай меня, грачонок. Ответь. Ты способна видеть левым глазом?
София заморгала. Нечто и правда мешало ей видеть, как прежде. Она повернулась, села прямо. Сощурилась, силясь разглядеть неясный силуэт, мелькающий за костром.
Силуэт не поддавался, не позволял явить себя. Но и не исчезал.
София вспомнила боль в левом глазу и содрогнулась, испугавшись повторения. Но вместо того, чтобы вновь разрыдаться, она заставила себя приглядеться к неясному силуэту, неисчезающего за костром.
Не до конца осознавая, что делает, София накрыла правый здоровый глаз ладонью, продолжая смотреть только левым.
Сердце пропустило удар.
– «Чтоб мне тело нарастить!» – в голову вполз тягучий голос. – «Она меня видит!»
Из черноты на неё смотрело безмолвное существо. Сквозь пакли волос, больше походящую на свалявшуюся шерсть, горели угольки красных глаз. Заместо морды – улыбка, некогда принадлежащая человеку.
София уже видела такие улыбки. У мертвецов в церкви, когда рот их был набит землёй, а губы – зашиты плотной нитью.