Оксана Заугольная
Сердце самой темной чащи
– Да разве ж найду я в лесу двор Кощея? – бормотала Василиса себе под нос, пользуясь тем, что из-за воющего ветра сама себя не слышала. – Я столько раз по ягоды и грибы ходила, никакого двора Кощея не видела. Выдумки это все. Зачем ему тут дом ставить, когда он Нави хозяин?! В Нави пусть и строится, а в нашей чаще и буреломе его комары заедят да любопытные девки замучают.
Смешно Василиса себе под нос бормотала, а самой не до смеха было. Ветер то в спину толкал, то под платье забирался. Сучья, словно пальцы, норовили ухватить за платок или за косу, дождь поливал сверху, под босыми ногами хлюпала грязь и цеплялись корни, вылезавшие из закисшей земли прямо поперек тропки.
Василиса уж и пожалела, что не натянула лапти. Но ее вытолкнули из дома внезапно, а до непогоды днем было тепло, и обувка ей не требовалась. Сейчас же она завидовала своей куколке, что держала у сердца под платком. Куколка была обута, ее платье было почти сухим и чистым. Сама же Василиса уже сомневалась, что Кощей, если он вообще ей встретится, пустит такую замарашку на порог.
Сейчас озябшая Василиса мечтала лишь об одном – встретить хоть какое-нибудь жилье, в котором будет огонь и в которое ее пустят обогреться и обсушиться. Она согласна была даже на избушку ведьмы или Бабы-яги, но любое строение, которое мелькало среди деревьев и казалось ей такой избушкой, оказывалось лишь старой моровой избой. И пусть после блужданий в темноте и под дождем и ветром Василиса уже согласна была свернуться калачиком даже рядом с мертвецом в моровой избе, но огня там сроду не водилось, и она могла после такой ночевки разве что радоваться, что хоронить ее батюшке не придется. И это если мертвецы чему-то еще рады бывают!
Так что она упрямо шла вперед, хотя и бурелома, и моровых изб становилось только больше, а ветер усиливался и, кроме холодных капель дождя, бросал в лицо Василисе всякий сор, мелкие ветви и листья.
И только она подумала спрятаться под еловыми ветвями и переждать непогоду, как впереди послышался топот. Василиса замерла.
Может, послышалось ей сквозь вой ветра? Но нет, не послышалось. Василиса спешно шагнула в сторону с тропы, понимая, что всадник, кем бы он ни оказался, тут, в самой чаще леса, вряд ли остановит коня, чтобы не затоптать ее.
Глава 2
Со страху Василиса сначала вообразила дикого зверя с лошадиными копытами и по-кошачьи горящими глазами. То ли полкана, верх которого должен был быть человечьим, как говаривали старики, а низ лошадиным, то ли настоящего черта!
Но уже через несколько мгновений всадник оказался совсем близко, и Василиса облегченно выдохнула, чтобы вновь перестать дышать от страха. Всадник в богатом белом плаще, который не трепало ветром и не мочило дождем, да на белом коне повернул чуть голову, и в предрассветных сумерках Василиса явственно разглядела гладкий блестящий череп, острые костяшки скул и треугольный провал носа. В отличие от этого темного треугольника, впадины глазниц изнутри горели огнем, их и видела Василиса издалека.
Василисе показалось, что руки ее холодны не от непогоды, которая уже стихла, а от близости смерти. Она почти не дышала и сердце – стучало ли оно или это грохотали копыта белого коня?..
Ей казалось, что целую вечность она смотрит на всадника, а он смотрит на нее и взгляд этих бездушных огоньков проникает в самое сердце, холодным потом спускается по позвоночнику, заставляет мельчайшие волоски на теле встать дыбом. Если бы Василиса не сжимала в руке куколку, то наверняка замертво бы упала на землю и не поднялась бы снова. Но словно что-то кольнуло ее в руку, она моргнула и поняла, что прошла лишь пара мгновений. И всадник вовсе не глядел на нее, просто проскакал мимо, безмолвный и бесстрастный.
А Василиса задрала голову и убедилась, что ей не показалось, – небо уже начало светлеть. Серые сумерки постепенно отступали, а ведь она даже не заметила, как отступила ночная тьма! Все из-за ветра и холода, да и дождь еще – куда тут в небо глядеть, тут бы живой остаться!
Василиса приободрилась.
– Сейчас солнце выглянет, высушит, а там можно и домой пойти, авось батюшка уже вернулся, – пробормотала Василиса и снова вздрогнула. Теперь, когда ветер не выл, не скрипели деревья, ее голос показался ей самой слишком громким в притихшем лесу.
Она вернулась на тропку, пробуя босыми ногами подсыхающую землю, чтобы не запачкать подол платья сильнее, чем уже было, и мысленно сетуя на бледного коня. Своими копытами тот совсем разбил тропу, превратив ее в жирную грязевую канаву. И тут Василиса снова услышала топот.
Она поспешно спрыгнула в траву, спряталась за кустами и замерла, не в силах даже почесать ногу, хотя отчетливо чувствовала босой ступней, что приземлилась на муравейник и маленькие злые муравьи уже вовсю ползли по ее ноге, примеряясь, где кожа нежнее, чтобы вцепиться крошечными челюстями.
И снова у всадника вместо головы был череп, гладкий и алый, словно только что пущенная кровь, он поблескивал в лучах преследовавшего его алого солнца. Алый плащ небрежно висел на его плечах, спускаясь на круп алого коня. Даже грива коня горела огнем так, что Василиса прикрыла глаза, словно боясь ослепнуть.
Промчался мимо всадник, будто и не видел Василису. И следом за ним встало солнце. Согрело землю, подсушило платье и косу Василисы, да только идти легче не стало. Заблудилась Василиса в чаще, куда не повернет – места незнакомые, деревья старые, с корявыми стволами, темными еловыми лапами, а куда ногу не поставишь – сладко чавкает сытый влажный мох, трещат мокрые мертвые ветви бурелома.
Тяжело стало идти Василисе, хотела она вернуться на тропу, по которой всадники скакали, да разве найдешь ее в такой темноте! Лес до того густой сделался, что даже кроны стыдливостью перестали отличаться, переплелись плотно, спрятав от Василисы солнце. Дышалось в лесу тяжело, воздух был теплым и тяжелым, ровно пуховое одеяло, но Василиса упрямо шла вперед. Перелезала через подмокший валежник, обходила трясину, перепрыгивала через быстрые ручьи, что шептали что-то под ногами.
За весь день раз только присела, напилась досыта да руками застирала подол платья – пусть мокрый, зато не грязный. И ягод знакомых горсть в рот кинула – вот и вся еда за день! Достала из-за пазухи куколку, полюбовалась ее искусно вылепленным личиком, заглянула в голубые стеклянные глаза да вздохнула. Время ли совета у куколки спросить? Матушка обещала, что кукла поможет, из беды выручит. Да только разве ж это беда? Так, всего лишь очень устала ходить; ноги, искусанные комарами и муравьями, в грязи и холодной воде застуженные, ноют; растрепавшаяся коса в глаза лезет; да живот от голода сводит. Ну так не впервой, не беда это, а так, невзгода.
Последнюю малинку, самую спелую и красивую, Василиса по губам куколки размазала. Некогда ей ждать, когда та сама полакомится. Размазала и пожалела сразу: ротик куколки похож стал на пасть упыря, что крови человеческой вдоволь напился.
Василиса головой завертела, ища, чем бы куколку вытереть, чтобы к ручью не возвращаться, а потом глядь – и не нужно ничего вытирать. Снова чистенькое личико у куклы, аккуратный ротик разве что самую капельку краснее стал.
Снова прижала Василиса куколку к сердцу и дальше пошла, не сидеть же на кочке весь день до вечера, а ну снова непогода в лесу застанет! Уж не к своей, так к чужой деревне она точно выйти должна. К тому же и моровые избы давно закончились. Лес был вокруг один, густой и мрачный.
Василиса даже под нос не бормотала больше: так страшно было собственный голос услышать в этой тишине. Не пели тут птицы, даже ворон не было слышно. Не цокали белки, не ворочались в глубине кустов кабаны. Василиса уже подумала, что даже услыхать волка и то сейчас было бы лучше этой тишины, но больно прикусила язык, будто вслух глупость сморозила. Только волков ей сейчас и не хватало!
Хотелось выйти уже к людям или хотя бы найти охотничью избушку. Куда угодно, лишь бы не бродить по лесу без толку до стертых в кровь ног. Старые мертвые деревья цеплялись за косу и подол, царапали лицо и шею. Воздух душил мошкарой, даже солнце, почти не проглядывающее через плотно сплетенные кроны, жарило, а не грело.
Пару раз она падала на землю и лежала ничком, вдыхая густой муравной запах и мечтая так и умереть, но потом вставала и ковыляла дальше, не выпуская из руки куколку, словно та ей придавала сил. Долго ли, коротко ли, да только совсем вымоталась Василиса и уже подумывала найти место для ночлега среди бурелома, как снова услышала топот.
Кольнуло вновь ладонь, придавая храбрости, и Василиса побежала, да так быстро, словно и не знала усталости. И бежала она не прочь от звука, а за ним! Ветви хлестали по ногам и лицу, осока резала босые ступни, камни кололи, мох и ручьи мочили только что высохшее платье, но Василиса не обращала на это внимания, лишь крепче сжимала куколку и бежала вперед.
Вот и тропа наконец показалась, а по ней скакал всадник. Конь под всадником в этот раз был вороной, да до того огромный, что одно копыто с тарелку. Сам всадник был облачен в черный плащ, и даже череп над плечами казался темнее, чем у его собратьев. Следом за всадником, замедлившим ход, Василиса птицей вылетела на открытое пространство и ахнула. Пусть уже снова сгустились сумерки, но они не помешали ей разглядеть частокол, а за ним и хоромы.
Все как мачехе мечталось: и горница над клетью и сенями, и светелки, и терем с башенками до того искусно вырезанными, что глаз не отвести. Да только не из дерева были эти хоромы – даже из-за частокола Василиса видела, что сложено это все из костей. Да и сам частокол был не горшками увешан, а черепами, и на каждом коле по черепу держалось.
Хотела Василиса обратно в лес сбежать, да ноги словно все силы потеряли, а в голове мыслишка птичкой мелкой билась: «Разве не об этом ты мечтала – к людям выйти? Так мечтать надо было со старанием. А то вот огонь, вот и люди. А что люди мертвые – так ты и не просила живых».
И до того от этой мысли Василисе смешно сделалось, что она и бежать раздумала. Раз уж добралась до хором Кощея, пусть ей старик бессмертный хоть горсть угольков горячих даст да направление к деревне укажет. А она ему до земли поклонится, не переломится!
Тем временем черный всадник подъехал к воротам и пропал, словно растворился. Боязно Василисе было ближе подходить, а вдруг тоже пропадет? Но любопытство разъедало душу. Как так – вместе с конем, не спешившись, да прямо минуя ворота во двор прошел? Ворота вон какие, тоже костяные, сами из ног человеческих сделаны, в наперекрест руки костяные их держат, и пальцами рук и ног на воротах узор словно выложен. Жутко, но взгляд отвести никак не получалось.
Шаг, еще один… еще шажочек. И вот Василиса уже так близко, что могла разглядеть замок на воротах, из челюстей собранный. Протянула она руку – не потрогать, нет, просто, а челюсти клацнули так жадно, что Василиса отпрянула.
– Зато собак во дворе нет, похоже, – пробормотала Василиса, силясь разглядеть, что там, за воротами. Как ей хозяину о себе знак подать?
Кричать: «Выходи, Кощей»? Так она чай не царевый сын, чтобы звать Кощея силами помериться. Вот этим вечно неймется: то Кощея победить, то Горынычу головы срубить. И невдомек будто, что Кощей все одно бессмертный, а Горыныч за каждую срубленную голову потом, как новая отрастет, дань с ближайшей деревни девкой возьмет.
Просто кричать? Тоже плохо. Подумает хозяин, что умалишенная, – вообще ворот не откроет. У частокола не нашлось палки, чтобы ударить по воротам, а у самой Василисы с собой не было ничего, кроме куколки. Пока Василиса думала, совсем стемнело, даже месяц с неба пропал, и тотчас у всех черепов на частоколе загорелись глаза. Светло стало как днем, никуда больше не спрячешься.
Василиса сильнее прижала куколку к груди, не чувствуя даже, как ногтями оставляет глубокие лунки на собственных ладонях, сердце ее билось быстро, точно заячье, того гляди выскочит и помчится прочь! И оттого, что глядела она во все глаза, а они уже привыкли к свету, увидела чудо расчудесное.
Вырвался из леса черный вихрь. Сухие листья и ветки за собой вихрь волочет, а выше пары пядей от земли и не поднимает. Вроде ветер балуется, а что в сердцевине этого вихря – и не разглядеть. И несся этот вихрь прямо к воротам. Василиса едва отпрянуть успела, чтобы ее вихрем не снесло.
У ворот же остановился вихрь и обернулся конем вороным со всадником на спине. Но и всадник был иной, и конь. Такого коня ни разу Василиса живьем не видела. У кого в деревнях или в городе ближайшем были кони, все они отличались приземистостью, широкой грудью, могучей шеей и ногами. Этот же был как со старой лубочной картинки, что хранила Василиса с детства, пока ее не отобрала и не сожгла Белолика. Просто ради смеха сожгла. Уже год минул с тех пор, а картинку Василиса тотчас вспомнила.
Такая же лебединая шея была у коня, стройные ноги, огненный взгляд и густая грива. А на коне и всадник был под стать. Высокий, с длинным темным волосом, блестящим, словно воронье крыло, с гладким безусым и совсем юным лицом, которое портила только пара шрамов, тонкой паутиной спускающихся от висков, всадник был закован в черные доспехи, черные перчатки держали черный меч.
