Олег Панкевич
Глазами улитки
Новая повесть – новый блокнот. Так заведено было изначально и совершенно не предумышленно. Каким-то чудесным образом количество страниц в тетради, исчерченной самой обыкновенной простой синей ручкой, всегда соответствует тому узору, что складывается при написании очередной повести. Я никогда не подгоняю, не подсчитываю и не устраиваю это волшебство специально. Наверное, мозг сам определяет объём тетради и ставит задачу уместить звучащую внутри меня мелодию в заданное количество страниц.
В этот раз я пишу особенную книгу в особенном блокноте. Это мой первый блокнот с блоком сменных страниц. Мне неизвестно их количество, но точно известно, что оно может меняться в ту или иную сторону. На обложке мягкого кораллового цвета нарисованы белые очертания папоротниковых листьев. Подпись гласит, что это тропический принт. Я не вижу тут ничего тропического, но допускаю, что рисунок все-таки описывает тропики, как и указано. Эта яркая, радостная обложка должна скрасить то грустное описание одного медицинского факта, которое я рискую раскрыть на страницах внутри.
Если Вы решили прочитать эту книгу просто от скуки, для развлечения или совершенно случайно, привлеченные заголовком, то знайте: тут будет странное повествование, которым я попробую погрузить читателя в мир совершенно отличных от него людей. Людей, чья численность по статистике всего один на пять сотен человек. И поверьте – это не смешно, не развлекательно, разве немного познавательно и может быть интересно…Они среди нас.
КИРА
Глаза улитки располагаются на концах забавных стебельков, напоминающих рожки. Видят улитки плохо. Могут различать только формы предметов на расстоянии 1 см от глаз. Способны отличать интенсивность освещения. Очень не любят яркий свет. Если солнечный свет попадает на улитку, моллюск начинает прятаться.
Наша встреча с Кирой назначена в Москве, у метро. Я стою в шерстяном коричневом пальто, которое плохо спасает от промозглого холода осенней улицы. Спешащие мимо люди, проезжающие по проспекту машины не занимают и доли моего внимания. Я сосредоточена на красках заката, что рисуют в небе замысловатое розовое пятно, спускающееся со своей вершины сюда, вниз, в городскую суматоху. Повинуясь чутью, поворачиваю голову и различаю в толпе ее силуэт. Такая красивая и такая хрупкая, она идет мне навстречу с напряженным выражением лица. Ее большие голубые глаза выдают весь тот ужас, что происходит внутри этой хрупкой молодой девушки – одна среди толпы. Но Кира держится молодцом, увидев меня немного расслабляется, ее губы расплываются в улыбке и мягким движением руки она машинально проверяет насколько туго застегнут пояс ее плаща.
Улитка видит совсем плохо, может, по-видимому, отличить свет от тьмы, но не более того. Если в улитку просто ткнуть пальцем – от любопытства или безделья, то она начнет извиваться, как от нестерпимой боли. Улитка может резко сократиться в размере или вообще уползти в свой домик. Ей приходится прожить всю жизнь таская на себе свое прочное хитиновое убежище, потому что улитка слишком нежна для этого грубого мира и ей нужно свое особенное место, в котором она сможет пережить все свои внутренние состояния, не отвлекаясь на окружающих.
Место – где нет боли – своей или чужой, такой близко понимаемой и считываемой с окружающих, где не надо показывать не испытываемые эмоции, не надо проживать стресс от волнительной встречи с незнакомым миром, место – где она может быть собой – устраивая только одной ей понятный порядок из форм, знаков, символов и образов.
Представьте себе хоть на минуту, что вы оказались на другой планете. Вокруг вас окружают такие-же люди, как и вы, но точно известно, что они инопланетяне. Вам приходится быть все время настороже, так как вы не знаете, чего ждать от этих пришельцев. Мотивы их поступков никогда не ясны вам до конца. Вы не понимаете намеков, некоторых шуток, знаков невербального общения, всего того, чем богат удивительный социальный мир людей. При том, что внешне вы совершенно схожи и говорите на одном языке, для вас окружающие люди всегда остаются непоняты, не расшифрованы в простой файл, который так просто пометить ярлычком и оставить в темной зоне мозга, отвечающей за память. Вы находитесь в постоянном напряжении т.к. мир вокруг полон звуков, очертаний предметов, света – всего того, что заставляет постоянно отвлекаться на поиск источника возможной опасности. Резкий свет или резкий звук способны вызвать почти физическую боль, взрывающуюся в голове вулканом, перемешивающем ваш особенный порядок – принося хаос в такие упорядоченные мысли. Все вокруг постоянно анализируется – поза собеседника, звук голоса, взмах ресниц – все анализируется и изучается подробнейшим образом, ведь только через анализ вы можете прийти к выводу -грозит вам опасность от общения с этим человеком или нет.
В тоже время вы стараетесь ничем не выдать себя. Вы понимаете свое отличие и стыдитесь этого отвратительного чувства внутри – вы никогда не можете применить к себе ни одного из своих измерительных инструментов.
Инаковость – вот это раздражающее ощущение, что приходится прятать от самого себя. Скрывать, притворяясь кем-то, заставлять себя произносить слова когда того требует ситуация, заставляет отвечать на чужие, такие неприятные объятия – ты физически, кожей, против любого тактильного контакта с незнакомыми людьми, и даже объятия близких людей не несут никакого облегчения от этой муки – понимания своего особенного положения – изгоя на чужой планете.
В те пару минут, которые понадобились Кире, чтобы пересечь небольшую площадь перед метро, я пытаюсь вспомнить нашу первую встречу и кадры моего личного фильма проносятся перед глазами.
Я помню момент зачатия: когда вдруг увидела в ночном небе падающую звезду. После, встав с супружеского ложа, я рассказала тогда еще мужу, что у нас будет ребенок. Можно считать это первой встречей? Или тот сон, в котором мне снилась маленькая девочка, точь-в точь как Кира в ее шесть лет, и просила назвать ее этим странным именем. Но все узи показывали мальчика, и я в растерянности спрашивала у своего растущего живота: если ты мальчик – стукни один раз, если девочка – то два. И она всегда стучала два раза. А потом это вошло у нее в привычку – попытки достучаться до меня, холодной, рациональной и удивительно глухой к этим слабым попыткам другого контакта.
Я увидела ее сразу после рождения. Наяву я получила свою драгоценность в руки, и мы начали нашу первую страницу совместной жизни. Мы писали ее вдвоем – Кира и я.
Отец ребенка отказался от нас несколько месяцев назад, поставив меня в глупое положение матери – одиночки, к тому же и сироты. Мы выживали, как могли. Няня была у Киры с первой недели жизни. Я не уходила в декрет и, хотя была занята работой всего пару раз в неделю, я помню, как было нелегко…Надо было выжить. Деньги на жизнь добывались со страхом, постоянным страхом возможной потери. Неопределенность, беззащитность, чувство одиночества – вот что сопровождало меня все эти годы. Родив ребенка, я взяла на себя огромную ответственность не только за свою жизнь, и эта ответственность тяготила, страшила, так как я не могла предложить своей дочери ничего из того мира, который считался «нормальным» для воспитания ребенка. Быть матерью одиночкой, тем более сиротой, что может быть тяжелее этого испытания для женщины? Какой ресурс надо найти в себе, чтобы каждое утро брать на руки своего ребенка и понимать, что эта маленькая жизнь целиком и полностью зависит от тебя одной? Что ты не можешь позволить себе заболеть или просто лениться, что ответственность гонит тебя прочь от собственного дитя, ведь надо и заняться домашними делами и работой, в то самое время, когда твой ребенок нуждается только в одном – в спокойной и счастливой матери. Постоянный страх в голове, чувство бесконечного одиночества – сжигали мое материнское счастье. Мы выживали в условиях тотальной экономии, но главное было не наличие или отсутствие средств. Самым главным было ощущение не полного, «ущербного» нашего закрытого мира. Мира, в котором есть только мы вдвоем. На фоне благополучных матерей на детских площадках я чувствовала себя дворняжкой, собирающей крохи любви, отверженной этим миром и поставленной в условия выживания. Я не могла позвонить матери и спросить совета, как уложить ребенка спать или чем лечить вдруг возникшую аллергию. У меня не было отца, способного просто покатать детскую коляску, подарив чувство защищенности и преемственности поколений. Не было мужа, которого я ждала бы с работы с радостью или укорами, не важно – просто плеча рядом. Полная свобода позволяла мне жить самостоятельно, неся ответственность за каждый мой шаг. Это ощущение ответственности я потом пронесу через всю свою жизнь. Ответственность заняла свой трон и сковала мою внутреннюю свободу, заставив придумать «правильную» жизнь для себя и Киры. Потом я задумалась, гораздо потом, лет через пять после рождения дочери – а в чем выражается моя любовь к ней? В распорядке дня? – у нас был строгий режим, в постоянном желании соответствовать придуманной роли хорошей матери? Когда я ее просто обнимала, не думая о делах, работе, не походя, а по-настоящему, проживая весь спектр материнских чувств?
