Олег Валерьевич Куратов
Диана
Глава 3
Психотравма-2
("ОНИ хотят меня убить")
Если внимательно вслушаться во всё, что нам пытаются сообщить СМИ, можно сойти с ума. Фармакологические корпорации навязывают нам опасные, порой смертоносные лекарства. Пищевики подмешивают в любую еду вредную для здоровья химию, трупы крыс, мышей, мух и червей. Вода из крана содержит ядовитые вещества. Лесная продукция (ягоды, грибы, травы) заражены радиацией. Мясо, молоко и рыба несут в себе опаснейшие для жизни тяжёлые металлы. Мобильные телефоны, телевизоры и разные гаджеты генерируют гиблые излучения. И всё это происходит ежечасно, всегда и везде. Получается, они, все эти промышленники, пищевики и прочие, то есть все, кто производят жизненно необходимую продукцию, хотят меня убить?
Эту фразу – "Они хотят меня убить" – твердит герой замечательного, просто уморительного романа Д.Хеллера "Уловка-22". Этот герой, боевой лётчик американской армии, во время второй мировой войны участвует в бомбёжках немецких воинских частей. Он внутренне чует, что не имеет никакого отношения ни к разжиганию войны, ни к защите отечества, ни к повседневному героизму сражающихся с обеих сторон. Он знает только одно: он ни в чём не виновен, но его хотят убить. Кто? Все, кто посылает его на боевые задания, все, кто пытается сбить его самолёт или стреляет по их базе, все, кто ворует военное снаряжение и имущество, продаёт всё это врагу и наживается на этом.
Примерно так же чувствую себя я и многие мои друзья, которым беспрерывно твердят об опасностях и необходимости встать на защиту. Лично я понимаю, что армия необходима любому государству, но мне никто не сможет втолковать, зачем воевать на чужих территориях. А ведь все мировые державы этим занимаются. Я твёрдо уверен, что зарубежными конфликтами должна заниматься дипломатия, для чего же она существует, если не для этого?
Кроме этого, меня уверяют, что нет ничего почётнее, чем отдать жизнь за Родину. Но я хочу жить и не хочу, чтобы государство мирилось с ситуациями, при которых непременно требуется жертвовать жизнью. Оно должно предотвращать такие ситуации своевременно, то есть задолго до их наступления. Когда я говорю "государство", я имею в виду все без исключения страны мира, потому что нисколько не сомневаюсь в том, что всюду, независимо от географии, власти преследуют цели наживы, прежде всего личной, а для этого разжигают взаимную ненависть, бессовестно врут и лихорадочно готовятся к войне.
А для иллюзорного спасения каждый старается сделать оружие пострашнее, и одновременно подороже, чтобы наживаться также и на страхе всех, кого в случае войны неминуемо убьют. Вот и получается, что всех, в том числе и меня, хотят убить. Лучше об этом не думать, можно просто спятить. Но необходимо что-то делать! Куда же двигаться таким, как я – идиотам с гуманным и честным отношением к жизни, к людям? Кто мне скажет, что делать?
Я несколько раз пытался обсудить этот вопрос с ОТЦОМ, ведь он кадровый офицер. Каждый раз я слышал в ответ одно и то же:
– Так устроен мир. Такова жизнь. Ты должен понять её и принять. Поживёшь ещё немного – снова перечитай и переосмысли Дарвина. Но главное –не распускай нюни.
Дядя Коля на те же мои вопросы ответил, по существу, то же самое, но в развёрнутом виде. Он сказал, что вся история человечества – это история беспрерывных войн за выживание. Он даже передразнил (очень смешно) одного замполита, который все свои занятия с курсантами начинал словами:
– Товарищи курсанты, если война начнётся, А ОНА ОБЯЗАТЕЛЬНО НАЧНЁТСЯ, мы должны…
При этом дядя подтвердил безусловную правоту того верноподданного замполита и полное с ним согласие. Что же касается причин и возможных противостоящих сторон грядущих войн, дядя, по своему обыкновению, вручил мне для проработки свой очередной трактат.
Чем больше иссякает Высокое Искусство
Тем ярче расцветают науки и технологии,
И прежде всего в сфере новых видов оружия.
Великий Воннегут поставил великий диагноз:
"Над чем бы учёные ни работали,
У них всё равно получается оружие".
Развитые страны встали на путь к изобилию.
Значительная часть их населения
Пускается во все тяжкие:
Глупые, сытые, тщеславные бедняги
Тешатся наркотиками, зашиванием ртов,
Тату и пирсингом на половых органах,
Оголением перед толпой грудей и задниц.
Тем временем за кулисами Мысли идёт напряжённый поиск.
Пока бедные духом беснуются,
Утоляя своё пошлое тщеславие,
Передовые умы осознают,
Что изобилие для всех недостижимо.
Всеобщее изобилие НЕИЗБЕЖНО И СТРАШНО:
Оно достанется лишь немногим оставшимся в живых.
Для решения этой проблемы
Высокая наука обращается к Абсолютным Истинам.
Абсолютные истины гласят о незыблемости
Частной собственности, Социального Неравенства,
Религии и Национальной Розни.
Частная собственность и Социальное Неравенство
Всеобъемлющи и не имеют границ.
Религия и Национальная Рознь
Имеют чёткие границы.
Там, где имеются границы,
Всегда существуют противостояние и борьба;
Значит, там и предстоят решающие схватки.
Национальность – это не цвет кожи и не язык.
Религиозная принадлежность – это не членство в диаспоре.
И то, и другое – это добровольное ментальное тавро
На каждом отдельном человеческом духе.
Он клеймит себя для того, чтобы бороться за себя,
Чтобы утверждаться в своей вере и национальности
("Верую, Господи, помоги моему неверию!")
Эти границы уже сейчас содержат контуры
Будущих переделов политической географии мира.
Они являются незыблемыми ориентирами
При разработках геополитических преобразований.
Только невежды могут игнорировать эти вечные маяки.
Как всегда у дяди Коли, немного напыщенно, но в целом верно. Мне страшно не хочется воевать, но я понимаю, что необходимо на всякий случай служить в армии, обучаться, ведь мои самые близкие, самые дорогие – это до мозга костей военные люди. ОТЕЦ прав, всё это нужно понять и принять. Но то, что меня хотят убить – несомненно.
Глава 4
Психотравма-3
(ОНИ хотят меня растлить)
Ура! Ура! Я перечитал всё написанное и вижу, что из моего дневника действительно получается книга! Вернее, пока лишь её зачатки, но надежда укрепляется. Я начинаю тащиться от этой мысли. Мне представляется, что я, смею считать, полноценный современный подросток, напишу книгу, находясь в состоянии полового созревания. Именно это состояние позволяет мне отрицать всё, что мне не нравится или воспевать то, к чему меня влечёт. Меня не могут ограничивать какие-то нормы или правила, которые напыщенные чиновники от культуры и писаки с нобелевскими отличиями установили для взрослых пройдох, завсегдатаев литературного мира. Хоть здесь-то я свободен, совершенно независим и никому ничего не должен! Вы только подумайте: книга, написанная человеком в период полового созревания!
Итак, что ещё в этом мире приносит мне непонимание и боль, равную боли от алчности, пошлости, глупости и рвачества, которые процветают в нашей жизни и рьяно поддерживаются медиа-средой? Это, конечно, тема секса и всё с ней связанное. Мне непонятно, почему правительство, школа и разные педагогические институты (всё те же ОНИ) допускают такой разгул похабщины и сексуальной пропаганды. Ведь нормальных (я считаю себя нормальным) людей это не то что раздражает, а угнетает, затягивает в уныние, а то и в отчаяние, и таких людей подавляющее большинство!
Вот я включаю компьютер, и на меня начинают сыпаться инструкции о разъяснениях сексуальных терминов, о способах совокупления, о получении максимального кайфа, о методах и средствах проведения мастурбаций юношами и девушками, о важности размеров, о подготовке и проведению неестественных сношений… Зачем всё это? Как жить в этой похабной среде? НУ, КАК ОНИ НЕ ПОЙМУТ, ЧТО МЫ, ДЕТИ И ПОДРОСТКИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ, СТАЛИ ГОРАЗДО УМНЕЕ ПРЕЖНИХ ТАКИХ ЖЕ ПОКОЛЕНИЙ, И НАМ НУЖНЫ ОТВЕТЫ НА ЭТИ ВОПРОСЫ?
Меня, как только что состоявшуюся половозрелую особь, многое, кроме мерзких извращений, интересует. И это здоровый интерес. Ну, так и издайте и продавайте за хорошие деньги соответствующие этому интересу подробные книжки, которые каждый может читать хоть по сто раз. Но зачем во всё это визуально посвящать мальцов, которые дома одни, без надзора, да если и под надзором, всё равно его минуют? Ведь назойливое, многовариантное видовое воспроизведение полового акта в конце концов заставляет каждого мальца и подростка задуматься:
– Значит, вот как меня делали? Так же, как в этом порнофильме, стонала и жеманилась нагишом, выворачиваясь наизнанку, моя тихая, кроткая, заботливая мама? Так же озверело дёргался и хрипел мой добродушный голый папа? А может, и у них на половых органах пришпилены эти дурацкие камешки? А может, они просто кувыркались для собственного кайфа, и не доглядели? И вот появился (появилась) я?
Это очень стыдные мысли, но и мальцов, и нас просто заставляют их испытывать, мучиться ими, страдать. Что нам делать?
Глава 5
Психотравма-4
(Я люблю и ревную)
Мы стремительно сближаемся с Никой, я это чувствую всем своим созревшим грешным вожделением: её видом, запахом, вкусом кожи (мы иногда целуемся при встрече), нежностью её пальчиков, звуками её грудного голоса. Недавно, наблюдая её у доски, почувствовал такую эрекцию, что ничто не заставило бы меня выйти из-за стола. Да что там выйти, даже привстать не смог бы. А всё потому, что она улыбнулась мне, выпрашивая подсказку. Перед уроком она призналась, что совершенно не знает материала и, если её вызовут, рассчитывает только на меня.
– Больше ни у кого не хочу клянчить помощи, только у тебя, ведь ты меня обожаешь? – засмеялась она ласково и в то же время вызывающе.
Я кивнул и протянул ей руку, она слабо пожала её мягкими, горячими пальчиками. Мы уже давно стремимся хоть как-то коснуться друг друга, это нас волнует и сильно сближает.
И вот на фоне этих телячьих восторгов произошла с нами настоящая драма. Как-то вечером, после занятий в кружке IT, мы с ПЕКом (наш препод в кружке, я его упоминал) шли по домам: он – к своей остановке, а я – к дяде Коле. Я писал, что дядя живёт в шикарном старом "сталинском" доме; чуть не половину первого этажа этого дома занимает респектабельный ресторан. Чтобы подойти к дядиному подъезду, нужно миновать вход в ресторан. И с широкого тротуара я увидел, как в ресторан входили… Ника и дядя Коля. Он привычно и учтиво, церемонно поддержал двери, отжав в сторону швейцара, и видно было, что этот швейцар его хорошо знает и всеми своими лакейскими ужимками помогает оказать Нике такую честь: с крутым форсом войти в люксовское заведение. Конечно, Ника была расфуфырена по полному параду и держалась как звезда.
Я был ошарашен, но виду не подал, болтать с ПЕКом продолжал, но с этого вечера у меня началось что-то подобное скрытой нервной горячке. Не то, чтобы я захворал или помешался, но вот что очень странно: я погрузился в напряжённое ожидание нового духовного потрясения, ещё более сильного, уже совсем сокрушительного. Неужели они…? И тогда же у меня началась по-настоящему детективная жизнь, то есть я начал дознаваться до всех подробностей их связи. И ещё: я начал испытывать колоссальное внутреннее желание рассказать обо всём, что узнавал в ходе своих расследований. Довериться было теперь некому, кроме дневника, то есть самого себя. Это мучило ещё больше, ведь дневник – это не собеседник.
Не стоит описывать, как ловко я использовал то, что Ника ничего не знала о том, что её папик – это мой дядя, а дядя Коля не знал, что Ника (она ему представилась Светой) – моя одноклассница. Недели через три я знал о них почти всё. Начал я с откровенно показного ухаживания, и сразу вляпался в настоящую любовь.
Ника с радостью согласилась сходить со мной в кафе, и когда я смотрел в её глаза и шептал, что я от неё чуть не с пятого класса тащусь, отвечала мне весёлым, радостным, ласковым смехом. И я был по-настоящему счастлив, ведь я не врал, она мне всегда нравилась. И в то же время я был в полном отчаянии, потому что видел воочию, что она играет, притворяется, лжёт. Но она не притворялась и не лгала, вот в чём штука. Просто я чувствовал, что в этот момент она меня по-настоящему любила. А в другие моменты она любила дядю Колю за его ум, опыт, эрудицию, мужественность и весёлый нрав. Вот тогда-то я и вспомнил всё, чему учил меня дядя Коля, – жизнь гораздо сложнее, чем кажется.
Ходить в забегаловки мы вскоре бросили, – Нике для откровений требовались всякие укромные местечки вроде детских площадок в кустиках и выпивка, да и мне в моём полубредовом состоянии спиртное помогало. Говорили обо всём, но я старался каждое своё слово сводить к её достоинствам: красоте, уму, обаянию, вкусам… Я знал, что подобная лесть как ничто другое располагает женщину к откровениям. Я рассказал о некоторых эротических воспоминаниях из своего детства, они её позабавили и посмешили, она тоже кое-что припомнила (или выдумала). Незаметно (я очень старался) мы перешли от общих воспоминаний о детской сексуальности до наших с ней отношений, до постоянного пожатия рук, а потом, конечно, до объятий и поцелуев. Она посмеивалась, но всё же заметно возбуждалась, а я вообще сходил с ума. Мы уже не могли жить без наших почти ежедневных тайных встреч. После всё более горячих поцелуев, объятий, ласк и нежных слов я, превозмогая известные ноющие боли в паху, яростно ненавидел её за папика Колю.
Его я по-прежнему любил, хотя иногда просто с ужасом представлял себе картины их заветных встреч. Эти мои кошмарные представления всегда начинались с одного и того же реального воспоминания: когда-то дядя Коля, стремясь к моему всестороннему образованию, рассказал мне о Бодлере. Он прочёл мне массу его стихов, но одно стихотворение особо врезалось мне в память. Вот дядя Коля стоит посреди своей гостиной, широко раскинув руки и вытянув куда-то ввысь своё ладное, изящное тело. Он не говорит, нет, он почти поёт о красоте и страстной любви, воспетой Бодлером:
…И лежала она, и давалась любить,
Улыбаясь от радости с выси дивана,
Если к ней, как к скале, я хотел подступить,
Всей любовью, бездонной как глубь океана.
Укрощённой тигрицею, глаз не сводя,
Принимала мечтательно разные позы,
И невинность, и похоть в движеньях блюдя,
Чаровали по-новому метаморфозы…
И назревшие гроздья грудей, и живот,
Эти нежные ангелы зла и порока,
Рвались душу мне свергнуть с хрустальных высот,
Где в покое сидела она одиноко…3
Его лицо становится торжественным и восторженным, словно лики древних Богов. Его тело, словно большая рыба, совершает ритмичные изгибы в такт со стихами, а лицо вдохновенно обращается к божественной наготе Ники.
Все видели, как выжимают большую, намокшую тряпку? Как эта тряпка скручивается, мучается, казалось бы, отдав всю влагу, чуть не вопит от боли, а её всё жмут и крутят, мучают и пытают, снова и снова. Так и душа моя, одновременно слушая проникновенный голос дяди Коли, отчаянно и тягостно видит, как зовут его прекрасное, упоённое радостью лицо Ники и её юное, изумительное обнажённое тело. Невозможно передать мою боль! Жгучую, изнурительную, полную неприятия и обиды боль. Она, казалось бы, выдавив из меня всю кровь, весь мой разум, всю мою стойкость, вновь и вновь возвращает эти картины и заново наслаждается своей пыткой. И так без конца – днём, на уроках, вечером – на улицах, ночью – в бессонных ворочаниях. Наверное, это то, что в старых романах называли любовной лихорадкой. Но у меня она не только любовная, к ней примешано врождённое почитание дяди, чувство неправильности, отчаянной несправедливости случившегося и по-прежнему предчувствие ещё большей, неминуемой беды. Эту грядущую беду я уже не в силах буду пережить.
В таком состоянии я продолжаю своё расследование. Понемногу Ника раскрывается всё больше и больше, и я, боготворя и ненавидя её одновременно, всё пробиваюсь и пробиваюсь к тайне их знакомства и отношений. Я захлёбываюсь в лести и в спиртном (да, я начал керосинить), иногда перебарщиваю, и это её настораживает. Она что-то почуяла и стала как-то особо пристально вглядываться в меня. Что это с тобой, деланно-небрежно начала она спрашивать меня, и я сразу вспомнил, что такие же вопросы стала задавать мне МАМА. Обеим я ответил, что влюблён. И обе, как ни странно, сказали мне одно и то же:
– А, это? Это пройдёт. Это быстро проходит.
МАМА – с родительской доброй улыбкой, а Ника – с материнской снисходительностью, ведь всё-таки она была старше и опытнее меня. И тут же поцеловала и немного испуганно прошептала мне прямо в ухо:
– Но ты всё-таки пока подожди, подожди подольше, ладно?
Я с упрямством и с осторожной настойчивостью выяснял историю их знакомства, и, наконец, Ника проболталась. Неохотно, по частям, чтобы раззадорить меня, она всё рассказала. И, как я и ожидал, это "всё" оказалось ожидаемо банальным для меня и чрезвычайно романтичным для неё.
