Олег Кравцов
Проект «Мессия»

Последние слова Миша произнес более мягким тоном, что означало, что он закончил свой спич. Эндрю еще пару секунд удивленно смотрел на Мишу, как бы убеждаясь, что тот действительно закончил.

– Обалдеть, Майкл! Ты бы видел себя со стороны. Я как будто на спиритическом сеансе побывал. Это вообще ты сейчас говорил или кто-то другой в твоем теле? Если бы в записи такое посмотрел, подумал бы, что это какой-то киношный трюк с переселением душ.

Миша молчал, по его лицу бегала легкая улыбка. Он был доволен произведенным эффектом. И вдруг глаза его стали сосредоточенно-суровыми, кадык дернулся, словно перезарядился затвор помпового ружья.

– О нет, Майкл, нет, – Эндрю узнал этот взгляд и выражение лица и понял, что сейчас произойдет. – Только не это, пожалуйста, по крайней мере меня в это не втягивай. Я русского не знаю.

Но было поздно. Миша уже пел. И не было в мире силы, способной остановить его песню.

*

В тот вечер из клуба ребята уехали в компании трех невероятно привлекательных девушек, которые отдыхали за фиолетовым столиком в другом конце зала. Из всех троих Мише особенно приглянулась стройная брюнетка в салатовом платье с чертами лица египетской богини. Вечер продолжился у Миши на «Сильвии», так называлось его судно. И в этот раз он не выдавал себя за мойщика яхт.

Забегая вперед, сообщим дорогому Читателю, что через два дня Эндрю сделал Джессике официальное предложение, и она согласилась. Миша от души поздравлял ребят. Он был до слез счастлив, что своим суровым, но откровенным разговором подтолкнул друга на этот серьезный и ответственный шаг. Эндрю сердечно благодарил Мишу и с глазу на глаз, чтобы не слышала Джес, твердо пообещал, что больше никогда, никогда-никогда не будет изменять своей избраннице.

Глава 6. Классовое недопонимание

Миша понял, что долго утаивать от родителей свои внутренние изменения не имеет смысла. И решил раскрыться в наиболее выгодном для себя свете. Ему хотелось, чтобы никто из них не смог упрекнуть его в поверхностности, неосознанности или непонимании сути вопроса. Для разговора с отцом он заранее подготовил пакет предложений и довольно неплохо проработанную программу по возвращению и обратной национализации семейных капиталов. Миша несколько раз репетировал свою презентацию перед зеркалом, снимал ее на видео, каждый раз повышая свои навыки публичного выступления. На первых минутах видеосвязи Миша очень волновался, потом представил, что выступает перед рабочими в революционном Петрограде, и дело пошло лучше.

Сначала он с позиции марксизма обосновал, что истинным хозяином всех капиталов России является российский народ. Далее объяснил преступность распада СССР и дикой приватизации, в результате которой народная собственность оказалась в руках узкого круга олигархов, в том числе его отца. Потом перешел к обсуждению механизмов возврата вывезенных за рубеж капиталов и национализации украденных активов.

На протяжении всего времени лицо папы было внимательным, слова сына он выслушивал спокойно, не перебивал. Изредка задавал уточняющие вопросы, содержание которых показывало, что Николай Валентинович неплохо владеет технической стороной дела и отлично понимает экономический смысл Мишиных предложений. Например, он поинтересовался, какой конкретно финансовый инструмент, по мнению Миши, следует использовать для обратной национализации – акционирование или ваучеризацию? И парень с радостью делился соображениями, взвешивая все за и против по каждому из возможных вариантов.

Миша закончил. По отсутствию критических замечаний, в целом конструктивному тону беседы он чувствовал, что таки сумел произвести впечатление на отца. Николай Валентинович был серьезен, долго сидел молча, иногда потирал нос и виски. Наконец он заговорил:

– Я вот думаю и не понимаю, где же я так нагрешил, Миша, чего же я недосмотрел во время зачатия. И кажется, я понял свою ошибку. Нужно было мне в ту злосчастную ночь не расслабляться, а среагировать. Ну да что сделано, то сделано. Семя дало всход. И было бы понятно, если бы оказалось, что у тебя лишняя хромосома или не мой ты сын, подменили тебя в роддоме, или мамка согрешила с каким-нибудь соседом-вахтовиком. Но три независимые экспертизы врать не будут – семя мое и с хромосомами все в порядке. Так что не отвертеться мне от этой ноши. Одна надежда на второй помет.

Теперь стало видно, что Николай Валентинович расстроен, но умело это скрывает.

– Знаешь, лучше бы ты, сынок, гомосеком стал. Я бы, может быть, тогда тебя понял, все-таки на Западе вырос. Стыдно было бы, конечно, но что поделать: тлетворное влияние чуждой культуры.

Отец вздохнул и покачал головой с аккуратно подстриженными седыми волосами. Потом посмотрел на сына и с горечью в голосе продолжил:

– Ты ведь, Мишутка, умом у меня никогда не блистал. И в школе, и в универе тебя за уши тянули. Но я и предположить не мог, насколько все плохо. И требовалось-то от тебя всего ничего: держать активы, расслабляться, девок трахать и желательно не крякнуть от передоза или не утонуть в бассейне по пьяной лавочке. Но ты и здесь облажался. А каково мне теперь жить и знать, что сын у меня, как ты там говоришь, пролетарий-ебанарий. Но это у тебя точно не от меня, это от мамки, которая себя на старости лет графиней возомнила. Я все надеялся, что ты приплод по залету принесешь от какой-нибудь местной шоколадки или латинки, остепенишься. Но и на это ты оказался негодным.

Глаза Николая Валентиновича сузились, и он продолжил более холодно:

– То, что ты непутевый и потомства от тебя нет, как от гея – это в общем-то полбеды. Но то, что кукухой поехал, это уже проблема, а проблемы мне не нужны. Не хватало еще, чтобы ты все наши капиталы по ветру пустил. На днях позвонят юристы, подпишешь бумаги, перепишешь доли, на кого скажут. Что-то оставлю на жизнь, чтоб не сдох с голоду. Так что пошел-ка ты нафиг, сынуля.

На последних словах Николай Валентинович отключился.

*

С мамой, Татьяной Григорьевной оказалось несколько легче. Она была одинокой состоятельной леди, перенесла в жизни не одну пластическую операцию, следила за своей внешностью и по мере возможности за физической формой. Она давно жила независимой творческой и духовной жизнью за счет обеспечения, которое оставил ей муж после развода. Всю себя она посвящала благотворительности, искусству, поиску света и истины.

Так что, возможно, прав был Мишин папа, когда говорил, что склонность увлекаться абстрактными идеями сын унаследовал не от него, а от мамы. Татьяна Григорьевна (теперь она называла себя Таня́ – с ударением на последний слог) часто говорила, что очень много выстрадала за свою жизнь и заслужила в конце земного пути пожить для себя, заняться духовным очищением перед очередной реинкарнацией.

У мамы был свой гуру – духовный наставник Марахеши Тмахар, с которым у нее были очень близкие доверительные отношения. Наставник имел свой собственный центр ведической медитации, который специализировался на подобных Мишиной маме состоятельных женщинах, ищущих путь. Гуру совершенно бескорыстно просветлял и наставлял Таню́, а она от всей души жертвовала школе ежемесячно некоторую сумму денег.

Слова сына она слушала с теплотой и умилением:

– Какой же ты у меня взрослый, красивый, умный, – говорила она, восхищенно глядя одновременно и в глаза, и как будто сквозь Мишу. – Не злись на отца, он не желает тебе зла. Ты, сынок, живи, как подсказывает тебе сердце, но в материальных вопросах слушайся папу, он лучше разбирается в таких делах.

Мама заботливо поправляла Мише волосы и воротничок майки-поло.

– Сынок, меня тревожит твое духовное состояние. У тебя чрезмерно активизирован верхний уровень восприятия и сильно засорены нижние чакры. Если ты не против, я поговорю с гуру Марахеши, у него есть отличная духовная практика для раскрытия потенциала ума и восстановления кармического баланса.

При этом мама делала пасы руками вокруг головы сына и стряхивала кисти, как бы избавляясь от невидимого мусора.

**

На этот раз ребята встретились днем. Мише не терпелось поделиться с другом результатами своих переговоров с родителями и пожаловаться на идейные разногласия. Эндрю предложил пообщаться за игрой в гольф, и это было весьма кстати. Игра помогала отвлечься от переживаний, снизить душевное волнение.

– Я, конечно, предполагал, что между мной и родителями может возникнуть классовое непонимание, – говорил Миша, оценивая траекторию мяча после удара товарища, – но все же надеялся в глубине души на позитивный отклик. Они ведь бывшие советские люди, у обоих за спиной членство в комсомоле, а папа даже в компартии состоял. Но мама давно живет в иных мирах, готовится к следующей жизни. Она сидит в своей зоне комфорта за народный счет и не собирается ее покидать. В папиных делах она, конечно, ничего не решает. Но от нее хотелось ощутить духовную поддержку. А она меня в трансцендентную дурку решила сдать на опыты своему гуру-шарлатану, который будет мне за украденные у русского народа деньги карму чистить и чакры раскрывать.

Миша сделал удар. Удар был не очень удачным, но Мишу это не волновало.

– А что, гуру этот – реальный индус?

– Если бы. Европеец с точкой во лбу. Этот прохвост торгует опиумом для народа в индусской расфасовке, чтоб подороже втюхивать богатеньким американским бездельникам, вроде моей мамы.

– А мама у тебя действительно из русских дворян?

– Ага, как же. Дворянка из деревни Кукуево Костромской области, где деревянный туалет на улице с дыркой в полу для отправления нужд.

Миша вкратце объяснил другу особенности конструкции деревенских русских туалетов.

– Я с детства туда ходить опасался, боялся в дырку улететь. Постоянно на тропинке возле туалета какал. Помню бабушка Даша, мамина мама, вечно ругалась за это. Хорошая она была женщина, добрая, правда зрение у нее было плохое, – Миша сделал паузу, видимо, вспоминая бабушку и детство в деревне. – А зимой заглянешь в дырку, а там сталактиты какашечные растут. Красота.

На последней фразе Миша заглянул в лунку, как бы желая проверить, не растут ли там сталактиты. Эндрю машинально сделал то же самое. Сталактитов в лунке не было.

– Погоди, Майкл, а как же родовой герб, древние документы в рамках?

– Какие? А, ты про картинки? Ты заплатишь – и тебе такие сделают. Родословную нарисуют хоть от Ивана Грозного.

Далее Миша вкратце пересказал другу свой диалог с Болодиным-старшим.

– Наверное, тяжело такое слышать от отца, – с пониманием кивал головой Эндрю. – Я тоже много подобного от своего слышу, может не в таких жестких выражениях, конечно. Ну а что ты хотел? Наши папы считают, что мы бездельники и с жиру бесимся.

– С жиру, как же? Да я только за этот месяц на нервах килограмм десять сбросил, никаким спортом не занимаясь.

Следует отметить, что Миша действительно удивительно схуднул за это время.

– Вот, сам посмотри, как бока с животом ушли.

С этими словами Миша принялся задирать одежду, желая продемонстрировать изменения.

– Майкл, это не обязательно, я и так вижу, что ты похудел.

– Вот, полюбуйся, – Миша задрал майку-поло с логотипом яхт-клуба и начал похлопывать себя по животу. После чего зажал руками складки кожи на боках. – Смотри, потрогай, потрогай, не стесняйся.

Эндрю не трогал, но Мишу это не смущало.

– Почти ничего не осталось, а раньше куски сала висели, хоть картошку жарь. С другой стороны – жалко его, – продолжил парень слегка погрустневшим тоном. – Я только теперь стал понимать насколько несчастны такие люди, как мой отец, без высоких целей, без идеалов, бездарно потратившие продуктивные годы жизни на воровство и бесполезное прикарманивание народных денег, которые могли бы пойти на благо общества и страны. Эх, если бы все те деньги, что мой папаня со своими дружками-олигархами за рубеж вывел да на развитие отечества направить… – Миша мечтательно смотрел вдаль. Клюшка в его руках теперь напоминала божественный блестящий скипетр, которым громовержец энергично рассекал воздух при каждой фразе. – Это ж сколько больниц, школ, детских садов можно было построить. Как можно было русскую науку и медицину поднять, деревни газифицировать! Э-эх.

Глава 7. Родина-мать зовет

С Мишей связались папины юристы. Ему пришлось подписать разного рода бумаги, касавшиеся прав собственности, перераспределения долей и прочей чепухи.

Миша несколько раз пытался связаться с отцом, но тот не брал трубку. Парень отправлял видео- и аудиообращения через мессенджеры, писал письма по электронной почте. Он искренне пытался достучаться до папиного сердца и сознания, призывал покаяться перед самим собой и народом, начать новую жизнь, полную созидания и света. Но все было тщетно.

Через некоторое время в голове у парня возникла сногсшибательная мысль, которая поглотила его всего без остатка. Он решил лететь в Россию.

– Боже, да как же я раньше до этого не додумался! Ведь это было на поверхности, Эндрю! – делился Миша своим открытием. – Мое решение окончательно и бесповоротно – я возвращаюсь на Родину!

– Но ведь это безумие, Майкл!

– Быть может. И это, пожалуй, самое сладкое, самое волшебное безумие из всех возможных. Именно ради таких безумий стоит жить, а если надо – то и умереть. Чую, ждет меня Россия-матушка, зовет меня, нужен я ей. И я нисколько не сомневаюсь, что это будет удивительное, невероятное путешествие.

– Но ведь это опасно… – в глазах Эндрю читалась искренняя тревога.

– Может быть и так. Но я не могу сидеть сложа руки. Я сам себе не прощу, если останусь здесь и ничего не сделаю для своей Отчизны. Вот представь, Эндрю, сижу я старенький с внуками у себя на яхте, а они спрашивают у меня: «Дедушка, а почему наша Родина – Россия в такой жопе? Где ты был и что делал, когда погибала твоя страна?» И что же я им отвечу, Эндрю, как посмотрю им в глаза? А может и не будет уже к тому времени нашей Россиюшки…

– Но в России действительно небезопасно.

– Ну да-да, там по улицам ходят медведи, зомби и казаки с нагайками. И все пьяные.

– Может быть, но это не главное. Там реально высокая преступность, коррумпированная власть и очень неблагополучное общество.

– А я считаю, что мою Родину оклеветали и оболгали. Нас, русских, пытаются выставить бандитами и дураками, но я возвращаюсь в страну добрых, умных и талантливых людей. И я это докажу и тебе, и себе, а если понадобится, то и черту с дьяволом. И знаешь, не от того в России плохо, что в ней преступность и коррупция, а плохо русскому человеку, оттого и преступность с коррупцией. В общем, я должен хотя бы попытаться что-то исправить, внести хоть какую-то лепту в революцию духа, которая так нужна моей стране и народу. И если я ничего не сделаю, то не смогу уважать сам себя.

Некоторое время Эндрю ошарашенно смотрел перед собой, перебирая пальцами по коктейльному бокалу. Потом заказал два шота текилы, потому что запить такое нужно было чем-то покрепче. Выпив залпом один шот и облизнув соль, он взглянул на товарища.

– Майкл, ты хороший парень и очень мне дорог. Я смотрю на тебя и понимаю, что ты наивен как Губка Боб. Но Губке Бобу это простительно, он ведь живет в ананасе под водой, и вообще он не настоящий, с ним ничего не случится. Даже если ему оторвут руку или ногу, или зажарят в печи, ему ничего не будет, его просто заново нарисуют. Но ведь ты не Губка Боб, ты живой. И если с тобой что-нибудь случится, тебя никто заново не нарисует.

Но Миша только посмеивался. Эндрю выпил вторую рюмашку и поднял взгляд. В его глазах теплилась робкая надежда отговорить друга от сумасшедшей затеи:

– Майкл, может не надо. Может оно в России как-то само собой обойдется, без твоего участия. Ты ведь недавно высказал отличную мысль, что капитализм сам себя изживет, как бактерии в вине. Так может не стоит мешать русским бактериям изживать самих себя?

– Ну, во-первых, если бы бактерии умели читать и знали, что их ожидает, то они бы скорее всего предприняли бы что-нибудь, чтобы избежать гибели, а мы с тобой не получили бы чудесного Кьянти. Но бактерии читать не умеют, а буржуи умеют, и они прочитали Карла Маркса и усвоили его уроки. Теперь они постоянно предпринимают меры, чтобы критический социальный градус никогда не был достигнут, а их кончина постоянно отодвигалась. А значит градус этот нужно поднять искусственно. И если каждый решит, что все обойдется без него, то не видать нам исцеления. А во-вторых, бро, – Миша сделал паузу, – нет в России никакого капитализма. То, что сегодня там происходит, – это не капитализм, а ужасный мутант, выросший на теле некогда здорового и чистого советского общества. Но это уже другой разговор, болезненный для русского человека.

На последних словах Миша погрустнел, давая понять, что для него, как для русского человека, постсоветский капитализм – тема очень личная, и он не расположен ее обсуждать.

В тот же вечер Миша написал Николаю Валентиновичу видеообращение, в котором изложил свои намерения вернуться на Родину. Спустя несколько дней позвонил отец, но у Миши уже был иной план. Теперь он не стал брать трубку. После нескольких попыток дозвониться, Болодин-старший прислал гневное видео, в котором обещал оставить сына без денег и отправить на Таймыр «лопатой нефтешламы убирать». После некоторой паузы от отца пришло еще одно видео, записанное в совсем иной тональности.

– Ага! Не прошли даром мои труды, задели-таки слова истины нужные струнки папиной души. Уже и тон у него другой и глазки бегают виновато, – делился своими впечатлениями Миша. – Мямлит что-то невнятное, извинения какие-то просит. Смотреть жалко. Как будто умоляет меня не лететь. Но я эту публику как на ладони вижу. Эти люди только о капиталах своих пекутся, о статусах, репутации. Стыдятся родители-буржуи, что сын – коммунист. Да только не им меня, а мне их стыдиться в пору. Отец – кровопийца и грабитель трудового народа, а мать – нахлебница. Сначала картинки никому не нужные за народные деньги ляпает, потом думает, кому их впарить. Отец говорил о каких-то сложностях, которые я не понимаю, да только я их не боюсь. Если мне действительно предстоит что-то понять, то лучше это сделать раньше, чем позже, чтобы не жить в иллюзиях. Ты не представляешь, брат, как это ужасно: жить в иллюзиях и не понимать устройства реального мира. Вот ты, Эндрю, когда перестал верить в Деда Мороза, то есть Санта Клауса?

– А разве в него надо верить? Это ведь сказочный персонаж.

– Вот, а мне лет до двенадцати мозг пудрили, что он реален. Я его каждый Новый год ждал, спать не ложился. А потом раз – и развенчали миф. Сколько было слез и разочарования.

*

В Россию Миша решил вернуться, окончательно порвав со своим буржуазным прошлым. Свое прощание с обеспеченной жизнью он решил отметить особенным образом. Для создания нужного фона в ресторан яхт-клуба он пригласил известную джаз-банду, а водка и блюда русской кухни были в этот вечер для всех за счет заведения.

– После тщетных попыток достучаться до отца я решил взять всю инициативу в свои руки и действовать отныне самостоятельно, – на этих словах Миша пригубил виски из стакана с кубиками льда. – Следуя зову чести и морали, я принципиально отказываюсь от какой-либо помощи и поддержки родителей. Я хочу вернуться на Родину тайно, без денег, без связей, и с этого момента всего в своей жизни добиваться самостоятельно, собственными силами. Я собираюсь доказать самому себе, родителям и всему миру, что Россия – недооцененная, уникальная страна возможностей и социальных лифтов. Страна, в который каждый может добиться всего, чего пожелает. Главное – не отчаиваться, не сидеть сложа руки и, конечно, верить в себя и свою мечту.

Миша выдавил дольку лимона в раковинку с устрицей и с легким причмоком отправил в рот нежное содержимое. Затем его взгляд устремился на сцену, где увлеченно играли свой джаз музыканты, а миниатюрная темнокожая солистка с прической-каре и изящным платочком на шее посылала в зал белозубую улыбку.

– Вслушайся, Эндрю, сколько изысканности и шарма в этой музыке, рожденной чернокожими рабами, которых твои предки не так давно жестоко эксплуатировали на своих плантациях, – Миша расслабленно подергивал головой в такт мелодии.

– Чего? Какие плантации, Майкл?! – Эндрю был возмущен неожиданным и совершенно незаслуженным выпадом в свой адрес. – Мой дед из шотландских переселенцев, всю жизнь пахал сталеваром на заводе. Бабка из Ирландии, фабричная рабочая. Они в Великую депрессию чуть с голоду не умерли. Да и отец, пока актером не стал, кучу всяких занятий перепробовал, в армии отслужил.

– Но согласись, вы, американцы – рабовладельцы по своей сути, и от этого бренда вам ближайших лет двести не отмыться.

Эндрю в упор уставился на Майкла, хаотично выискивая варианты ответа.

– Да будет, Эндрю. Расслабься. Не принимай на свой счет. Просто забавно смотреть на твою реакцию, – Майкл сделал примирительный жест рукой (в душе он был весьма доволен вызванным эффектом). – Мы с тобой буржуи по рождению. Следует понимать, что не наша вина родиться буржуями, но наша вина ими остаться. И я рад, что мы вместе движемся по пути прозрения и справедливости.

– По какому пути прозрения ты движешься, Майкл? Ты сидишь в кабаке и жрешь лобстеров с устрицами! – было видно, что Эндрю все еще задет и не собирался «расслабляться».

– Ну вообще-то, Эндрю, ты не прав. Это не лобстеры, а лангусты. Лан-гус-ты!

– Да какая, к черту, разница!?

– Очень большая, брат. У лангустов клешни совсем другие – их практически нет, но тело более вытянутое. Вот смотри… – Майкл потянулся к крупным ракообразным, разложенным на большом, со вкусом сервированном блюде.

– Хорош, Майкл! Еще недавно ты говорил, что эта буржуйская еда тебе в горло не лезет, отторгается. А теперь все? Примирился?

– Нет, Эндрю, ни с чем я не примирялся. Я действительно, как ты заметил, вернулся к моей любимой еде. Но не потому что, как ты выразился, «примирился», а потому, что копнул поглубже и выяснил, что никакая она не буржуйская, – Миша с хрустом разломил хвост лангуста и начал извлекать из него крупные куски белого волокнистого мяса. – Это самая простая бедняцкая еда рыбаков, прибрежных аборигенов и несчастных робинзонов, выброшенных на необитаемые острова. Это еда, которую всегда без труда можно выловить на мелководье после отлива при невозможности раздобыть чего-нибудь более существенного. И когда я это узнал, отпустило меня, рухнул внутренний барьер, вновь вернулся аппетит и настроение, – Миша макнул в соус и направил в рот очередной белый комочек. – Кстати, ты не находишь, Эндрю, что мясо лангуста мягче и приятнее, чем у лобстера?

Эндрю секунду смотрел на друга, потом усмехнулся и потянулся к столу. В самый разгар потрошения лангустов в зал вышла подтанцовка – стройные девушки в обтягивающих лосинах с тростями в руках и элегантными белыми шляпками на головах.

– Эх, красота какая, Эндрю, ты только посмотри: попочка к попочке.

Ребята наслаждались музыкой и грациозными движениями танцовщиц.

– Знаешь, Эндрю, скучать я буду там в Москве по всему этому: по морю, по «Сильвии», по клубу моему и, конечно, по тебе, дружище.

Миша задумчиво и немного грустно смотрел в зал.

– А ведь у меня для тебя подарок, пойдем-ка прогуляемся, – обратился он к другу, когда закончившие номер танцовщицы, раскланиваясь, покидали зал. – Нет, развратник, это не то, что ты подумал, – засмеялся Миша, уловив, что Эндрю как-то увязал слово «подарок» с уходом девушек. – Айда ко мне на борт, там все увидишь.

Ребята вышли из ресторана и направились к причалу, где была пришвартована Мишина яхта.

«Осторожно, ступеньки», – бросил Миша на автомате. Эту ритуальную фразу он произносил каждый раз, когда спускался в салон не один.

– Смотри, чего я через интернет заказал! – Миша подошел к столу и достал из картонной коробки шуршащий сверток. Из него он извлек меховой предмет белого цвета, встряхнул и надел себе на голову. – Ну как тебе?

На его голове красовалась белая пушистая шапка-ушанка с ярко-алой звездой.

– По-моему, шикарно! – в глазах Эндрю читалось искреннее одобрение.

– Ага, – согласился Миша, – я знал, что ты оценишь. Но я и о тебе не забыл. Держи, товарищ! – с этими словами Миша достал из коробки еще один сверток и протянул его Эндрю. Тот с интересом развернул пакет и достал оттуда такую же меховую ушанку цвета фуксии.

– Ух-ты, вот это подарок! – глаза Эндрю горели. Он периодически участвовал в фотосессиях в качестве модели и любил всякие экстравагантные вещи. – А цвет какой – просто огонь! Майкл, ты не перестаешь меня удивлять! Давай зачекинимся в этих шапках.

Эндрю весело натянул на голову ушанку. Ребята обнялись, и Эндрю сделал несколько селфи и коротких видео. Следует отметить, что шапки смотрелись на парнях невероятно стильно. Фото и видео получились яркими и выразительными. Эндрю сразу разместил их у себя в публичном аккаунте с подписью: «Провожаю друга в Москву».

Почти в то же время на его мобильный пришло сообщение. Джессика интересовалась, где он и что делает. Эндрю отправил ей селфи в шапке и сообщил о предстоящем отъезде Миши. Раньше Джес относилась к дружбе Эндрю с Мишей весьма сдержанно. Не то чтобы он ей не нравился, скорее наоборот. Но она считала его беспутным мажором и справедливо опасалась пагубного влияния на своего бойфренда. Однако, узнав о роли Миши в помолвке, Джессика прониклась к нему некоторой благодарностью. В следующем сообщении Эндрю прочел: «Он, должно быть, очень стрессует. Будь с ним рядом, поддержи его. Люблю тебя». (Понимаю возмущение Читателя приведением личной переписки. Спешу заверить, что здесь и далее это делается исключительно с целью раскрытия сюжета и характеров персонажей.)

– Ну что, пойдем в клуб публику эпатировать. Сегодня, кстати, будут еще сюрпризы, – Миша изобразил пригласительный жест, но внезапно его лицо стало серьезным и сосредоточенным.

– Эндрю, ты ведь помнишь, что мы с тобой не просто друзья, но еще и товарищи?

– Ну да, – Эндрю сделал неопределенное движение головой и плечами. Он был в приятном расположении духа и рассматривал свое отражение в зеркальном потолке.

– Товарищ – это значит большее, чем друг. Товарищу можно доверить даже то, что нельзя доверить другу. Скажи, Эндрю, я могу тебе доверять?

– Ну конечно, бро, если это что-то не совсем ужасное, – Эндрю добродушно усмехнулся, но его слегка насторожила перемена настроения друга.

– Я почувствовал, что сейчас, вот прямо сейчас я должен раскрыть тебе, Эндрю, Великую тайну революции. Но ты должен дать слово, что никогда никому ни при каких обстоятельствах ее не выдашь, – Миша в упор смотрел в лицо собеседника.

– Хорошо, как скажешь, бро.

– Ты уверен?

– Не знаю, Майкл. Теперь уже не уверен.

– Ты точно уверен? – взгляд Миши был серьезен.

– Майкл, если это так страшно, то может не надо?

– Решайся. Иначе будет поздно.

– Майкл, а это не опасно? Майкл, ты мне друг, но мне не нужны неприятности.

– Сейчас или никогда.

– Ну ладно, давай.

– Хорошо. Держи, – Миша протянул раскрытую ладонь. Эндрю, слегка помедлив, неуверенно протянул в ответ свою. – Сожми мою руку, товарищ, и тряхни ее крепко, насколько сможешь. Крепче. Еще крепче. Не жалей, сожми со всей силы и дерни, – Эндрю тряхнул ладонь друга настолько сильно, насколько смог. В это самое время Миша издал взрывной очень громкий протяжный пук. Потом поднатужился и издал еще один не такой громкий и меньшей протяжности.

– Ну вот, теперь ты знаешь Великую тайну революции, – Миша от души хохотал, глядя в лицо опешившего парня. – Но помни, ты поклялся никому о ней не рассказывать. Да хорош, Эндрю, не дуйся. Ты бы видел сейчас свое лицо. Но ведь ржачно было, согласись.

Эндрю хлопал глазами, он еще не выбрал, как реагировать.

– Эндрю, брат, в мире много разных тайн, но мы, люди, не должны забывать, что созданы для того, чтобы быть веселыми и счастливыми. Какой бы ни была страшной тайна революции, это ведь не повод ходить хмурыми и надутым, как сурок после зимней спячки. А теперь – айда в клуб. Я ведь обещал, что сюрпризы на сегодня не закончены. Пойдем-пойдем, тебе понравится. Пусть здесь пока проветрится.

Друзья вышли на пирс и побрели по направлению к клубу в своих новых головных уборах.

– Давай пойдем помедленнее, Эндрю. Ведь это наш последний вечер. Завтра у меня вылет. Кто знает, когда свидимся снова.

– Прямо завтра?!

– Ага, завтра. Зовет меня Родина-мать. И нет ничего сильнее и повелительнее этого зова. Как будто магнитом туда меня тянет или невидимой лебедкой, как рыбку на спиннинге. Во всем мне теперь Родина мерещится. Смотрел я на ту певичку чернокожую из джаз-банды, а видел девицу русскую, которая к осинке прислонилась. На море смотрю, а вижу поле ржаное без конца и без края. Вот посмотри на пальму, Эндрю, что ты видишь?

– Пальму.

– А больше ничего?

– Нет.

– Вот. А я смотрю на пальму, а вижу березку русскую. Пальму, конечно, я тоже вижу, но и березку вижу, как бы поверх пальмы, вторым фоном.

– Посмотри на этих дурацких сонных пеликанов. Что ты видишь?

– Пеликанов.

На воде возле пирса ежились два сонных пеликана, один из них поднял голову в сторону Миши, словно почувствовал, что речь шла о нем.

– А еще?

– Ничего. Только пеликаны.

– А белых лебедей не видишь?

– Нет.

– Вот, а я лебедей белых вижу… на пруду… в Подмосковье. В общем, жду не дождусь, когда, наконец, на Родину прилечу. Белый снег на щеках почувствую, березки родные расцелую, да землицу русскую ноздрями втяну – правой и левой.

– Погоди, Майкл, но ведь сейчас, насколько я понимаю, лето. Снега нет, и ты не сможешь его почувствовать на щеках, – резонно заметил Эндрю.

– Эх, Эндрю, ты все понимаешь буквально, к словам цепляешься и хочешь меня поддеть. Но этого не выйдет. Если русский человек хочет чего-нибудь почувствовать, он это почувствует, даже если это что-то будет снегом, невидимым, ласковым летним снегом…

На этих словах ребята подошли к берегу. Миша остановился и обернулся к другу.

– Эндрю, время мое здесь подходит к концу. В Москву я лечу инкогнито, не уведомляя ни отца, ни мать, – Миша достал из кармана айфон последней модели и размашистым движением швырнул его в океан. – Телефона у меня больше нет, связи соответственно тоже. Отследить меня не получится. О дате вылета не знает ни одна живая душа, кроме тебя, моего верного товарища и друга.

Ребята обнялись.

– Ну что, пойдем в клуб. Сегодня прощание с моей буржуазной неправильной жизнью. Завтра в России меня ждет водка, тушенка и греча! Но это будет завтра. А сегодня – виски, лосось и текила! Ура, товарищи! Летс-гоу денсинг!

Ребята вошли, и в тот же миг в зале переключилась подсветка, грянула торжественная музыка. В правом углу вспыхнула ярко-алым цветом большая пятиконечная звезда – копия той, что висит на кремлевском шпиле, а в левом углу запылал такого же цвета серп и молот.