Олег Панкевич
Люди Игу
-И кинул жрец на золотой жертвенный алтарь тысячи и тысячи сердец.
Покорно рабы веры его неправедной шли на объявленную им войну. Привыкшие жить без ума, со склоненной головой, забывшие свою суть, они оставляли жен, детей, свои дома и отправлялись на чужбину, чтобы найти свою смерть. Хотел жрец жертвой своей великой умыть царский трон кровью, дабы еще больше возвыситься среди смертных, снискав свое бессмертие в великой жертве и заключив договор с врагом, оставить на земле только самых слабых, самых покорных, сломленных войной и мытарствами рабов. Но просчитался великий жрец. Ослабленные духом рабы, столкнувшись с первобытным страхом смерти, стали понимать коварный замысел черни, кружившей над царским троном. Видя, как товарищи умирают на поле брани, некоторые рабы воззвали к Богу истинному в душе своей и нашли там свет его. Жены и матери простых солдат, перестали молиться золотому тельцу, отринули все наносное и ненужное, забыли про блага земные и стали молиться в душе, дабы снискать своим близким долгую жизнь и блага духовные. И Бог света услышал их.
Народ, уставший от правления тирана, стал просыпаться от долгой спячки, морок сходил, как пелена с глаз и души их.
– И что было дальше? Мальчик нетерпеливо теребил старика за руку, заглядывал в глаза, искал их беспокойно.
– А дальше было чудо. Бог истинный, услышал стоны верующих, увидел очищенные кровью и страданиями сердца их и ниспослал на землю волны и дождь, засуху и смерчи, вулканы и пожарища. Выжигая огнем и смывая водой всю нечисть, что черным вороньем кружила над царским троном, предавая народ свой и продавая землю свою.
Великое жертвоприношение черного жреца очистило сердца простых людей, сыграв со жрецом злую шутку. Воины открыли глаза и увидели правду, скрытую под слоем лжи, сплетенную магами ловушек слов.
Прозрев, все население обратило взор свой на совет жрецов, увидело черный кровавый путь, что привел страну к гибели и разрушению и отвернулось от ложного Бога, признав Бога света и радости.
– А что же стало с северянами?
Северных игу смыло большой волной, оставив только лучших из них, чистых душой и сердцем.
– А южные игу?
Южные игу больше никогда не поклонялись золоту. Счастье свое они нашли в совместном развитии, в труде, в добре и своей новой вере.
– А жрец? Что стало с ним?
– Когда началось пробуждение и восстание его рабов, жрец потерял свою личную силу, стал жалок и слаб. Все увидели его истинное лицо и ужаснулись своей глупости. Никому больше не интересный, он сгинул из памяти людей и что с ним стало впоследствии уже никого не интересовало.
– Какая интересная сказка, но мне уже не хочется смотреть на эти башни. Пойдем домой.
Маленький игу взял старика за руку, и они отправились в долгий путь, так как дом их был далеко от древнего города.
– Да, думал старик. Одна ошибка черного жреца спасла этот мир. Ослепнув от своей гордыни, уверенный в своей безнаказанности он отправил на великую жертву не своих купленных прихвостней, что грабили старый мир десятками лет. Он отправил на жертву простых бедных рабов, которым нечего было терять кроме семьи и своей земли. И стадо заблудших овец начало просыпаться от спячки, увидело сговор врагов своих. Когда-нибудь, он расскажет этому маленькому игу, что прошлая цивилизация умерла, когда за деньги был продан целый народ. И родилась новая цивилизация, где познание себя стало неотъемлемой частью познания этого мира, где больше ценилась гармония и добродетель, чем кусок золота или мешок драгоценных камней.
Обернувшись, он бросил прощальный взгляд на одну из башен. Воспоминания из прошлой жизни пронеслись в голове застывшими кадрами, зависшими в том далеком времени, когда сейчас уже старый Игу был еще молод и жил именно в этой башне. Нагромождение из бетона и стекла, похороненное под листвой вьющихся сорных трав, ничем не напоминало сейчас то величественное здание, жить в котором было престижно и позволить себе это могли только люди с высоким статусом. Никто из детей, что потом приводил старый Игу сюда, так и не узнал, что свидетелем всех происходящих в этой сказке событий, был сам морщинистый и седой старик. Ведь ему исполнилась уже 1500 лун, и он еще помнит те времена, когда летоисчисление на земле измерялось годами, а время часами и минутами.
– Как мир исполняет мечты?
– Стоит тебе подумать о чем-то нужным для тебя, как сразу в рисунке мира появляются возможности осуществления желаемого. Вкладывая свою энергию, свое намерение, ты сам рисуешь этот новый рисунок и потом прыгаешь на ветку реальности, где все то, что тебе нужно уже существует.
– А если энергии нет? Или ее мало?
– Тогда ты просто сидишь и мечтаешь.
Старик улыбнулся. Он вспомнил, как раньше дни его были наполнены мечтаниями и разочарованием от того, что ничего не сбывается. Вспомнил опять жизнь в мороке. Когда быть неудачником, было для любого человека гораздо привычнее, чем волшебником. Когда всю энергию собирала, как пылесосом тьма и люди не знали основных законов жизни. Точнее не хотели знать. Вспомнил – как медленно просыпался мир…
Они шли с мальчиком по пыльной дороге, ведущей к дому. Заходящее солнце светило в спину, согревало оголенную шею. Вдруг старик понял, что идет по этой дороге в последний раз. Не водить ему больше своих потомков в старый, разрушенный город. Старость подобралась совсем близко и скоро он уйдет в объятия Луны или Солнца. Понимание конца своего жизненного пути пришло внезапно, но не напугало, нет. Стало интересно, что там дальше? Старик в глубине души знал, что у него еще достаточно времени, чтобы подготовится к переходу в другой мир, он еще успеет передать свою мудрость и внукам и правнукам.
Когда пыль дорог полностью покрыла их чуни, поднялась до колен вытертых штанов, только тогда они с маленьким Игу добрались наконец до дома, где их ждал поздний легкий ужин, травяной чай и удобная мягкая постель. Старику не спалось. Он вышел на крыльцо своего любимого дома и долго еще смотрел на то, как земля вращается в ночном небе, отмечая свое вращение изменением положения звезд и ярко- сияющей луны. Ничто не могло нарушить внутреннего спокойствия старика, его тихого молчаливого счастья…
СТАРЫЙ МИР
– Мама, мама, ты отведешь меня сегодня в школу? Я боюсь идти одна.
Дочь забежала в комнату, как раз в тот момент, когда гладильная доска была разложена и Ирка тянулась к розетке, держа вилку с проводом от утюга в руках.
– Опять, -мрачно подумала Ирина, – опять этот страх. Хотя, признаться честно, до сих пор в голове стояла картинка из того фильма. Все произошло так внезапно, если ее, уже не молодую взрослую женщину напугал этот чертов фильм, то, что она хочет от своей еще такой маленькой девочки?
А дело было вот в чем. Пару дней назад, она сидела в кресле перед телевизором, вот в этой самой комнате, привычно держа телефон в руке. Просто уселась, не глядя в телек пощелкала пультом и уткнулась в телефон, под звуки какого-то фильма. Происходящее в социальных сетях захватило все ее внимание, унесло волной все тревожные мысли, растворило в мелькании картинок и клипов. Полностью отключившись от внешнего мира, Ирка листала ленту, ставила лайки, кидала в закладки рецепты. Еда и котики, жареное мясо, рецепты правильного питания, красивые картинки природы и котики, котики везде. Каждый день ее телефон выдавал все новые и новые порции бесконечных картинок. В общем, обыкновенный вечер, ничего не предвещало, и тут, из плена интернет-пространства ее вытолкнул Машкин вскрик. Дочка видимо уже сделала в своей комнате школьные уроки и пришла к матери. Стоя в дверях комнаты, оклеенной бледно- зелеными обоями с непонятным рисунком, вроде в мелкий цветочек, держась за косяк двери, она таращилась в телевизор. Картинка в фильме говорила явно про насилие и как назло, именно в этот момент, ее дочери приспичило забежать в комнату. Ирка откинула телефон, стала судорожно искать пульт в подушках кресла, что-то говорила Машке, пыталась отвлечь.
Чертов телек – ругалась она про себя. Вот так вот и моргнуть не успеешь, как покажут какую-нибудь гадость детям.
Потом ей пришлось весь вечер сидеть с дочерью, которая спрашивала, что же случилось с той девочкой в фильме и не случится ли такого же с самой Машкой? Ирка прижимала к себе дочь, гладила по голове, успокаивала, как могла, говоря, что девочка в фильме просто пролила на себя варенье. Ничего страшного не произошло, Машке просто показалось и кино совершенно обыкновенное. Просто дочери не повезло, и она глянула на экран не в тот момент, не поняв сути происходящего.
На следующее утро Машка объявила, что боится идти в школу одна, хотя она ходила всегда не одна, а с Михалычем – сыном Софы, соседки и давней Иркиной подруги. Но Машка была уверена, что Михалыч не годится в провожатые, устроила истерику, и Ирке пришлось одеться и вести детей по заснеженным улицам до школы. Тоже самое повторилось и на следующий день. И вот, сегодня, вставляя вилку в розетку, Ирка подумала: -А как давно ее дочь стояла там, в дверях комнаты, прислонившись своей светлой маленькой головкой к крашеному косяку двери? И что именно она успела увидеть в этом чертовом фильме?
Мельком глянув на часы, Ирка побежала в прихожую, на ходу отчитывая дочь, что та уже взрослая и ей повезло, что мама дома в эти дни и надо выкинуть все плохие мысли из головы и ничего не бояться.
Проводив детей и вернувшись домой, женщина решила, что ей надо погладить все-таки вещи и обязательно позвонить Софе.
Встав у гладильной доски и расправив на ней свою рабочую блузку, она вдруг поняла, что тоже боится. Боится выпускать дочь одну не только на улицу, а даже в подъезд, выбросить мусор. Мир за дверью их старой уютной квартиры пугал, страшил своей мерзостью. Девочке только исполнилось десять, а ее мать уже боится всех маньяков, что могут жить в их округе, под личиной обыкновенного парня, что ходит каждый день на работу или в институт, или старенького дедка, что кормит голубей перед домом. Пугала неизвестность, пугали ежедневные новости, пугало все то неизвестное, что ждало их за дверью квартиры на седьмом этаже обыкновенного кирпичного дома старой постройки.
– Боже, думала эта женщина, наглаживая свои брюки. Как мы докатились до такой жизни? Это похоже на бред. Я живу среди людей, в городе, и я понимаю, что сейчас никому нельзя верить, я боюсь выпустить дочь одну в магазин или погулять, я сама боюсь ходить вечером после работы по темной улице. Страх что что-нибудь случится, всегда преследует меня. Как? Как мы дожили до такой жизни? Зло. Зло проникло в наши дома через этот чертов ящик на стене, в котором показывают одну черноту, приучая нас к мысли, что мир несовершенен. Приучая нас бояться всего, бояться войны, голода, нищеты, очередного кризиса.
Тем временем, она привычным движением руки, нащупала на кресле пульт и щелкнула на утренний канал.
Софа. Надо позвонить Софе, – думала она, дня три, наверное, уже не болтали.
И не так волновали Ирку дела подруги, или подробности ее жизни, как предвкушение разговора, в котором можно было пожаловаться на свою несчастную жизнь, рассказать о новом страхе, поселившемся в Иркиной голове, благодаря этому чертову телевизору и высказавшись, нажаловавшись, распластать свое внутреннее дерьмо, поделить его на двоих, избавиться в своих жалобах от тянущего, сосущего внутри чувства пустоты. Эта пустота, как черная воронка, засасывала всю ее жизнь, окрашивала все вокруг в серые, блеклые цвета. Внутри тянуло и давило, забирая, впитывая в себя всю радость жизни, все редкие позитивные эмоции, искажая реальность вокруг, прогоняя через фильтр грязных мыслей осуждения, собственной оценки. Ирка чувствовала внутри эту пустоту и боялась ее. Боялась, что эта пустота есть ничто иное, как отсутствие настоящих чувств. Отсутствие жизни внутри ее самой. И внизу живота уже давно не летали бабочки, шебурша своими крыльями телесные желания. Там уже давно поселилось равнодушие и сухость. Эта сухость была везде: в мыслях, в теле, в душе. Но Ирка старательно оберегала свой секрет. Мужу она
показывала свою любовь, постепенно, день за днем, оттачивая свои актерские навыки. Дочерям старалась «показать» хорошую мать, также выполняя заученную роль, не чувствуя ничего внутри.
Собрав белье в стопку, развесив блузки на плечики в шкафу, женщина пошла по длинному коридору квартиры в детскую. Там ее ждал привычный розовый мир. Дочь любила единорогов и все, что с ними связано. От обилия розового цвета рябило в глазах. Он был везде: на стенах, на покрывале, на предметах на столе. Зайдя в этот розовый мир, Ирка уселась на детской кровати, машинально взяла какую-то мягкую игрушку, прижала к груди и стала разглядывать свое отражение в зеркале большого шкафа напротив. В зеркале отражался плюшево- розовый мир и уставшая женщина с посеревшим лицом, тоненькими, рыжими паклями волос и грустными потухшими глазами.
– Мой муж и мои дочери видят меня такой, думала она, вглядываясь в свое отражение. И почему она всегда думала, что может скрывать от своих близких людей свою звенящую пустоту внутри? Вот же он – этот совершенно потухший взгляд, эта сухость – в плотно сжатых узких губах, в изломе морщин на лбу, заломах вокруг рта. Кого она пытается обмануть?
Ее дочь, просыпаясь по утрам в этом плюшево-розовом раю, среди единорогов и принцесс, выходит на кухню и видит вот эту вот женщину из зеркала. Женщину с потухшим взглядом и такого же мужчину рядом с ней. То, что отношения с мужем превратились в постоянную игру в семью, Ирка поняла уже давно. Она делал по дому все женские дела, играла «роль» жены и матери, обнимала иногда мужа, говорила ему приятные слова. Не те слова, что копились в душе, пожираемой собственной чернотой, а те, которые должна говорить жена мужу. Но признаться самой себе, что она давно уже ничего не чувствует не только к мужу, но и к дочерям, и к себе и своей жизни – это было очень страшно. Обыкновенная женщина, сорока восьми лет, уставшая от жизни и самой себя, сидела в тишине пустой квартиры, вслушиваясь в свою пустоту, изучая свое отражение.
А ведь когда-то и она была маленькой девочкой, что играла в куклы и мечтала о чем? Почему сейчас она не могла вспомнить ни одну свою детскую мечту? Только память о пронзительном солнечном свете осталась у нее в воспоминаниях о детстве. О чем бы она не вспомнила, всегда, в каждом кадре ее детской жизни присутствовал яркий, слепящий свет. Он был везде. В задернутых шторах ее детской комнаты в старом родительском доме, в дороге домой, по которой ее вел отец, сжимая в своей большой руке ее маленькую ладошку. Казалось, что свет был везде и всюду, в каждом дне, в каждом давнем воспоминании, но больше всего его было в самой маленькой Ирке. Внутри было тепло и светло, свежо и легко. И эта чистота, эта легкость внутри освещала весь ее детский мир.
Когда она успела растерять это состояние внутреннего счастья? Куда делась эта наполненность светом, доверие к миру, любознательность и любовь к всему сущему? По чуть-чуть, по капельке, зло завладело ее сердцем, поселившись в душе. Обиды на жизнь, на людей, на обстоятельства, копились маленькими каплями, постепенно разъедая оболочку, укрывающую ее внутренний свет, делая ее сначала тонкой, потом прозрачной, а потом и просто не существующей уже внутри. Делая Ирку все более и более уязвимой перед картинками той жизни, что рисовало ее уже больное, уже пораженное невидимым злом воображение.
Сейчас, оглядываясь по сторонам, жизнь казалась уже беспросветной мукой. Дом, в котором она жила стал тюрьмой, декорацией настоящего дома, работа казалась рабством, супружество – обязанностью, материнство – ношей. Жизнь в декорациях – так можно было это назвать. Имитация того, что по представлению всех людей вокруг «должно» было быть в жизни каждого человека.
И только иногда, в жалобах на свою жизнь подружкам, исторгая свое недовольство во вне, делясь накопленным внутренним напряжением, на секунды, на мгновения, приходило чувство некоторого облегчения внутри, умиротворение и примирение со своей несчастной судьбой.
