Ольга Александровна Коренева
Долгое завтра, потерянное вчера
– Ну, если он позвонит, не стирай его номер, а сразу перекинь мне, ладушки? – не отставала подруга. – Ну, не вредничай, Кать, он же тебе не нужен, тебя же не зацепило, а мне он, ой, как понравился, с первого взгляда! В момент! Только я была уверена, что это он по пьяни тебя увел. Я думала, он сразу, еще там, на такси тебя домой отправил.
Настя взъерошила свои короткие черные волосы и выпятила нижнюю губу. Ее брови-подковки сдвинулись к переносице.
«Во, как она загорелась», – мысленно ахнула Катя, – «ничего себе!»
Она боялась, что Вадим вот сейчас позвонит, и Настька узнает его номер. Как бы выпроводить подругу?
А та, как назло, не спешила уходить.
Вадим не позвонил ни в тот день, ни на следующий. Она послала ему несколько sms, поблагодарила за цветы, похвалила за галантность, спросила, как дела. Он не ответил. Через неделю посыльный принес ей потрясающую коробку шоколадных конфет с вишневым ликером.
Катя прижалась к коробке губами, и ощутила еле уловимый запах туалетной воды Вадима. «Показалось»? – подумала она, и бережно понесла конфеты на кухню. Она не стала сразу открывать, а просто любовалась. И где-то в самой глубине ее души рождалась особенная, искрящаяся и брызжущая, словно бенгальский огонь, радость.
Розы по-прежнему ее радовали, хотя их стало меньше – половину уволокла Настя, и они у нее вскоре завяли. А Катины еще стояли, хотя слегка поникли и перестали благоухать. Она за ними тщательно ухаживала, на ночь укладывала спать в ванну с холодной водой, два раза в день подрезала корешки, добавляла в воду сахарный песок и аспирин. Всю проявившуюся вдруг нежность к Вадиму Катя переносила на цветы, и они, казалось, благодарили ее.
Вадим был для нее загадкой. Слал подарки, но не звонил. К конфетам даже не приложил записки. Занят? Деловой? Или ведет свою игру? Зачем?
На следующий день она летала по магазинам и выбирала платье.
Через две недели он позвонил. Сказал:
– Привет, Кактусёныш. Как ты, какие планы? Никаких? Тогда приглашаю тебя в дельфинарий, подъеду через час, спускайся и жди у подъезда.
Ух, как забилось ее сердце, даже в висках застучало. Она бросилась к зеркалу наводить марафет. Натянула новое платье – стрейч, золотистое, нацепила цепочку, браслет. Помудрила над прической. В общем, выглядеть стала, как с обложки журнала, так ей, по крайней мере, казалось. А мысли вращались вокруг Вадима: «Вот оригинально-то, ну дает! Приглашают обычно либо в ресторан, либо в театр, или в музей. А вот чтобы в дельфинарий – никогда. И как ему это в голову пришло? До чего же он интересный!!!»
Когда она вышла, его темно-синий «Бентли» уже стоял возле подъезда, дверца распахнута, Вадим прохаживался рядом. Увидев ее, замер, на лице отразилось восхищение. Она на миг остановилась на крыльце, лучезарно улыбаясь, и медленно спустилась по ступенькам.
Катя удобно откинулась на сиденье. Вадим обошел машину и сел за руль.
– Знаешь, – сказал он, когда «Бентли» выехал со двора и свернул на дорогу, – у меня в позапрошлом году погибли жена и сын. Автокатастрофа. Хотя этого не должно было случиться – она прекрасно водила. Сама была за рулем.
– Кошмар! – ужаснулась Катя.
Он замолчал, прикуривая. Катя принялась рассматривать машины, застывшие на светофоре.
– Со мной тоже вечно что-то случается, – призналась она. – Вот сколько я себя помню, без конца что-нибудь происходит. В детстве я так хотела стать солдатом, что однажды, когда мы с папой были на рыбалке, я надела себе на голову металлическое ведерко, и для верности закрепила под подбородком ручкой. Ну, типа, я такой вот солдат в красивой новой каске. Правда, я ничего не видела, кроме своих сандалий, но я все равно была страшно довольна своей выдумкой. И металлически-гулко спросила у папы, закидывающего донки, возьмут ли меня теперь в армию. Папа сперва молчал, а потом сказал очень плохое слово, означающее, что рыбалке пришел конец, и стал стаскивать с меня ведро. Тогда-то я и испытала на себе все тяготы военной жизни: ведро то жутко врезалось ручкой мне в подбородок, когда папа тянул его вверх, то натягивалось на голову и сжимало мой глупую детскую головку при попытках освободиться. Папа грозился отрезать мне голову. «Потому что все равно с такими дурными мозгами, – ругался папа, стараясь разделить нас с ведром, – тебе нормальной жизни не будет». Мою голову, папину рыбалку и Советскую армию спас проезжающий мимо автомобиль. В багажнике у шофера нашлись пассатижи.
Папа ловко разогнул ими крепление ведерной ручки и освободил меня. А потом долго хохотал.
– Да, нескучным ты была ребенком, – смеясь, ответил Вадим.
Глава вторая. Сашка
Сашка не мог вырвать из души эту боль, это потрясение. Он так и жил с этим, хотя минуло уже много лет, но годы текли, словно вода из сломанного крана. А картинки все прокручивались, как в слайд-шоу, снова и снова, и спасала лишь водка… Но только на время…
Он влюбился в Катю еще в школе, разом, безоглядно, словно его оглушили. Просто увидел на перемене эту девочку, она была в седьмом, он – в девятом. После уроков шел за ней, она – в куче подружек, болтала и хихикала. Оказалось, что живет она в его доме. И как он не замечал ее раньше? Может, потому, что мелкая была, ведь он старше на целых два года!
Любил издали, но все же ему удалось внедриться в число ее постоянных приятелей. Помогал ей готовиться к выпускным. Катя с ним не церемонилась. Общались по-соседски. Он, Настька, еще две-три подружки – их число варьировалось.
Когда вернулся из армии, у нее уже был жених. Сообщила об этом Настька, и у него с грохотом обрушилось сердце. Но надежда тлела. И он не позволил себе отчаяться. Ведь он же мужик, десантник! В армии был одним из лучших! Она должна это почувствовать, понять, оценить! Запомнился тот вечер, Восьмое Марта, кажется, праздничный стол, Катина мама разрезает торт, и тот поцелуй – у него аж душа перевернулась, уронил чашку и облился горячим чаем. Все бросились его вытирать… А Настя шепнула ему, что Катя выходит замуж. Он сам хотел сделать ей предложение, но не знал, как. Пригласить в ресторан и положить кольцо в бокал с шампанским, как в кино? А вдруг она поднимет его на смех? И пока раздумывал, опоздал.
Вот тогда он впервые напился. А потом опрометью женился на первой встречной. Ей оказалась Лана. Ну, и нахлебался он с ней! Вскоре родилась Леночка. Ланка ему спуску не давала. Держала в ежовых рукавицах. А потом она его предала. Это было уже в 2001-ом. Развелась через суд. Потом, в очередной раз, обманула его, и отчалила с Леночкой в Америку. Потом написала ему, что прекрасно устроилась, вышла замуж. Сообщила, что мужа она еще раньше нашла, до развода еще, через брачное агентство. Это был второй удар ниже пояса. К Ланке он уже успел прикипеть, и очень любил дочку. Леночка писала ему все реже, ее захватила новая, заграничная жизнь. Потом письма прекратились. На его звонки они отвечали односложно, кратко, а переписку он не вел – от обиды, разочарования, внутренней боли.
Ланка, почему она с ним так, за что? Она ведь так много о себе ему рассказывала, просто выговаривалась, выплескивала все, накопившееся за жизнь, и он многое о ней знал. И прощал.
Но его любовь к Кате была совсем другая, надрывная, колкая, как шип в сердце.
Катин жених оказался блефом. Но Сашка уже был несвободен.
И сейчас, чтобы не думать о Кате и ее очередном дружке, он стал вспоминать свою жизнь с Ланой…
Как же она однажды обидела его ни за что, Ланка. А ведь он все для нее делал. От злости ее глаза сузились и потемнели, лицо покрылось багровыми пятнами.
– Гад, подлец! – выкрикивала она, голос срывался, и слова раскатывались мелкими горошинками кашля.
– Да ты что, успокойся, шальная! – растерянно увещевал он жену.
Ему неловко было перед приятелем, которого он пригласил, поздновато, правда, к себе домой, обидно за такой ураган ненависти, обрушившийся на него, в общем-то, незаслуженно.
Правда, в последние годы Ланка нередко накатывала на него, и он уже устал от скандалов, которые она учиняла ему по всяким пустяковым поводам. Ну, да, он выпивал, порой слишком, и что?
Да, было. Но сейчас, после примирения, после подарков ей и Леночке, после всего…
Тут он рассвирепел.
– Ну, ты, потише! С-стерва!
Не помня себя, он ударил ее наотмашь по лицу.
Лана опрокинулась на обеденный стол, посуда со звоном посыпалась на пол.
В спальне заплакала Леночка.
Приятель схватил его за руки, Саша вырывался, его волокли к двери.
Опомнился он только на улице.
Сашка не был сильно пьян, а сейчас и тот хмель вылетел, который остался от водки, когда обмывали «халтуру». Для нее же, стервы, старался! За что она с ним так, за что… Ради нее он после работы пошел приспосабливать стеллажи, будь они неладны, в квартире какого-то работника издательства. Вот это квартирка так квартирка! Игрушка! И чего там только нет! Ковры, вазы индийские, а книг-то, книг! Хозяин поблагодарил и рассчитался.
Мутило от сегодняшнего дня.
– Все, пришли, – объявил приятель и распахнул дверь своего подъезда. – Заходи, Сашок. Да не мучайся ты, чего уж, бабы, они все такие. Сейчас выпьем по рюмашке коньячку, у меня армянский…
Так они просидели до утра.
* * *
Лана тоже не спала, плакала и металась от злости и бессилия. Утром, быстро подкрасившись, помчалась на работу.
На этот раз дежурство было спокойное. Лана сидела, подперев ладонью щеку, смотрела на провисающую сбоку казенную штору на большом окне… Разве так вешают? Она вспомнила, как выбирала шторы для дома, как радостно украшала ими квартиру. Слезла со стремянки за крючками, и ахнула: в комнате ни одного стула! Где они?.. А вон в уголочке все шесть тонконогих стульев, сваленные на бок, громоздятся горкой, сверху наброшено одеяло. Все это увенчивает большой чайник. Возле этого сооружения важно прохаживается Леночка.
– Что за беспорядок!
Пирамида с грохотом развалилась. Леночка обиделась и отчаянно заплакала.
– Это же вулкан, мама! – захлебывалась она. – Как ты не понимаешь! Это вулкан Камчатский! Он горячий и в нем лава! А ты хватаешься! Уходи скорее, сейчас вся сгоришь, сгоришь на совсем!
Пришлось Лане вернуть стул на место и включиться в игру.
Вчера она в истерике позвонила маме, и та с утра забрала Леночку, еще сонную, на дачу, посоветовав Лане поскорее развестись «с этим своим алкашом».
Так она и сидела в диспетчерской, погруженная в свои невеселые мысли.
Резко защелкало снаружи: кто-то набирал код входной двери. Звякнул замок. Вошел Вартан, подсунул к папке на ее столе пакетик леденцов, сел в вертящееся кресло, привычно откинулся, закурил.
«Раньше конфеты носил подороже, шоколадные, было дело», отметила Лана. «Ходит тут по привычке, благо его ДЭЗ рядом, и по телефону отсюда названивай сколько хочешь, это все же Районная Диспетчерская Служба, с «отдельным кабинетом»: телетайп, два телефона. Тут ему никто не скажет, что он личной болтовней занимает линию».
А когда-то он появился тут совсем иначе, впервые: вдруг из мглы длинные смутные пальцы забарабанили в стекло. Вышла, открыла дверь: высокий, тонкий, с большой рыжей симпатичной собакой, хорошей, породистой. Кажется, сеттер.
Тогда еще не замужем была, только-только из района – в большой город. В техникум не прошла, а тут объявление: нужны диспетчеры в РДС, сутки работать, двое отдыхать. Ну, и устроилась. Трудновато поначалу было сутками не спать, но потом ничего, привыкла. Вскоре знала уже всех диспетчеров своей смены во всех подопечных ДЭЗах. В часы затишья трепалась с ними по телефону о том о сем… Вот так и с Вартаном познакомилась. Его ДЭЗ рядом был, на соседней улице. И жил он близко. Однажды прогуливал своего сеттера рядом с ней, и забарабанил в стекло. Принес коробку конфет, а она поставила чайник. Еще спросил: почему – Лана, уж не грузинка ли? Она засмеялась: «Не бойся, армяно-грузинской резни не будет, это – сокращенное от Светлана». И вечер тот не работе пролетел удивительно быстро… И потом, вечерами, когда все посторонние уходили и звонков было поменьше, Вартан стал сюда захаживать.
– Лан, заснула, что ль? Погляди на пульт, – окликнул ее Вартан. – Зуммер, что ли, забыла включить?
Он встал и подошел к пульту.
– Ой! – Лана очнулась, глянула на щиток. – Ты смотри. Опять барахлит. Ну, техника!
На пульте беззвучно пульсировала лампочка над клавишей «исп» – исполком. Вартан нажимал кнопку, но сигнал не шел… Лана тем временем отчиталась в микрофон об устранении очередной аварии на трубопроводе, передала сводку, и пошла заваривать кофе.
– У тебя пульт неисправен, – крикнул из щитовой Вартан. – Контакт отошел. Где здесь отвертка?
Вартан исправит, знала Лана. У него руки электронщика… И вообще, он же инженер. Не то, что ее Сашка, слесаришка только что из армии, за которого она так глупо выскочила замуж. Тогда еще… Впрочем, – призналась она себе, – не глупо, а со зла.
Еще бы! Кино, пикники, прогулки с Вартаном, то да се, и вдруг – вот те на! Новость! К нему приезжает жена! Он, оказывается, женат, а так умело скрывал это! А она успела полюбить!
Тут ожил и загудел зуммер. «Молодец, Вартан, исправил!»
Лана бросилась из кухни, спеша к пульту, на котором красным глазом светилась лампочка.
«Интересно, где сейчас Сашка?» – подумала на ходу.
* * *
Дни летели словно стрелы, выпущенные из лука – так казалось Сашке. Его звали пить по-добрососедски и «по субботнему делу», а он все сидел, не двигаясь, в каморке приятеля, где жил уже две недели, и отмахивался от приглашения. Соседи – народ добрый, работяги, как и сам его приятель. Но зачем ему это? Чужая семья, чужая молодая хозяйка, которую все звали, несмотря на молодые годы, Петровной: все же двое деток, третий на подходе. Нет, сейчас ему не до веселья, да и пить не хотелось. Конечно, он мог бы пойти к матери, но не хотел волновать ее, пусть думает, что у них с Ланой все в порядке.
«Надо помириться с женой», – решил он. «Как там она, как Леночка? Ланка, небось, отпуск взяла, все они сейчас в деревне…»
Он помнил, помнил все. Но это – как пожар под торфом: внутри горит, а ничего, в целом, не видно. Так, хоть бросай всю работу – и на вокзал.
Дали ему отгул, и поехал. Стояли светлые знойные деньки. Еле поезда на вокзале дождался. Ехал с мирным предложением. И подарок вез дочке. Все представлял себе, как появится, как поздоровается, преподнесет Леночке куклу. Скромно, тихо повинится, выложит на стол гостинцы. Потом – серьезный задушевный разговор поведет с Ланой…. Так ему виделось.
А приехал – дом заперт. Соседка, колко поглядывая на него, процедила:
– В лес ушли, по грибы. На весь день. Кто ж его знает, куда? Лес большой.
Пошел в лес, искал, аукал, да разве найдешь? Глупо это. Вернулся, еле упросил соседку передать сумку с подарками и гостинцами. Взяла хмуро, нехотя.
Ну что ж! Вышел в конец деревни, у дороги в лес, долго еще ждал, вглядываясь вдаль. И побрел в магазинчик. Выпил с досады… Да и напился… Еле добрался до станции, сел в траву, высокую, некошеную, привалился к дереву. Сегодня работать в ночную смену, а он пьян… Глянул на часы: мать честная, четверть пятого!..
Мимо катил на велосипеде по пыльному большаку подросток, на раме примостилась девочка: Леночка!.. Так показалось, даже сердце дрогнуло… Болтала ножками, вертела головой, что-то пела. Вдруг закричала, махая ручкой в его сторону, что-то вроде: «Папина голова, папина голова!..» Потом прошли две женщины в знакомых кофтах… Нет, не хотелось ему теперь попадаться им на глаза! «А может, мерещится, допился…» – успокоил он себя, и съехал в траву лицом вниз, а потом и вовсе заснул.
* * *
Выходные свои Лана провела на даче, и была в прекрасном настроении. На работе все было спокойно. Передала в информационно-вычислительный центр ночную сводку, и прилегла на узкую койку. Уже за полночь перевалило, звонков, похоже, не будет, можно и вздремнуть. Но сон не шел. Тихо было, так тихо, что слышался вой проводов в щитовой. Неуютно на душе. Раньше в такие вот часы дежурства названивал Саша, рассказывал, как ела Леночка, какую сказку перед сном он ей читал, что Леночка говорила. Тогда для Ланы это был привычный кусочек быта, пустячок… Да еще не все потеряно, какие ее годы, ей всего-то двадцать пять, а Саше двадцать семь, все еще наладится, он бросит пить, поступит в институт на вечернее, ведь это уже обсуждалось у них не раз в часы примирения, он клялся, обещал… И она знала, каким-то внутренним чутьем понимала, что так оно и будет, в конце-то концов. Да, именно так! Но что же происходит? Она понимала, что сама виновата, что все делала не так, не любила, не хотела понять… И жалела, обо всем жалела… И корила себя… Особенно, за то. Ну, и за другое. Пришла однажды с вечеринки, Леночка давно уже спала в своей кроватке, Саша не ложился, ждал на кухне, кофе заварил. А ей вдруг до того будничной, нудной показалась его физиономия, так все тускло, серо вдруг по сравнению с яркой радостью в гостях, что набросилась, зло сказала: «Ну чего ты здесь торочишь? Осточертел мне! Пошел вон!» «Ах так!» – Сашка изменился в лице, – «Сама… сама где-то шляешься, а я тут как домработница, а ты еще хамишь… Пьяная пришла…» «Я не пьяная и не шляюсь!» – закричала она. «Тише, Леночку разбудишь». «Не прикрывайся ребенком, ты только о собственном удобстве думаешь…» – заговорила Лана тише. Сашка глядел на нее, морщился, потом сказал: «Винищем несет, духами, а намазалась-то как, и злая, как кошка…» «Ах, я кошка?!» – Лана повернулась и пошла к двери. Сашка не бросился вдогонку. Коридор, лестничная площадка, лифт, спустилась. Постояла возле подъезда, приходя в себя. Поплелась к телефонной будке. Вокруг темно, пустынно. Она принялась названивать друзьям, знакомым, рыдая от обиды и злости… Сколько раз они вот так уходили друг от друга, возвращались… А вот теперь он ушел окончательно. Да-да, он не вернется, предчувствия ее редко обманывают. Пусто как-то. Зачем она так… Хорошо, уютно было, когда все вместе – Леночка сбоку, Саша у окна, напротив Ланы – сидели на кухне, вкусно пахло пирогами с яблоками, которые она напекла рано утром. А сейчас для себя и готовить-то неохота…
Лана вспомнила растрепанную по утрам Леночкину головку, ее лучащееся улыбкой глянцево-розовое личико, голосок чуть хрипловатый спросонья: «Мама, а знаешь, что мне приснилось? – малышка округляет глаза: «Две лошади в темноте приснились, одна, белая, впереди, а черная сзади…» Лошади, это ко лжи, подумалось Лане. Вещий сон был у Леночки. Все мои отношения с Сашей – ложь, с самого начала…
Вспомнилось Лане, как она умывала Леночку, и вдруг увидела на стенке ванны паука. Она хотела его тут же смыть из душа, но дочка схватила ее за руку и закричала: «Не надо, мамочка, пусть живет!» Лана все-таки направила на паука струю. Тот и не думал удирать, расселся в ванне, как паша турецкий. «Вот я тебя сейчас», – сказала Лана. Тут Леночка отчаянно заплакала. «Ты чего, Ленок?» – «Да, а если бы нас с тобой паук убил бы…» – «Но он же маленький, не бойся», – «Значит, если маленький и слабый, то давай убивай его, да? А если бы он тебя так?»
Смешная она, Леночка, – Лана улыбнулась. – А может, все еще уладится, вот приду домой, а там Сашка… – засыпая, грезила она.
За стеной что-то треснуло, гуденье проводов на миг прервалось.
Утром, разбуженная настойчивым зуммером, она забыла про свои ночные думы. Пора вставать, принимать утреннюю сводку от ДЭЗов, сдавать дежурство, включаться в обычную дневную суету.
* * *
Сашка привычно проверил в кармане ключи. Вот и дом, еще со двора заметил: окна темны. Ну конечно, ее нет! И вообще – нет никого: Леночка у бабки, Лана на дежурстве, где же ей еще быть?.. Ну и пусть! Пусть никого нет дома, а он войдет, и будет ждать. Он все же муж и отец, и Леночка его любит! И вообще, он с мирным предложением пришел. А не счеты сводить.
Успокоив себя такими мыслями, отпер дверь, вошел. Присел на узенькую тахту в дочкиной комнате, полюбовался на игрушки, сложенные на подставочке в углу. Потом разулся и осторожно прилег, подогнув ноги, на коротенькой тахте. И задремал.
Пока Лана дежурила до утра в диспетчерской, он безмятежно спал, по-детски глубоким счастливым сном, – наверно, впервые за все эти дни – как бывает лишь после тяжкой дороги, или у выздоравливающих. Сновиденье было удивительно ярким, длинным, и на редкость последовательным… Вот сидит он летом на ступеньках бабкиного домишка, на коленях Леночка, вечереет. Оба смотрят вдаль на закат: сегодня он какой-то странный, огромный весь, пурпурно-пепельный. Тучи, что ли, с запада? В общем, бабушка определяет на завтра дождь. Он, Сашка, просто так смотрит и что-то чувствует, а Леночка… Вот в Леночке все дело. От нее всегда жди таких загадок, что взрослые только рты разевают. А тут еще душный летний вечер, дымный закат, и лес в отдалении – все темнее, уже черной сплошной лентой лежит, даже и не лежит, а словно льется. Скоро совсем стемнеет… А Леночка – на тучи пальчиком, и просит: «Давай, па, слазим туда, в тучи…» «Ну, как мы туда слазим?» – отмахивается он. «А мы по лесенке. Пожарную лесенку приставим, и вверх заберемся, раз-два… А, пап?» «Ну, зачем нам туда», – смеется Саша, – «Что мы там не видали? Ну, тучи и тучи, не чердак же горит!» «Ну па-а!» – всерьез настаивает Леночка. – «По лесенке, прямо в небо, па-а! А оттуда вниз поглядим, почему деревьям холодно?» «Вечер, вот и холодно», – бурчит бабушка. «Нет», – спорит Леночка. Как всегда, бабушкин житейский опыт ее не устраивает, для нее он слишком прост. – «Почему они сдвинулись, прижались друг к дружке? Им страшно?» «Ясное дело!» – поскорее соглашается Сашка, чтобы опять не упредила его бабушка со своим здравым смыслом. – «Ночь на дворе! Ночью всем жить страшнее, а деревья, что, не такие, как все, что ли?.. И деревьям тоже!» Сашка даже ухватился за эту мысль: значит, можно отговориться и не лезть на небо…
– Эй, товарищ! На работу опоздаете! – громкий возглас пробудил Сашку. Он протер глаза и сел. В дверях стояла Лана. – Я вижу, ты ночевать сюда пришел? Как спалось?
– Хорошо… спалось… – глупо улыбаясь спросонок, промямлил он. – Я, знаешь, случайно, вот, прилег.
– Да ничего, ничего! – Лане стало смешно. – Спите сколько влезет… Слушай, а может, ты вообще тут спишь по ночам? В мое отсутствие? Так сказать, тайно… Это оч-чень даже интересно и загадочно!
– Лан, да послушай… Я пришел поговорить. Ну, и заснул случайно… А мне на работу, это верно.
– Нет уж. Раз без спросу спишь, хоть позавтракай легально. Натощак не отпущу… И поговорим…
– Лан, ты только не сердись… Минут двадцать есть… Ну, чего там у тебя, давай помогу…
* * *
Леночка сидела на табуретке за большим деревянным столом, покрытом затертой голубенькой клеенкой, и рисовала. Смотрела на печку, и рисовала ее, но получалось что-то совсем другое: то ли гора кривая, то ли елка. Да, это дерево, вроде того, возле которого папину голову в траве Леночка увидела, это еще когда из лесу с грибами шли, и соседский мальчик покатал ее на велосипеде. Возле елки она стала рисовать всякие дядинские головы. Они выходили кривые совсем, как некруглые шары с глазами вместо ушей и рта. Одна голова ничего нарисовалась, ровная, с глазами где надо, и даже с носом. «Это папина», решила Леночка. Тут в картинку влетел ветер, и погнал головы в разные стороны, а папина голова – такая смешная и добрая, с красным лицом – покатилась прямо к ней.
– Папка! – закричала Леночка, и протянула к голове руки.
Тогда ветер оставил папину голову в покое, и Леночка успела подбежать к ней, и там, где росла красная как горячая печка елка, встал папа, большой и веселый, заулыбался и…
– Что это ты рисуешь? – спросила бабушка, подошла и заглянула на испачканный листок. – Это что, туча? Дождь?
– Да нет же, бабушка, ну как ты не понимаешь? Это же елка и трава. А это дядинские головы ветер катит, вот папина голова…
– Вечно тебе эта «папина голова» мерещится, – заворчала бабушка. – Поди, видала «перекати-поле», растение такое.
– А какое оно?
– Ну, круглые такие прутики по полю ветер гонит. Вот те и показалось.
Леночка перелистнула альбом и принялась чирикать просто так, что выйдет, сопя носиком и бормоча:
– Это туча… превратилась в колесо… нет, в корабль. Вдруг – у-у-у! – буря! Шторм! Волны с акулами – р-раз! Р-раз! Корабль – Буль-буль, на дно, ух! Все, нет корабля. Только якорь на волнах качается!
– А почему якорь-то качается? – спросила бабушка.
– А он со знаком качества, – вздохнула Леночка, и стала обдумывать, что же делать с этим якорем?
В это время бухнула входная дверь в сенях, что-то загремело, и в кухню вошла мама.
* * *
Еще и девяти не было, когда Сашка приехал на вокзал встречать Лану с Леночкой. Он бежал вприпрыжку вверх по ступенькам, ведущим к перрону, и нетерпеливо представлял себе миг встречи. «Вот будет номер, когда они меня здесь узрят! Обалдеют, чего там! Леночка, ясное дело, обрадуется: папка! Папка!..»
Лана не знала, что он взял отгул на работе.
В этот миг Сашка оступился на полустершемся ребре ступеньки, и чуть было не пропахал носом по серому цементу пола. И только тут сообразил: чего он так спешит, скачет, когда до прибытия поезда еще полчаса, не меньше?.. Вышел на перрон, побродил, убедился – пусто, даже встречающих еще нет, и побрел назад, в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, к буфету. «Надо что-нибудь купить для Леночки…» «Куплю по дороге». Вспомнились лотки, виденные у вокзала… «Апельсинов куплю, кило два», – подумал он, – «и отвезу их домой на такси».
Есть не хотелось, взял лишь кока-колу, и пристроился у пластикового овала высокого столика. Зал гудел, и жил полной жизнью. Повдоль сплоченных стульев сидя дремал народ. Транзитные пассажиры поспешно ели и пили. Под высокими сводами деловито сновали воробьи, а снизу с интересом поглядывали на них какие-то кошки. «Это их тех, что ютятся тут на кухне и при буфете», отметил Сашка. Он любил животных.
Боковым зреньем он приметил: вон парочка, студенты, что ли, за соседним столиком наискось, что-то пьют, весело болтают. Глянул на часы – до поезда еще, если прибудет точно, двадцать минут. Хотел, было, уж пойти, но такой странный разговор шел между студентами, что Сашка невольно прислушался. Оглянулся: парень, чернявый, кудлатый, длинный, как жердь, пил молоко. А девчонка, обычная девчонка в джинсах, дула себе пиво. А разговор был такой:
– Володька, лопнешь, пол литра молока хватил. Можно, закурю?
– Тогда я пошел. Молоко с табачным дымом, ты же знаешь, я не перевариваю.
Какая-то пятнистая кошка потерлась о ножку стола. Девушка нагнулась и погладила ее.
– А я, может, кошек и собак не перевариваю.
– А сама гладишь.
– Володька, скажи, по-честному, ты псих?
– Ты ведь ненормальный, да?
– Нет, это не так, – сухо ответил парень. Он был не просто долговязый, как сейчас разглядел Саша, а извилисто-нескладный. Весь он окаменело изогнулся над столиком, как гигантский басовый ключ. Да и черная жестко-курчавая огромная башка его напоминала какого-то демонического маэстро типа Листа и Паганини.
– Это не так, – без выражения повторил студент.
– А почему ты тогда не пьешь и не куришь?
– Это вредно.
– А стихи пишешь зачем?
– Полезно для умственного развития.
– А домового зачем видел?
– Для развития воображения. И еще, я зарядку по утрам делаю.
– А жениться тебе можно?
Саша вспомнил, что Леночка тоже любит сказки про домовых и леших.
– Так можно тебе жениться?
– Да, конечно.
– Тогда, давай поженимся.
– Ну, наконец-то ты мне сделала предложение, – радостно сказал парень. – Долго же ты раскачивалась.
– Да почему я, а не ты?
– Ну, так я же застенчивый, – ответил парень.
– Что-то незаметно.
– У меня это в скрытой форме.
Дослушать не пришлось: он глянул на часы и метнулся вниз. Оттуда – на перрон. Состав, судя по густой толпе встречающих, был уже где-то на подходе.
Поезд подошел сразу. Повалили толпы прибывших. В этот час приезжало особенно много народу: кто за покупками, кто на работу… Саша сразу же увидел Леночку, сначала только ее – оранжевый с белым колпачок, румяный блинчик курносого в конопушках лица. На маминых руках она плыла на уровне сплошных шапок и платков, на уровне облаков и солнца – показалось Саше, – она была выше всех! И распевала во все горло:
– А облака-а-а, белокрылые лошадки-и-и!
И другие песенки.
«Вот и Леночка! Поет, как всегда, все вперемежку!». – обрадовано подумал, точнее, ощутил Саша. Потом и Лану увидел: шла деловито, несла дочку, через сгиб локтя провис объемистый баул…
Тут Сашка стал поспешно пробираться через встречные ряды людей. Леночка пела на разный лад:
– Не смотрите вы, пожалуйста, свысока-а, а по небу прокатите нас, облака-а…
– Прокачу, Ленок, и по небу!.. – крикнул ей Сашка на ходу, привставая на цыпочки, а Леночка уже его увидела и затормошила маму. Показывала на встречающего папу, и продолжала петь.
Тут Сашка пробрался через толпу, и предстал перед своими. Остановился даже, мешая движению людей вдоль узкой платформы. Толпа разбивалась об него, как река об устои моста, и обтекала с двух сторон, костеря Сашку на разные лады. Но он не слышал сейчас родного фольклора, в ушах его звучал Леночкин голосок.
Он взял у Ланы баул, и за ручку – дочку, ради этого сошедшую с небес на землю. И, влившись в общий поток, они пошли к спуску в метро.
– Вот не ожидала, – говорила по пути Лана. – А Леночка всю дорогу пела, потом спала.
– И не спала, – возразила Леночка. – Я про папу говорила.
– Да, она все про какую-то «папинскую голову» говорит. Ну, ты же знаешь Леночку, с ней не соскучишься.
– А бабушка сказала, что это я траву такую видела. – заспорила Леночка, и, как всегда, без всякой связи затараторила: – Пап, а пап, а помнишь, мы на крылечке лесенку к небу приставляли? Пап, а пап, а покатай меня на пожарной машине?
Сашка расхохотался:
– Да на чем хочешь, ах ты моя конопатушка! А сейчас мы на такси домой поедем.
– Саша, не надо на такси, – отозвалась Лана. – На метро же быстрей, по прямой.
– Ну, давай, – согласился он.
Они уже выходили на площадь. Повернули снова ко входу в метро.
– Только, погоди, я апельсинов куплю.
Подошли к лотку. Очередь была небольшая, но народу вокруг кишело тьма тьмущая.
Лана просунулась между покупателями, глянуть, что за апельсины, а Саша встал в хвост. Он выпустил Леночкину руку, поставил на носок своего ботинка баул, чтобы не пачкать, а в мыслях мелькнуло: «увесистый, как Ланка тащила только! Трудно ей, вообще, приходится…»
Задумавшись, не заметил, как Леночка отошла на шажок, на другой… Тут ее загородили и оттеснили от лотка чужие пальто и куртки.
Она сделала всего несколько шажков в сторону… Вдоль улицы шел целый ряд витрин и дверей, и еще одна стеклянная дверь с надписью «Булочная». И вдруг она увидела плачущую девочку. Совсем маленькую, годика три, рыженькую, кудерьки торчали врастопыр из-под шапочки. Малышка размазывала ладошками слезы по лицу, и вовсю ревела. Так умела реветь, когда очень надо, и сама Леночка. Но тут она поняла сразу, что девочка испугана, что-то случилось. Какие-то тети уже наклонились над ней расспрашивали… А девочка только лепетала:
