Ольга Александровна Коренева
Долгое завтра, потерянное вчера
Я начал развязывать рюкзак, не ожидая уже ничего хорошего. …Сверху лежала маска противогаза. На лбу у нее была надпись красным фломастером – «Не забудь меня, милый!», оба очка были заклеены розовыми промокашками, на которых были старательно выведены женские глаза… Потом я извлек на свет божий громадный танковый трак. К нему была веревкой привязана картонка с надписью все тем же красным фломастером «Для занятий физической культурой». За спиной раздались смешки… Следующим из рюкзака я выволок громадный узел из старой простыни, в котором прощупывалось что-то круглое как бочонок. Проклиная все на свете, я начал его разматывать, и на свет божий появился огромный – с полведра – цветочный горшок. В нем торчала картонка, на которой алела надпись; «Родная земля! (Чтобы не забыл), храни у сердца!». Соседи начали откровенно ржать. То, что лежало под ним, я выковыривал двумя руками, в последний момент ЭТО, завернутое в газету, просто разорвало бумагу, и под ноги мне грохнулся угол какой-то стены – три кирпича, намертво спаянных раствором. Надпись нитрокраской на них гласила «Закладной камень полка»… Про памперсы, женские прокладки, и колготки я уже не упоминаю. Когда, наконец, я добрался до сиротливо лежащих на дне умывальных принадлежностей и полотенца, у меня было полное впечатление, что я выступил с шефским концертом перед пионерами. Ржали все…».
– Очень забавно и интересно, – сказала Катя, прекрасно понимая, что Олег придумал всю эту дурацкую историю, чтобы рассмешить ее. Она отчаянно сопротивляясь его обаянию. Мысленно она проклинала себя за эту слабость, в мозгу вертелось: «Я люблю только Вадима. Я ему верна. Мы скоро будем вместе. Вадим, Вадим…»
– Знаешь, сказала она, – у меня голова разболелась, поехали домой.
Щеки ее горели, то ли от «мартини», то ли еще от чего…
В машине она прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Олег включил тихую музыку.
Катя пыталась думать о муже, но мысли ее упорно возвращались к Олегу. Острый запах его тела, смешанный с ароматом мужской туалетной воды и табака, кружил ей голову.
«Нет, нет, нет» – кричало в ней все. Но сердце билось учащенно, блузка взмокла от пота.
– А что такое ВДВ? – спросила Катя, чтобы как-то забить затянувшуюся паузу.
– Воздушно-десантные войска, – ответил Олег, и в голосе его прозвучало желание, которое он усилием воли подавил. Чужая жена была для него запретным плодом, и Катя сразу же почувствовала его напряжение, его внутреннюю борьбу.
«Он настоящий мужчина, сильный, волевой, благородный» – подумалось ей. – «С таким ничего не страшно, такой сможет защитить в любой ситуации!»
– Какое сегодня число? – спросила она, и, не дожидаясь ответа, глянула в мобильник. – Уже двадцать первое, полночь!
– Через шесть часов будет Апокалипсис, если верить тому американскому старому чудаку, который вычислил это по библейским текстам.
– Это вычислить невозможно, – усмехнулась Катя.
– Я, вообще-то, не совсем понимаю, что это за слово такое, это что, конец света?
– Ну, это, вообще-то, события, предшествующие Второму пришествию Христа на землю, они будут сопровождаться многочисленными катаклизмами и чудесами, ну, там, огонь с неба, воскрешение мертвых, явление Ангелов, в общем, слово «апокалипсис» часто употребляют как синоним конца света или катастрофы планетарного масштаба.
– Значит, все-таки, конец света, – удовлетворенно отозвался Олег.
– Н-да-а, – протяжно произнесла Катя. – Катаклизмов-то навалом, а вот особых чудес пока я что-то не замечала. Может, утром начнутся?
Олег улыбнулся и притормозил на повороте.
– Голова прошла? – спросил он. – А то есть предложение встретить Апокалипсис в каком-нибудь уютном ночном клубе.
Разноцветные огоньки реклам играли в догонялки. Прозрачные кубики льда тонули в высоких бокалах мартини. Большие, горячие ладони Олега лежали на ее талии, и музыка обволакивала, проникала внутрь, и танец был долгим-долгим-долгим… Блестящие зрачки его глаз, от которых разбегались по голубой радужке частые желто-оранжевые лучики… Какие яркие глаза! Как хорошо! И вот они снова за столиком, медленно потягивают мартини, улыбчиво смотрят друг на друга и молчат. Им не нужно слов. Они разговаривают взглядами. Но вот музыка смолкла. И в наступившей тишине на сцену вышел мужчина в серебристом костюме. Он больше походил на конферансье, чем на ди-джея. Желтые волосы, гладко выбритое лицо, узкий подбородок, костюмчик, только разве что бабочки не хватает.
– Всем привет! – бодро прокричал он. – Поздравляю! В России Апокалипсиса нет: пророчество Гарольда Кемпинга снова не сработало! Конца света не случилось! А он обещал ровно в шесть утра по московскому времени, или в восемнадцать часов по другому.
– Какой еще конец света, ничего не знаю! – воскликнула выскочившая из-за кулис девица в потертых драных джинсах и топике, с огромными нарисованными веснушками по всему лицу.
– Да вот все тот же американский старикан напророчил, который еще в девяносто четвертом году раструбил о тогдашнем конце света, но не вышло. И опять он обложался. Уже шесть утра по московскому времени, а все тихо. Эй, Апокалипсис, где ты, ау!
– Ур-ра-а-а! – завопила девица, прыгая, как шальная.
– Ур-ра-а-а! – эхом откликнулся зал, и тут же снова загрохотала музыка.
Все повскакивали с мест, и пустились в пляс.
– Замечательный сегодня день, – произнесла Катя, и не узнала собственного голоса, такой он был проникновенный и чувственный.
Домой они вернулись лишь поздним утром, и Катя сразу же отправилась спать. Она блаженно растянулась в постели, завернулась в одеяло, и сознание ее провалилось в нежное, сияющее лето, все вокруг золотилось – огромные ароматные лилии, оранжевые розы, и крепкая ладонь мужчины, страстно обнимающего ее. Он вел ее куда-то в теплый ласковый свет, и Катя, не глядя, видела его – это был Вадим, который почему-то превратился сначала в Олега, потом в Сашку, и вдруг оказалось, что она купается в море…
Проснулась она уже далеко за полдень. Приняла душ, и вошла в гостиную. Валя накрыла стол. Сегодня на завтрак были горячие пирожки с творогом, бананово-молочный коктейль, груши, и земляничный чай. Вскоре к ней присоединился Олег, потом приехала Настя – у нее прямо чутье какое-то, всегда является к трапезе. Она с ходу начала рассказывать про очередные выходки своего кота Батона. Сегодня он спрыгнул со шкафа ей на голову, а когда она завопила от неожиданности, метнулся к окну и повис на шторе, которая не преминула оборваться – котяра-то весьма увесистый.
– Не понимаю, зачем нужен кот в квартире, своих забот, что ли, мало? – пробурчал Олег.
– Да чего ж тут не понятного-то? – удивилась Настя. – Ты разве не знаешь, что кошки просто классные существа! Во-первых, существует такая штуковина – биоэнергетический контакт человека с котом. Вообще, у кошек всегда вырабатываются токи, ну, такие, низкочастотные, это благодаря их наэлектризованной и нежной шерсти. И вот токи эти очень полезны для организма человека, они убивают микробов, помогают заживлению тканей, лечат воспаления суставов и, это доказано учеными, да-да, даже гинекологические заболевания. А еще, кошки помогают при психических болезнях, нервных расстройствах, повреждениях мозга, при больном сердце, а мурлыканье – это вообще ультразвуковая терапия, которая даже кости укрепляет. У меня есть научная книга о полезном влиянии кошек на организм человека. Могу дать почитать.
– Ну, благодарю за лекцию, – Олег привстал со стула и поклонился. – Сейчас помчусь заводить кошку, или сразу тигра, он крупный, сразу от всего вылечит, если не сожрет.
Катя смотрела на Олега, на его большую сильную фигуру, на лучистые глаза, и ее захлестывало волнение. Она боялась признаться себе в том, что с ней творится. А Олег то и дело взглядывал на нее с затаенной страстью. И Катя мысленно ответила ему: «Мне, также как и поэтессе Марине Цветаевой, важен «роман душ», а не «роман тел». Она совершенно точно выразилась. Именно «роман душ». Что у нас с тобой и происходит. И не будем опошлять даже в мыслях. Не забывай, что я – жена Вадима».
– Олег, а у тебя есть женщина? – спросила вдруг Настя, и кокетливо поправила прическу. Ее темные волосы сегодня особенно блестели.
– Была, – ответил он. – Она носила серьги в виде пчелы. Однажды она оставила их на тумбочке, и я пытался прибить их газетой. Страшные штуки…
– Ну, так я не досказала о кошках самое интересное, – снова оседлала своего конька Настя. – А вы знаете, например, что кошки впитывают в себя ментальную матрицу того, кто когда-то жил в доме, очищая, таким образом, в квартире энергетическую атмосферу от кармических накоплений живших здесь людей. Ментальная матрица, она же, по сути, является связывающей человека схемой. Именно она регламентирует, как он должен чувствовать, мыслить и поступать…
– Ну, пошло-поехало, – перебил ее Олег. – Все это бред собачий.
– Измышления какие-то, от лукавого это, – поддакнула ему Катя.
Тут запел Катин мобильник. В трубке раздался голос Вадима:
– Выйди во двор.
Она резко вскочила и бросилась в коридор, и, не дожидаясь лифта, помчалась вниз по лестнице. Возле подъезда стоял внедорожник «Кадиллак» цвета переспелой вишни, дверца была распахнута, и осунувшийся, но веселый Вадим смотрел на нее, ослепительно улыбаясь. Она кинулась к нему, села рядом. И провалилась в омут его нежности, объятий, поцелуев.
– Я соскучился, – шептал он. – Я ненадолго, всего на миг, я потом тебе все объясню…
Этот миг слишком быстро закончился. Вадим уехал, а она, ошалевшая и счастливая, словно остолбенела возле подъезда. Тут появился Олег, удивляясь и не понимая, что произошло. Он попытался расспросить Катю, в чем же, все-таки, дело, но, так и не добившись вразумительного ответа, увел ее домой.
Олег усадил почти невменяемую Катю за стол, и громко спросил:
– Так, может, ты все же расскажешь нам, что случилось? У тебя такой вид, будто ты с Каменным Гостем пообщалась.
– С Вадимом, – тихо произнесла она.
– Что-о?! – заорали все недружным хором.
– Опять этот… чулачакви? – опешила Валя. – Он звал тебя с собой?
Этой ночью она не могла заснуть. Олег тоже. Они молча пили чай на кухне. Олега настораживало ее тревожное состояние, ее внутреннее напряжение, он боялся нового нервного срыва, и пытался развлечь ее. Но на все его шутки она никак не реагировала, и тогда он попросил:
– Расскажи мне о своем детстве, ну, пожалуйста.
– О детстве? – И тут она встрепенулась. – Ну, слушай. Помню лето. Ночью прошел дождь, и день обещает быть жарким. Я вдыхаю полной грудью пряный аромат цветов неведомого мне кустарника, одним движением руки срываю складывающиеся веером маленькие листья с черенка, подбрасываю их, ловлю. Я уже взрослая, и поэтому в детский сад иду одна – так же, как и некоторые мои друзья, у которых ворота детсада в двадцати метрах от подъезда дома. Мама, собираясь на работу, поглядывает на меня из окна второго этажа. Вопрос воспитательницы «Где справка?» меня обескураживает. Я не знаю, что ответить, а она немедленно отправляет меня домой и наказывает без справки не возвращаться. Ведь я недавно болела, просто покашливала, и мама оставила меня дома на пару дней, врача не вызывали. «Без справки не пущу, иди за родителями» – прозвучал приговор. Послушная, я топаю назад, но понимаю, что мама и папа уже наверняка ушли на работу. Навстречу задорно шагает Нинка, она тоже самостоятельно ходит в детский сад. У меня моментально зреет хитроумный план. Задаю ей вопрос в лоб – «справка есть?» – конечно, нет. Тогда я заявляю, что в группу ее все равно без справки не примут, что можно туда даже и не ходить… И мы совершаем побег. Ощущение АБСОЛЮТНОЙ свободы, которое я испытала тогда, больше никогда не повторялось. На далекой запретной улице (но мы это знаем) растет черемуха, – ее черные ягоды с терпким вяжущим вкусом манят нас, и мы смело пересекаем дорогу в две полосы… Сидя высоко на дереве, с удивлением обозреваем окрестности. Пальцы рук и язык уже давно черные от ягод… Месить босыми ногами грязь в глубокой луже – удовольствие необыкновенное, особенно, когда остальным детям из группы это делать категорически запрещается. …Прогулка через железнодорожный переезд, подкладывание камешков на рельсы и наблюдение с близкого расстояния за несущимися составами нас окончательно утомляет… Голод , оказывается, не тетка… И Нинка вспоминает, что ключ от ее квартиры обычно лежит под ковриком у двери. Там мы его и находим. В отличие от меня, Нинка умеет зажигать газ. Полпачки масла и одно яйцо – на сковороду… Разносится волшебный запах, все скворчит… Мы макаем хлеб в уже теплое масло, доедая яичницу, пьем квас и идем прыгать на большой кровати в спальню ее родителей… Когда становится непонятно, чем себя еще занять, Нинка предлагает покурить (курит ее отец, и она тайком от родителей из простого любопытства уже научилась это делать). Я слегка сомневаюсь, стоит ли… Но Нинка закуривает, демонстрируя мне, что это легче легкого. Я беру сигарету в рот и глубоко вдыхаю. Дым проникает во всю меня, в глазах темнеет, я кашляю, воздуха не хватает, комната плывет, моя единственная мысль – это всё… Стакан воды возвращает меня к жизни. Но горечь сигареты остается во рту еще какое-то время, меня подташнивает. Мы вновь идем на улицу есть терпкую черемуху, но уже ту, что растет совсем рядом… Мне повезло, что приехал дедушка и спас меня от маминого и папиного гнева, а воспитательнице не повезло – больше в детском саду я ее не видела…
– Как красиво ты рассказываешь, я будто тоже там был, с тобой, – произнес Олег, не сводя с нее блестящих глаз.
– Это меня после встречи с Вадимом прорвало, – отозвалась Катя. – А теперь меня дремота одолевает, пока.
Она встала и скрылась в спальне. За окном зашумело – на город обрушился ливень. Под шум воды она уснула, ей снилась черемуха, и разговор птиц (они, почему-то, изъяснялись по-человечьи):
– Вот была жизнь раньше, сплошной рай: РАЙком, РАЙисполком, а сейчас сплошной ад, куда ни плюнь – всюду АДминистрация.
– А давай слетаем в Испанию, – сказала вторая птица.
– «Испания» в переводе означает «Земля Кроликов».
– А у белых медведей черная кожа, – пропищала подлетевшая пичужка. Она села на ветку и принялась склевывать маленькие черные ягодки.
Тут Катя проснулась, и долго лежала с открытыми глазами. Сон пропал. Она встала, накинула на плечи халатик, и прошлепала на кухню. За столом сидел Олег и мрачно дымил. В пепельнице высилась горка окурков.
– Привет, – сказала Катя. – Не спится?
– М-м, – промычал Олег. – Присаживайся, поболтаем. Хочешь, теперь я расскажу тебе о своем детстве? Ты ведь обо мне ничего почти не знаешь.
– А где ты жил, когда был маленький?
– Во Львове. Когда я был в первом классе, я как-то отважился пойти со старшими ребятами на серьезное «дело». Рядом с нами была тюрьма «тридцатка», и «дело» заключалось в том, чтобы перекидывать зэкам через семь заборов чай или сигареты. В ответ они бросали разные мальчишеские сокровища: пластиковый браслет для часов с розочками внутри, ручку с тетенькой, кольцо из оргстекла с черепом, и другие шикарности такого рода. Иногда ребята нарывались на милицейские засады, их ловили, сообщали родителям на работу, ставили на учет, и все в том же духе. Мне было страшно, но я решился. Технология переброски чая на сто метров, она не сложная: берешь мамин старый чулок, вкладываешь в нее пачку чая, увесистый камушек, завязываешь узел, ну, значит, раскручиваешь как пращу, и пуляешь. А по крыше зоны ходят зэки и поджидают. Через минуту летит обратная «бандероль». Мне сказали ребята бросать первым. Вот, я закинул свой чаек на зону, сердечко бьется, скорей бы получить обратно и бежать. Летит моя ракета назад. Я хватаю ее, чувствую что-то приятно-тяжеленькое и… тут как тут менты! Мы бросились врассыпную. Когда я вбежал в свой двор и понял, что мне не уйти от погони, я изо всех сил, не глядя, запульнул свою посылку в чулке, куда глаза глядят.
Досталось мне не сильно, все же первоклассник.
Утром вышел во двор и направился в то место, куда вчера забросил свое сокровище. Стою возле могучего каштана и вижу, висит мой чулок, намотанный на ветку. Высота метров пять всего, но не залезть. Поднялся ветер, чулочек затрепыхался, как будто вот-вот размотается и упадет. Я прождал часа полтора. Не падает. Повыходили во двор ребята, я не хотел выдавать свой секрет на дереве. Ушел с тяжелым сердцем. На следующий день полдня стрелял по чулку из рогатки, даже пару раз попал, но висит, сволочь. Целыми днями я фантазировал, что там может быть? Близко локоть, да не укусишь. Со временем, я стал ходить к каштану не каждый день… В пятом классе мы переехали на новую квартиру. Прошло много лет. Я уже давно жил в Москве. В прошлом году я приехал в город детства по делам, ну, понимаешь, ностальгия, воспоминания накатили, и пошел я в свой старый львовский двор. Каштан на месте. Я стоял и смотрел на свое неведомое сокровище и понимал, что чувствует Кощей Бессмертный, глядя на ларец, в котором утка, яйцо, и так далее. Чулок висел уже тридцать пять лет… Поднялся ветер, чулочек затрепыхался, как будто вот-вот размотается и упадет, но я меньше всего на свете хотел, чтобы он упал.
– Ты шутишь? Это что за чулок такой, который не истлел за столько времени? Хотя, в СССР делали качественную синтетику. Это был… э-э-э… семьдесят шестой год, ведь? Я тогда тоже была первоклашкой. Моя мама носила капроновые чулки. Но самая лучшая синтетика была в Америке.
– Не факт. А ты знаешь, что в Америке не принято заботиться о своей внешности? Если вдруг заметят, что ты, скажем, выглядишь слишком ухоженным, то подумают про твою сексуальную озабоченность. Женщинам приходить на работу с косметикой на лице не рекомендуется. Хотя, это допускается на праздничных мероприятиях.
– Да ты что? В самом деле? Вот странно! А что еще у них не принято?
– А еще… Н-ну… На обычных американских пляжах мужчинам не следует носить плавки. Это должны быть специальные купальные шорты по колено длиной. А для женщин абсолютно не допускается топлес. Сразу будет привод в полицию в наручниках. Даже девочкам, маленьким, двухлетним, нужно быть с закрытой грудью. Кстати, так же и в Европе.
– А я слышала, что там не везде можно носить джинсы.
Олег глядел на нее сквозь сигаретный дым круглыми зеленовато-синими глазами, которые меняли цвет и становились прозрачно-золотистыми, словно майский мед, и в них таяла оглушающая нежность. Он произнес низким глуховатым голосом, но казалось, что говорил он о другом, о чем-то особенном, сокровенном… И сказанная фраза не имела ровно никакого отношения к тому, о чем он думал:
– На Западе во многих местах запрещают носить джинсы.
– Смотри, уже рассвет! Как красиво за окном… Пошли на лоджию?
Они вышли, и облокотились на перила. Высотки были окутаны прозрачной розоватой дымкой, над ними медленно плыли золотистые облака, нежно подсвеченные первыми лучами восходящего солнца. В самом низу изумрудно искрились верхушки деревьев. Гомон птиц и звуки оживающего города наполняли воздух.
– Ты когда-нибудь путешествовал? – спросила Катя. – Небось, в Америке бывал, раз знаешь некоторые нюансы той жизни.
– И в Штатах, и в Японии, – отозвался Олег. – Я же одно время был менеджером по торговым связям, а потом – мелким предпринимателем.
– Расскажи про Японию, – попросила Катя.
– Да, там со мной произошел курьезный случай. Я ведь отправился туда не один, а с дамой. И вот решил блеснуть перед ней, и пригласил в довольно дорогой ресторан. Взяли меню, сидим, рассматриваем незнакомые буковки, иероглифики. Ну, и как обычно – ориентируемся в основном на цены. Вдруг, хоп… блюдо, а напротив цена – пятьсот баксов! ОГО! Ну, мы и подумали, что за такие деньги это будет нечто супер крутое и потрясно вкусное! Подзываем официанта, тычем пальцем в строчку. Официант спешно убегает в сторону кухни, и через тридцать секунд выбегает из дверей уже с поваром. Тот начинает вокруг нас прыгать и суетиться. Через пять минут приносят большое накрытое блюдо. Мы в предвкушении переглянулись. Шеф-повар с загадочным лицом потянулся к крышке блюда… мы затаили дыхание… смотрим на тарелку, а там – в залежах овощей, травок и пряностей ползает здоровая, сантиметров в пятнадцать, жирная гусеница. Ой! Мы, конечно, знали, где мы находимся, и что ожидать от этих товарищей можно чего угодно. Но чтобы вот так откровенно!.. Пока мы недоуменно переглядывались, и каждый в голове обдумывал увиденное – гусеница нагло стала пожирать овощи, разложенные по тарелке. Такого хамства мы не ожидали! Я, чтобы мне досталось хоть что-то, неуклюже стащил с пока нетронутого угла какую-то травину. Мы смотрели на гусеницу, повар смотрел на гусеницу, стоящий сзади официант тоже смотрел на гусеницу. Все молчали. А жирная тварь в это время слопала уже почти половину овощей. От таких раскладов в голове у меня помутилось – есть хотелось, было жалко денег… и в момент, когда гусеница принялась за очередной кусок помидорины, я резко взял вилку и – хыч! Я решился! Ну, правильно, – не пропадать же такой куче долларов! Вилка вонзилась в голову гусеницы. Вслед за «хыч» послышался грохот падающего в обморок шеф-повара и изумленный писк официанта. Оказывается… эта гусеница – очень редкое существо, которое выращивают до такого состояния лет семь. Стоит это насекомое очень дорого, а едят вовсе не его. Деликатесом считается то, что, слопав овощи, гусеница тут же начинает выделять. Вот именно её испражнения и стоят пятьсот баксов и считаются жутким деликатесом! А я её вилкой в башню – хыч… Повара откачивали и приводили в чувства очень долго. Нашему русскому человеку в голову не пришло бы лопать экскременты гусеницы, еще и платить за это пятьсот баксов.
– Ха-ха-ха! Ну, насмеши-ил! – расхохоталась Катя. – А вообще-то, мне жаль бедную гусеницу, она тебя угостить собиралась, а ты ее так зверски замочил. Убийца!
– Ой, я грешник, каюсь, каюсь! – сокрушенно произнес Олег. – Убил невинную тварь.
– Слушай, у меня проявился аппетит. Чаю хочу. Самого изысканного. Идем, я попрошу Валю заварить «дахунпао».
– А это что еще за зверь?
– Это не зверь, а чай, причем, самый дорогой в мире. Переводится как «Большой красный халат». Получают его из листьев шести кустов, которые растут возле монастыря Тяньзинь в Китае. Каждому из растений больше трехсот пятидесяти лет, представляешь? Вкус и аромат просто потрясающий, вот увидишь. Я обычно никого не угощаю, пью сама.
– А с чего мне такая честь? – улыбнулся Олег.
– Такова уж моя прихоть, я вообще вся такая внезапная, вся такая непредсказуемая, – хохотнула она.
Черно-золотой чайный сервиз сиял на белоснежной скатерти. Чай был действительно необычайно ароматный. Катя поглядывала на Олега блестящими глазами, наливала напиток на блюдечко и по-детски, с прихлебом, пила. Она дурачилась. Олег смотрел на нее со слегка покровительственной нежностью, и рассуждал:
– Купил позавчера «Норвежский лес» Харуки Мураками, читаю. Очень печальная книга, несмотря на то, что грустных моментов там не так уж и много. Гораздо меньше, чем разговоров про секс. Но атмосфера всепоглощающего уныния, безысходности, образ сырого леса с тяжелыми серыми облаками от горизонта к горизонту не исчезают. Они появились буквально с первых строчек, еще непонятных, с незнакомыми героями, но уже тогда я чувствовал, что хорошего конца можно не ждать. Сейчас мне осталось страниц семьдесят.
– А мне Мураками не нравится, – заявила Катя. – Ну, модный писатель, ну, прочла я его «Дэнс, дэнс, дэнс», ничего особенного.
Она потянулась за пирожным. Тут запел ее мобильник в глубине коридора. Валя быстро поднялась с места, и принесла телефон.
– Алло, это вас из полиции беспокоят, инспектор Кармышев. Ваш номер был забит в памяти сотового аппарата неустановленного лица. Скажите, являетесь ли вы его родственницей?
– Кого, неустановленного лица? – спросила Катя со смешком. – Судя по высветившемуся номеру, это явно телефон моего мужа.
– Вы можете сейчас подъехать в морг для опознания тела? – продолжал все тот же бесстрастный голос.
– Диктуйте адрес морга, – выдавила из себя Катя, и выронила трубку. Она согнулась, схватилась за живот, и тут же заорала от острой боли. Через минуту она потеряла сознание.
Очнулась уже в палате. Все происходящее показалось ей ирреальным, рассыпающимся на фрагменты, на диалоги.
Она видела себя словно со стороны:
– Ты новенькая?
– Да.
– Тебя оперировать будут?
– Не знаю.
– На твоей койке Аня лежала, вчера выписали. Она прикольная такая, ей операцию хорошо сделали, все нормально.
–А тебе?
–Что?
– Ну… операцию…
– Не, обошлось. Боишься?
– Нет.
– Врешь.
– Вру. Я не знаю, что со мной. Живот болит. Может, аппендицит?
– Хочешь, уголок загну?
– Чего?!
– Ну, уголок постели – на быструю выписку, мне Анька так загнула, я завтра ухожу, да ты в детстве-то в больнице хоть лежала?
– Ну, было раз – два.
– Ну… Загибали?
– Загибали, только это все фигня.
– А я верю. Хочешь, поеду домой, загну. Только отогни, когда я домой приеду, а раньше нельзя – примета!
– Помню.
– О! А эта толпа, видимо, к тебе. Ладно, я пошлепала в свою палату.
Это пришли Олег, Сашка, Настя, Валя. Выложили на тумбочку пакеты с фруктами, соками, заговорили все разом.
– Не волнуйся, Вадим жив! – выпалила Настя. – Мы были на опознании, тело не его, парнишки какого-то. Видимо, мобильного воришки. Спер он мобильник у мужа твоего, наверно, вот и все. Ты поправляйся, давай.
– Как ты себя чувствуешь?
– Говорил с твоим врачом, диагноз пока неизвестен.
– Кать, а может, это инфекция от огурцов. Я в инете читала, что в Европе тысяча с лишним людей заразилось опасной кишечной инфекцией от испанских салатных огурцов. Они и у нас продаются. А в Германии уже умерло от этого одиннадцать человек.
– Ты бери огурчики-то, кушай, свеженькие. Все мытое…
Наконец, они ушли, окончательно утомив Катю. Начался обход.
– Как дела?
– Ничего…
– Ложись ровно. Здесь больно?– пальцы хирурга надавливают на живот.
– Нет.
– Здесь?
– Немного.
– Здесь?
– А-а-а!!!!!
– Лед ей на область живота! Кровь – cito!! И везите на УЗИ. Посмотрим. Пока неясно.
Прошло часа три. Консилиум......
– Как дела? Болит?
– Да, так же.
– Лейкоциты повышаются, формула крови пока без изменений. Сестра! Температура пациентки?
– Тридцать семь и три.
– По узи нет данных за нагноение, нет свободной жидкости в брюшной полости. Ждем. Наблюдаем. Но, похоже, не обойтись без лапароскопии.
– Здрассьте. Нате вам… Ну, вот и началось… Диагноз неясен. Мило… – пробормотала Катя.
Потом к ней заглянула девчонка из соседней палаты, теперь уже знакомая.
– Ну? Чего?
– Ничего. Ждем. Наблюдаем.
– А-а. А уголок я тебе загну. Утром уезжаю.
– Так меня, может, к ночи в операционку укатят, а потом я в реанимации буду....
– Все равно загну, вернешься и отогнешь.
Дверь за ней закрывается. А потом в течение ночи открывается и закрывается неоднократно дежурной бригадой хирургов.
– Стабильна. Интоксикация не нарастает. Сохраняется повышенная температура, кровь без существенной динамики.
– Стабильна, боли прежние, сомнительные симптомы Щеткина, Ровзинга, Ситковского… Лихорадит, тридцать семь и пять. Кровь – рост лейкоцитов…
– По крови – признаки обезвоживания. Рост лейкоцитов. Формула крови без существенных перемен. Боли прежние, ухудшения в хирургическом статусе нет. Диагноз остается неясным. Думаю, надо готовить ее к лапароскопии…
– В анализе крови, взятом в динамике, рост лейкоцитов, изменения в формуле… со сдвигом…
Катя слышала словно сквозь забытье:
– Вправо....
– Как вправо?
– Вправо…
– Диагноз неясен, аппендицит ставим под вопросом. Начинаем сначала…
– Еще раз, как начинались боли?..
Ночь прошла. В окнах светло. Утром забежала та девчонка и загнула угол постельного белья, прошептав:
– На удачу, часа через три отогнешь, ясно? А лучше через четыре, чтоб наверняка.
– Ага. Спасибо, – слабо прошелестела Катя.
Девчонка махнула ей рукой, и исчезла за дверью. Боли стали меньше. «Пойти умыться, что ли… Температура, сволочь, не думает снижаться. Хирурги решили не резать. Ждут. Покой. Холод. Голод…»
В ванной комнате в зеркале отражается лицо героини "Восставших из ада". За ночь осунулась, фиолетовые круги под глазами… Вернулась в палату… Застала санитарку, весело махающую тряпкой в палате и… аккуратно застеленную кровать....
– Я те устелила, иди, ложись, чего встала-то? У тебя режим строго постельный, ясно?
Катя послушно легла.
Соседке по палате охота поболтать:
– Прибежала, чумовая, с утра, тебе всю кровать задрала.
– Она уголок загнула. Примета такая. На быструю выписку.
Бабка молчит. Потом не выдерживает.
– А в приметы, что ль, веришь?
– Не во все.
– А в кошку черную?
– Я их люблю.
– Кошек?! Тьфу, нечисть....
– Да вообще, живность люблю.
– А в какие тогда веришь?
– В другие.
Бабка опять замолчала.
–А уголок?
– Что, уголок?
– Ну, сама говоришь, примета такая. Работает?
– Не знаю. Детские сказки. В детстве верили.
– Тебе-то вон загнули. – Бабка обиженно пожала губы, – а я-то уж давно тут. Все обследуют да обследуют. А диагноз все неясен…
Снова начался обход.
– Наблюдаем. По клинике и анализам – регресс. Но ты не радуйся особо, все может начаться снова…
У бабкиной постели часть разговора был на латыни.
– Чего они сказали-то? На каком-то языке, чтой-то…
– На латинском. Сказали, нормально, пообследуют еще…
– Латынь? Знаешь?
– Знаю чуть-чуть. Еще английский, испанский с итальянским – но немного. Я же переводчица.
– Все мудрено. На русском нормально бы говорили.
Бабка вздохнула и замолкла …
–А уголок? – подала таки она сигнал.
–Что, уголок?
– Ну, сама ведь говоришь, примета такая, тебе загнули, сработает?
Опять началась та же песня…
– Нет, теперь – нет. Отогнуть надо было позже, когда уехавший человек домой к себе приедет. И чем больше уголок делаешь, тем быстрее выпишут.
– Вона, как…
– Да, так в детстве говорили в больницах …
– Тебя-то быстрее выпишут. А я уж сколько лежу… А домой хочется…
– Уголок загнуть?
– А что загибать-то, сама говоришь, сказки…
Бабка пожевала губами, шмыгнула пару раз носом. Обиделась. Определенно.
– Я загну. Может, и сработает.
– Ты только поболе его загни-то. Чтоб выписалась быстрее, а?
– Ладно, как уходить буду, так загну.
Бабка прикрыла глаза, заулыбалась.
Маленькое такое счастье – загнуть всего-то уголок на выписку.
Хочется домой … Скорее…
Через неделю ее выписали. Аппендицита нет, боли были на нервной почве.
Забирать ее приехала вся компания, как и в прошлый раз. Дома пахло пирогами, Валя постаралась. Горячие румяные пирожки горкой лежали на огромном блюде, а какой запах стоял в квартире, ах! На праздничных сервизных тарелках красовались бутерброды с красной икрой, нарезка осетрины, сервелат, сыр дор-блю, всевозможные изысканные салаты, и еще очень много всякого разного. Олег открыл шампанское…
