Олег Валерьевич Куратов
Спонтаноиды
– Просто семейная обязанность, вообще вещь неинтересная, хлопотливая, но строго неминуемая, подлежащая исполнению, – говорят они.
*
В 60-е годы я постоянно находился в командировках, многократно побывал во всех «зонах» (закрытых городах) Минсредмаша СССР, и особенно часто – в одном большом закрытом городе на северном Урале. Первые годы я останавливался в хорошей местной гостинице, как правило, в двухместных номерах. По достижении определённой должности мне стали предоставлять жильё в отдельном коттедже, забитом импортной мебелью, роскошными коврами и одеялами, штабелями прекрасного постельного белья, хрусталём и прочими предметами роскоши. У старой, очень ветхой четы, жившей на чердаке коттеджа и следившей за чистотой и порядком, я узнал, что этот коттедж был построен для почётных гостей, и в нём останавливались академики Арцимович, Щёлкин, Зельдович и другие «атомные» знаменитости. Я обратил внимание на то, что плата за постой в коттедже была ниже, чем в обычной гостинице. Обратившись по этому поводу за вечерней рюмкой к светлой памяти доктору физматнаук Л.Родину (мы жили в коттедже вдвоём), я услышал от него весьма поучительное пояснение:
– Молодой человек! Запомните на всю жизнь: в нашем советском обществе чем выше Вы будете продвигаться по служебной лестнице, тем больше Вы будете получать, и тем дешевле будут стоить Ваши покупки.
*
Русская романтика выпивки. Известно, что вечерняя выпивка на рабочем месте, то есть в помещении, предназначенном для повседневного труда, хоть и имеет множество неудобств, всё же необъяснимо привлекательна для всех чинов: рабочих, служащих, мелких и средних начальников и, наконец, самых высоких руководителей, у которых для этой цели есть даже так называемые «комнаты отдыха», расположенные за кабинетом. Разновидности такого рода междусобойчиков простираются от простого «маха на проходе» через один из кабинетов, где заботливый товарищ с зонтиком и кепкой наготове уже разлил полулитровый флакон по тонким стаканам и положил на белый лист формата А4 три маленьких «занюшки», до обстоятельно накрытого сотрудницами стола с домашними пирожками, огурчиками, грибочками и даже с горячей отварной картошечкой.
*
Римейк как механизм творческого прогресса. «Экономичность – сущность бытия: всё новое в нём шьётся из старья!» – говаривал Шекспир. «Нет мысли маломальской, которой бы не знали до тебя», – вторил ему Гёте. Каждого творящего должны преследовать эти насмешливо-ядовитые, убийственно правдивые слова. А ведь эти безжалостные точки были поставлены Великими Мастерами одна за другой сотни лет назад, и мало того – в переписке Гёте есть сведения, что он это утверждение почерпнул из Библии! (Здесь уместно выразить сомнение в том, что даже в наше время «раскручен» весь арсенал сюжетов, содержащийся в этой Великой Книге Книг). Каким же способом можно сказать что-то новое? Ответ очевиден: это невозможно. Выходит, те, кто пытается сказать что-то новое, не зная этого, повторяют (и всё чаще – почти дословно) ранее написанное, изданное и забытое или, наоборот, процветающее параллельно, неведомо для автора, в бескрайнем океане книг, мелодий, изображений? Значит, искать нужно не ЧТО, а КАК? Возможно, именно такой ответ содержится всё в тех же неумолимых приговорах, столь блестяще выраженных Великими Мастерами? Ведь они же прямо отсылают нас к уже созданным творениям прошлого: познай лучшие из них, насладись соками и ароматами их первородности! Бережно укрась их, вечноживущих – вечнозелёных, вечноцветущих и вечноплодоносящих – теми новыми красками, которые народил бесконечный бег времени! В самом деле, не этим ли были заняты лучшие умы, трансформирующие архаические саги от Гомера к Джойсу, завораживающие рисовальные ритмы пещерной живописи от древних египтян к Гогену, рулады примитивного рога неистового Роланда к шедеврам Вагнера и Бетховена, – и далее, далее… Значит, вот каким образом искусство не топчется на месте, а движется: – по пути беспрерывного подсознательного обновления повторов? И эти повторы – вечные реминисценции его архаических основ?
Такое направление мыслей подводит к раздражающему, нерусскому слову «римейк», особо распространившемуся в последнее время. Раздражающему потому, что, во-первых, на русском языке нет вполне адекватного слова, а во-вторых, и это главное, применяется оно в сфере, которая меня, человека старомодного, совсем не привлекает и даже отталкивает: это сфера телесериалов, триллеров, театральных экспериментов, заумных перформансов и инсталляций, и прочих новаций. Но если отбросить подобные индивидуальные предпочтения, слово «римейк» коротко и точно передаёт заложенный в нём смысл. Итак, предположим, что каждый заметный шаг в развитии любой сферы искусства можно считать удачным римейком предыдущего достижения – и так далее, до бесконечности. Так складывается спасительная картина: Господь сотворил вечное, замкнутое основание мудрости, заложив в него, как в Ноев Ковчег всех тварей, все доступные человеку знания и мысли. На благодатной почве этого основания человек с Божьей помощью непрерывно выращивает переплетённые между собой винтовые лестницы, каждая ступенька которых – следующий римейк (философской мысли, произведения искусства, научного представления и т.д.). Один полный виток каждой такой лестницы – это появление очередного римейка-шедевра, за которым неминуемо следует дальнейшее восхождение.
Не слишком ли примитивна такая формула? Пожалуй; но если даже так, она всё же раскрепощает слишком щепетильные умы, даёт им свободнее вздохнуть и не винить себя в унылом, постыдном повторе или даже в неумышленном плагиате. С другой стороны, назвать «Улисса» результатом одной из ветвей многократных римейков «Одиссеи» было бы более чем спорно, да и как-то неловко… Но всё же тезис о римейке как методе и средстве бесконечного осознания величественных, незыблемых архаических основ, несомненно, близок к истине.
*
В рождественские дни 1950г в доме моего друга детства было тихо и покойно: родители ушли в гости, и дома была одна бабушка. Электрического света, как это часто случалось, не было. Бабушка отвела нас на кухню послушать, как в потёмках тихонько хрюкают два маленьких поросёнка под печкой, и ушла молиться. На кухонном столе в тёплой темноте сказочным жемчужно-лунным сиянием светилась четверть кочана квашеной капусты: прямо на неё через окно падали пронзительно-серебряные лучи от ледяного месяца.
В тот вечер мы украдкой, впервые в жизни, отведали водки, и мне до сих пор кажется, что закусывал я не самой капустой, а её восхитительным холодным свечением. С тех пор я люблю вкус водки.
*
Воистину, не святой ли долг вежливости каждого мужчины деликатно, но совершенно определённо, дать понять женщине, что она желанна, желанна им здесь и сейчас! Как они благодарны за такое откровение, как чувствительны к нему! На этом основан истинный кодекс этикета общения с женщиной.
*
Черты лица по-настоящему красивой женщины должны обладать оттенком некоторой резкости, отражающей скрытую силу её личности. Одному человеку этот лик может показаться архаично-варварским, всплывшим из глубины веков; другому, наоборот, – идеалом грядущего, ещё не достигнутого представления о женской красоте, основанном на преклонении перед уникальностью материнства.
*
В течение всей взрослой жизни, когда передо мной оказывается идущая женщина, я каждый раз вспоминаю урок, данный мне, семилетнему мальцу, безногим инвалидом ещё во время войны. Он был отцом девушки, снимавшей у мамы (у нас) угол, – она училась в Шуйском пединституте. На фронте уцелел, а нам рассказывал, что "фашисты мигом отстрелили мне ногу аж по живот". Жил он в деревне Перемилово, недалеко от Шуи. Как-то раз зимой он и его деревенская соседка приехали в Шую по делам, заодно и навестить дочерей. Приехали на колхозных подводах, попросту на розвальнях; у него в сани запряжён был жеребец, у неё – кобыла. Когда, наскоро погостив у нас, собрались уезжать к себе, инвалид взял меня "прокатить до выезда из города". Усаживаясь в сани, я спросил его, поедем ли мы первыми или вторыми?
