Оксана Заугольная
Сердце самой темной чащи
Глава 5
И снова Кощей сразу ушел в свою башню, а Василиса вспомнила, что ела всего раз за день. И ладно она, но и куколка ее оставалась голодной!
Она разгладила морщинки на скатерти и попросила:
– Подай мне, скатерушка, пирогов рыбных, как матушка пекла, да шанежек ягодных и молока парного.
– Сегодня уже не хлеб с кашей? – Василиса сумела не вздрогнуть, заслышав за спиной знакомый вкрадчивый голос. Но и оборачиваться не стала, только махнула рукой над столом.
– И ты со мной отужинай, незнакомец, не побрезгуй, – предложила она ласково.
– Не могу, красавица, – вздохнули за спиной. – Не ем я пищу людскую. Лучше позволь мне волосы твои расчесать, а то устала ты за день, некогда тебе гребнем частым махать.
Василиса хотела отказаться, но грубо ответить не сумела, а как отказаться, чтобы невидимку не обидеть, – не знала. Вот и согласилась. Хотя румянец на щеках о другом говорил. Приятно ей было внимание слуги Кощеева, с ней давно никто так ласков не был, с самой матушкиной смерти. А что пальцы, нежно косы распутывающие, мужские были, так об этом Василиса попросту старалась не думать.
Волос у нее был длинен, когда не в косу сплетен, так до самого пояса доставал, и впрямь работа непростая – все расчесать и обратно сплести. Только пальцы чужие легко с этим справлялись. А что в сон Василису клонить начало, так и впрямь устала: весь день на ногах провела.
Глаза уже закрылись, и сама она едва на лавке прямо держалась, как под веками словно огонь вспыхнул. И очнулась Василиса на том самом месте, где сидела, а руки чужие только-только косу доплетали!
Открыла она глаза, с лавки поднялась и огляделась. Не было рядом никого, и только под одеялом в ее закутке словно свет какой проглядывал пятном ярким. Поняла тут Василиса, кто ей не заснуть помог, улыбнулась.
– Эй, где ты? – позвала она незнакомца. – Заплел меня, так может, и по дому проведешь, все покажешь?
Тишина была ей ответом. Василиса пожала плечами и сама пошла по дому гулять. Только куколку с собой взяла: страшно ей было ее одну оставлять. Ну как слуга вернется! А с куколкой вдвоем не так страшно, словно матушкино тепло рядом. Да еще и в окна свет от черепов бил, светло как днем было, а все же понятно, что ночь.
Дом же отчего-то тревожился: поскрипывал ставнями, постанывал половицами. Боязно стало Василисе, но раз решила сама все посмотреть, когда хозяин дома, знать, так тому и быть. Вспомнила она сказку старую, что мама ей в детстве рассказывала, будто царь навий сам по себе ко всему ключ. И потому может оставлять в своих хоромах кого угодно безбоязно: ничего гости прошеные и непрошеные без его ведома не отыщут, никаких тайн не откроют, дверей секретных не заметят, даже если рядом пройдут. Василиса с детства это знала, а едва попала в дом Кощеев, так и позабыла. Только свет от черепа ей все равно напомнил, а куколке в руке снова позабыть не дала.
Вот теперь она видела, что и изнутри хоромы костяные, на печи узор из позвонков выложен, в часах песочных заместо песка крупного или жемчужин мелких зубки молочные, каждый час переворачиваются и с шорохом пересыпаются. Шорох этот в любом месте хором слышен, кроме разве что подвалов, на засовы закрытых.
И казалось Василисе, когда мимо подвалов проходила, будто плачет кто-то и о помощи ее молит. Даже матушкин голос она услышала, так и тянулись руки к засовам, но удержалась Василиса. Снова ее ладонь легонько кольнуло, вот она и отряхнулась от морока проклятого.
«Не может тут моей матушки быть: матушка моя во сырой земле», – пробормотала себе под нос Василиса и поскорее прочь от подвалов пошла. Может, и правда, дом ее морочит и хочет, чтобы поскорее она убралась, сбежала отсюда, не выполнила обещанную службу.
А может, и впрямь сидит кто в подвале. Да только Василисе бы самой живой из этих хором выбраться да огонь домой отнести, что ей за дело до узников Кощея? Но от подвалов она поскорее наверх прошла, миновала светелки и в терем поднялась.
Права была матушка: открылись двери незнакомые, днем совсем не видные. Сундуков там видимо-невидимо, Василиса открыла первый и зажмурилась: монеты золотые да серебряные, не истертые еще, новенькие, блестят так, что глазам больно.
Закрыла этот сундук Василиса. К чему себя зря искушать? Одна горсть таких монет – и батюшка сможет купить новую лошадь и отстроить хоромы. Только кому эти хоромы по сердцу придутся? Опять же сестрам и мачехе. Нет, не нужны Василисе эти монеты.
Открыла она и другой сундук, а там камни самоцветные. Заслезились глаза у Василисы: огнем горят камни, так и шепчут: «Возьми, коснись!»
«Тяжело Кощею приходится, – вздохнула Василиса, и этот сундук закрывая. – Столько сокровищ, начнешь считать и разглядывать – и не остановишься. Так и до смерти можно над ними просидеть, совсем зачахнуть».
Показалось ей или засмеялся кто-то? Огляделась Василиса и никого не приметила. И куколка в руке не шевелится, только глазки стеклянные поблескивают. Зато на стене над сундуками увидела Василиса диковины разные. Под ними и написано что-то было под каждой, только вот она была грамоте не научена.
«Может, тут вранье сплошь написано, – успокоила себя, – для ловли простаков и алчных людей».
Провела она рукой по мечу, что по центру в богато украшенных ножнах висел, и вздохнула.
– Меч-кладенец, небось, – вслух Василисе и думалось лучше. Да и куколка так смотрела, словно каждое словечко понимала! А может, так оно и было. – Или меч-зарубец. Возьмешь такой – и он самого нового хозяина крови обязательно испробовать решит. И зарубишься, даже если мастер на мечах биться.
Снова словно засмеялся кто-то. Завертела головой Василиса – никого не нашла, да и не заметила, как буквы под мечом поменялись.
– Шапка-невидимка, да? – Василиса перешла дальше. – Ай, хороша. Мех рысий, вышивка какая! Обидно, наверное, что не видно шапки, когда ее носят. Забавно было бы, если человека под ней не видать, а шапку видно! Шапка-видимка – такое еще поди поищи! А кто невидимку для дурного использует, так тому и надо. А кто лик свой прячет, потому как тревожить никого не хочет, так шапка ладная ему не повредит!
Раскраснелась Василиса, успокоилась. Уже и дом ее не пугал, хоть скрипеть и стонать не прекращали его лестницы и стены. Но разве до них Василисе, когда она диковины со всего мира перебирала да придумывала, для чего они годны могут оказаться? Если бы только она знала, что каждое ее слово меняет вещь, к которой прикасается, тогда, небось, Василиса не была бы такой смелой!
Но она давно думать забыла о том, что где-то в хоромах прячется слуга Кощеев, забыла и про самого Кощея. Уж больно интересные вещицы собрал у себя. Даже жаль, что их никто не видит.
– Сапоги-самоходы даже примерять не стала бы. – Василиса погладила голенище. – Шаг в версту, а потом с ног свалятся – и добирайся домой с проезжающими купцами! Вот бы они танцевать учили! Совсем другое дело. И гусли-самогуды. Потеряешь их и снова ничего не умеешь. Пусть бы пальцы прилипали к гуслям-самоучкам и, пока не сумеешь сыграть песню красивую, не отлипали!
Устала Василиса диковины разглядывать. Глаза слипаться начали. Ущипнула она себя за локоть, ойкнула – не спит! Взаправду по сокровищнице Кощея бродит!
А перед ней новая диковина. Висят ожерелья, одно другого краше, а рядом с каждым картинка, на которой искусно красавицы изображены, да так тонко, что каждую ресничку видно, корону или шапку боярскую, кокошник, жемчугом украшенный, или венок из цветов заморских.
– Это, что же, с тех красавиц бусы сняты, а сами девицы в подвалах томятся или в сырой земле? – не удержала язык за зубами Василиса и испуганно оглянулась. Ну как Кощей или его слуга подслушивают?
Тоненький голосок раздался, откуда она не ждала. От куколки махонькой, что в руке Василиса так и держала.
– Нет, Василисушка, судьбы это женские, заклятые. Наденешь такое ожерелье и станешь той девицей, что на картинке: царевной или королевной, земной или морской, а то и лесной княжной, которую все живое слушается. Проживешь ее жизнь от этой картинки и до смерти самой в чужом теле, чужой судьбою.
Василиса пристальнее принялась ожерелья разглядывать. Царевной морской стать или королевной заграничной? Никакой мачехи, никаких сестер противных. С золота ешь да приказывай. Только бы выбрать правильно. Вдруг у королевны жених есть старый? А у царевны отец злой, или у морской девы пальцы кривые, а у лесной изо рта пахнет и ничем не выведешь? На картинках они все красавицы, а как получше поглядеть – непонятно, разве что куколку спросить. Подумала Василиса и устыдилась. Она же самой себе обещала совета спрашивать, лишь когда беда будет. Разве ж беда это – выбирать, какую жизнь прожить заместо своей собственной?
Помотала головой Василиса да по руке себя ударила – не тянись.
– Спасибо, куколка, спасибо, милая, – поблагодарила. – Только мне чужая судьба без надобности, я лучше со своей совладаю.
Оставила Василиса ожерелья на стене да бегом из сокровищницы. Так торопилась, что ноги ее сами принесли в башню с покоями Кощея. Василиса так и замерла на пороге, даже дышать перестала.
Корона черная во изголовье висела, а сам Кощей спал будто мертвый: руку одну на грудь положил, прямо вытянулся, всего и толку, что одеялом укрыт, да и то вторая рука с острыми ногтями черными до пола свесилась, а нога одна из-под одеяла высунулась. Василиса мысленно себя за любопытство заругала, но поближе подошла, поглядеть: а что, если и на ногах ногти острые и черные? В последний момент смелость ее испарилась, и Василиса, зажмурив глаза, поправила одеяло. А потом и руку навьего царя на постель уложила и вышла поскорее.
– Что толку быть царем и колдуном, когда укрыть тебя некому? – пробормотала Василиса, поскорее спускаясь. – Нет, я в царевны не пойду. Лучше уж я, как снег ляжет, жениха себе найду. Хоть хромого Ждана, хоть кривого Некраса.
И вроде думала она уже так, а почему-то в этот раз грустно было так себя успокаивать. Не хотелось уже ни за Некраса, ни за Ждана. А чего хотелось – и не понять никак.
Только спустившись обратно в клети, Василиса обнаружила, что куколки с ней нет. Когда из рук выпустила? Когда к ожерельям тянулась или когда в покоях Кощея оказалась?
Только думай и гадай, а толку нет – надо возвращаться.
Как ни надеялась Василиса, что куколка окажется в сокровищнице, а пришлось возвращаться в покои Кощея. Ругала себя и проклинала хозяина дома, который мирно спал, пока она бродила по дому.
«Вот спал бы в гробу ледяном в подвале как положено колдунам, мне бы не пришлось сейчас возвращаться, – злилась она. – А был бы страшным и старым, я бы и первый раз в покои не влетела!»
Ох и опасной эта мысль была – покраснела Василиса, как маков цвет, ладно хоть никто не видел! Пообещала она себе, что выполнит службу и тотчас покинет земли Кощеевы, и лишь после этого снова вошла в опочивальню.
Кощей все так же спал, только теперь, сложив обе руки крестом на груди, еще больше напоминал покойника. А прямо там, на его руках, Василиса увидела свою куколку!
«Не разбудить бы!» – заволновалась она и двинулась к ложу. Да только стоило ей сделать один шаг, как из окна вихрем влетел ворон, замер над Кощеем, взмахнул крыльями да сел на корону и хрипло каркнул.
– Тише! – взмолилась Василиса. – Разбудишь!
– Кррук! – будто издеваясь, снова каркнул ворон.
– Хочешь, кашки дам? – чуть не плача спросила Василиса. – Я не со злым умыслом, а только куколку свою забрать!
– Кррук! – словно рассмеялся ворон, да Василиса и сама поняла, что чепуху сказала. Какая кашка такой птице? Он, наверное, кроликов с костями и шкуркой глотает и не давится!
– Мясца дам, с кровью, – торопливо пообещала Василиса и протянула ему ладонь. – Клюй, дозволяю!
Ворон снова каркнул, но удивленно и совсем негромко. Облако крыльев его накрыло руку Василисы, и пронзила острая боль.
А потом он исчез, будто и не было его. Василиса прижала пораненную руку к груди, а здоровой потянулась за куколкой. Та сидела точно неживая, будто ни слова за ночь не произнесла! Как Василиса боялась и ждала, что ее руку поймают цепкие пальцы проснувшегося Кощея, но ей удалось подцепить куколку кончиками пальцев и покинуть опочивальню как раз вовремя, чтобы, уже спустившись вниз, услышать стук копыт.
Василиса выскочила во двор и смотрела, как исчезает въехавший во двор всадник на белом коне. Погасли черепа. Небо серело утренними сумерками.
– Рано встаешь. – Василиса вздрогнула всем телом, услышав за спиной голос Кощея. Оглянулась и убедилась, что навий царь стоит во всем боевом облачении и в короне. – Неужто один из моих верных слуг приглянулся?
«Да, ноги точно босые были, не мог он спать в этом», – подумала Василиса и, смутившись своих мыслей, помотала головой.
– Интересные слуги у тебя, Кощей, вот и выхожу поглядеть на них, – соврала она. – Трое их, а будто один. Только мастью коней да цветом лика и отличаются.
– Тот, которого ты встречаешь каждое утро, – День мой Ясный, – чуть дернул губами в усмешке Кощей. – За ним сразу скачет Солнце Красное, с ним осторожнее будь: обожжет, если приблизишься. А вечером перед моим возвращением по двору проносится Ночь Темная. Все они мои слуги и верно мне служат.
Василиса вспомнила про нежные уверенные пальцы невидимого ей незнакомца.
