Олег Валерьевич Куратов
Диана
Со своей дворовой компанией девушек они праздновали день семнадцатилетия одной из них. Тусовку возглавлял единственный парень – брат новорождённой (он был с женой); он выбрал ресторан, забронировал столик на пятерых, заказывал блюда, пронёс совсем немного выпивки в бутылке из-под лимонада. Парень этот человек положительный, гораздо старше сестры, и полностью правил балом как заботливый, но строгий старший брат. Разумеется, Ника и её подружки весь день с раннего утра провели в разных там салонах и парикмахерских и делали с собой всё, чтобы выглядеть постарше и поопытней.
Перед восемью часами, когда брат объявил конец празднества и потребовал счёт, в ресторан зашёл дядя Коля, по-видимому, поужинать, а может, заодно и порезвиться (ну, например, снять красивую девочку). На глаза ему попалась Ника, и он тут же пригласил её на танец, очень учтиво обратившись сначала к главе компании, а потом, после того, как брат, рассматривая счёт, безразлично пожал плечами, и к Нике. Дело тут совсем не в этом, а в том, что эта дурочка (Ника) при виде осанистого дяди и после первых же па вспомнила какой-то американский фильм, где слепой герой в исполнении Аль Пачино исполняет галантный танец с молодой леди. Эта случайная схожесть ситуаций её просто потрясла. На всё общение ушло несколько минут. Дядя, действительно, элегантен и красив не менее, чем этот знаменитый артист, и у глупой девчонки сразу же поехала её ветреная романтическая крыша. Более того, она успела сказать ему свой телефон, а он сумел его запомнить. Танец закончился, бдительный старший брат отвёл Нику в раздевалку, кивнул дяде Коле, и вся компания покинула ресторан. Рассказывая мне об этой встрече, Ника до небес возносила достоинства дяди Коли и призналась, что в ту ночь совсем не спала – всё воображала себя танцующей с Аль Пачино! Вот дура! Да ещё дядина интеллигентность, вежливая уверенность в себе, шикарная квартира ввели её в настоящий любовный шок. Он позвонил на другой день, и они сразу встретились, сначала в ресторане, а потом у него дома.
Я жил весь в огне и лихорадке, но как мог скрывал своё состояние и настойчиво предпринимал в своём расследовании шаги с другой стороны, со стороны дяди Коли. Конечно, о Нике он мне ничего не сказал. Но во время наших встреч я стал чаще склонять его к разговорам о любви, половых отношениях, об опасности беспорядочных связей. Он охотно просвещал, а заодно и напутствовал меня дельными советами. Как-то раз он сказал:
– В твоём возрасте нарастает опасность необузданных мастурбаций: природа даёт знак о твоей половозрелости, а общество пока против и ранних браков, и беспорядочных, как ты выразился, связей. Скажу тебе сразу: против природы не попрёшь, а связи могут быть и порядочными, только места и времени для них у молодёжи недостаточно. Что касается мастурбаций, то это явление массово распространённое, оно было, есть и будет, я тебе об этом много раз говорил и читать давал, Розанова, например, и о нём. Чрезмерное увлечение мастурбацией – это гибель, причём гибель личности. Противостоять этому зуду в стадии полового созревания можно двумя путями: либо стать на всю жизнь придурковатым, полоумным бабником, и у тебя уйдут на это все духовные и физические силы, либо проявить железную волю и чувство юмора, быстрее влюбиться по-настоящему и жить с любимой нормальной половой жизнью, пока не надоест. Надоест – бросить (вспомни Лермонтова), снова влюбиться и так далее. Но поверь мне, Иван, главное для мужчины – это ДЕЛО, дело жизни, каким бы оно ни было. Оно заставит тебя отвести инстинкт продолжения рода на второй план. Для тебя это дело, по-видимому, это IT, для меня была биология. Но этим ДЕЛОМ для таких личностей, как ты и я, не может быть секс. Слишком мелко и глупо, просто неподобающе позорно. У тебя это пройдёт, надо набраться воли и силы, и ты победишь. И в результате получишь от жизни ДЕЛО, а в качестве роскошного сопутствующего подарка – любовь, то есть одухотворённый секс, который действительно прекрасен, животворен и вечен. Да, вечен, потому что влечение к противоположному полу у человека зарождается в младенчестве и продолжается всю жизнь до глубокой старости. И учти: совсем не следует ограничиваться одной любимой, вспомни, кроме Лермонтова, и Пушкина, и Ландау, и многих других Великих. Кстати, на будущее: ты должен знать, что браки бывают разные: гражданский, официальный, церковный, фиктивный, гостевой. Что такое гостевой? Это когда люди любят друг друга, любят годами, десятилетиями, но живут раздельно, и ходят друг к другу в гости, когда на часок, а когда на недельку – как им понравится. На мой взгляд, это самый разумный и крепкий из всех видов брака, брак будущего, когда народ поумнеет, и только для тех, кто поумнеет.
У меня уши вяли от этих общих наставлений, но заключить я мог только одно: он способен, он готов на любовные подвиги, они влекут его не меньше, чем занятия литературой и философией. Выходит, он может и хочет не только трахаться, но и влюбиться? Чтобы полноценней насладиться сексом с Никой, он хочет её полюбить? Это невыносимо, ведь он – мой родной, лучший из всех дядь дядя!
Глава 6
Психотравма-5
(Беспощадная голая правда)
Меня не покидают кошмары соития дяди и Ники. Иногда я вою по ночам, словно брошенный и забытый всеми щенок. Я возвращаюсь от Ники с раздутым, ноющим пахом (она мягко, но решительно не допускает меня к последней черте близости, сегодня даже заплакала от сострадания ко мне), валюсь в постель, и сразу же представляю, как настойчиво и нежно она привлекает к себе, в себя, дядю Колю. Мне тяжко, невыносимо тяжко, и главное – не с кем поделиться.
А способен ли он в его возрасте, после сверхсекретных каких-то военных операций вообще трахаться? Что говорить об этом, и весьма компетентно, – он может, это я знаю, и ещё как! И вообще, что у него была за семья, почему нет детей, от чего умер маленький сын, к которому теперь уже ездит одна мама? Каково было его личное, сексуальное прошлое? Об этом он мне, как и о своей секретной работе, никогда ничего не говорил. И вот я задумал, на свою же шею, настоящую детективную авантюру. Как-то раз Ника взахлёб от восторгов посудой своего папика (она его так и называет, но с очень уважительным напором) рассказала мне о его особом угощении – двадцатилетнем виски. Но она "пока отказалась", строя из себя недотрогу. Надо сказать, что я в своём расследовании добился многого: она всё больше и больше мне о нём рассказывает, утверждая при этом, что даёт ему только целовать её руки. Я каждый раз замираю, думая: а вдруг это и в самом деле правда, вдруг она просто заигрывает с ним только из-за этой девчачьей Аль Пачино-романтики?
Мне стало завидно, ведь он никогда не предлагал мне никакого спиртного, и я посоветовал ей, как бы для смеха, подпоить его, как водится во всех детективах. Для этого, говорю, сходи с ним в ресторан, раздрочи его своим кокетством хорошенько, пусть он там хлебнёт лишнего, а потом дома попроси распить эту бутылку несчастного золотого виски, чтобы он забалдел и разболтал о своём любовном прошлом. Каким подлецом я себя чувствовал, уговаривая Нику на эту гадость!
Ника так и сделала. И вот настал этот тяжкий, страшный день. И небеса не были грустными и серыми – они были мрачными и грязными; и не шуршал хоровод прелых и вялых листьев – эти листья превратились в мерзкую слизь, пачкающую обувь и одежду. И не шли мы с Никой вдоль озера Оберы, а просто тихо забились в чёрные, сырые кусты в самом углу какого-то двора. И спрятались в этих омерзительных мокрых колючках, как две огромные, страшные летучие мыши4. Мы были бухие и озябшие. Я использую образы Э.По для того, чтобы выразить своё отчаяние, отчаяние ничтожества по сравнению с этим великим поэтом, и сказать, что оно было всё же тяжелее того, которое он выразил в этих стихах. Потому, что я узнал то, от чего готов был не только выть, но и просто визжать! Визжать, как пронзительно визжат перерезанные трамваем собаки.
Всё прошло так, как мы и предполагали: ресторан, потом виски дома, галантные приставания папика, но когда она сказала, сколько ей лет, он вдруг реально, насмерть перепугался. Ника подумала, что перед законом, а я, слушая, решил, что он перепугался перед собой: ему стало стыдно себя! Сдуру, что ли, но он попросил её подтвердить как-нибудь свой возраст, а она пошла в ванную, смыла с лица штукатурку, да ещё достала из сумочки и показала ему паспорт. Тут дядя Коля с перепуга налил полный стакан своего золотого виски, хлопнул его разом и…вдруг стал чуть не со слезами просить у неё прощения. За что, она сначала даже не поняла. Потрясение его нарастало всё сильнее и сильнее, он как-то потерялся, хватил ещё полстакана и ушёл на кухню. Ника застала его там с побелевшим лицом у распахнутого окна и попросила не париться, ведь ничего же не было… Он взял себя в руки, но видно было, что прилично окосел. И вот тогда, вновь попросив у неё прощения, он объяснил свой испуг и, путая и коверкая пьяные слова, рассказал историю из своего давнего прошлого.
Когда ему было уже под тридцать, он встретил необыкновенной красоты шестнадцатилетнюю девушку, такую же прелестную, как Ника, и они полюбили друг друга. Любовь их полыхнула мгновенно и яростно разгоралась. Они встречались чуть ли не целый год ежедневно, как только он мог оторваться от службы. Сблизились они настолько, что оставалась самая последняя черта. Она предупредила его, что будет принадлежать ему полностью только после достижения совершеннолетия. Но тяга его к ней была так сильна, что однажды он овладел ей помимо её воли. От боли, от грубого насилия, от того, что он не послушал её мольбы остановиться, она возненавидела его и прервала с ним всякие отношения. Все его попытки наладить любовь, жить вместе и после наступления положенного возраста пожениться, были ею отвергнуты, несмотря на согласие семей с обеих сторон.
Он продолжал надеяться, а она замкнулась, ни с кем не общалась, и, похоже, психически заболела. Мало того, она оказалась беременной, попала под особое наблюдение врачей, и это угнетало её ещё больше, чем уход из школы, где она числилась лучшей из отличниц. Она уехала к дальним родственникам в глухую деревню. Но это ещё далеко не всё: когда она родила, оказалось, что ребёнок (мальчик) тяжело и безнадёжно болен: переживания матери сказались на его физическом и психическом здоровье. Он прожил всего год, она вернулась домой и постепенно обрела силы окончить школу, а затем институт.
Жизнь действительно сложна – его родной младший брат, невольно участвовавший во всей этой истории, продолжал во всём помогать ей, поддерживал её во всём, старался восстановить их союз… и, в конце концов, сам влюбился в неё и предложил ей руку и сердце. Она отвергла его предложение. Она знала, как он любит своего брата, и думала, что он хочет загладить, взять на себя его вину. Но младший брат проявил невиданное, каменное терпение и упорство и заставил её поверить в свою любовь. Его ухаживание за ней продолжалось семь лет, и, наконец, они поженились, потом у них родился замечательный сын. За это время все они смирились с этой драматической семейной путаницей, смирились друг с другом, и сейчас у них прекрасные отношения. Только папик не может забыть свою вину перед ней и любит её по-прежнему. Но сейчас у неё есть и сын, и любящий и любимый муж – его родной брат. Своего племянника папик любит, как родного сына, заботится о нём, и как может помогает его становлению. И вся их семья, все они четверо, счастливы. Рассказывая, дядя быстро трезвел, а под конец ещё раз попросил прощения и призвал её помнить его горький опыт. Он как-то обмяк и превратился в настоящего старика. Он отечески поцеловал её в лоб, выразил надежду на Никино молчание и понимание, и попросил прекратить их встречи раз и навсегда. Он не забыл вызвать такси, проводил, усадил её и махал рукой, пока не скрылся из виду.
Так в одно мгновение рушится жизнь. Ника видела. как я поражён её рассказом, но мне удалось убедить её, что я просто продрог и пьян. Я проводил её домой, забился в ещё более грязный и мокрый угол где-то за мусоркой нашего двора, и только здесь ощутил, что весь дрожу отвратительной нервной дрожью. И про себя повторял снова и снова: Так-так-так! Значит,… А может…
Значит, дядя Коля с Никой всё-таки не трахаются…
Значит, отцом моего умершего во младенчестве брата был дядя Коля…
Значит, дядя Коля никогда не был женат…
Значит, моя МАМА разводила колени перед ними обоими…Не могу…
Значит, дядя Коля до сих пор любит МАМУ, любит как мужчина…
Значит, ОТЕЦ знает это и терпит сколько уже лет…
Значит, они трое всё знают и таят это интимное "всё" от меня…
Значит, недаром на могилке младенца указаны только его имя и фамилия, а отчества нет (я это подметил давно, но думал, что это из-за малого возраста)…
Значит, МАМА испытывает вечное чувство вины потому, что она стоит в центре всей этой драмы…
Значит, МАМА стала ездить на могилку одна, чтобы облегчить им жизнь…
А может, Ника соврала, и они с папиком трахаются? И поэтому он так перепугался?
И вообще, почему она не допускает меня? Боится, что это её разоблачит?
А может, я не случайно года два назад застал МАМУ у дяди Коли? ОТЕЦ был тогда в командировке, это я точно помню…
А может, мне надо спросить: а чей же я сын?…
Мои душераздирающие, панические вопросы и догадки закончились, как мне показалось, нелепым позором: неожиданно я неудержимо захотел есть. Не прекращалась только сильная нервная дрожь по всему телу. Голод, обуявший меня, был так внезапен и неуёмен, что я бегом бросился домой. И когда МАМА, обрадованная и тем, что я, наконец, пришёл, и моим волчьим аппетитом, нежно улыбалась мне, подкладывая всё новые и новые куски, я не отрывал от неё глаз и переживал всю её жизнь: все боли, сомнения, мучения, колебания, лишения. Она спросила, что это со мной, почему я весь трясусь? Ну, что я мог ответить? В общем, в конце концов я разревелся, как девчонка. Ничего невозможно было ей объяснить. Дёргаясь и икая, вытирая слёзы и улыбаясь сквозь них, я обнял её, поцеловал и сказал:
– Это всё то, – помнишь? Ты сама сказала, что это пройдёт, не беспокойся.
А она, не выпуская меня из своих нежных рук, прошептала мне на ухо:
– Да, да – это возрастное. Это бывает со всеми мальчиками. Ты потерпи пока, не будем обращаться к врачам, ладно? Я ведь сама врач. Я знаю, ты сильный, ты весь в ОТЦА, ты преодолеешь, выдержишь. Так ведь?
Я кивнул, прижал её руки к своему мокрому лицу и ушёл в свою комнату.
И там, у себя, в моей голове вновь бешено завертелись все эти "Значит…", "А может…", "Почему?", "Не могу себе представить…". Это не была бессонница, это был настоящий бред с глубокими ямами сна. Но даже во время сна всё тело моё била эта проклятая нервная дрожь. И всё время то медленно, то с головокружительной скоростью сменялись сияющие любовью глаза Ники, похотливые, жаждущие глаза дяди, обращённые к её нагому телу, объятия тел дяди и МАМЫ, любовные ласки ОТЦА и МАМЫ, запах свежих яблок от светящихся в темноте грудей Ники… Всё это снова и снова проплывало передо мной, словно я всю ночь напролёт стоял перед магической каруселью и не в силах был от неё оторваться.
Утром я забастовал против трясучки: заставил себя встать раньше, вышел на пробежку под холодной хмарью и заставил себя улыбнуться родителям, как ни в чём не бывало. Но внутри было отчаянно тяжко. Плохо то, что они всё видели, только виду не подавали. Я был им благодарен.
Дальше дело пошло хуже: пропал аппетит, наступило какое-то застойное уныние, меня охватывала глубокая тоска. И, главное, проклятая дрожь не унималась, и её невозможно было скрыть. Я ничего не понимал на уроках, хотя заставлял себя вчитываться в тексты, всматриваться в мониторы, вслушиваться в слова учителей. Вечерами Ника, когда была свободна, провожала меня до дома, забегая немного вперёд и заглядывая мне в глаза. А глаза мои видели только её с папиком, МАМУ с дядей Колей, МАМУ с ОТЦОМ, и всё в постелях, в постелях… Нике я тоже ничего не мог объяснить, как не мог ничего ответить на тревожные вопросы родителей. Кончилось тем, что появился врач, и, конечно, это был дядя Коля. Смешнее, чем это, трудно было придумать, но ведь они ничего не знали.
Но дядя Коля знал своё дело самого заботливого, самого бережного доктора. Для порядка (он так мне и сказал), он свозил меня к маститому психиатру, причём проговорил с ним потом наедине в два раза дольше меня, договорился в школе о том, что я поболею недельку, а потом всё нагоню, и отвёз меня то ли в элитную психушку, то ли просто в санаторий для избранных, я так и не определил. Госпиталь этот располагался прямо в Москве. Там у меня была просторная палата на одного, полная свобода передвижения, огромный парк, заботливые нянечки. Мобильник я добровольно и с искренним удовольствием сам отдал дяде. Всё время было моё, за исключением сдачи анализов и дурацких тестов врачихе-психотерапевту. Выполняя советы дяди, я целыми днями и вечерами гулял, сразу же начал спокойнее спать, но навязчивые грязно-плотские видения меня не оставляли. Каждый вечер ненадолго приезжала МАМА или дядя Коля, один раз был ОТЕЦ. МАМА передала мне записку от Ники: та просто пришла к нам домой как представитель от всего класса. МАМА всё поняла, но виду не подала ни мне, ни ей. Через несколько дней удовлетворённая результатами тестов врачиха рекомендовала мне не принимать больше успокоительных таблеток, оставила лишь какие-то "слабенькие" на ночь. Я почувствовал, что явно выздоравливаю. И тут на меня обрушилось новое потрясение.
