Олег Панкевич
Глазами улитки
Первая странность ее поведения, была обнаружена однажды утром, через три-четыре месяца после рождения. Кира проснулась и молча лежала в своей кроватке – разглядывая свои маленькие пальчики, щупая ладошки. Потом, меня уже не удивляло, что при пробуждении дочь не плакала, ничего не просила, просто сидела в кроватке, занимая себя сама. Она вообще была идеальным младенцем, развивалась соответственно возрасту. Хорошо спала, не капризничала, так что эти тихие пробуждения я списывала на спокойный темперамент и отличное здоровье.
Кира рано начала говорить, все понимала с полуслова, в полтора года уже читала выученные детские стишки, бегала на горшок и вовсю рисовала.
Рисованием она была готова заниматься в любое время суток, я не помню ни одной детской игрушки, которую дочь любила бы больше, чем простые карандаши или восковые мелки.
На полу я расстилала большие куски ватмана и оставляла Киру ползать по полу, вырисовывая загогулины и черточки, из которых впоследствии складывались ее первые рисунки.
Эту идиллию нашей маленькой семьи, когда дочка ползала и рисовала, а я могла спокойно заняться домашними делами, часто сопровождали внезапные истерики. Кира вдруг бросала с силой карандаш и заходилась в громком плаче, весь ее вид указывал на внезапное горе, постигшее ребенка. Не в силах помочь, я бегала вокруг, причитала, прижимала к себе в попытках успокоить. Но Кира рыдала навзрыд, бросалась на пол и тогда листы ватмана сворачивались в старый, оставшийся от студенческих времен тубус, до следующего раза. Что я – одинокая мать могла знать о воспитании детей? Передать опыт мне было некому, подружки были еще бездетны, лишь в книгах я искала советы и нужную информацию. Сейчас я понимаю, что книги были не те, надо было искать источники не модные, а проверенные временем. Русские сказки более смогли бы мне помочь, чем Бенджамин Спок или «Советы молодой хозяйки».
Впоследствии, когда Кира уже могла сносно объяснить свои чувства, я узнала, что истерики эти были связаны с невозможностью нарисовать именно ту картинку, что была в голове у дочери. Несоответствие красоты, наблюдаемой внутри, с тем рисунком, что могла в своем раннем возрасте нарисовать Кира, не устраивало ее. Она хотела добиться совершенного результата. Из-за невозможности нарисовать задуманное Кира начинала ненавидеть себя, свои несмелые ручки маленького художника, ненавидеть карандаши, бумагу, саму ситуацию – в которой чувствовала свою бесконечную беспомощность и слабость.
Но проходило время и в руки опять брался карандаш. Листы ватмана раскладывались на полу, до следующей истерики.
Моя маленькая, такая хрупкая, но такая сильная девочка.
Она уже подошла, и мы болтаем. А в голове продолжают крутиться картинки нашей жизни. Как кадры киноленты, которую перематывает в разные стороны режиссер, пытаясь выхватить самое нужное, самое важное.
В этом повествовании не будет привычной читателю структуры: завязки сюжета, развития, четко очерченных глав, в которых главные герои совершают действия, приводящие к финалу. В мозге человека с синдромом Аспергера все обстоит не так, как у большинства людей. Может быть я смогу передать ту внутреннюю работу по постоянной сортировке и обновлению файлов памяти, что хранят свою информацию в черепной коробке. Может быть мне получиться передать всю образность внутреннего языка, насыщенного запахами, звуками, сюжетами, мелодию звучания души, сопровождающей это объемное мышление, вязкое, тяжелое и в тоже время абсолютно гармоничное в своей хаотичности, беспорядочности и тревожности.
Как передать объёмное мышление тут, на этом листе? Из миллионов разрозненных острых моментов вырисовывается вкус яблока, что течет своим спелым соком по алым губам, оставляя своей струей память о детстве, о теплом летнем воздухе заполнившим легкие до отказа. И легкая кислинка во рту окрашивается в зеленый цвет листвы, что сплеталась в веточках той яблони, в первую молочную почку, проснувшуюся весной, потянувшуюся к свету, превратившуюся в знойную тягучую мелодию лета. И вся какофония запахов, образов, сопровождается звуками, превращая любое воспоминание во влажную болотную топь, в которой так легко утонуть, потеряв нить рассуждения.
Я надеюсь, что это повествование само сложит свой узор, ляжет сквозь строки невидимой паутиной, хаотичного и в тоже время совершенно упорядоченного в своем роде произведения. О чем оно? О любви. О бесконечном терпении. Умении отдавать ничего не прося взамен.
*Для синдрома Аспергера характерны малая контактность, обращенность внутрь себя, выраженная отгороженность от окружающего мира, сосредоточенность на собственных интересах, зацикленность на одной задаче, непонимание мотивов других людей, нарушение мелкой моторики, которая может с возрастом нормализоваться, а может и закрепиться в виде эксцентричных движений.
Кире повезло с детства найти свое увлечение рисованием. Свою моторику она развивала, выводя тоненькие штрихи, вырисовывая кружочки, рисуя свои первые листики и лепестки цветов. Но помимо рисования она удивляла своей постоянной потребностью себя развлекать, изучая новое. В это новое она кидалась с головой, отдавая все свои силы, все свое время. К двум годам она пугала меня, когда разглядывала часы, могла смотреть на них долго-долго, а потом придумывать, как можно по часам складывать числа. В ее возрасте это было немного странным увлечением. Каким-то только ей понятным образом по часам она научилась считать. К единица прибавляла сначала два, потом три и так далее, получала всегда верный результат. Но воспитывать дочь становилось все сложнее. Все больше упрямства она проявляла в простых бытовых делах.
Выбор питья становился игрой – то молока, то воды, то компот – я ставила чашку за чашкой перед дочерью, она смотрела и говорила «не это». При этом продолжала просить пить. И ненавидела мыть голову, простая процедура мытья проходила с криком, слезами. Потом долго обижалась на меня, дулась, занималась сама с собой. Или причесывание волос – бесподобная ежедневная мука. Я старательно чесала волосок за волоском, казалось любое прикосновение к волосам причиняет ей немало страданий. Хотя внешне все было великолепно – ребенок веселый, игривый, послушный, я чувствовала, что что-то не так и пригласила к нам первого в нашей жизни психолога.
Психологи
Есть-ли на свете человек более враждебно относящийся к этой профессии, чем я? И все из-за глубокого разочарования от непрофессионализма, черствости, шаблонного мышления, неумения думать свыше написанного в их умных учебниках, рассказывающих о том, как правильно и нужно. Сколько лет я потеряла в полном незнании диагноза собственного ребенка при постоянных попытках докопаться до истины? Сколько лет, проведенных в надежде, что все «странности» и «особенности» есть ничто иное, как следствие моего неправильного воспитания. И только всевидящий Бог знает как я старалась, как честно искала ошибку, причины в себе самой, как корила и уничтожала себя, считая «дурной» матерью, не справившейся с воспитанием собственного ребенка. Сколько материнских комплексов я вырастила в себе на этой благодатной почве чужого непрофессионального мнения. И знаете, что самое страшное? Самое страшное происходит, когда ты собираешься на встречу с психологом в надежде на помощь, в надежде на добрый совет, сидишь, рассказываешь все про себя, выворачиваешь наизнанку свое нутро, а потом получаешь приговор – сама виновата, разбаловала, нет шансов на контакт, смирись, и даже хуже… Но начнем по порядку.
Психолог №1
Первый психолог появилась на нашей даче, летом, как только Кире исполнилось 2 года. К этому моменту я уже поняла, что поведение моей дочери медленно, но верно выходит из-под родительского контроля. Она была упертой. Нет. Слишком упертой для своего возраста. Если Кире было что-то надо я встречалась с расчетливым четким умом не двухлетки, нет, это был виртуозный ум состоявшегося манипулятора, опытного, сильного, практикующего свои силы, тренирующегося на мне регулярно. Когда Кира устраивала очередную истерику я ловила ее совершенно спокойный, холодный оценивающий взгляд. Всегда, если дело не касалось рисования. Там ее горе было полным, настоящим, не придуманным. Когда же Кира изводила меня своим поведением, казалось, будто что-то чужеродное, страшное жило в тоненьком теле этой девочки. И это чужеродное вызывало меня на бой, спрашивало: – Справишься ли?
Она проверяла меня на прочность регулярно.
Психолог №1 – молодая женщина к тридцати, вполне милая и располагающая к себе (потом я узнала, что все они милые и располагающие и это часть игры) провела с нами полдня солнечного августа. Она наблюдала за нашими отношениями с Кирой, бытом, оценивала семейную обстановку. Позанималась с Кирой и рисованием и играми и еще чем-то там, чем занимаются эти взрослые тети с маленькими детьми на диагностике.
